Чтобы умалить действие тщеславия в нас, нужны две вещи: послушание и молчание

37-й и 38-й абзацы:

Ароматы подвижнических трудов своих скрывай под печатью молчания, чтоб, быв выставлены наружу языком, не были они расхищены славою. Самое острое оружие у змия есть тщеславие, побивающее плоды всех трудов наших. Но кто устрояет предварительно противоположный ему маневр тайного доброделания, тот близок к тому, чтобы снести голову самого дьявола.

Очень важно преодолеть тщеславие, если вообще его можно преодолеть, потому что, скажем, с точки зрения преподобного Иоанна Лествичника, это в принципе невозможно. Можно победить все страсти. И чем больше побеждаешь, тем острее уязвляешься тщеславием. Даже победив тщеславие, ты будешь тщеславиться, что его победил. Это невозможно сделать. Но если все-таки возможно его победить, как здесь утверждает эту полную победу преподобный Нил Синайский, или хотя бы умалить действие тщеславия, то нужны две вещи: послушание и молчание.

Послушание предполагает, что я всецело творю волю другого. В идеале – волю Божию. А потому, раз это Его воля и Его сила, то не я этого захотел, не я это сделал – все приписывается Богу. Это первое.

Второе гораздо важнее. Именно об этом говорит преподобный Нил Синайский. Второе – это молчание. Молчание – более совершенно, потому что послушествующий человек, рассказывающий о своем послушании, может быть побежден страстью тщеславия. Поэтому все равно нужно молчать.

Молчание есть совершенный метод, универсальный способ, которым как бы пресекается кислород тщеславию: источник, питающий тщеславие, увядает. Молчание способно сокрушить эту страсть, по крайней мере, сильнее, чем что-либо другое. Но мы ведь и вообще-то с языком сладить не можем. Как говорит апостол Иаков, вроде маленький член нашего тела, но такой неудержимый, такой необъезженный, такой неуправляемый, что мы ничего не можем с ним сделать, даже не сказать неуместное, говорим во вред себе. Даже против этого мы остановиться, сдержаться не можем, а уж тем более, когда речь идет о тщеславии.

Любой, кто пытался остановиться, удержать свой язык от тщеславных речей, понимает, насколько это невыносимо трудно: не говорить о том, что ты делаешь. Нас так и подмывает сказать свое мнение, выразить свою волю, дать свою оценку, рассказать о своих делах, своей непохожести, своей уникальности, своей необычности, о том, что мы делаем, как мы это делаем, как живем, как думаем.

Это и раньше-то было трудно, а сейчас еще труднее. Весь мир сейчас ставит тебя в такие условия, что ты должен что-то рассказывать, должен хвалить себя, должен показывать, что ты не такой, как все. Ты должен рассказывать о своих добрых делах, должен отчитаться в том, чем ты отличаешься от того или другого человека. Вся структура нашей жизни, даже внутри Церкви, предполагает, что ты, так или иначе, сообщаешь то, что должно оставаться втайне.

Как при этом состоянии не поддаться действию страсти, не поддаться общему движению, общему настроению? Мы все время хотим рассказать о себе или просто хотя бы выразить свое мнение, но это уже есть тщеславие. Вот идет какое-нибудь политическое событие, какая-то социальная реформа, какое-нибудь церковное действие – надо обязательно сказать: «А я думаю… А ты как думаешь? А ты вот так? А я так думаю». Обменялись мнениями, но мало. С другом поговорил, но мало. Прихожу в церковь и говорю: «А вы слышали новости-то? Слышали, да? Как вы думаете, что это такое? А-а-а, вот это думаете… А я вот это думаю…»

Мы просто хотим выразить людям свою точку зрения, как к этому относимся, что по этому поводу думаем. Больше меня ничего не интересует, лишь бы сказать, что я думаю по этому поводу. Можно завести блог, какую-нибудь площадку, форум, просто комментарии оставить под какой-нибудь публикацией, чтобы сказать: а вот я думаю все- таки так.

И какой прямо радостью наслаждения нас накрывает, которая не может нас просто обмануть. Эта радость наслаждения говорит о том, что ты все сделал по тщеславию. Огромная радость, когда кто-нибудь ставит лайк, когда кто-нибудь одобряет твои комментарии, хотя бы кто-то просто их заметил и прочитал. И какая досада, когда твои комменты не читают, публикации не смотрят, когда ты никому не интересен и твоя точка зрения никого не интересует. Человек просто погружается в депрессию, и это же очевидно свидетельствует о тщеславии.

39-й абзац:

Скрывай язык свой в деятельном прохождении подвижничества (то есть вместо языка пусть говорят подвиги); ибо в таком случае и молча будешь иметь свидетелями о жизни твоей достойных веры сожителей своих – труды. О ком свидетельствуют какие-либо наличные труды, тому нет нужды свидетельствовать о себе языком своим.

На высоких ступенях подвижничества люди естественным образом скрывают даже подвиги. То есть они реально, скажем, постники, а всем показывают, что они не постники; они реально молчат, но на людях говорят; они, скажем, великие молитвенники, а на людях спят. Вот из древних и разных других патериков мы знаем подобные сюжеты о том, что подвижники высочайшей степени (как преподобные Арсений Великий или Антоний Великий) скрывали свои подвиги от приходящих людей.

От нас не требуется скрывать свои подвиги. Просто не требуется о них говорить. Если они есть, эти подвиги, – пусть они показываются каким-то образом, просто говорить о них не надо. От нас не требуется, чтобы мы демонстрировали нечто иное, противоположное тому, что у нас есть на самом деле. Просто от нас требуется не хвалить себя за какие-нибудь настоящие или не совсем настоящие подвиги: сколько постишься, сколько молишься, сколько книг читаешь, какие книги читаешь, сколько акафистов ты прочитал, как ты правило вычитал, как к Причастию подготовился, как пост проводил, как борешься с той или иной страстью. Это все не нужно говорить, потому что, произнеся хоть слово о том, что мы делаем, мы должны четко понимать, что вслед за этим словом мы обокрали себя, никакой награды на небесах у нас не будет.

Человек удивился чему-то, нами совершаемому, это и есть единственная наша награда. Христос говорит об этом не раз и не два: все, что делается явно, уже получает награду. Только тайное делание приемлется Богом и получит награду на небесах.

Все вроде бы просто: о подвигах говорить не надо, потому что это окрадывает нас, делает нас безоружными, и это, в сущности, не только лишает нас награды, а в силу нашей несмиренности чаще просто нас разрушает. Уж если о подвигах говорить нет смысла, то тем более совершенно нет никакого смысла и наипаче вредно говорить о том, какие были сны, видения или откровения.

Подвиг – это хотя бы что-то настоящее. Пусть это одна молитва, но она реально была прочитана, пусть это слезы, но они реально были пролиты, пусть это книга, но она прочитана. Нельзя этим хвалиться, но это хотя бы что-то действительно свершившееся. Какой смысл хвалиться тем, что ты видел во сне или видел какое-то откровение, которое вообще было только в твоем сознании? Оно никак не материализовано, оно никак не было действенным. Может, это показалось, может, приснилось. Может, это правда, а может, нет. Может, ангел показал – может, бес; может, Бог – может, нет. Это непонятно, это всего лишь некое движение нашего сознания, и чего о нем говорить?

Видение – это как мечта, это – пустое, о нем не стоит распространяться всем. Но если это действительно было откровение значимое, достойное, любой человек должен сразу сказать: «А кто я такой, чтобы мне давали откровения: пророк, святой отец, преподобный, подвижник? Кто я такой?» Сразу человек должен себя как бы за волосы схватить, опустить пониже и сказать себе: «Ты не такого полета, чтобы тебе видения показывать! Нет!» И протрезветь надо сразу, остепениться и заниматься делом, действенным.

Но если даже было нам откровение и, допустим, оно истинное, тогда сама суть откровения, данного нам Богом в том, чтобы спрятать его, закрыть его, потому что оно Богом смиренным показывается. И если бы Бог хотел, чтобы об этом знали все, – Он сказал бы об этом всем, Он показал бы это правящему архиерею, патриарху, Синоду, святому отцу, а не мне – убогому. Значит, это что-то для меня значимое, это нужно спрятать, скрыть, даже если это истинное. Хотя 99%, что это просто наваждение какое-то, не имеющее отношения к истинности.

Святой отец дважды и трижды перепроверял свои откровения, рассказывал опытным духовным мужам. И даже тогда, удостоверившись, что это действительно откровение Божие, он молчал, покрывая это молчанием именно для того, чтобы не подумать о себе больше, чем он есть, не вознестись, не возомнить. А если уж после какого-то увиденного сна или откровения нам хочется всем об этом раструбить, то заведомо это откровение не от Бога, потому что само это откровение не имплицировано, не вкоренено в помысл смирения, а, наоборот, – в желание раструбить. Если мы просыпаемся с мыслью что-то рассказать, чем-то поделиться, то это не Божие откровение, оно роет нам яму, в которую нас засосет, в которой мы погибнем.

Но трезвости в нас нет, остановить нас некому, поэтому мы видим сплошь и рядом одни сны и откровения. И падаем все ниже и ниже.

27 июня                                                    К оглавлению

Мы продолжаем читать «Слова» о тщеславии из второго тома «Добротолюбия» преподобного Нила Синайского. Мы уже начали в прошлый раз разговор о том, что молчание является главным инструментом борьбы с тщеславием, и вот еще несколько слов в подтверждение этому.

41-й абзац:

Как скрываешь от людей грехи свои, так скрывай от них труды свои. Ты стыдишься открывать о срамных делах своих, чтобы не подвергнуться поношению и уничижению, что полезно было бы для души твоей. Бойся показывать и труды твои, чтобы грех человеколюбия не принес пагубы душе твоей. Если одному Богу открываешь постыдные падения, то не открывай людям своих противоборствий оным, чтоб не сочли их увенчанием победы.

Замечательные, честные слова. Эта мысль вообще понятна всякому человеку и может всякого человека научить всегда и везде, как бороться с желанием что-то о себе доброго и хорошего рассказать. Как только появился помысел: «А вот расскажу-ка я о чем-то со мною происшедшем (ангел мне явился или всю ночь промолился со слезами на глазах), чтобы не думали все, что я никчемный, непутевый, ничего не умею, ничего не знаю. Вот скажу как бы прикровенно, что я тоже что-то могу; может, уважение какое-то заслужу», – надо сразу вспомнить: «Ну, вроде ты о своих грехах не шибко-то кому рассказываешь. Даже на исповеди тяжело, все как-то обиняком, стесняешься говорить о своих гадостях, мерзостях... Тогда, может, не надо и об этом говорить? Это правда ведь было, не придумал же я: плакал всю ночь или видение ангела было, не лгу же я. Хочется же рассказать... Но тогда, чтобы меня отрезвить, люди узнают о какой-то моей срамоте. Если не хочу, чтобы люди знали мою срамоту, знали тайные мои слова, дела и мысли, лучше не буду говорить и о том, что Бог даровал мне познать хорошего. Это же Бог, это Его милость. Это я утаю».

Образцом для всякого христианина должна быть Матерь Божья, Которая складывала все великие слова о Себе (действительно великие) в сердце Своем, а не бегала и не говорила, чтобы добиться почестей: «Это Мой сын! Это Я Его родила! Это Он был у Меня на руках! Я Его кормила молоком!» И даже когда Она, доведенная искушениями Своих родственников по линии Иосифа, братьями Иисуса, принуждена была явиться перед Его лицом и Он Ей сказал неласковое слово («Кто мать Моя? Кто братья Мои?» – вообще-то обидные слова), Она спокойно к этому отнеслась. Она привыкла скрывать все в Своем сердце, поэтому спокойно относилась и к тому, когда было трудно и неласково. Поэтому каждый может легко научиться не рассказывать о своих подвигах, если не хочет рассказывать о своих грехах.

Вот, например, преподобная Мария Египетская прежде, чем явить свои удивительные чудеса и возможности, рассказала о том, какая она была. Рассказала прямо, открыто, без утайки, потому что она совершенно смирилась. И если мы действительно будем делать так, если действительно хотим рассказать о себе (может, нам Бог повелел это сделать, рассказать для научения человека какое-то откровение или что-то со мной происшедшее), то давай сначала начнем с грехов. «Вот ты спрашиваешь меня о молитве, брат, а знаешь, однажды со мной было такое…» – И рассказать ему какой-то свой блудный, например, грех, какое-то свое скотство в прежние времена. «Ну а теперь, брат, давай о молитве поговорим».

Нет, никто так делать не будет. Мы всё же не Мария Египетская, и не в пустыне, и не в последний раз видим этого человека. Мы не сможем так. Ну и хорошо. Тогда не будем говорить и о молитве.

Конечно, есть дивные отцы (например, преподобные Серафим Саровский, Сергий Радонежский), которые просидели в пустыни десятки лет, которые молчали, стояли на камне, разговаривали с медведями, а не с людьми. Им, наверное, не так вредно будет кое-что и рассказать. Но они не рассказывали ничего. Мы не знаем очень много разговоров ни от преподобного Серафима Саровского, ни от преподобного Сергия Радонежского, но вообще-то они могли это, хотя и не делали. А уж нам-то, не стоявшим на камне, не сидящим в уединении, не умеющим молчать, если уж очень свербит рассказать что-то о себе хорошее, какой-то опыт свой открыть, так лучше уж рассказать о чем-нибудь плохом для начала. И тогда Бог, видя, что мы смиряемся публично или храним в тайне то, что было с нами, воздаст нам явно.

Апостол Павел говорит, что лучше хвалиться немощами своими, своими ошибками, чтобы тогда обитала в нас сила Христова. С этого и будем начинать. Не можем? – Хорошо, не будем и хвастаться. Смогли рассказать что-то плохое о себе, смирились настолько, что нам не стыдно исповедоваться каждому встречному? – Тогда мы можем говорить и о высоких и великих делах, с нами происшедших. Хотя я думаю (но это как бы не закон, а просто моя мысль), что и тогда бы лучше промолчать – целее будем.