Марджори Куртене-Латимер и рыба из глубин времени

 

Недалеко от деревни Феррихилл, на северо-востоке Англии, находится известняковый карьер. Под ценным известняком там лежит слой мергелевых сланцев – мелкозернистая, тонкослойная горная порода, богатая органическим материалом и полная окаменелостей. Эта геологическая формация образовалась около 255 млн лет назад, когда большую часть нынешней Северо-Западной Европы покрывало неглубокое море. В начале XIX в. в сланцевом слое этого карьера часто находили окаменелости, среди которых попадались весьма необычные рыбы. Одной из самых странных окаменелостей была рыба с трехлопастным хвостом, броней из толстой костной чешуи и крепкими, напоминающими лапы плавниками. Она не была похожа ни на одну известную рыбу, и в 1839 г. выдающийся швейцарский зоолог, геолог и гляциолог Луи Агассис назвал ее целакантом (Coelacanthus granulosus). Таким образом, была найдена новая ветвь эволюционного древа[79], по-видимому давно вымершая. В течение следующего столетия все больше и больше окаменелостей целакантов стали находить не только в этом карьере в Англии, но и по всему миру. Сегодня известно около 80 ископаемых видов целакантов, существовавших на протяжении примерно 300 млн лет истории Земли, – от австралийской окаменелости возрастом 360 млн лет до окаменелостей из юго-восточной части Соединенных Штатов, возраст которых составляет всего около 66 млн лет. Эти самые «молодые» окаменелости относятся к виду гигантских рыб длиной 3,5 м, который исчез из ископаемой летописи вместе с динозаврами и тысячами других невезучих видов при массовом вымирании в конце мелового периода.

В 1839 г. открытие вымершего вида не вызвало удивления, однако всего 50 годами ранее все было бы по-другому. Когда в XVII и XVIII вв. окаменелости начали привлекать серьезное внимание ученых, они манили загадочностью и в то же время приводили в замешательство. Что они собой представляют и как оказались в толще горных пород? Осознание того, что окаменелости – это остатки организмов, которые жили и умерли когда-то давно, вызывало не меньше вопросов, чем давало ответов. Когда жили эти организмы? Почему мы находим окаменелости моллюсков и рыб на горных вершинах и остатки представителей тропических видов в Англии с ее умеренным климатом (а потом и вовсе на Аляске и в Антарктиде)? И как следует воспринимать ископаемые существа, которые не похожи ни на один из ныне живущих видов?

Вот эти неизвестные виды и представляли собой самую большую проблему. В эпоху до революционной работы Дарвина сама возможность существования вида, который когда-то жил, а потом исчез, сильно обескураживала. Если все живое сотворено Богом (в чем почти ни у кого не было сомнений), то зачем понадобилось Творцу сначала создавать какой-то вид, а потом уничтожать его? И поскольку во всем множестве живых существ, казалось, просматривалась некая степень упорядоченности (сходство между видами на протяжении тысячелетий побуждало натуралистов классифицировать их, укладывая в разные иерархические системы вроде средневековой Великой цепи бытия), то разве не досадно было, что вымершие виды нарушали эту стройную картину, создавая в ней разрывы? И наконец, если виды могут вымирать, то разве жизнь на Земле не будет постепенно угасать, чтобы в конце концов исчезнуть окончательно? Все эти тревожащие вопросы заставили большинство натуралистов воспринимать незнакомые окаменелости как свидетельство того, что подобные существа все еще живут где-то в неизведанных уголках мира: динозавры в дебрях африканских джунглей, аммониты в глубинах океана. Выдающийся французский зоолог Жорж Кювье неопровержимо доказал, что некоторые окаменелости представляют собой виды, которые исчезли навсегда. Неоспоримые доводы в пользу своей концепции вымирания Кювье привел в статье 1796 г. об ископаемых слонах. Если коротко, то он убедительно показал, что ископаемые мамонты и мастодонты явно отличаются от обоих видов современных слонов, и подчеркнул, что, если бы мамонты все еще жили на Земле, мы бы о них, несомненно, знали. В конце концов, мамонты – существа крупные и весьма заметные.

Таким образом, благодаря работе Кювье Агассис смог описать ископаемых целакантов как вымершие виды из глубин земного прошлого. Если целаканты процветали в течение 300 млн лет, а потом исчезли вместе с динозаврами (хотя Агассис не знал точных временны́х масштабов), это, вероятно, вызывало разочарование, но отнюдь не удивление. Никто не искал живых целакантов, так же как никто всерьез не ищет живых динозавров. И когда южноафриканское рыболовецкое судно выловило живого целаканта в 1938 г., это стало зоологической сенсацией века.

В открытии современного целаканта ключевую роль сыграли три человека: капитан рыболовецкого судна, химик, страстно любивший рыб, и молодая хранительница музея. Первый поймал рыбу, второй определил ее и дал ей название, но важнее всех была роль третьей. И современный вид целакантов теперь носит ее имя: Latimeria chalumnae.

Марджори Куртене-Латимер родилась в 1907 г. в Ист-Лондоне (Южная Африка). В детстве она увлекалась птицами: в 11 лет объявила, что когда-нибудь напишет о них книгу, а тем временем собирала коллекцию перьев и яиц. Ее также очаровал маяк на острове Бёрд (Птичьем острове), который иногда по вечерам был виден из окна ее спальни. В молодости она была недолго помолвлена с человеком, не одобрявшим ее «безумного увлечения собиранием растений и лазанием по деревьям за птицами»[80]. Он выставил ей ультиматум: природа или он – она раздумывала недолго. Ее самой большой мечтой было работать в музее, но тогда не многие музеи набирали персонал и еще меньше были готовы нанять женщину, поэтому в 1931 г. она поступила на курсы медсестер. Однако буквально за несколько недель до начала занятий друг-натуралист предложил ей принять участие в конкурсе на должность хранителя нового музея, создававшегося в Ист-Лондоне. На собеседовании она поразила совет музея знаниями о южноафриканской гладкой шпорцевой лягушке, и ее приняли на эту должность. Поначалу ей было особенно нечего курировать: вся коллекция музея (по ее же словам) состояла из шести чучел птиц, кишащих жуками, коробки с кусками камней, которые считались орудиями каменного века, что было весьма сомнительно, шестиногого поросенка в стеклянной банке, десятка гравюр с пейзажами Ист-Лондона и еще десятка – со сценами из войн между племенами коса и европейскими поселенцами. Она сожгла чучела, выбросила камни и стала собирать экспонаты с нуля, начав с более убедительных каменных орудий из собственной коллекции и яйца дронта из теткиной. (Действительно ли это яйцо дронта, неясно и сейчас, почти 90 лет спустя. Если это так, то это единственное неповрежденное яйцо дронта в мире.)

В последующие годы она собирала все, что попадалось ей под руку, и фонды музея росли. Она также создала целую сеть сотрудников, двое из которых будут особенно важны для истории целаканта. С первым она познакомилась в 1933 г. – это был Джеймс Леонард Брайерли Смит, профессор Университета имени Сесила Родса, находящегося неподалеку от Ист-Лондона в Грэхемстауне. Хотя Смит получил химическое образование и преподавал химию, он увлекался рыболовством и биологией рыб и сам предложил Куртене-Латимер определять рыб из ее коллекции для музея. Тогда он и представить не мог, к чему это приведет. Второго помощника она встретила три года спустя, когда наконец добралась до острова Берд, – речь идет о Хенрике Гусене, капитане рыболовецкого траулера «Нерина». После долгих лет настойчивых ходатайств она все же добилась разрешения посетить остров и собрать там образцы птиц, растений, раковин, водорослей и рыб – всего пятнадцать больших ящиков. Траулер Гусена регулярно заходил на остров Берд для ловли кроликов, чтобы хоть как-то разнообразить скудный рыбный рацион команды. Там он встретил Куртене-Латимер и предложил перевезти ее ящики в Ист-Лондон. А также, что оказалось еще полезнее, предложил сохранять для музея некоторых рыб и других морских существ, попавших в сети трала. У него вошло в привычку откладывать в сторону интересных морских обитателей: акул, морских звезд, все, что выглядело необычным, – и когда «Нерина» заходила в порт Ист-Лондона, он тут же звонил Куртене-Латимер, чтобы та приехала и забрала образцы.

 

 

Именно такой звонок раздался 22 декабря 1938 г. Куртене-Латимер была занята подготовкой окаменелости для выставки (это был терапсид, зверообразная рептилия Kannemeyeria wilsoni, которую Марджори с коллегами раскопали на соседней ферме; название дано в честь Эрика Уилсона, который выполнил большую часть работ). Свое занятие ей прерывать не хотелось, но Марджори все же решила сходить в рыбацкие доки, посмотреть на находки и поздравить команду с Рождеством. На палубе «Нерины» она обнаружила груду рыбы и принялась ее перебирать. Большинство находок были ей знакомы, но под ними она увидела нечто поразительное: «Слой за слоем я убирала слизь и вдруг обнаружила самую красивую рыбу, которую когда-либо видела в жизни. Она была 1,5 м в длину, сине-лилового цвета, с едва заметными белесыми крапинками [и] радужным сине-зеленым отливом по всему телу, у нее было четыре похожих на лапы плавника и странный хвостик, как у щенка. Рыба была чудесная, и я понятия не имела, что это такое»[81]. Они с помощником упаковали рыбу в мешок с зерном и погрузили, не без труда уговорив водителя, в багажник такси. Вернувшись в музей, она принялась рыться в справочниках по морским рыбам, но не нашла ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего ее находку. Директор музея (и сборщик сомнительных каменных «орудий») отмахнулся от нее, приняв за обыкновенного каменного окуня, однако Куртене-Латимер была убеждена, что наткнулась на нечто исключительное.

Что делать с полутораметровой рыбой, которую нужно изучить, пока она не разложилась? В маленьком музее не оказалось ни достаточно большого холодильника, ни нужного количества формалина. Во всем Ист-Лондоне рыбу можно было разместить только в морге или в рефрижераторной камере в порту, но в обоих местах рыбу взять отказались, поэтому ничего не оставалось, как только обратиться к местному таксидермисту. Марджори раздобыла около литра формалина, и они завернули рыбу в пропитанные формалином газеты и простыню, но этого было недостаточно, чтобы сохранить хоть что-то, кроме кожи. Через пять дней рыба начала вонять и сочиться жиром, и пришлось таксидермисту снять с нее кожу и сделать чучело. Гниющую плоть и внутренности Куртене-Латимер выбросила, о чем потом весьма сожалела. Если экземпляр действительно был так интересен, как она подозревала, то его, конечно, следовало бы сохранить для изучения целиком, однако выбора не было.

Тем временем Куртене-Латимер написала Джеймсу Смиту и попросила помочь ей определить необычную рыбу. К сожалению, Смит находился в отпуске и получил письмо только 3 января (после того, как с образца сняли кожу для чучела). Когда Смит вскрыл письмо и увидел грубый набросок рыбы, сделанный Куртене-Латимер, то поначалу растерялся. Он знал о морских рыбах Южной Африки больше, чем кто-либо другой, но увиденное на рисунке не укладывалось у него в голове. Позже, в популярной книге об этом открытии, он так описал свои чувства: «Я все смотрел и смотрел, сначала в недоумении. Я не знал ни одной рыбы… похожей на эту; она больше напоминала ящерицу. А потом у меня в мозгу словно бомба разорвалась, и… Перед моими глазами, как на экране, проходила череда рыбообразных существ… рыбы, которые жили в туманные допотопные эпохи, от которых остались только разрозненные останки в горных породах»[82]. Смит понял, хотя едва мог в это поверить: на рисунке целакант. Самих окаменелостей он никогда не видел, но читал статьи с их описаниями, и рыба Куртене-Латимер под них подходила, – и все-таки он еще сомневался. Только в середине февраля Смит сумел освободиться от обязанностей преподавателя химии и отправиться в Ист-Лондон, чтобы собственными глазами увидеть рыбу. И тогда все сомнения исчезли: «При первом же взгляде меня словно громом поразило… передо мной был настоящий целакант»[83]. В тот миг Смит и Куртене-Латимер испытали самое волнующее переживание в жизни ученых: понимание того, что они узнали о мире нечто такое, чего не знал больше никто на свете – не знал никто другой за всю историю человечества. Это поистине пьянящее чувство, даже если новое знание касается чего-то совсем незначительного. Для Смита и Куртене-Латимер, единственных людей, которые теперь знали, что живые целаканты существуют, это были, вероятно, непередаваемые мгновения.

Теперь Смиту предстояло описать новый вид и дать ему название. Он сделал и то и другое в короткой статье (всего полторы страницы), опубликованной в начале 1939 г. Она начиналась с высказывания, восходящего к «Естественной истории» Плиния Старшего: «Ex Africa semper aliquid novi» («Африка всегда преподносит что-нибудь новое»). Сама же статья произвела эффект разорвавшейся бомбы, так как в ней объяснялось, что это «новое» – живая рыба из группы, представители которой в последний раз попадались ученым в виде окаменелостей возрастом 66 млн лет. В конце статьи он дал рыбе латинское название – Latimeria chalumnae. В родовом названии ученый выразил признательность Марджори Куртене-Латимер, а видовое отражало место поимки целаканта возле устья реки Чалумна. Даже по чучелу рыбы можно было многое узнать, и Смит, позаимствовав ее у музея, завел привычку работать с ней или писать о ней каждый день с трех до шести утра, а потом еще поздним вечером (он по-прежнему работал преподавателем химии на полной ставке). В результате была написана целая серия более пространных статей о целаканте, включая 150-страничную монографию, в которой анатомия рыбы была описана во всех подробностях. Эти публикации укрепили репутацию Смита как ихтиолога, и в 1945 г. он наконец смог оставить химию и занять новую должность профессора-исследователя в недавно созданном отделении ихтиологии в Университете имени Сесила Родса.

Прежде чем опубликовать первую статью о целаканте, Смит написал Куртене-Латимер, объяснив намерение назвать этот вид в ее честь. Она, в свою очередь, предложила назвать рыбу в честь капитана Гусена, благодаря которому та была поймана и доставлена в музей. По ее словам, без него и называть-то было бы некого. Она была права, и если бы Смит назвал целаканта в честь Гусена, он бы следовал привычной устоявшейся таксономической традиции. Тысячи видов названы именами людей, собравших первые образцы: ученых, натуралистов-любителей, иногда профессиональных коллекционеров. Возьмем, например, австралийских улиток Larina strangei, Mychama strangei, Neotrigonia strangei, Scintilla strangei, Signepupina strangei и Velepalaina strangei. Все они названы в честь того, кто обнаружил первые образцы этих видов, а именно Фредерика Стрейнджа, профессионального натуралиста и коллекционера викторианской эпохи. Если бы Смит согласился и назвал целаканта гусенией, а не латимерией, никто бы не удивился. Но Смит был непреклонен, настаивая на том, что название должно быть дано в честь Куртене-Латимер. Он заявил ей, что, хотя Гусен и был капитаном судна, поймавшим целаканта, «именно вы в конечном итоге сохранили рыбу для науки»[84].

Возможно, Смит был более высокого мнения о заслугах Куртене-Латимер, чем она сама. Впоследствии она по-иному взглянула на свое решение сделать из рыбы чучело и выбросить внутренности и в конце жизни писала: «Я знала, что виновата [в потере мягких тканей], и с тех пор сильно переживала»[85]. Другие тоже критиковали ее за этот поступок. Английский палеонтолог Артур Смит Вудворд в хвалебном отзыве о работе Смита язвительно заметил, что, «когда экземпляр отправили в музей Ист-Лондона, его научную ценность не разглядели и передали рыбу таксидермисту»[86]. Это было неверно и крайне несправедливо, и Смит это знал. Как он написал в одной из своих работ, «в некоторых письмах … высказывалась резкая критика по поводу утраты мягких тканей и скелета рыбы. Но именно энергия и решительность Латимер позволили спасти хоть что-то, и у научных работников есть все основания быть ей благодарными. И род Latimeria – это выражение моей признательности»[87]. Куртене-Латимер вполне достойна благодарности не только за то, что признала образец целаканта особенным и постаралась сохранить его по мере возможности, но и в более широком смысле за формирование коллекции музея Ист-Лондона, а также за создание сети сторонников и сотрудников, что позволило ей достичь гораздо большего, чем она могла бы сделать в одиночку. И лучшим способом признать заслуги Куртене-Латимер было навсегда связать ее имя с самым сенсационным открытием нового вида в XX в.

В честь Джеймса Леонарда Брайерли Смита тоже названо несколько видов. Среди прочих его имя носит морской угорь Bathymyrus smithi. Название B. smithi было присвоено в 1968 г., год смерти Смита, Питером Каслом – молодым ученым, которого Смит пригласил работать на основанную им кафедру ихтиологии. Может, угорь Смита не такой эффектный и достойный внимания вид, как целакант, но он принадлежит к небольшому роду глубоководных морских угрей, который обладает особым очарованием для любителей рыб. Смит наверняка был бы доволен.

И все же в этой истории явно чего-то не хватает. Похоже, что ни одна рыба (или любое другое существо) не названа в честь капитана Хенрика Гусена, хотя Марджори Куртене-Латимер этого бы хотела. Только один Джеймс Смит описал и дал названия более чем 375 новым видам рыб, но, по непонятным причинам, ни один из них не носит имя Гусена. И, по-видимому, другие ихтиологи тоже не отметили его заслуг. Не то чтобы роль Гусена в открытии целаканта совсем забыта – его вскользь упоминают в большинстве пересказов этой истории. Но его живой интерес к науке и многолетнее сотрудничество с Латимер и Смитом по созданию музея и поиску экспонатов, иллюстрирующих естественную историю Южной Африки, определенно заслуживают большего. К счастью, в море водится множество других рыб и многим из них еще нужны названия.

 

18

Названия на продажу

 

Национальный парк Мадиди на северо-западе Боливии – один из богатейших уголков планеты по количеству обитающих там видов. Парк занимает 19 000 кв. км и включает в себя разные природные зоны от тропических дождевых лесов до покрытых ледниками горных вершин Анд – здесь, на юго-западном краю бассейна Амазонки, биоразнообразие просто поразительно. Например, в парке обитает больше 1000 видов птиц, т. е. десятая часть всех известных видов птиц живет на территории меньше Вермонта или Уэльса. К тому же биоразнообразие парка Мадиди изучено довольно плохо: скорее всего, в здешних лесах порхают птицы, еще неизвестные науке, и здесь уж точно есть неизвестные растения, насекомые и паукообразные (может быть, даже тысячи видов). Новые виды в Мадиди открывают регулярно. Они редко попадают в вечерние новости, однако маленькой обезьянке с золотистой шерстью по имени Callicebus aureipalatii это удалось.

Вид Callicebus aureipalatii был описан и получил свое название в 2006 г. по образцам, собранным вдоль рек Рио-Туйчи и Рио-Хондо на восточной, низменной, окраине парка. Леса здесь редкие и изрезаны реками, в них преобладают пальмы, а здешние обезьяны – прыгуны, род Callicebus, – выглядят и ведут себя не так, как в других местах парка. Статья, описывающая новое открытие, была во многих отношениях ничем не примечательна. В ней указывались места, где был замечен новый вид и собраны типовые образцы, описывался внешний вид, морфология и поведение примата, приводились оценки численности популяции и обсуждалась необходимость сохранения вида. Также в статье впервые упоминалось новое научное название, на первый взгляд тоже ничем не примечательное: Callicebus – род обезьян, к которому относится новый вид, а aureipalatii – видовое название. Однако, если присмотреться повнимательнее, название aureipalatii может показаться немного странным. Оно состоит из двух латинских слов: aureus («золотой») и palatium («дворец»). Почему «золотой», понятно – это отсылка к окрасу шерсти обезьяны, но при чем тут «дворец»?

Оказывается, слово «дворец» в названии Callicebus aureipalatii имеет необычное происхождение. Ученые, открывшие нового примата, провели аукцион на право выбора его названия, и победило онлайн-казино GoldenPalace.com. Так что aureipalatii – это просто перевод на латынь названия казино (с окончанием -i, которое значит, что название дано в честь чего-то). Вот почему название обезьянки «золотой дворец» попало в новости, а вовсе не из-за научной важности открытия и не из-за неотразимого обаяния самого зверька. Такая история отлично подходит для завершения вечернего выпуска новостей, и наверняка ради этого казино и участвовало в торгах.

Какой вывод можно сделать? На первый взгляд, это дикое и вопиющее нарушение обычной научной практики, причем явно в коммерческих целях. Из-за участия онлайн-казино, известного своей сомнительной деятельностью и неоднозначными рекламными ходами, безусловно, создается именно такое впечатление, как и из-за поразительного размера победившей ставки – $650 000. Но на самом деле обезьяна «золотой дворец» была не первой, чье название было продано. Конечно, эта практика имеет немало противников среди ученых, но у нее хватает и сторонников. Последние указывают, что продажа прав на присвоение названий может принести немало пользы науке и миру природы. Например, $650 000, полученные за название обезьяны Callicebus aureipalatii, пошли на развитие Национального парка Мадиди. В частности, на эти деньги наняли местных жителей в качестве смотрителей парка. Это позволило решить сразу две задачи: вовлечь жителей района в деятельность по сохранению парка, который из обузы превратился для них в новую возможность, и поддержать охраняемый статус Мадиди. Однако полученные деньги были не единственным преимуществом. Сам аукцион привлек внимание к необходимости сохранения природы в Мадиди (и в других местах), а также к важной работе по выявлению и описанию новых видов. Внимание к открытию видов очень редко проявляется и потому особенно ценно. Проблемы охраны окружающей среды затрагиваются натуралистом, писателем и телеведущим Дэвидом Аттенборо в его документальных сериалах о жизни на Земле, в программе «Природа» на PBS, а также на отдельных уроках в школьной программе, однако об открытии новых видов почти никто не говорит. Как и в случае с названиями, данными в честь знаменитостей, громкий аукцион с сомнительным победителем привлекает внимание людей из всех слоев общества к нашим усилиям по описанию и изучению биоразнообразия Земли.

Callicebus aureipalatii, безусловно, самый нашумевший пример покупки названия, но были и другие, причем их больше, чем кто-то может себе представить. Самая известная программа по присвоению названий – BIOPAT (Patenschaften für biologische Vielfalt, «спонсорство для поддержки биоразнообразия»). BIOPAT работает под эгидой объединения немецких научных организаций, среди которых Баварская государственная зоологическая коллекция, Научно-исследовательский музей имени Александра Кёнига и Центр исследований биоразнообразия и климата имени Иоганна Зенкенберга. С момента основания в 1999 г. BIOPAT способствовало присвоению имен 166 видам, причем в каждом случае «спонсорская помощь» представляла собой пожертвование в размере не менее?2600 (около $3000).

Подавляющее большинство названий были даны в честь определенных людей, и они очень разнообразны. Многие спонсоры захотели назвать «свои» виды в честь себя самого – в качестве примера можно привести названия лягушек Boophis fayi и Phyllonastes ritarasquinae, а также ящериц Enyalioides sophiarothschildae, Enyalioides rudolfarndti и P aroedura hordiesi. В каждой научной статье, в которой дано описание и название нового вида, обязательно упоминался спонсор; например, авторы названия Boophis fayi уточнили, что «видовое название дано в честь Андреаса Норберта Фая (Цюрих, Швейцария) за его поддержку исследований и охраны природы в рамках инициативы BIOPAT»[88].

Другие спонсоры посвятили названия членам своих семей. Так, например, поступил автор научно-фантастических романов Алан Дин Фостер, который заплатил за то, чтобы боливийская лягушка была названа в честь его жены Джоанны Hyla joannae (этот вид позже перевели в род Dendropsophus, чем немало расстроили тех, кто любит легкопроизносимые латинские названия; к счастью, он все еще сохраняет вторую часть названия joannae). Название вида харациновых рыб стало подарком на день рождения: Hyphessobrycon klausanni был назван в честь родителей Клауса Питера Ланга, Клауса и Анни, по случаю 80-летия Анни. Следуя традиции называть виды именами членов семьи, Стэн Власимский пошел еще дальше и заплатил за то, чтобы орхидею назвали в честь его жены Лезли (Epidendrum lezlieae), а двух лягушек, бабочку и ящерицу – в честь детей Клаудии, Лиама, Магделины и Кайдена (Dendrobates claudiae, Boophis liami, Plutodes magdelinae и Euspondylus caidenii). Чтобы самому не остаться в стороне, Власимский также спонсировал довольно эффектного новогвинейского долгоносика Eupholus vlasimskii, которого назвали его именем, чтобы вся семья могла быть (этимологически) вместе. Однако названия, даваемые в рамках BIOPAT, не заканчиваются именами членов семей благотворителей. Орхидея, названная в честь бывшего советского лидера Михаила Горбачева (Maxillaria gorbatschowii), была ему подарена другом на 70-летие, а название другой орхидеи оплатил поклонник американской поп-певицы Анастейши (Polystachya anastacialynae). Несколько корпораций также оказали спонсорскую помощь и стали обладателями видовых названий, в их числе Danfoss – датская компания, производитель теплового и холодильного оборудования (мышиный лемур Microcebus danfossi), – и немецкая интернет-компания Pop-Interactive (лягушка Boophis popi). Эти названия в честь корпораций, вероятно, родились под влиянием сенсации, возникшей в связи с обезьянкой, носящей название казино Golden Palace, хотя ни одно из них и близко не удостоилось подобного внимания со стороны средств массовой информации.

 

 

Благодаря продаже прав на присвоение названий, BIOPAT удалось собрать в общей сложности около?582 000. По удивительному совпадению эта сумма примерно равна $650 000, которые казино заплатило за название Callicebus aureipalatii. Тот факт, что BIOPAT потребовалось спонсирование 166 видов, открытых за 20 лет, чтобы сумма пожертвований сравнялась с ценой названия одной-единственной обезьяны, приводит к двум выводам: что немногие виды так же обаятельны, как тропическая обезьяна с золотистым мехом, и что BIOPAT не позволял коммерческим соображениям полностью возобладать в своей деятельности. Тем не менее с помощью?582 000 можно сделать (и уже сделано) много хорошего. Доходы от проекта BIOPAT делятся поровну между участвующими в нем научно-исследовательскими институтами и программой научных грантов для поддержки исследований в области сохранения биоразнообразия и защиты природы. Деньги, поступающие в научно-исследовательские институты, направляются на поддержку исследований с целью открытия новых видов, а также таксономических исследований – тех областей, которые все время страдают от нехватки финансирования. Программа грантов финансировала самые разнообразные небольшие проекты по всему миру: перепись биоразнообразия природных территорий, получивших статус охраняемых, или тех, которые только планируется сделать охраняемыми, обучение смотрителей парков и правительственных чиновников в области сохранения биоразнообразия и экологии, организация экспедиций в районы, где можно найти новые виды флоры и фауны, и многое другое.

По всей видимости, использование доходов от передачи прав на видовые названия для поддержки научных исследований и охраны природы является общепринятой практикой или, по крайней мере, приближается к этому. Аукцион на право присвоения названий десяти рыбам из западной части Тихого океана, проведенный в 2007 г. Международным обществом сохранения природы (Conservation International) и организованный князем Монако Альбертом II, собрал около $2 млн на природоохранные и образовательные программы в Индонезии. Звездой аукциона стала кошачья акула, ныне известная как Hemiscyllium galei. Право на название этого вида было продано за $500 000 (их заплатила Джейни Гейл, решившая назвать акулу в честь мужа Джеффри), которые пошли на патрулирование охраняемой морской зоны вокруг острова Вайаг в индонезийском Западном Папуа. В настоящее время район является природным питомником акул и драйвером экономики для местного населения. После серьезного сокращения бюджета в начале XXI в. Институт океанографии имени Скриппса решил выставить на торги право дать названия новым видам для поддержки и расширения своих коллекций. В результате получили названия различные морские беспозвоночные, в том числе тропический многощетинковый червь Echinofabricia goodhartzorum, за которого Джефф Гудхартц, учитель математики средней школы, заплатил $5000. Если говорить о менее масштабных проектах, то продажа права на название лишайника Bryoria kockiana помогла спонсировать постройку экодука через шоссе в Британской Колумбии (победительницей стала художник-анималист Энн Хансен, которая выбрала название в честь своего покойного мужа Генри Кока).

Ученые, выступающие против продажи прав на присвоение названий новым видам (а таких немало), считают неприемлемой, как они выражаются, коммерциализацию науки. Они обеспокоены тем, что стремление заработать деньги может побуждать к нежелательным действиям (например, объявить слишком большое количество на первый взгляд необычных находок новыми видами, чтобы можно было продать права на их названия). Однако чаще всего это просто философские возражения, суть которых сводится к тому, что капиталистические отношения не должны распространяться на природу: эти ученые считают, что виды (и, следовательно, их названия) не являются нашей собственностью, так что мы не имеем права их продавать, и что деньги, полученные за передачу прав на присвоение названий, оскверняют святость науки. Это можно было бы считать серьезными аргументами, если бы систематики продавали права на названия для личной выгоды. Однако такое случается крайне редко, если вообще случается (или, по крайней мере, систематики, которые это делают, сумели не засветиться). На самом деле это интересный и в чем-то даже удивительный факт. Не существует никаких технических или юридических препятствий, чтобы давать названия видов с целью личного обогащения, ни одно из положений Международных кодексов биологической номенклатуры этого не запрещает. Так что остается одно из двух. Либо систематики в принципе не желают продавать права на названия ради личной выгоды – то ли по этическим соображениям, то ли из страха перед осуждением коллег. Либо люди, которые покупают право на присвоение названия, не меньше вдохновлены тем, что их деньги могут принести добро, чем самой возможностью получить название. Вспомните Джеффа Гудхарца и его червяка: «Это меня воодушевляет, – говорит он. – Я не заслужил названия как ученый; [но] если я помог Институту Скриппса, что в этом плохого?»[89] Итак, бескорыстие ученых или стремление спонсоров творить добро – и то и другое в высшей степени обнадеживает.

Конечно, продажа прав может привести к использованию названий в неблаговидных целях. Вдруг кто-то захочет заплатить за то, чтобы назвать какое-нибудь малопривлекательное существо в честь врага? Проект BIOPAT столкнулся с этой проблемой в самом начале своей деятельности, когда потенциальный клиент хотел назвать насекомое, которое он считал уродливым, в честь тещи. BIOPAT отклонил это предложение. А что, если эту «проблему» превратить в возможность? В 2014 г. аспирант Доминик Евангелиста выставил права на имя таракана на аукцион, который окрестил «Таксономия мести». Не без легкой иронии он написал: «Недавно мы обнаружили новый вид тараканов из рода Xestoblatta. Он грязный, уродливый, вонючий, и ему нужно название. Тараканов никто не любит, так почему бы не назвать одного из них, чтобы кому-нибудь насолить, руководствуясь гневом, презрением или местью? Тебе изменил парень? Ненавидишь босса? Может быть, ты уже просто не можешь слышать о каких-нибудь знаменитостях – как насчет Xestoblatta justinbieberii? Ну, вы поняли»[90].

Евангелиста был удивлен тем, что его «аукцион мести», несмотря на то что вокруг него было достаточно шумихи, не привлек много предложений. Торги выиграла энтомолог Мэй Беренбаум, которая потребовала, чтобы новый таракан был назван в ее честь. Так его и назвали – Xestoblatta berenbaumae, и никакой мести не свершилось. На средства, полученные от Беренбаум, Евангелиста провел в Гайане исследование, выясняя, не могут ли сухие саванны представлять собой барьер для передвижения животных, тем самым способствуя появлению новых видов – не только среди тараканов, но и во всей флоре и фауне Южной Америки. Так что тараканы, как и их более обаятельные собратья, могут поведать нам немало тайн.

Следует ли осуждать подобные «таксономические аукционы» и считать их опасными, откровенно коммерческими или попирающими идеалы науки? Или мы можем их приветствовать как хитроумный ход для привлечения внимания и сбора средств на открытие новых видов (и сохранение старых)? Вопрос, конечно, интересный, но в некотором смысле неверный и не отражает сути. На самом деле мы должны спросить: как так получается, что наука, связанная с открытием новых видов, финансируется настолько плохо, что ученым проще продать название на аукционе, чем получить грант на проведение исследований?

Мы живем в мире, в котором новые эпидемии передаются насекомыми (а также клещами или червями), – а мы даже не знаем, сколько видов насекомых (клещей или червей) могут служить переносчиками. Мы живем в мире, в котором изменение климата из-за выброса углекислого газа угрожает самой нашей жизни и где именно зеленые растения и водоросли в наибольшей степени способствуют выведению углекислого газа из атмосферы, – а мы даже не знаем, сколько видов растений и водорослей существует на Земле. Биоразнообразие планеты – ключ к открытию новых лекарств, выведению устойчивых к вредителям сельскохозяйственных культур и многим другим полезным вещам, но, как ни парадоксально, это разнообразие в основном не изучено. Конечно, простой подсчет видов не решит мировых проблем, но, чтобы их решить, нужна научная база, и более или менее полный перечень биоты Земли – как раз та основа, которой мы не можем позволить себе пренебречь. Открытие новых видов не считается такой уж престижной областью науки (в отличие от космонавтики или биомедицинских исследований), и это неправильно. Эта область не считается также достойной государственного финансирования. Музеи и таксономические исследования во всем мире постоянно не получают достаточного финансирования (иногда это приводит к трагедиям вроде утраты коллекций Национального музея Бразилии из-за пожара). Деньги, поступающие от продажи прав на названия, не могут решить проблему привлечения внимания общественности к такому важному делу, как изучение и перепись биоразнообразия Земли, но это, конечно, лучше, чем ничего.

Что необходимо для того, чтобы закончить работу по открытию видов – определить и назвать все виды живых существ Земли? Это огромная, но вполне выполнимая работа. Для этого потребовались бы масштабные инвестиции в обучение большего числа систематиков, в создание для них университетов, музеев или других рабочих мест, а также в исследования и размещение полученных коллекций. Первые серьезные призывы провести всеобъемлющую инвентаризацию биоразнообразия прозвучали в 1980-е гг., когда Эдвард Уилсон подсчитал, что если нам предстоит открыть 10 млн видов, то для завершения этой работы потребуются усилия примерно 25 000 систематиков. Если вам кажется, что это неправдоподобно огромная толпа людей, вспомните, что в одной аэрокосмической отрасли только в корпорации «Боинг» работает более 45 000 инженеров и около 100 000 других сотрудников[91]. Проект уже почти запустили в начале 2000-х гг., после обсуждения за деловым обедом в Сан-Франциско. Натан Мирвольд, недавно покинувший пост технического директора Microsoft, искал проекты, нуждающиеся в финансировании, которое он и его чудовищно богатые коллеги могли бы предоставить. Среди этих проектов было и предложение Уилсона по переписи видов. В 2001 г. был создан «Фонд всех видов» (All Species Foundation) с целью финансирования этой переписи, которую планировали п<