Златоуст о связи между любостяжанием и богатством

Одно из положений Климента гласит, что для христианина спасителен не внешний отказ от богатства, а отвержение страсти любостяжания; не богатство должно владеть человеком, а человек — богатством. Собственно, это — основная мысль Климента, к которой он возвращается несколько раз. И с ней Златоуст полностью согласен. Он сам не раз говорит то же:

"Не богатство — зло, а любостяжание и сребролюбие" /II:33/.

"Не о богатых упоминай мне, но о тех, которые раболепствовали богатству. Иов был богат, но не служил мамоне" /VII:243/.

Златоуст повторяет и мысль Климента (видимо, взятую им у стоиков), что по отношению к морали есть вещи положительные, отрицательные и безразличные; богатство же как раз относится к последним. Но эти высказывания великий святитель дополняет целым рядом оригинальных соображений. Если более внимательно посмотреть на тексты Златоуста, то можно заметить одну их особенность. Несмотря на, казалось бы, четкое размежевание любостяжания и богатства, святитель очень часто обличает именно богатство и богатых:

"Оно (богатство — Н. С.) душу делает гнусною, — а что бесчестнее этого?" /XI:415/.

"Находящийся только во мраке при появлении солнца освобождается от тьмы; лишенный же зрения даже и при появлении солнца не видит. То же самое претерпевают и богатые. Даже и тогда, когда Солнце правды осиявает и наставляет их, они не чувствуют, ибо богатство ослепило их очи" /VII:240/.

"Подлинно, богатство делает (людей) безумными и бешеными. Если бы у них была такая власть, они пожелали бы, чтобы и земля была золотая, и стены золотые, а пожалуй, чтобы небо и воздух были из золота. Какое сумасшествие! Какое беззаконие! Какая горячка! Другой, созданный по образу Божию, гибнет от холода, а ты заводишь такие прихоти! О гордость! Может ли безумный сделать больше этого?" /XI:417/.

"душа богатого исполнена всех зол: гордости, тщеславия, бесчисленных пожеланий, гнева, ярости, корыстолюбия, неправды и тому подобного" /IX:132/.

Можно ли считать все это опиской, небрежностью или неудачным выражением? Думается, что нет. Дело в том, что Златоуст указывает на удивительный закон о губительной зависимости между любостяжанием и богатством, который высказывается им десятки раз, например:

"Я никогда не перестану повторять, что приращение богатства более и более возжигает пламя страсти и делает богачей беднее прежнего, возбуждая в них беспрестанно новые пожелания… Смотри вот, какую силу и здесь показала эта страсть. Того, кто с радостию и усердием подошел к Иисусу, так помрачила она и так отяготила, что когда Христос повелел ему раздать имение свое, он не мог даже дать Ему никакого ответа, но отошел от Него молча, с поникшим лицом и с печалью" /VII:645/.

"Итак, кто презирает богатство, тот только подавляет в себе страсть к нему; напротив, кто желает обогатиться и умножить свое имение, тот еще более воспламеняет ее, и никогда не в силах подавить" /VII:647/.

"летать, скажешь, невозможно. Но еще более невозможно положить предел страсти любостяжания; легче для людей летать, нежели умножением богатства прекратить страсть к нему" /VII:648/.

"Разве вы не знаете, что чем больше кто имеет, тем большего желает?" /XII:26/.

"ничто так не возбуждает страсти к богатству, как обладание им" /XI:870/.

Итак, чем больше человек имеет, тем более в нем воспламеняется страсть любостяжания, которая заставляет человека иметь еще больше. Этот эффект под названием «положительная обратная связь» хорошо известен в технике: система, как говорят инженеры, «идет вразнос», и ее разрушение неминуемо. Увы, то же самое происходит в системе «любостяжание–богатство», когда страсть любостяжания разрастается до гибельных пределов. О такой «мертвой петле» Климент не упоминает. Златоуст же без конца рисует жуткое состояние богатых — жертв этой «мертвой петли»:

"Нет безумнее человека, раболепствующего богатству. Одолеваемый он представляет себя повелителем; будучи рабом, почитает себя господином; связав себя узами, радуется; усиливая лютость зверя, веселится; находясь в плену, торжествует и скачет" /VII:535/.

"Он (сребролюбец — Н. С.) нападает на всех, все поглощает подобно аду, всюду ходит, как общий враг рода человеческого. Ему хочется, чтобы не было ни одного человека, чтобы ему одному обладать всем" /VII:321/.

Как же спастись богатому? По Клименту, нужно «хорошо» распорядиться своей собственностью. Об этом же не раз говорит и Златоуст:

"Видишь ли, что добро не в бедности и не в богатстве, но в нашем намерении? Итак, направим его к добру и сделаем благоразумным. Если ему будет дано хорошее направление, то ни богатство не сможет нас лишить царствия, ни бедность причинить нам вреда" /XI:241/.

На 1 Тим.6,9 («А желающие обогащаться впадают в искушение»): "не сказал просто: богатые, а: желающие, потому что и имея деньги можно хорошо распоряжаться ими, если человек будет презирать их и раздавать бедным. Следовательно, не таковых обличает он, а жаждущих приобретения" /XI:744/.

Снова, казалось бы, все это вполне в духе Климента. Но что значит «хорошо распоряжаться» богатством? И Климент и Златоуст отвечают: раздавать его бедным. Однако между позициями обоих отцов есть существенная разница. С точки зрения Климента, всю собственность раздавать и не нужно (иначе нечем благотворить) и невозможно (материальные вещи нужны для жизни); нужно лишь внутренне освободиться от власти богатства. А потому Климент подразумевает благотворительность, при которой богатый остается богатым.

Для Златоуста ситуация выглядит иначе: радикально разорвать «мертвую петлю» можно только освободившись от богатства. А отсюда под истинной милостыней святитель подразумевает полную раздачу имения бедным:

"Как же можно спастись богатому? Все стяжание свое делая общим для нуждающихся" /VII:751/.

"…если ты не подаешь, пока имеешь, ты не все еще исполнил" /VIII:518/.

"Ты говоришь: я подал. Но не должно прекращать подаяний. Тогда только ты можешь иметь извинение, когда сам не имеешь, когда сам ничем не обладаешь. Доколе же у тебя чего–нибудь есть, то хотя бы ты подал и тысячам нищих, но пока еще есть другие алчущие, тебе нет извинения" /X:627/.

Почему же святитель так строг? Златоуст подробно обосновывает свою позицию. Читая гомилии Златоуста поражаешься многочисленности фрагментов, рисующих тотальное поклонение мамоне, повсеместное укоренение страсти любостяжания в мире. Златоуст живописует поистине страшную картину:

"Но, о, власть денег, очень многих из наших братий отлучающая от стада! Ведь ничто иное уводит их отсюда, как тяжкая та болезнь и иногда негасимая печь: это владычица, грубее всякой грубости, мучительнее зверя, свирепее демонов — она кружит теперь на площади, владея своими пленными, давая тяжкие приказания и нимало не дозволяя вздохнуть от гибельных трудов" /XII:311/.

" все мы простираем руки на любостяжание, и никто — на вспомоществование (ближним); все — на хищение, и никто — на помощь; каждый старается, как бы увеличить свое состояние, и никто — как бы помочь нуждающемуся; каждый всячески заботится, как бы собрать более денег, и никто — как бы спасти свою душу; все боятся одного, как бы не сделаться бедными, а как бы не попасть в геенну, о том никто не беспокоится и не трепещет" /XII:194–195/.

"До каких пор будем мы любить деньги? Я не перестану вопиять против них, потому что они причиной всех зол. Когда же мы насытим эту ненасытимую страсть? Что привлекательного имеет в себе золото? Я прихожу в изумление от этого… Откуда вошел этот недуг во вселенную? Кто может совершенно искоренить его? Какое слово может поразить и совершенно убить этого лютого зверя? Страсть эта внедрилась в сердца даже таких людей, которые по–видимому благочестивы" /XI:560/.

"В том–то и беда, что зло увеличилось до такой степени, что (добродетель нестяжания) стала, по–видимому, невозможной, — и что даже не верится, чтобы кто–нибудь ей следовал /VIII:441/.

"Этот недуг (хищение и любостяжание — Н. С.) объял всю вселенную, обладает душами всех, — и, поистине, велика сила мамоны!" /VIII:509/.

"О сребролюбие! Все свелось к деньгам, — потому и перепуталось! Ублажает ли кто кого, помнит деньги; называют ли несчастным, причина опять в них же. Вот о том только и говорят, кто богат, кто беден. В военную ли службу кто имеет намерение поступить, в брак ли кто вступить желает, за искусство ли какое хочет приняться, или другое что предпринимает, — не прежде поступает к исполнению своего намерения, пока не уверится, что это принесет ему великую прибыль" /VII:885–886/.

Подобные, буквально «вопиющие», цитаты можно приводить и приводить. "Простите, я дрожу от гнева" /X:208/ — даже восклицает святитель. Но если столь тотально и губительно сребролюбие, то и врачевство против такого опасного недуга должно быть радикальным. Отсюда и требование «отдать все»: ведь если оставить богатство, то благодаря «мертвой петле» не ровен час разовьется губительное сребролюбие. У Климента мы ничего подобного не найдем. Он рассуждает чисто теоретически: спасает не внешнее, а устроение сердца. Его пафос направлен на поддержание духа богатых на пути спасения. Златоуста же тотальность погони за богатством убеждает, что богатый — почти всегда любостяжательный.

Почти, но не всегда. Вспомним, что Златоуст сам приводит примеры ветхозаветных праведников: «Иов был богат, но не служил мамоне». В том же контексте упоминает он и Авраама. Что же думает об этих случаях великий святитель? Его позицию раскрывает фрагмент, сказанный им по поводу «игольных ушей» (Мф.19,24):

"А отсюда видно, немалая награда ожидает тех, кто при богатстве умеет жить благоразумно. Потому Христос называет такой образ жизни делом Божиим, чтобы показать, что много нужно благодати тому, кто хочет так жить" /VII:646/.

Иначе говоря, можно спастись и оставаясь богатым, но это — удел лишь высоких душ, получивших особую, сугубую благодать от Бога. Воистину " Человекам это невозможно, Богу же все возможно " (Мф.19,26). Остальным же, обыкновенным христианам, путь один: «все, что имеешь, продай и раздай нищим» (Лк.18,22). Путь, безусловно, узкий, но спасительный.

Златоуст широко пользуется методом Климента, состоящем в расширительным толкованием смысла богатства: подлинное богатство — богатство души, богатство добродетелей. Например:

"не будем унывать по причине бедности, но будем искать того богатства, которое состоит в добрых делах, и убегать той бедности, которая вводит нас в грех" /VII:97/.

Но, в отличие от Климента, аллегория для Златоуста — риторический прием, блестяще используемый им для выражения самых заветных идей. Дело в том, что чаще всего проповедь Златоуста о богатстве обращена к богатым: великий святитель убеждает и убеждает их добровольно от богатства отказаться. И здесь он применяет весь свой богатейший риторический арсенал. Златоуст говорит о тяготах и неудобствах, которые налагает богатство, указывает на его непостоянство. Богатство в устах Златоуста — "человекоубийца" /XII:557/, "беглец" /XII:558/, "дикий зверь" /XII:558/. Он рисует картины неги, приводящей к болезням, предупреждает о ненависти, которую возбуждают богатые. Указывая же на должное, Златоуст мудро применяется к менталитету слушателей, которые привыкли «стяживать» и «богатеть». Его проповеди пестрят такими выражениями как «милостынею купим спасение» /II:374/, «купи рай» /XII:970/, «дадим взаймы Богу милостыню» и тогда «Бог позовет, чтобы отдать долг" /XII:969/. Он как бы говорит на их языке, но изменяет сам смысл понятия «богатство» — богатым для Бога становится добродетельный, а истинным богатством — милостыня.

Идеал общности имений

Вспомним, что Климент только Бога считает подлинным собственником всего, а потому наша собственность строго говоря — «богатство неправедное», но «возможно из всей неправоты создавать дело правое и спасительное», т. е. заниматься благотворительностью. Весь этот круг идей Златоуст полностью принимает:

"Слова мое и твое суть только пустые слова, а на деле не то. Например, если ты назовешь своим дом, это — пустое слово, не соответствующее предмету; ибо Творцу принадлежит и воздух, и земля, и вещество, и ты сам, построивший его, и все прочее. Если же он в твоем употреблении, то и это не верно, не только по причине угрожающей смерти, но и прежде смерти по причине непостоянства вещей. Представляя это непрестанно, будем любомудрыми, и получим от того весьма важную двоякую пользу: будем благодарными и при получении, и при потере, а не станем раболепствовать предметам преходящим и не принадлежащим нам. Лишает ли нас Бог имущества. Он берет свое (…) Будем же благодарны, что мы удостоились содействовать делу Его. Но ты хотел бы навсегда удержать то, что имеешь? Это свойственно неблагодарному и незнающему, что у него все чужое, а не свое. Как знающие, что находящееся у них не принадлежит им, расстаются со всем благодушно, так скорбящие при лишении приписывают себе принадлежащее Царю. Если мы сами — не свои, то как прочее — наше? Ибо мы в двух отношениях принадлежим Богу — и по сотворению, и по вере" /X:95–96/.

"Эти имущества Господни, откуда бы мы их ни собрали" /I:805/.

"Ведь и ты только распорядитель своего имущества, точно также, как и служитель церкви, распоряжающийся ее стяжанием. Как последний не имеет власти расточать сокровищ, даруемых вами в пользу бедных, по своей воле и без разбора, потому что они даны на пропитание бедных, так и ты не можешь расточать своих сокровищ по своей воле" /VII:779/.

"Не думай, чтобы то, что по человеколюбию Божию велено тебе раздавать как бы свою собственность, было и действительно твое. Тебе Бог дал заимообразно для того, чтобы ты мог употреблять с пользою. Итак, не почитай своим, когда даешь Ему то, что Ему же принадлежит /VII:780/.

Снова, как будто, все по Клименту. Но Златоуст идет значительно дальше. Из того, что все — Божие он выводит, что все должно быть общим. Вот объемная, но важная для Златоуста цитата, сказанная им по поводу известных слов апостола Павла «корень всех зол есть сребролюбие» (1 Тим.6,10):

"Но разве не зло, что один владеет тем, что принадлежит Господу и что один пользуется общим достоянием? Не Божия ли земля и исполнение ее? Поэтому если наши блага принадлежат общему Владыке, то они в равной степени составляют достояние и наших сорабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем. Разве мы не видим такого устройства в больших домах? Именно всем поровну выдается определенное количество хлеба, потому что он исходит из житниц домохозяина: дом господский открыт для всех. И все царское принадлежит всем: города, площади, улицы принадлежат всем: мы все в равной мере пользуемся ими. Посмотрите на строительство Божие. Он сотворил некоторые предметы общими для всех, чтобы хотя таким образом устыдить человеческий род: воздух, солнце, воду, землю, небо, море, свет, звезды — разделил между всеми поровну, как будто между братьями, и другое сделал Он общим: бани, города, площади, улицы. И заметь, что касается того, что принадлежит всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно. Если же кто–нибудь покушается отнять что–либо и обратить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время, когда Бог отовсюду собирает нас, мы с особым усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частные владения, и говорить эти холодные слова: "то твое, а это мое". Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подобного, там ни споры, ни распри не возникают. Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное, владение вещами, и оно более согласно с самой природой… Несмотря на то, что необходимое находится в общем владении всех, мы не наблюдаем общения во владении даже ничтожнейшими предметами. Между тем для того–то Бог дал нам первое в общее употребление, чтобы мы научились из этого, что и последние должны быть у нас общие со всеми. Но мы и таким образом не вразумляемся» /XI:704–705/.

Итак, «что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем». А отсюда великий святитель выводит примат общественной собственности над частной: «Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное, владение вещами, и оно более согласно с самой природой».

Важно указать, что это — не одиночная случайная мысль, а хорошо продуманная концепция, к которой Златоуст возвращался не раз. Мы уже видели, с каким восторгом он принимает все совершенное апостолами в Иерусалимской общине. Но оказывается, не только принимает, но и прямо с амвона призывает своих прихожан последовать примеру первохристиан:

"Но если бы мы сделали опыт, тогда отважились бы на это дело. И какая была бы благодать! Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и пяти тысяч, когда все по всей вселенной были врагами веры, когда ниоткуда не ожидали утешения, они столь смело приступили к этому делу, то не тем ли более это возможно теперь, когда, по благодати Божией, везде во вселенной пребывают верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто: таким образом мы всех склонили бы и привлекли бы к себе. Впрочем, если пойдем этим путем, то уповаю на Бога, будет и это. Только послушайтесь меня, и устроим дело таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то, я уверен, мы скоро будем вести такой образ жизни" /IX:114/.

Несколько слов об отношении святителя к принципу частной собственности. Вспомним: «Не было холодного слова мое и твое». Для Златоуста «мое и твое» — это концентрированное выражение смысла частной собственности — слово «жестокое», "произведшее бесчисленные войны", "холодное". Уже Одно это ярко характеризует негативное отношение святителя к частной собственности. В другом месте св. отец еще более строг:

"слово — это "мое" — проклятое и пагубное; оно привнесено от диавола" /XI:181/.

«Мое и твое» — от диавола! Здесь нелишне вспомнить, что для апологетов «умеренной» доктрины «мое и твое» — «священно» (!). Полная противоположность обоих подходов налицо, причем в таком принципиальном пункте как частная собственность.