Сомнительная честь: оскорбительные названия

 

Когда Карл Линней изобрел двойные, биноминальные, латинские названия, он предоставил ученым возможность называть новые виды в честь каких-нибудь замечательных или выдающихся людей. Но как с помощью любого инструмента можно что-то построить или разрушить, так и с помощью латинских названий можно кого-то восславить, а кого-то и опозорить. Линней был первым, кто с помощью видовых названий воздал дань уважения ученым, жившим до него, но он же первым поддался искушению и использовал латинские названия, чтобы уязвить тех, к кому испытывал неприязнь. Первым, но далеко не последним.

В своей самой известной работе «Система природы» (Systema Naturae) Линней предложил новую систему классификации растений, основанную на строении органов размножения (так называемая половая, или брачная, система), согласно которой растения распределялись по классам и отрядам исключительно по количеству, размеру и расположению тычинок и пестиков в цветках (тычинки – мужские органы, содержащие пыльцу, а пестики – женские, содержащие семязачатки). Например, в группу Octandria Monogynia он объединил растения с восемью тычинками и одним пестиком (Octandria от греческого octo – «восемь», andros – «мужчина» и Monogynia от греческого mono – «один» и gyne – «женщина»). Формулировки Линнея местами были довольно смелыми. Например, он описывал Octandria Monogynia как «восемь мужчин и одна женщина в брачных покоях» и прямо приравнивал рыльце пестика к вульве, а столбик – к влагалищу. Он весьма красноречиво (и по тем временам весьма эротично) описывал это в своем раннем труде «Введение к помолвкам у растений» (Praeludia sponsaliorum plantarum): «Лепесток цветка сам ничего не вносит в воспроизведение, но служит только брачным ложем, которое Великий Творец устроил так прекрасно и украсил таким драгоценным пологом, наполнив благоуханием, дабы жених со своею невестой могли отпраздновать в нем свадьбу с величайшей торжественностью. Когда ложе готово, наступает время жениху обнять свою дорогую невесту и излиться в нее»[50].

Не всех современников устраивали столь откровенные описания с эротическим подтекстом. Особенно возмущался ботаник из Пруссии Иоганн Сигезбек, который в своем труде «Ботанософия» (Botanosophiae…, 1737) осудил систему Линнея как «непристойную», выступая против идеи, что цветы могли предаваться такому «мерзкому распутству», и вообще не стеснялся в выражениях. Прежде Сигезбек и Линней вели дружескую переписку, но Линней всегда плохо воспринимал критику с его стороны. Он отомстил Сигезбеку, назвав его именем новый вид Sigesbeckia orientalis. В чем же тут месть? Дело в том, что сигезбекия – мелкий, неприятно липучий и довольно непривлекательный на вид сорняк, к тому же с крошечными цветками. Учитывая аналогию, которую Линней явно проводил между половыми органами человека и растений, вид с крошечными цветками он выбрал не случайно. Намек вовсе не такой уж тонкий: ранее в том же 1737 г. Линней опубликовал труд «Критика ботаники» (Critica Botanica) и в нем ясно изложил принципы, по которым следует строить латинские названия. Один из принципов гласил, что между растением и ботаником, в честь которого оно названо, должна быть четкая связь и желательно сходство. Так что не заметить намеренного оскорбления в названии «сигезбекия» было невозможно. Или, по крайней мере, невозможно было долго его не замечать. Сигезбек сначала поблагодарил Линнея в письме за оказанную честь, но тогда он еще не видел самого растения. Потом он все понял, и до конца жизни Сигезбек с Линнеем так и оставались врагами.

Половая система классификации растений Линнея, основанная на количестве тычинок и пестиков в цветке, оказалась не слишком удачной. Строение органов размножения, безусловно, очень важно, но одного подсчета тычинок и пестиков явно недостаточно. Этой системой вскоре перестали пользоваться, в том числе и сам Линней. Ей на смену пришли другие, построенные на совокупности многих существенных признаков, дающих возможность систематизировать разнообразие растений более естественным (и более соответствующим эволюции) способом. Так что возражения Сигезбека со временем утратили актуальность; а вот название «сигезбекия» до сих пор в ходу, и сигезбекия восточная по-прежнему невзрачный сорняк, липкий и неприятный.

На самом деле Линней не говорил прямо, что название «сигезбекия» задумано им как оскорбление (хотя не заметить это довольно трудно). Но в отношении некоторых других названий, приведенных в труде «Критика ботаники», он был честнее. Среди них пизония – колючее и «зловещее» дерево, названное в честь Виллема Пизо, чьи работы по флоре Бразилии иногда считались заимствованными из ранних трудов Георга Маркграфа; эрнандия – дерево с красивыми листьями, но неприметными цветками, получившее название в честь Франсиско Эрнандеса, работы которого были, по мнению Линнея, в высшей степени бесполезными; род дорстения – группа травянистых суккулентов из семейства тутовых (к которому относится шелковица), «чьи цветы невзрачны, словно уже миновали пору расцвета и увядают, [что] напоминает работы [Теодора] Дорстена»[51]. Впрочем, Пизо, Эрнандес и Дорстен давно умерли к тому времени, когда Линней выразил свои чувства к ним в научных названиях. Только Сигезбек был жив и мог почувствовать себя уязвленным.

 

 

Для того чтобы догадаться, что Линней намеренно старался оскорбить Сигезбека, нужно уметь читать между строк, – впрочем, Линней вообще редко объяснял, почему давал те или иные названия. Пизония, эрнандия и дорстения – исключения из правил. В этом Линней был не одинок: в те времена этимологию названий не объяснял почти никто. Только в XX в. систематики стали давать пояснения к названиям (хотя и сейчас это скорее рекомендация, чем требование). Но, даже объясняя происхождение названия, мало кто из систематиков станет открыто заявлять, что хочет кого-то оскорбить. Тем не менее именно так поступил Вернер Гройтер, чьей мишенью стал чешский ботаник Иржи Понерт. В 1973 г. Понерт опубликовал статью, в которой описал 254 новых вида растений из Турции и присвоил им названия. Ботаническое сообщество было удивлено, так как Понерт был тогда весьма молод и в Турции не работал. Вскоре выяснилось, что он просто взял растения, которые показались ему новыми, из недавно опубликованного описания флоры этого района и дал им свои собственные видовые названия (просто переведя эти описания на латынь, что соответствовало стандартным требованиям для присвоения названий новым видам в то время). Самих описанных им растений он почти наверняка не видел. Как оказалось, ничто из этого не противоречит Международному кодексу ботанической номенклатуры, поэтому названия Понерта считаются законными, но большинство ученых сочло его подход к публикациям в лучшем случае сомнительным. Гройтер отреагировал довольно изобретательно: в 1976 г. он назвал греческий вид клевера Trifolium infamiaponertii – буквально «трилистник бесчестия Понерта». В довольно язвительном примечании Гройтер пояснил, что название напоминает о неподобающем поступке Понерта, давшего названия растениям, которых он в глаза не видел.

Название Trifolium infamiaponertii не оставляет сомнений в том, что Гройтер имел в виду именно Понерта. Однако куда чаще, чтобы понять, что хотел сказать ученый, приходится читать между строк и собирать подсказки из разных источников. Например, через два столетия после того, как Линней дал название сигезбекии, два палеонтолога (тоже из Швеции, хотя, конечно, это совпадение) для той же цели использовали названия давно вымерших видов, обменявшись на редкость обидными оскорблениями. Чтобы понять, в чем заключались эти оскорбления, нужно провести целое расследование.

Эльза Варбург и Орвар Исберг занимались палеонтологией беспозвоночных, и их научная деятельность пришлась на период между двумя мировыми войнами. Варбург была еврейкой, а Исберг симпатизировал ультраправым (во время Второй мировой он вступил в шведскую пронацистскую оппозиционную партию Svensk Opposition). Мир шведской палеонтологии был весьма тесен, так что они наверняка часто виделись и, хотя письменных свидетельств тому почти нет, явно не слишком друг другу симпатизировали.

Первый выстрел в этой дуэли сделала Варбург. В 1925 г. в своей докторской диссертации она назвала в честь Исберга род трилобитов. Хотя она любезно поблагодарила Исберга за сбор окаменелостей, с которыми работала, название определенно не было почетным. В новом роду Isbergia было два вида, которые Варбург назвала Isbergia parvula и Isbergia planifrons. Сами по себе оба названия вполне обычные; у других трилобитов видовые эпитеты ничуть не лучше. Но, учитывая контекст, в котором это все происходило, их смысл был весьма прозрачен. По-латыни parvula означает «мелкая», «незначительная» или «пустячная», а planifrons –  «плоскоголовый». В свете политических убеждений Исберга последнее название было особенно обидным (а Варбург сделала I. planifrons типовым видом этого рода). Ультраправые утверждали, что широкая, плоская форма черепа – признак умственной неполноценности, и считали ее принадлежностью «отсталых, неспособных к созиданию» рас (как писал французский антрополог Жорж Ваше де Лапуж, за работу которого с энтузиазмом ухватились нацисты). Назвав трилобита Исберга «плоскоголовым», Варбург обратила эту отвратительную доктрину против ее же приверженца. Подобный намек нельзя было оставить без ответа.

Через 9 лет Исберг нанес ответный удар: назвал род вымерших моллюсков Warburgia. Как и Варбург, в своем описании он начал с любезной благодарности в адрес коллеги за предоставленные экземпляры, но множество признаков говорят о том, что благодарность была неискренней. Во-первых, Варбург была женщиной внушительной комплекции, и, хотя Исберг дал названия 20 новым родам (некоторые из них по образцам, предоставленным Варбург), род, который он назвал в ее честь, имел особенно «толстые и раздутые» раковины[52]. А на тот случай, если бы этот намек был непонятен, в роде Warburgia он описал четыре вида: Warburgia crassa (что значит толстая), Warburgia lata (широкая), Warburgia oviformis (яйцеобразная) и Warburgia iniqua (вредная или несправедливая). Как описательные названия, они не очень полезны, тем более что виды мало отличаются по форме, но намек, повторенный в первых трех названиях, был весьма красноречивым. Наконец, он указал, что этот род лучше всего отличать от его близких родственников по четкому следу на раковине, оставленному аддуктором, замыкающим мускулом. При чем тут все это, спросите вы. Дело в том, что Исберг писал по-немецки и для обозначения мускула использовал термин Schließmuskel – у людей этим словом обозначается сфинктер или задний проход. И в следующем же предложении он пишет, что назвал род в честь Эльзы Варбург. Сам по себе каждый элемент описания варбургии ничем не примечателен: некоторые моллюски действительно толще других, многие носят названия вроде crassa  и oviformis и нет никаких причин, почему при описании рода нельзя использовать термин Schließmuskel. Но если посмотреть на картину в целом, умысел Исберга нельзя не заметить.

История с названием Dinohyus hollandi кажется куда менее убедительной. Название этому вымершему свинообразному млекопитающему (Dinohyus означает «ужасный боров») было дано в 1905 г. Олафом Петерсоном, палеонтологом из Музея Карнеги в Питтсбурге, «в честь доктора У. Дж. Холланда, директора и исполняющего обязанности куратора отдела палеонтологии в Музее естественной истории имени Карнеги»[53]. Широко распространено мнение, что Петерсон выбрал такое название с намерением уязвить Холланда. Уильям Холланд часто настаивал на том, чтобы его указывали главным автором статей, написанных его сотрудниками, независимо от того, внес ли он в них свой вклад (по-свински загребая всю славу себе, отсюда и эпитет «ужасный боров»). Но у нас нет убедительных доказательств, что Петерсон придумал такое название именно с целью оскорбить Холланда или что тот воспринял его как оскорбление. Все домыслы, по-видимому, основаны на единственном отрывке из неопубликованной автобиографии Роберта Слоуна. Сам Слоун, в свою очередь, ссылается на рассказ пожилого палеонтолога Брайана Паттерсона, который, вероятно, был знаком с Петерсоном и Холландом уже на закате их карьеры, а сам родился через 4 года после того, как Dinohyus hollandi получил свое название. Так что об оскорбительной подоплеке этой истории нам известно в лучшем случае из третьих рук. Да и повод усомниться во всем этом тоже есть. Во-первых, вовсе не очевидно, что такое название показалось бы Холланду обидным. Он был зоологом, палеонтологом и хранителем музея, который много работал с ископаемыми млекопитающими (хотя его первой любовью были бабочки и мотыльки). Названный в его честь вид млекопитающих его скорее бы порадовал. Кроме того, перед тем как опубликовать название, Петерсон проконсультировался с Холландом, попросив его проверить правомерность названия рода Dinohyus. Холланд предложил другое название для этого рода, Dinochoerus, но не стал возражать против видового названия hollandi; так что в этой истории ничто не указывает на намерение оскорбить. Возможно, мы так никогда и не узнаем, пытался ли Петерсон выказать Холланду уважение или задеть его, но поразмышлять об этом забавно.

Иногда название может многими восприниматься как оскорбление, даже если изначально так не задумывалось. Лучшим примером этому служит история с названиями жуков-гладкотелок Agathidium bushi, Agathidium cheneyi и Agathidium rumsfeldi. В 2005 г. эти названия ввели энтомологи Келли Миллер и Квентин Уилер в ходе ревизии ранее недостаточно изученного рода Agathidium. В результате они описали 58 новых видов. Видовые названия bushi, cheneyi и rumsfeldi были, разумеется, даны в честь Джорджа Буша – младшего, Дика Чейни и Дональда Рамсфелда – соответственно президента, вице-президента и министра обороны в администрации США того времени. Можно легко представить, что эти названия были задуманы как оскорбительные. В конце концов, троицу политиков часто осуждали (и продолжают осуждать); жуки, носящие их имена, питаются гниющими грибами; а еще один жук с новым названием Agathidium vaderi (присвоенным в честь зловещего, пусть и вымышленного, лорда ситхов Дарта Вейдера) был изображен на фронтисписе монографии. Но те, кто увидел в этом оскорбление, явно поспешили с выводами. Ведущий автор, Келли Миллер, объясняет это так: «Мы хотели, чтобы названия были почетными. Мы двое были консерваторами в научном мире, работавшими вместе (что встречается нечасто). Дело было в самом начале иракской войны, и мы тогда выступали за вторжение. И, наконец, мы любим наших жуков! Мы не назовем новый вид в честь кого-то, кто нам не нравится. [В интервью] мы сравнили себя с Льюисом и Кларком, которые назвали три притока Миссури в честь Джефферсона, Мэдисона и Галлатина (президента, вице-президента и министра финансов [в то время])»[54].

Наверняка найдутся те, кто все равно увидит оскорбление в названиях A. bushi, A. cheneyi и A. rumsfeldi и в доказательство приведет A. vaderi. Но в той же монографии К. Миллер и К. Уилер назвали новые виды в честь своих выдающихся предшественников в прошлом и настоящем, энтомологов и коллекционеров, которые внесли вклад в изучение Agathidium, и автора научных иллюстраций. Нет никаких причин рассматривать название жука A. fawcetti (по имени иллюстратора) как дань уважения, а A. bushi – как оскорбление. И тут мы переходим к Дональду Трампу. Мало кто из публичных фигур в последнее время вызывал такие бурные эмоции как у сторонников, так и у недоброжелателей. Когда он баллотировался на пост президента США, его считали кем угодно – от спасителя американской свободы до величайшей угрозы ей же. Он продемонстрировал целый спектр неприятного (и это еще мягко сказано) поведения и предложил (а позже и ввел) различные законы, в том числе экологические, которые привели в ужас большинство ученых. Так что появление названия мотылька Neopalpa donaldtrumpi в первый же месяц его правления привлекло значительное внимание как в научных кругах, так и в СМИ. Что имел в виду автор этого названия Вазрик Назари?

С одной стороны, совершенно очевидно, почему мотылька, о котором идет речь, можно назвать Neopalpa donaldtrumpi. Голову насекомого венчает впечатляющая шевелюра из крупных светлых чешуек, и Назари указывает на ее сходство с не менее примечательной прической Трампа. Но это еще не все. Далее Назари поясняет: «Такое название выбрано, чтобы привлечь широкое внимание общественности к необходимости сохранения хрупкой природы США, где все еще живет много неописанных видов»[55]. N. donaldtrumpi – подходящий вид для привлечения внимания. Он обитает в дюнах Калифорнии и Нижней Калифорнии (Мексика), а одним из знаменитых предвыборных обещаний Трампа было построить стену, чтобы сдержать поток миграции через американо-мексиканскую границу. Образцы, по которым Назари описал новый вид, были собраны в северных Альгодонских дюнах – территории, находящейся под федеральной охраной. Кроме того, Трамп обещал отменить экологическое регулирование в Соединенных Штатах и, в частности, открыть для эксплуатации охраняемые западные земли. Так что можно сказать, что N. donaldtrumpi выражает интересы жертв политики Трампа, как людей, так и животных. Или, по крайней мере, интересы тех, кто его политику не одобряет. В какой-то степени Назари можно обвинить в том, что он зря сотрясает воздух. В конце концов, ядро избирателей Трампа никогда не интересовалось и вряд ли будет интересоваться мелким коричневым мотыльком или его латинским названием.

И все-таки неужели название Neopalpa donaldtrumpi можно счесть оскорбительным? Во всяком случае, так его восприняли ученые и СМИ, и вот по каким причинам. Во-первых, хорошо известно, что ученые, как правило, излишне либеральны в политических взглядах (вспомните комментарии Келли Миллера по поводу названия Agathidium bushi), поэтому сразу приходит на ум, что они выступают против Трампа. Во-вторых, прическу Трампа так часто высмеивают, что любое ее упоминание сразу кажется насмешкой. В-третьих, – и для многих это самый верный признак неприязни – в статье Назари объясняет, что N. donaldtrumpi отличается от своего близкого родственника N. neonata меньшим размером мужских гениталий. Это, конечно, похоже на обычные школьные насмешки и, видимо, навеяно заверением Трампа во время президентских дебатов 2016 г., что руки у него очень даже большие (хотя он, конечно же, имел в виду вовсе не руки). Однако Назари занимает более взвешенную позицию, по крайней мере публично. Он настаивает, что название основано исключительно на сходстве светлого «начеса» на голове мотылька с прической президента, а размер гениталий – всего лишь случайное совпадение[56]. При этом ученый совершенно справедливо указывает, что в систематике насекомых размер и форма гениталий – обычный признак, который используется для различения видов. Назари подчеркивает, что хотел привлечь внимание к мотыльку, его среде обитания и влиянию на нее политики Трампа, а не просто подшутить над президентом. Впрочем, он не станет расстраиваться, если люди воспримут это название как оскорбление в адрес политика, так же как и в том случае, если оно будет восприниматься как знак уважения. На самом деле Назари приводит интересный аргумент, утверждая, что смысл названия в какой-то степени определяется не только аудиторией, но и последующими событиями. Если президентство Трампа в долгосрочной перспективе окажется благоприятным для всего мира, то все будут считать, что название воздает президенту должное за его заслуги. Если после ухода Трампа ситуация в мире ухудшится, то название вида могут посчитать оскорблением. Время все расставит по своим местам, говорит Назари.

Итак, мы видим, что существует несколько явных, а также ряд спорных случаев, когда названия давались с намерением оскорбить. Однако в целом такое встречается очень редко. Вероятно, на то есть несколько причин. Во-первых, Международный кодекс по крайней мере зоологической номенклатуры рекомендует выбирать названия «по возможности… не оскорбительные», что не способствует появлению таких названий (впрочем, рекомендации в кодексе не являются обязательными, а кодекс ботанической номенклатуры и вовсе однозначно допускает «неподходящие или неприятные» названия). Во-вторых, независимо от того, разрешены или нет оскорбительные названия, большинство систематиков, похоже, считает это проявлением дурного тона. Наконец, если об этом не говорится совсем уж откровенно, подобное оскорбление вряд ли достигнет цели. Если человек, чьим именем назван новый вид, – ученый (или просто энтузиаст науки), он будет скорее рад, чем обижен. А не связанные с наукой люди, скорее всего, не заметят научное название, и даже если заметят, вряд ли обидятся.

Впрочем, это, пожалуй, не относится к таким названиям, как исбергия плоскоголовая и сигезбекия. Вот они наверняка могли показаться обидными.

 

13

«Заросший берег» Чарльза Дарвина

 

Любопытно созерцать густо заросший берег, покрытый многочисленными, разнообразными растениями с поющими в кустах птицами, порхающими вокруг насекомыми, ползающими в сырой земле червями, и думать, что все эти прекрасно построенные формы, столь отличающиеся одна от другой и так сложно одна от другой зависящие, были созданы благодаря законам, еще и теперь действующим вокруг нас.

Чарльз Дарвин.

 

О происхождении видов путем естественного отбора…

 

Некоторые эпонимы[57] уникальны: у Уильяма Сперлинга, например, есть названный в его честь род улиток сперлингия и больше ни одно другое существо на Земле не носит его имя. У других полно «однофамильцев», например именем Ричарда Спруса названы 200 (как минимум) видов и родов растений. Речь, конечно, не идет о соревновании, но если бы оно проводилось, то кто бы в нем победил? Кто больше всех других увековечен в названиях представителей флоры и фауны Земли?

Плохая новость заключается в том, что ответить на этот вопрос очень сложно. При любой попытке сделать это мы сразу же сталкиваемся с двумя препятствиями. Прежде всего, установить правила игры не так-то просто. Если мы хотим подсчитать виды, названные в честь конкретного человека (как, например, 200 с лишнем видов, которые, по моим оценкам, названы в честь Ричарда Спруса), что именно мы будем считать? Стоит ли учитывать каждое название – все опубликованные sprucei, sprucella, spruceanum и т. п. – или исключить из нашего списка виды, чьи названия больше не в ходу (то есть для которых видовое название sprucei будет младшим синонимом)? Посчитать ли родовое название (печеночников) Sprucella один раз или по разу для каждого вида? Выходить ли за пределы вида, чтобы учесть названия отрядов, семейств, гибридных «видов», подвидов и разновидностей? А как насчет случаев, когда название было опубликовано, но публикация не соответствовала правилам Международного кодекса ботанической номенклатуры и поэтому считается нелегитимной? В общем, чем больше мы углубляемся в номенклатурные дебри, тем больше запутываемся.

Но, даже если мы сумеем договориться о правилах, возникает вторая сложность: как точно все подсчитать? Хотя попытки свести все известные латинские названия в доступные для поиска базы данных были довольно успешны, эти базы все еще весьма неполные, а литература слишком обширна, чтобы осуществлять подобный поиск вручную. К тому же при работе с базами тоже могут возникать неясности. Например, вы хотите узнать, сколько видов названо в честь Уильяма Кларка (соруководителя экспедиции Льюиса и Кларка), но поиск в базе данных по буквосочетанию clark поможет лишь отчасти, ведь фамилия Кларк слишком распространенная. Конечно, бывает полезен поиск в оригинальной литературе, но не всегда: до недавнего времени новые названия удручающе часто публиковались без объяснения этимологии. Иногда есть подсказки: например, если вид описан на основе материала, собранного в экспедиции Льюиса и Кларка, то самым вероятным кандидатом будет тот самый Уильям Кларк, – но часто намерения автора названия просто невозможно понять.

К счастью, есть и хорошие новости: наше любопытство все же может быть удовлетворено. Хотя получить точные цифры очень сложно, можно довольно быстро произвести приблизительную оценку, которой будет вполне достаточно, чтобы ответить на наш вопрос. Так кто же больше всех удостоился чести быть увековеченным в латинских названиях? Вы можете и сами догадаться, а прочитав эпиграф к этой главе, скорее всего, уже догадались. Конечно же, это Чарльз Дарвин, хотя конкуренция здесь жестче, чем может показаться.

Чарльз Дарвин, несомненно, самое узнаваемое имя в биологии (и одно из самых узнаваемых имен в науке вообще, наряду с Исааком Ньютоном, Альбертом Эйнштейном и некоторыми другими). Его «Происхождение видов» – самая известная научная книга всех времен, а заключительный абзац – самый известный отрывок во всей научной литературе. Этот абзац начинается со слов о густо заросшем береге, который и сегодня продолжает олицетворять биоразнообразие Земли отчасти из-за того, что завершает столь прославленную книгу, а отчасти потому, что фраза сама по себе необыкновенно красива. Заросший берег – прекрасная метафора и для огромного разнообразия живых существ, носящих имя Дарвина, среди которых, что вполне логично, множество видов растений, насекомых, порхающих вокруг, и даже червей, ползающих по влажной земле. Сколько же всего видов названо в честь Дарвина? Список названий животных, составленный Миличем с соавторами (2011), а также тщательное прочесывание баз данных растений, грибов, водорослей и ископаемых позволяет установить, что в честь Дарвина названо 363 вида и 26 родов. Есть виды с названием darwini, darwiniana, charlesdarwini, даже cephalidarwiniana (что буквально означает, как ни странно, «голова Дарвина»). Называть виды в его честь начали давно, с листоухого хомячка Phyllotis darwini, которого описали в 1837 г. на основе экземпляров, собранных Дарвином во время экспедиции на корабле «Бигль». Это продолжается и в наши дни: совсем недавно, например, усоногому рачку присвоили название Regioscalpellum darwini, отдавая тем самым дань признательности великому ученому и отмечая не слишком известную работу Дарвина по усоногим ракообразным (а ведь он изучал их восемь лет и опубликовал четырехтомную монографию, посвященную этой группе).

Преимущество Дарвина в нашем соревновании (воображаемом, конечно, но ради шутки представим, что оно состоялось) не так уж велико. Помимо Ричарда Спруса, еще как минимум 9 человек могут похвастаться, что в их честь названо более 200 видов. Что печально, но вполне предсказуемо, все они – мужчины европейского происхождения, и это еще раз отражает проблему, которая в научной среде пока еще полностью не решена. Однако в других отношениях сам состав удостоившихся такой чести весьма любопытен. Некоторые из этих людей почти так же известны, как Дарвин, другие – нет, хотя и заслуживают этого, кто-то никогда не получит широкого признания за пределами своей области. Некоторые родились в достатке и могли позволить себе роскошь финансировать собственную научную карьеру, в то время как другие изо всех сил старались прокормить себя и свою семью. Кто же эти люди, наступающие на пятки Дарвину?

Начнем с Альфреда Рассела Уоллеса, современника Дарвина. Через 12 лет после того, как Дарвин вернулся из экспедиции на корабле «Бигль», Уоллес отправился из Англии в Бразилию, где провел 10 лет, путешествуя по Амазонии (там он, кстати, познакомился с Ричардом Спрусом, дневники которого много позже будет редактировать для публикации). В дальнейшем он провел 8 лет на Малайском архипелаге, где пришел (совершенно независимо) к той же блестящей догадке, которая прославила Дарвина, а именно: что все виды живых существ на Земле имеют общее происхождение, а естественный отбор – основной механизм эволюции. Хотя Дарвин первым выдвинул идею естественного отбора и обосновал ее подробнее и убедительнее, Уоллес тоже заслуживает похвалы как ученый, одновременно с Дарвином сделавший это открытие. Также он внес огромный вклад в биогеографию, экологию и науку об окружающей среде, а в книге «Место человека во вселенной» (Man’s Place in the Universe)[58], опубликованной в 1904 г., по сути, положил начало астробиологии (науке о жизни на других планетах, если она там существует). Уже 150 лет биологи дают названия видам в честь Альфреда Уоллеса, отмечая его заслуги как теоретика и человека, собравшего огромную естественно-научную коллекцию: он отправил в Англию тысячи образцов тропических растений. В результате в честь него названо по меньшей мере 257 видов, а скорее всего, около 300 – меньше, чем у Дарвина, но все равно немало.

 

 

Другой претендент на победу в нашем соревновании тоже тесно связан с Дарвином – это Джозеф Далтон Гукер, ботаник, директор Королевских ботанических садов Кью. Он был близким другом Дарвина и вел с ним постоянную переписку. За 40 лет дружбы они написали друг другу около 1400 писем. В начале карьеры Гукер путешествовал по миру, собирая образцы флоры и фауны; первое путешествие он совершил в 1839 г. в Антарктиду на корабле «Эребус». Он также посетил Гималаи, Ближний Восток, Марокко и Соединенные Штаты (где жаловался, что «кровати удивительно чистые и удобные, а вот подушки слишком мягкие»). Позже он работал в Королевских ботанических садах Кью, стараясь поддерживать их статус, возможно, самого знаменитого ботанического сада в мире; он также превратил их гербарий в богатейшую коллекцию образцов со всех уголков земного шара. В Ботанических садах Кью, благодаря руководству Гукера, знания о мировой флоре стремительно росли день ото дня. Так сколько же видов названо в его честь? И тут может возникнуть неясность, связанная с тем, что отец Джозефа Гукера (Уильям Гукер) тоже был блестящим, выдающимся ботаником и тоже работал директором Королевских ботанических садов (в течение 24 лет, до своего сына), а значит, тоже достоин увековечения в названии видов. Существует четыре или пять сотен растений (и несколько животных) с названием hookeri (или вроде того), но какие из них даны в честь Гукера-младшего, а какие – в честь его отца? Поскольку этимология объяснена не всегда, точный ответ мы, скорее всего, никогда не узнаем. Но так как оба Гукера были титанами науки викторианской эпохи, то вряд ли кто-то из этих двоих сильно обошел другого по числу видов. Давайте считать, что их было примерно поровну – по 200–300 видов у каждого.

Следующий участник нашего состязания – Александр фон Гумбольдт. Он умер в мае 1859 г., всего за 6 месяцев до публикации «Происхождения видов», – в тот знаменательный год одна научная эра начиналась, а другая подходила к концу. Гумбольдт родился в 1769 г. в богатой семье, принадлежащей к прусской аристократии. В детстве он собирал растения, насекомых, камни – все, что попадалось ему под руку, и дома его прозвали «маленький аптекарь». В молодости он вращался в самых образованных научных и философских кругах Берлина, затем посещал несколько университетов, где изучал экономику, государственное управление, политические и естественные науки, математику, иностранные языки, финансы и (вдобавок ко всему) геологию и горное дело. Он работал государственным инспектором шахт, но больше интересовался сбором образцов растений, проводил зоологические эксперименты (его завораживало воздействие электричества на животных, как живых, так и мертвых) и обсуждал всевозможные вопросы с представителями интеллектуальной элиты Пруссии: Иоганном Вольфгангом фон Гёте, Фридрихом Шиллером и другими. Однако он мечтал о путешествиях по миру. В поисках экспедиции, к которой можно было бы присоединиться, он задействовал свои связи в аристократических кругах нескольких европейских стран и в конце концов получил от короля Испании разрешение на поездку в испанские колонии в Новом Свете. Путешествие началось в 1799 г. (ровно через 100 лет после того, как Мария Сибилла Мериан отправилась в Суринам). В Новом Свете Гумбольдт провел пять лет, укрепив свою репутацию самого блестящего ученого своего времени. Отчасти его гениальность заключалась в том, что он использовал наблюдения для выявления общих экологических закономерностей (например, таких, как изменение растительности вдоль высотного и широтного градиентов), которые сохраняются во всем мире. Это был человек, которого можно считать энциклопедистом даже по меркам того времени, и за долгую карьеру он опубликовал многочисленные работы по ботанике, зоологии, минералогии, экологии, географии, астрономии, политическим наукам, этнографии и философии.

Работы Гумбольдта оказали влияние на многие поколения ученых, в том числе на Дарвина, что очень важно в свете обсуждаемой нами темы. Еще молодым человеком, которому только предстояло ступить на палубу «Бигля», Дарвин жадно поглощал рассказы Гумбольдта о его странствиях по Латинской Америке; позже он назовет Гумбольдта вдохновителем своего собственного путешествия. Гумбольдт сегодня уже не так известен, как в те времена, на пике славы. Но имя его живет, ведь в его честь названы многие географические объекты по всему земному шару и за его пределами: например, горы на пяти континентах, административно-территориальные единицы (города и округа) в десяти штатах США и одной канадской провинции, университеты по меньшей мере в двух странах и одно море – море Гумбольдта – на Луне. А как насчет живых существ (из-за которых имя Гумбольдта, собственно, и появилось в этой главе)? В своей книге «Открытие природы» (The Invention of Nature)[59] Андреа Вульф сообщает о 400 видах, названных в честь Гумбольдта (почти 300 видов растений и более 100 видов животных), так что Гумбольдт с небольшим отрывом опережает Дарвина[60]. Однако подсчет Вульф почти наверняка сделан с определенной натяжкой: чтобы получилось ровно 400 видов, наверняка пришлось посчитать и названия, дублирующиеся в результате изменений в таксономии (например, Dumerilia humboldtii и Acourtia humboldtii представляют собой названия одного и того же вида пустынного пиона до и после таксономической ревизии, переместившей его из одного рода в другой; таким образом, следует посчитать только один из них, но никак не оба). Если все учесть, то у Гумбольдта останется около 250 названных в его честь видов – впечатляющий показатель, сравнимый с результатами Спруса и Хукера, но все же значительно уступающий Дарвину с его 389 видами. Возможно, в честь Гумбольдта названо и больше разных объектов, если считать географические названия и все остальное, но не видов живых существ.

Дальше идут три не столь известных ботаника: Аугусто Вебербауэр, Джулиан Стейермарк и Сайрус Гернси Прингл. Начнем с Прингла (1838–1911), потому что он был во многих отношениях полной противоположностью Гумбольдту. Гумбольдт принадлежал к интеллектуальной и социальной элите Пруссии – Прингл вырос на маленькой ферме в Вермонте. Гумбольдт родился в богатой семье и получил прекрасное образование – Принглу пришлось бросить учебу в колледже, потому что его отец и старший брат умерли, и надо было заниматься делами фермы, чтобы прокормить мать и себя самого. При жизни Гумбольдта в Европе бушевали войны, но они никак его не задели – Прингла призвали в армию Федерации в разгар Гражданской войны в Америке (будучи квакером-пацифистом, он отказался служить, попал в тюрьму, где страдал от жестокого обращения, и в итоге был освобожден указом Авраама Линкольна). Но Гумбольдт с Принглом оба любили растения. Поначалу интерес к ботанике проявился у Прингла в том, что он выращивал новые сорта культурных растений на своей ферме. В середине 30-х гг. он начал собирать образцы растений в окрестностях родного Вермонта. Он быстро завоевал репутацию опытного коллекционера и в 1880-е гг. был нанят Гарвардским университетом и Смитсоновским институтом для сбора растений на западе Соединенных Штатов и в Мексике. За время своих путешествий он отправил в гербарии всего мира около полумиллиона гербарных образцов, представляющих 20 000 видов. Более 2000 из этих видов оказались новыми для науки, и около 300 из них теперь носят его имя.

Вебербауэр (1871–1948) и Стейермарк (1909–1988) также были активными собирателями образцов для гербариев, и в честь каждого из них названо примерно 250 видов растений (и небольшое число животных). Вебербауэр родился в Германии и большую часть жизни провел в Пер<