Пока не ослепло солнце Диего Армандо Марадоны, креол бессмертен на индейском закате

 

Южный Крест ночью и солнце Диего Армандо Марадоны днём:

Касса благотворительного матча идет на рубашки детям Боки.

Для гаучо в беспределе пампы, где сомбреро, там и дом,

Обходиться без пульперии помогает за щекой мешочек коки.

 

Так муравьи-солдадос, сцепившись в шар, преодолевают разлив Амазонки,

А человек разворачивает оглобли.

Пограничник на вышке до чёток скелета доскоблен

Жвалами марширующей шоблы.

 

Даже Пеле от ожога предусмотрительно запасся меланином.

Эдмундо выжимает как прачка черную майку «Васка да Гамы»,

Вернувшись из Италии разбойником капуцином.

Зато генералы в Байресе выгуливают сухие как памперсы пижамы.

 

Че Гевара искусан москитами, как татуировкой плечо Пелеузы,

После чего пули военспецов из USA безобидней мурашек.

Приступ астмы – подобие долгой анакрузы,

У трёх четвертного чешутся кулаки до рукопашек.

 

Нами Нике Аптерос не раз, а дважды в дёсны расцелована,

Она принадлежит реестру декораций театра «Колон»,

Её украсть может только Zorro в роли Звонимира Бобана,

С падением занавеса она возвращается в ангар как «Аполлон».

 

Вы нам выслали почтой отрубленные руки Бога:

Руки регбиста, идущего на правёж -

Извилиста бывает телекинеза дорога -

Клавиши вдавливаются сами словно идет дождь.

 

Наш человек в Гаване не умер, просто Революцию в Конго

Продолжает перманентная гражданская война

Яростная как петушиный бой: до и после финального гонга

Я буду клевать наугад невидимого врага.

У нее было красное платье

 

У нее было красное платье,

И тем самым она притягивала прохожих,

Иногда разительно не похожих

На своих севастопольских братьев –

Ливерпулеглазых лиловокожих.

Если природа желает размножить

Число двуногих без перьев,

Кладет их не на стол ксерокса или прокруста,

А на облака набитые шерстью деревьев,

Выражая глухонемые чувства

Ламбадой на лунном грунте лангустов.

В итоге всё кончается как в фильме Феллини:

Будущее смотрит в тебя многоочитым скатом

Святого семейства, и анфилада Борромини

Кажется лыжником с длинной выдержкой фотоаппаратом.

 

Целакант

 

Рыба щекастая – рыцарь в доспехах:

Вздохи ежа, скрип заслонки печи;

Всех полтергейстов заклятия смехом

Старше, цепями гремящих в ночи.

 

Вздыбились горы со дна океана,

С штампом кроссовки совпал трилобит.

Вылилось в пьяный дебош ресторана,

Что не допел, остывая гранит.

 

Где вертолетов стрекоз над хвощами

Мчался валькирий на бой караван,

Пьют дрозофилы вино и вращают

Генной рулетки живой барабан.

 

Стали друзья мои нефтью нейлона:

Блузки, чулки, кружевные трусы.

Сплетничать не с кем с заката девона,

Дань одиночеству платят мысы.

 

Взяточник пойман с купюрой краплёной –

В пятнах блестящих чешуй целакант,

Взятки борзыми щенками в загоне,

Критику чистого разума Кант

 

Дарит задобрить всесильное время

И попадает в пространство тюрьмы.

Готика – музыка в камня поэме,

В ноты вернись, дай сбежать сквозь шумы!

 

Синяя в железах сальных купюра

Рынки торговые переживёт,

Головоногий профессор с Арктура

Щупальцем скважины флейты заткнёт:

 

Грянет мелодией гимн геологий:

Юные рыбы на юной Земле

Не захотят иметь руки и ноги,

Квакать лягушками, ухать в дупле.

 

Глубже уйдут в катакомбы в пещеры,

Как китежане ушли слободой,

Чтоб сохранить сокровенную веру

И научиться дышать под водой!

 

Несостоявшееся признание

Ракета рассекает небосклон,

Я мчусь наперерез как перехватчик.

Как караулит во дворе шпион,

Я на ступеньках вуза жду удачи.

 

Из космоса я зрю страну озёр –

Заплаканный росою лист крапивы.

Моторной лодкой бороздя простор,

За браконьером егерь мчит ретивый.

 

Как Исмаэля под уздцы ведут

Китов воздушных над родимым краем.

Аэростаты небо стерегут,

Грозя бомбардировщику раздраем.

 

Вот двое расстаются навсегда:

Последний шанс связать сердца гадалкой,

Заставить челюсти разжаться: «Да»,

Но гордость только чиркнет зажигалкой.

 

Новая жизнь старых вещей

 

Я – виадук, насквозь товарняками

Пронзен, как ликвидатор на АЭС.

Как волнами, любимой волосами

Играя, делит пряди волнорез.

 

Язык деревьев для меня не тайна:

Шлёт вертолёты для белуги клён,

Для флеша – многорукий бог Далайна –

Бубей гусар летучих эскадрон.

 

Таясь от пчел в футляре контрабаса,

Стал древним греком человек без свойств.

Гонец из Марафона жаждал кваса

Зело и занял за самим собой.

 

Свобода, безусловно, преступленье,

Но своровать Джоконду – дикий мёд.

Машина пробивает огражденье

Моста и погружается под лёд.

 

Дадут на свалке должное заслугам!

Не веруя в переселенье душ,

Видеокарты, спаренные цугом,

Биткоинов качают потный куш.

 

Прыжок без парашюта

Я разорвал гармонику души пьяными дезертирствами.

Алжирские зуавы изнасиловали девушку-форель, взбиравшуюся вверх по водопаду.

Я выпил чернильницы-непроливайки и сказал, что поел черники.

Я отдам взорванный круг за счастье кастрированного мародёра.

Я стал святым, я стал свободным от уз медуз и шпаг декабристов, как подснежник на оттаявшей кочке я хочу подарить себя многим, велорогим бараном я драпирую пропасть до половины заваленную трупами меднокрылой саранчи. Дайте мне скальпель зловещего Доктора Фу Манчи, я соединю сердце и язык ремнем бензопилы, чтобы за 60 секунд угнать хрестоматию астролябии Жертвенника Райской Птицы Скульптора Винипег Джетс и Баффало Сейбрз.

Слишком долго я пресмыкался, пора отдать скребок проказы чешуекрылым, прикусить язык брюхоногим, головогрудым вбить крест в третий глаз, отдать швартовы и пуститься в дрейф генов.