Глава VIII . Тяготы комиссара Хофа

 

Отто Хоф бродил по своему кабинету в здании криминальной полиции и, переходя из одной ночной тени в другую (комната была освещена только монитором его компьютера) с привычной печалью думал о личной жизни. Точнее, о полном и безнадёжном её отсутствии.

Разумеется, такому, как он, не стоило заводить семью. И вовсе не из-за каких-то опасностей полицейской службы. Но когда ты чересчур хорошо умеешь видеть недостатки людей, да и вообще то, что им хотелось бы скрыть — едва ли тебя ожидает семейный мир. Перейдя определённую и чаще всего довольно раннюю грань (которая никогда о себе не предупреждает), человек обрекает себя на почти безысходное одиночество, которое прервёт только чудо или же смерть. А, как известно, ни того, ни другого не бывает.

Правда, за неимением чуда есть волшебство. Четверо детей, которые негаданно вошли в его жизнь и даже остались в ней, с достоинством принимали его заботы. Но Хоф знал: по-настоящему он нужен лишь Акселю, если тому понадобится совет. «Ничего, они скоро вырастут», — вяло сказал он себе, пытаясь что-нибудь разглядеть в ночном окне. И его ледяное благоразумие тут же сообщило: «А тогда им подавно станет не до тебя».

Комиссар вздохнул. Вернулся к монитору и снова начал разглядывать не слишком щедрые данные:

 

                              «САННАДЗАРО БОНЕЛЛИ (псевдоним)

Имя, фамилия                  Шмуэль Кац

Место и год рождения   Дортмунд, 1948

Образование                                Средняя школа, Савиньяно-суль-Рубиконе; философский факультет университета «Ла Сапиенца», Рим, 1966; школа «Эколь интернасьональ де мим», Париж, 1969

Профессиональная          Цирк «Фиалка», Париж, 1971—1992; «Цирк Юлиуса»,

деятельность                  Базель, 1992 — по настоящее время

                                         

           

Награды и почётные      Командор Ордена Искусств и литературы (Франция); член

звания                                           Академии изящных искусств (Флоренция); Гран-при «Золотой Гуинплен» Ассоциации клоунов Бенилюкса, четырёхкратно (1982, 1993, 1999, 2004)»

 

Итак, это всё, что счёл нужным сообщить о себе немецкой полиции неудавшийся философ и, видимо, довольно успешный клоун, чьё детство, кажется, протекало на берегах легендарного Рубикона. Цезарь атаковал Рим оттуда же, но куда успешней. Хорошо, но почему в Дортмунде не могут найти никаких следов новорождённого Шмуэля Каца? Итальянские эмигранты не сочли нужным уведомить немецкие власти о рождении ребёнка? И, главное, ответ всё равно ничего бы не прояснил. Стало быть, не стоит больше отвлекать людей пустыми запросами.

Он ещё раз перечитал в свете монитора полученную по почте анонимку — как раз перед звонком Акселя насчёт Коронации:

«Господина комиссара полиции Отто Хофа извещают о подготовке похищения в первый же день мюнхенских гастролей «Цирка Юлиуса». Жертвой станет артист цирка, итальянский подданный Саннадзаро Бонелли. Чрезвычайно опасный злоумышленник сразу же после представления пригласит синьора Бонелли выпить, а затем попытается заманить к себе для якобы деловых переговоров.

Повторяю: преступник очень хитёр. Дайте ему начать.

Я забочусь не только о Ваших интересах, господин комиссар, но и об интересах четырёх Ваших юных друзей».

Заключительной фразы в записке уже не было: исчезла на глазах Хофа после того, как он в первый раз прочитал послание. Вроде подписи Фантомаса на банковском чеке... Но господин комиссар запомнил фразу дословно, не пытаясь найти на бумаге следы обесцвеченного тонера. Кто-то тактично намекает на волшебство, и столь же тактично даёт возможность показать документ начальству. По сравнению с кипрской историей — просто верх деликатности!

В результате нужно: а) раскручивать абсолютно гиблое дело, когда преступник уходит из-под носа. Ведь если он волшебник, то он уйдёт, если же нет, какое до него дело волшебникам? И б) ответить на почти главное. Для чего переводит бумагу отправитель, не могущий не понимать пункта «а»? Пункт в) уже относится к главному, к сверхзадачам: какого дьявола понадобился кому-то цирковой клоун?

Так что Хоф, хотя и не удержался задать Акселю вопрос по поводу мима, был заранее уверен в ответе. Если Акси знает о чём-то необычном, его не надо расспрашивать — он первый тебя найдёт. Комиссар не особенно рассылал запросы, ограничившись «малой скоростью»: подумаешь, анонимка... Досье Саннадзаро Бонелли даст для понимания происходящего ровно столько, сколько годовой табель успеваемости Конделоса-младшего — для разгадки его исчезновения.

Но он, как положено, доложил начальству и послал одного из своих помощников в «Цирк Юлиуса» — раздать нескольким артистам (кто под руку попадётся, включая Бонелли) небольшую анкету. Всучивать им большую — плохо заполнят, гражданам Евросоюза она вообще не нужна. Не нужна и самому комиссару Хофу. И никому на свете.

«По крайней мере, я побываю в цирке, — утешал себя Хоф. — Сколько лет я в нём не был? Тридцать? Сорок? Как выглядят львы и тигры, вообще забыл... Впрочем, нет худа без добра: ведь и они меня забыли. Где-то сейчас птерокурица Элоиза? Она бы повязала свой лучший бант по такому случаю, а главное — не боялась служебных неприятностей, будучи умнее меня: заранее во всём была виновата».

 

Но он действительно получил удовольствие от премьеры, тем более, что сидел в первом ряду. Всё нравилось комиссару в «Цирке Юлиуса»: радостная иллюминация, невесомые акробаты, искрящиеся под куполом шапито, жирный, ухоженный бегемот-гастроэнтеролог в белом халате, к которому пришли на приём макаки. Даже Чёрный Бэби, негр банту, читавший мысли у явно подставных лиц, не вызывал желания вспомнить несерьёзность происходящего. А когда начали распиливать зрителей, укладывая их в ящик для казни, комиссар с трудом подавил легкомысленное желание предложить себя в качестве жертвы. Увы, об этом не могло быть и речи: справа и слева от Хофа сидели его помощники, весьма серьёзные люди, и потому они не преминули бы завтра растрепать историю о впадающем в детство шефе по всем децернатам. (А что бы они сказали, если б ещё поделиться с ними соображениями об исходе сегодняшнего дела!) И к ящику, содрогаясь, отправился какой-то малыш с льняными кудрями и сладким ужасом в голубых глазах.

Интересно, где похититель? Хоф не сомневался в истинности полученной анонимки и с любопытством скользил глазами по амфитеатру. Может, вон тот — с перспективной плешью и тяжёлым взглядом тёмных зрачков? Нет...рядом с ним — девчушка, у неё те же глаза, только без озабоченности и злобы. И где она подцепила такого папеньку? А может, их сосед во втором ряду, румяный и полный, весело хохочущий швед (норвежец?)? Не угадать...

Но вот получил честно заслуженную, щедрую дань аплодисментов и удалился шпагоизвергатель Дитрих, выплюнув на прощание парочку кинжалов (один из них вонзился в барьер почти рядом с Хофом и был тут же убран униформистом). Шпрехшталмейстер торжественно объявил о выступлении Чуда Мировой Мимики, маэстро Саннадзаро Бонелли, с безумным успехом вот уже сорок лет покоряющего сердца на всех континентах. Номер называется «Похититель... Луны»!!! И посвящён памяти великого учителя всех мимов планеты — самого Марселя... Марсо!!! Грохот аплодисментов.

 «Почему всё это так пошло?» — думал Хоф. Он слышал о Марселе Марсо, выступлений его, честно говоря, никогда не видел и не мог сказать, потерял тем самым что-нибудь или нажил. Но неужели обязательно нужен штамп, чтобы заставить людей смотреть и слушать, тем паче, ежели зрители уже здесь и никуда от Чуда Мировой Мимики не денутся? Хотя... слушать им не нужно. Он же будет молчать, Бонелли. И хорошо. Клоун, который говорит, развеселить Хофа мог бы вряд ли.

Тем временем погасили свет, и цирк погрузился во мрак. Лишь одинокий луч прожектора высвечивал серебряное пятно посреди манежа. К пятну не спеша шла длинная тёмная фигура со стройной балетной талией и не слишком широкими плечами. Когда она вступила в круг света, прозвучал новый взрыв аплодисментов, но быстро стих. Старик (впрочем, лишь Хоф знал, что номер исполняет старик, а по набелённому лицу без традиционного носа-шишки трудно было угадать возраст) не накрасил губ, от чего его рот казался тёмной, кривой щелью. Ни цилиндра, ни кепки — голый и белый череп с орлиным носом, безумными ярко-голубыми глазами довольно красивого разреза и без ресниц. На чёрном, глухом трико выделяются мёртвенно-белые, узловатые кисти рук и такие же «снежные» и костлявые ступни с растопыренными, хищными пальцами. Благодаря своему первому ряду комиссар различил какие-то особые туфли, оформленные под «босые ноги».

На лице Похитителя Луны застыла хитроватая озабоченность. Он запустил огромную пятерню в глубокий кошель у пояса, извлёк оттуда горящую маленькую звёздочку — «бриллиант» — и, зажав её в пальцах, поднёс к округлившимся глазам. Налюбовавшись ею (богач теперь умирал от алчности и напоминал белую рыбу, выброшенную на чёрный песок), нацепил её себе на трико и полез за следующей. Звёзд оказалось много, каждая светилась по-своему, и каждую он разглядывал с посвящённым лишь ей одной, особенным выражением. Тут смешалось всё — религиозный восторг; сосредоточенность тираннозавра, ожидающего, чтоб жертва шевельнулась, так как иначе он её видеть не способен; чистая радость от встречи с чудом; и панический страх, когда Похититель обронил один бриллиант на манеж, но почти сразу нашёл... Публика замерла, любуясь этим лицом и невольно копируя его выражения. Хоф опять бросил взгляд на своих соседей — не снимут ли маску под шумок? Давешний темноглазый тип казался ещё страшней, а дочь его с приоткрытым ртом глядела на «драгоценности». Гримаса жадности делала её настолько похожей на отца, что в полумраке чудилось одно существо с двумя головами.

Наконец Похититель закрыл кошель и счастливо опустил веки, обхватив себя руками за плечи — ещё бы, разве грудь его не сверкала сказочными сокровищами? Он кружился на месте, со спины казалось, его обнимает кто-то другой... И тут высоко, под куполом цирка, зажглось нечто, положившее конец его счастью.

Луна! У неё был такой же орлиный нос и безгубый рот, такие же выпученные глаза, как у застывшего под ней человечка. Но лик прекрасной Селены озаряла мирная, беззаботная улыбка, далёкая от земных страстей. Безмятежная, плавная музыка невидимого оркестра... Чёрный паук с белыми кончиками лап в забытьи поднимает голову, его лицо — точная копия улыбающегося лунного диска. Зрители взрываются смехом и рукоплещут, и Хоф, от души, со всеми.

Действовать! Ибо цель ясна, кумир найден! Пустой кошель с презрением отброшен в сторону, а его хозяин с безумной скоростью, под общее «ах!» мчится по проходу между рядами, и луч прожектора еле успевает его ловить. Вот он уже наверху, над головами, вцепился с обезьяньей ловкостью в случайный канат и одним прыжком завис под куполом шапито. Но так как с каната он достать до Луны не может, после ряда судорожных попыток остаётся одно...

Работая четырьмя конечностями, вор тихо ползёт по воздуху, если же не совсем по воздуху, а, скажем, по лестнице, то последняя сливается с чёрным фоном, иллюзия почти полная. Какие взгляды кидает он на сияющий в небе диск! Ненависть, жадность, любовь, восторг и пару раз снова страх — если глянет вниз. Да, пару раз он чуть не свалился под дружное ойканье детей и кое-кого из женщин. Вот уже цель — на расстоянии вытянутой руки... Длинная обезьянья лапа тянется к волшебной награде. У Луны тем временем на лице — замешательство, отвращение, паника. Она рывком отодвинулась подальше. Ещё, ещё раз! Тогда, с немым, но душераздирающим воплем, который потряс весь цирк, человек взвивается ввысь — настиг, накрыл, обхватил! И, обожжённый, тряся руками-ногами, камнем падает вниз под общий ужас.

Теперь видно: Похититель пристёгнут к канату, а, кажется, всем плевать! Пускай даже не разбился, главное — умер! Так натурально завис над самым манежем, вверх животом, безжизненное сплетение рук и ног. Голова свесилась, щелястый рот выше глаз, и то же самое происходит на Луне, если кто заметил: её диск — точная копия безумного, страшного лица.

— Мамочка, он живой? — тревожно звенит какой-то девчачий голосок. Шиканье. Смешки. Тишина...

Отцепился. Шлёпнулся. Встал. Медленно, словно призрак. Луна погасла, он в темноте отчаяния. Но он и не глядит больше вверх: бредёт, куда несут полусогнутые, и — спотыкается о кошель. Вспомнил! Поднёс ладони ко лбу, судорожно хватается за грудь: целы ли бриллианты? Задумчиво подносит один к глазам... Швырнуть его на манеж или вернуть на место? Гневный жест замирает. Похититель вновь очарован. Нежно прикрепляет звезду на грудь, обхватывает себя всё более длинными лапищами, ужимаясь сам, и замирает чёрным цветком в пятне света. Памятник самому себе...

Музыка. Свет. Буря аплодисментов.

— Здорово, правда, шеф? — забывшись, спрашивает помощник, яростно хлопая в ладоши, покуда Саннадзаро Бонелли с достоинством кланяется туда-сюда. — Ну, старика-ан... Мне бы вот никогда...

— Не прибедняйся, ты тоже на своём месте, — успокоил Хоф, оглядывая взбудораженные ряды. «Да, это артист. Неужели мы ничего не сможем сделать?» Тут у него в ухе ожил микронаушник и сообщил:

— Шеф, возле его гримуборной мужчина с цветами...

— Понял, идём, — шепнул Хоф в небольшой кулон телесного цвета у себя на шее.

Действительно, настоящий Похититель наконец заступил на вахту. Невысокий крепыш, рыжеволос, веснушки и бакенбарды, на носу — круглые и солидные очки. Этакий «мопсик», ему бы для полного ансамбля трубочку в зубы, и пиши с него портрет репортёра. Одарив синьора Бонелли сияющей улыбкой, он протянул ему букет роз и что-то вполголоса сказал. Тот, кивнув, указал ему на гримёрную.

У Хофа не было полномочий на техническое прослушивание помещения: не мог же он заявить начальству, что другого результата у нынешнего дела не будет. Но, памятуя о «четырёх юных друзьях», он сам нарушил инструкцию, на свой страх и риск установив в гримёрной «жучка». И теперь, услав одних помощников к главному, других — к служебному входу, комиссар остался перед гримуборной, слушая без помех отчётливые голоса в ухе. Разговор шёл по-итальянски.

— О, вы знаете мой родной язык...

— Я восемь лет жил в Италии, и под старость обязательно вернусь туда снова. Божественная страна! Но давайте перейдём к делу. Вот мои документы, я представляю лондонский цирк Чарли Уайта — наверное, вы слыхали?

— Конечно! Только у меня контракт с «Юлиусом», и я боюсь...

— Маэстро, у нас вы за один сезон заработаете столько, что всякая неустойка покажется вам смешной. Мы умеем ценить таких, как вы! Почему бы нам не продолжить разговор в более подходящем месте? Поужинаем в любом ресторане на ваш выбор, а затем я вас на полчасика отвезу к себе — тут недалеко... Услышите конкретные цифры.

— Ну, выслушать я всегда могу, да и подкрепиться, действительно, не мешает...

«Имени пока не назвал, — думал Хоф, следуя за рослым стариком в шляпе и низеньким молодчиком к служебному выходу, и «перебросив» туда по рации всех. — Впрочем, наверное, и оно — враньё...»

Выехали на трёх машинах: полиция впереди и сзади, в центре — новенький «фиат» негодяя. Синьор Бонелли не заставил везти себя далеко и удовольствовался обычным кафе неподалёку, может, чтоб не будить в вербовщике ложные надежды. Последнее делало ему честь и экономило бюджетные средства людям Хофа. Ужин, однако же, был хороший и продолжался сорок минут. На улице тем временем смерклось, взошла настоящая Луна на пару к настоящему Похитителю.

Содержание застольной беседы легко улавливалось с помощью самой нехитрой техники и не заслуживало никакого внимания, но один раз мим назвал собеседника по имени: «Так значит, синьор МакДафф...» Последний с неудовольствием огляделся, а Хоф отодвинул непочатую кружку пива и стиснул зубы.

«МакДафф. Но, судя по словам Акси, это действительно Луна! Без всякого цирка... Коллега доктора Штресснера, который работает на духов. На его фото в моём досье нету ни бакенбардов, ни очков, и я уже не помню деталей. Вот, значит, как! Сперва украли тебя, теперь крадёшь ты...» Комиссар отхлебнул из кружки, не чувствуя никакого вкуса, и тяжело вздохнул. Он абсолютно не знал, что делать дальше, и его помощник Дитер Шнайдер удивлённо косился на него, чувствуя волны уныния, исходящие от шефа.

Самым разумным было бы поберечь людей от греха и отпустить по домам, а затем увязаться за бизнес-парочкой одному. Но оставалось лишь покориться ситуации. Хоф на своём «мерседесе» следовал за «фиатом» на почтительном расстоянии, другая его машина кружила неподалёку. Во всяком случае, свеженьких снимков сукина сына теперь достаточно, и если он когда-нибудь бросит колдовать и попадётся... И в цирке хорошо побыл.

МакДафф отвёз свою жертву в Пазинг, в маленький двухэтажный отельчик с палисадничком. Эх, знать бы раньше, можно бы хоть услышать! Дверь номера на втором этаже закрылась, в зашторенном окне вспыхнул свет, и люди Хофа шмыгнули в дом. Портье был как шёлковый: да-да, разумеется, сейчас он разыщет владельца по телефонам, чтобы тот лично подтвердил согласие на вторжение в номер. Сразу дозвониться не удалось, но Шнайдер остался внизу и стимулировал поиски.

Дверь оказалась новой, звуков не пропускала. Комиссар отправил двоих под окно номера, приказав тут же докладывать по рации обо всех изменениях освещения. И принялся ждать.

Через три четверти часа он счёл разумный совет анонимки, пожалуй, выполненным, вызвал портье и шагнул к двери. Тут ему сообщили: в номере — слабая вспышка голубого света! Наверное, телевизор.

— Наверное, — сказал Хоф. И обменялся взглядом с «бричером» Хайнцем Лаганке, который славился тем, что мог выбить любую обычную дверь одним пинком. Во взгляде Хайнца было то же самое сожаление. Но оба знали порядок. Необходима «опасность промедления», которую жёстко требует немецкая конституция при нарушении неприкосновенности жилища. А значит, без промедления не обойтись.

— Стучи! — неохотно велел Хоф.

«Бричер» встал сбоку от двери, чтобы не схлопотать автоматную очередь в живот, и коротко постучал на глазах портье.

— Откройте, полиция! — внушительно рявкнул он.

Ни звука из-за поганой двери. Хайнц повторил процесс, затем присел, готовясь выбросить ногу в мощном ботинке, но комиссар жестом остановил его и, внимательно оглядев дверь, нажал на неё кончиком пальца.

Дверь распахнулась. Хоф ринулся вперёд. Первое, что он успел увидеть, влетая в номер — открывающееся окно, а за ним — ночное звёздное небо, круглая настоящая Луна, и на её фоне — тёмные силуэты двух странных, гигантских бабочек, одна из которых, цепко держа другую, взмывала ввысь. Секунда... и лунный диск очистился вновь, заливая комнату серебряным, безмятежным светом.

Ворвавшийся за начальником Дитер Шнайдер мог бы поклясться, что слышал неясное бормотанье своего шефа:

— Но для чего? Для чего? Чтобы подразнить?

  

                  ГЛАВА I Х. СЧАСТЛИВЫЙ МИГ

Акселю было не впервой оказываться в незнакомом и не слишком уютном месте с более или менее мерзким провожатым. Но так как лунный дух выглядел просто симпатягой по сравнению с его земным собратом Пралине (да и последний, если отвлечься от его сути, проявлял себя вполне терпимо), то юноша первым делом прямо спросил у Шеса, могут ли они с другом пошептаться, не будучи им услышаны.

— Хорошо, што гошпода гошти вовремя попрошили, — радостно сказал Шес. — Мой недоштойный шлух будет теперь вшегда отклюшон, пока гошпода не ижволят обо мне вшпомнить! Прошу ваш, нашлаждайтешь обшшением, не штешняяшь! — И он раболепно поклонился.

— Насладимся, спасибо, — кивнул Аксель и повернулся к Шворку. — Так какой на тебя столбняк напал в кабинете? О чём это ты задумался?

— Хм... Уже и задуматься нельзя?

— Ладно, хватит! Больно уж ты был вежлив с ясным полудухом Геганием... А то я тебя не знаю!

— Ну, Акси, если ты находишь, что я хитёр, когда вежлив с врагом, и прост, когда вежлив с другом — не мне с тобой спорить. Я, видишь ли, проделал небольшой трюк...

— Трюк?

— Помнишь, там, на столе лежали книги? Поскольку я и сам достаточно активный читатель, мне стал интересен круг чтения нашего полудуха. Вот я и решил подсмотреть... хоть одно название.

— И как же ты исхитрился?

— Переключился в режим невидимости, оставив рядом с собой мой фантом. Один добрый прыжок, покуда Геганий разбирался там с инструкциями для Шеса — и я успел прочитать название верхнего тома. Можно было успеть и больше, даже скопировать тексты, но я уж решил не рисковать.

— И правильно сделал! Ну, а название?

— «Мимика шимпанзе», автор — Саннадзаро Бонелли. Судя по аннотации, автор всерьёз уверяет человечество, будто бы шимпанзе во всём передразнивают нас, стоит нам отвернуться. (Я говорю «нас», ибо и себя во многом считаю человеком). Но они очень хитры, и никогда не станут копировать нашу мимику у нас на глазах, даже если следить за ними в зеркале. Им отлично знакома предательская суть зеркал...

— Так и написано — «предательская»?

— Ага! И они чувствуют, когда за ними шпионят. Словом, доказать его теорию трудно, да и не слишком нужно: люди обычно не стремятся видеть себя со стороны...

— Но для чего им нас передразнивать?

— Вот это самое его и тревожит, автора. Чего ОНИ хотят? Обожают нас или презирают? А может, самое страшное: они на нас всех плевать хотели, и им просто скучно? Книга содержит богатый иллюстративный материал и несколько чудом сделанных фотографий, рассчитана на человеческий круг читателей.

— Бонелли... — медленно сказал Аксель, нахмурив брови. — А! О нём недавно спрашивал меня Отто: знаю ли я его? Он, дескать, цирковой мим, и будет гастролировать в Мюнхене... Интересное совпадение, пёсик. Но всё-таки не рискуй по мелочам!

Шворк обещал, и оба вернулись к почтительно стушевавшемуся в сторонке Шесу. Дух снова повёл их по пустому белому коридору, где обычному человеку было бы проще простого заблудиться из-за обилия арок и однотипных барельефов. Однако волшебнику вроде Акселя всегда мог прийти на помощь, к примеру, Путеводный Огонь, пудель же не мог заблудиться где-либо в принципе (наверное, обедняя свою жизнь?). Вдруг Шес проворно бухнулся на колени, склонил загривок и замер.

— Ты чего? — удивился Аксель, глядя вперёд по курсу и не видя ни единой живой души. Шес молча указал лапой на сводчатый потолок. Юноша и пёс дружно возвели очи горе и увидели странную полубесплотную фигуру, бредущую над ними вниз головой. Фигура была закутана в лимонную мантию, беззвучно колыхавшуюся в такт её шагу. Ни лица, ни рук (или лап?) не видать, прямоугольная шапочка надвинута на глаза... И так как неизвестный двигался в том же направлении, что и гости, им не выпало шанса всё-таки его разглядеть: пришлось бы обгонять его и задирать головы, то есть, вести себя на манер базарных зевак.

Фигура медленно дошла до угла и тихо скрылась за ним.

— Кто это? — спросил Аксель.

— Шветлый полудух Амарцин, — благоговейно ответил Шес.

— Главный разведчик, да?

— О, шкажать так — жначит ничего не шкажать! Он вежде и нигде. Никто ничего не жнает о нём, но он жнает вшё обо вшех. Никто не шмеет укаживать ему на ошибки и хвалить жа доштоинштва, ибо то и другое непоштижимо... ешли не шшитать Великого Жвёждного и яшного полудуха Гегания, — поспешно добавил Шес, вставая с колен.

— Да, обстановочка, — поёжившись, сказал Аксель. — Мало нам было той холеры из склепа, которая нападала сзади, так теперь ещё и вверху покоя нет! Слушай, а почему ты шепелявишь? Иной раз тебя трудно понимать... Не обижайся, но... вы ж тут все волшебники! Разве тебя некому полечить?

— Ешть. Ешть, и прежде вшего, я шам! — понурился Шес. — Но я не шмею! Пошле того, как мой наштавник МакДафф...

— МакДафф?! — Аксель резко остановился.

—...ижволил угоштить меня вашей жевательной режинкой, я ш непривычки немного штал шепелявить, пока жевал. И гошподин ижволил ражвешелитша и велел мне вшегда так говорить!

— Оч-чень мило! — презрительно фыркнул Аксель. — Самого бы его... Ну, я с ним познакомлюсь, с твоим «наштавником», может, тогда у него веселья-то поубавится.

— Он проижведёт на ваш поиштине неижгладимое впечатление! — обещал Шес. — Я же буду прошто облагодетельштвован, шлушая бешеду таких выдаюшшихся умов, как вы и он.

 — Ну, так уж и выдающихся, — немного смутился Аксель. — Не знаю насчёт него, а я пока ещё ничего выдающегося не сделал... по крайней мере, в науке.

 — Может ли это быть? —недоумённо воскликнул Шес. — У наш тут не бывает других гоштей, кроме украшений науки или ишкушштва! А мы, недоштойные, бредём жа вашей швечой в кошмичешкой тьме и медленно, но неуштанно копим те крохи, которыми вам угодно нас наградить...

Аксель совсем смутился и решил свернуть тему. Шворк же, напротив, слушал с интересом и удовольствием.

Наконец они нырнули в очередную арку и без всякой лестницы очутились этажом ниже. На двери сто первой анфилады не значилось никакого номера, просто всякий, кто её видел, сразу чувствовал: она может быть лишь сто первой. Но тут Акселя вдруг осенила новая мысль. Он резко остановился, повергнув Шеса в лёгкую панику и безуспешные поиски светлого полудуха Амарцина на потолке.

— Послушай, Шес! — воскликнул он с искренним участием. — А тебя не накажут из-за нас? Геганий велел, чтобы нас на Луне никто не видел, но мы недавно попались на глаза Амарцину...

— Может быть, — ответствовал дух. — А может, вовше и не ему...

— Как?

— Никто не жнает, — глухо сказал Шес, закатив глаза, — видит ли он перед шобой шветлого полудуха Амарцина, или его фантом.

— Ах, вон что...

— Да! Не менее тридцати или шорока, а, быть может, трёхшот или четырёхшот, а то и трёх или четырёх тышяч, а, шкорей вшего, бешконечное количештво фантомов шветлого полудуха Амарцина блуждает по вшем мештам, где обитают прочие духи. И тогда никто не может шкажать, где находится, а где не находится шам шветлый полудух Амарцин, што он ужнает раньше, што позже, и кто первый будет им вожнаграждён, помилован и покаран...

— Эффект присутствия! — вставил Шворк.

— Но ешли даже шам шветлый полудух Амарцин почтил наш шегодня швоим пришутштвием, то я бы держнул шкажать, что у яшного полудуха Гегания нет от него шекретов. И потому я не буду падать духом! — заключил Шес.

— Духом или полудухом? — уточнил пудель. — Ты у нас мастер каламбуров, приятель...

— О нет, мой гошподин, я вшего только жанимаюшь физикой волшебного поля. — И, сообщив это, Шес сотворил в воздухе шёлковый мешочек. Развязав его, он вытряхнул себе в лапу несколько...крошек? Присмотревшись, Аксель увидел ядрышки грецких орехов.

— Орехи? Зачем они тебе? Любишь лакомства, как наш Ноэ? И называй меня просто «Аксель», а его — «Шворк»! Договорились?

— Я не шмею договариватша ш вышокими гошподами, я подчиняюшь! Об орехах же шкажу шледуюшшее: перед вами, Акшель и Шворк, моё шкромное ижобретение, которое было угодно похвалить шамому наштавнику и швече МакДаффу. Мой речевой дефект иной раж мешает мне верно проижношить жаклятия... ибо я шоблюдаю шепелявошть, даже колдуя молча...на вшякий шлучай...

— О! — закатил глаза Аксель. — Да наплевать этой твоей свинье, наставнику и свече, как ты колдуешь молча! Ведь он же тебя НЕ СЛЫШИТ!

— Я не имею на шей шчёт каких-либо шведений... И вот, ражмышляя, как же мне теперь быть («Ещё бы! С такой сволочью...» — ввернул Шворк), я допуштил ряд уможаключений. Великий Федри много пишал о волшебном поле и его духах. Но никогда не пишал о том, чем же они питаютша, и питаютша ли чем-то вообшше. И я шпрошил шебя: «Шеш! Может ли быть, штобы штоль великого волшебника не интерешовал штоль важный вопрош? А ешли он жнал — и жнал хорошо! — ответ? Но абшолютно не торопилшя шделать его вшеобшшим доштоянием?»

Шес выразительно посмотрел на Акселя, и тот понимающе кивнул. «А я бы спросил себя о том же? — со слегка неприятным чувством подумал он. — Не такой уж он дурачок...»

— И я начал ишкать, штавить опыты. И как-то жаметил, што духи волшебного поля не кушают шовшем ничего, но жадно поглошшают ядра грецких орехов — ештештвенно, жаколдованных. Почему же именно их, шпрошил я шебя. Почему не мармелад, не шоколад и не мяшо? Мой ответ был прошт и штрашен! — Шес выпучил глаза на Акселя ещё больше, чем они были выпучены природой, хотя это казалось невозможным. — Они едят ядрышки грецких орехов, пошкольку те похожи на наш можг!

— Мозг?

— Да, да! Можг! Духи путают их с нашими можгами! Жавидуют нашему уму и думают, што, поедая наши можги, штанут такими же умными, как мы...

— А то и умнее нас! — вставил Шворк.

— Именно! — возликовал Шес, подымая лапы. — И я опять шпрошил шебя: «Шеш! Прикармливая их поштоянно, добьёшша ли ты того, чтоб жа тобою вшегда-вшегда шледовали одни и те же невидимые малютки, шловно водоплаваюшшие птички жа шшедрым человеком-крошкокидателем?»

— О, и что же? Шворк, интересно, правда?

— Я шумел приручить укажанных мною духов. О, конечно, не шразу... Шначала они начинают к вам привыкать, — продолжал Шес, польщённый вниманием Акселя. — Отличать ваш иж шреды прочих жаклинателей, и в конце концов делать вам поблажки, на которые не вправе рашшитывать оштальные. Добавлю также... у меня не было шлучая проверить, но шильно подожреваю: у дейштвительно мошшного волшебника, пред коим я — ничтожный шветляк, глядяшший на Шолнце, времени на такое «приручение» уйдёт намного, намного меньше. То, чего я доштигну на шедьмой раж, он доштигнет на третий, а то и на второй. Вот!

— Ну, так чего же ты достиг? — спросил юноша, с удивлением глядя на существо, странно сочетавшее в себе гения и придурка.

— Ижвештно ли мудрому Акшелю жаклятие «Денотрешш»?

— «Денотрефф?» — усмехнулся тот. — Да уж, не беспокойся! Кто же не знает основного заклятия Проникновений? Оно ещё может снимать чужие заклятия, и даже проклятия! Мой брат Октавио обязан ему своей свободой... хотя, произнеси я его, как ты, он бы и сейчас оставался в рабстве у Штроя.

Шес таинственно улыбнулся (правда, глазами — за неимением рта), подкинул в воздух горсть ядрышек ореха, и они куда-то исчезли.

— ДЕНОТРЕШШ! — гордо возгласил он, и дверь в анфиладу распахнулась.

— Да-а-а... — выдохнул Аксель, Шворк же покрутил головой. — Открытие века! Фантастика... Ну и мозги у тебя, друг!

Дух чуть не свалился в обморок от восторга, из чего Аксель заключил, что свеча и наставник МакДафф не так уж баловал своего подопечного похвалами — хотя наверняка щедро черпал из этого колодца.

— Применяя твоё открытие, можно изобрести множество новых заклинаний! — с энтузиазмом продолжал юноша. — Если, допустим, дух волшебного поля что-то не понял... или понял по-своему! Ты его просишь об одном, а он делает другое...

— И получается совсем даже третье! — закончил Шворк. — Так не бывало, Шесик?

— Порой бывало, — смиренно сознался тот. Выяснилось также: свеча и наставник велел ему не слишком распространяться насчёт открытия. (Не с тем ли, чтоб приписать

его себе?) В ряде областей, бесспорно забрезжили «интерешные першпективы», однако есть и тупиковые ветви. Например, так называемые «адресные заклятия», которые многие маги сочиняют исключительно для себя. Тогда духу волшебного поля важно не только КАК произносится заклинание, но и КТО его произносит. И если не тот, кто в нём назван, оно не действует! Надёжнейшее средство, с одним-единственным недостатком: сильный, умелый маг может прочесть адресное заклятие на предмете, который оно охраняет. Хотя...что толку?

— Да, я читал, — кивнул Аксель. — Вроде паспорта у людей: раздобыть-то ты его раздобыл, а вот чьё в нём фото?

— Бежушловно... — неуверенно согласился Шес, должно быть, не имевший большого опыта по части человеческих паспортов. — Я шделал лишь первый шаг в неижведанное, и иногда... иногда, вместо того, чтоб идти вперёд, вшё ещё мечтаю шнова окажатша таким, как вше!

— Я скажу Геганию, пускай тебя наградит! — пообещал Аксель.

— Но тогда... тогда получитша, што я ражглашил... — в ужасе пролепетал дух, лишь сейчас поняв, к какой пропасти привело его тщеславие.

— Мы — не все! — внушительно сказал ему Шворк. — Вот дуну на твою свечу и наставника — и сразу погаснет, один запашок останется. Да и с вашим Геганием мы не больно чикаемся... У нас как в армии, понял? Решил начальник: «Ты виноват!» — и ты виноват, пускай даже на самом деле виноват он. Решил: «Награжу!» — значит, наградит, хотя бы от тебя сплошной вред. И вот тебе мой приказ: кончай шепелявить, понял? А спросит МакДафф, как, мол, ты посмел — скажешь, я велел. Шворк! И пусть затем явится ко мне, я его жду.

— Не надо! — шепнул ему Аксель. — ПОКА не надо, пёсик. Не спугни МакДаффа и не тревожь, он может понадобиться нам для очень важного дела. Да и наше с тобой положение не таково, чтоб сразу поднимать шум... Шес, я отменяю приказы Шворка, веди себя по-прежнему, но в будущем постараюсь тебе помочь и всё-таки тебя наградить.

Осчастливленный до глубины души, лунный дух рассыпался в благодарностях, явно сомневаясь, достоин ли он такой чести — но после армейской отповеди Шворка уже не смел прекословить.

Шес впустил гостей в анфиладу и на каждом шагу старался угодить им получше. Увы, те давно привыкли к самообслуживанию в Потустороннем замке и Абаллаке. Правда, линий доставки не было: опытные маги в них не нуждались, а неопытных или не умеющих колдовать обихаживали лунные духи. Но гости как раз относились к первой из названных категорий. Покои в самом деле шли анфиладой — три просторных помещения дверь против двери (каждое — с санузлом), и ни одного окна. В результате заклятия лучше «простреливали» апартаменты. С той же целью Резиденцию строили без лестниц; этажи развернулись в пространстве параллельно, арка к арке. Ещё бы огнетушители, и можно приглашать пожарный надзор.

Аксель по привычке создал себе «мюнхенский лжедвор» с освещением, имитирующим смену дня и ночи, и комнату, ближнюю ко входу, обставил точно как дома. Шворк обосновался в соседней, сотворил из неё чулан, во всём подобный тому, где любил земными ночами уединяться. А заодно продублировал акселев книжный шкаф, чтоб не таскать хозяйские томики. Третье, дальнее помещение, пустовало. Шес же вообще не нуждался в жилой площади: он находился в свёрнутом подпространстве и по вызову возникал из магического колодца именно в дальнем из покоев.

— Может, поменяемся комнатами, Акси? — предложил Шворк. — Кому охранять порог, если не мне?

— Не поможет, — флегматично заметил тот, отправляясь умыться перед ужином.

— Так-то так, а всё немного уютней... — И, покосившись на Шеса, хлопочущего вокруг стола, на котором стоял обычный мюнхенский ужин, Шворк, понизив голос, спросил:

— Думаешь, мы не прорвались бы отсюда домой?

— Думаю, нет. И дело тут даже не в заклятиях, лежащих на анфиладе — завтра нас всё равно выпустят отсюда. Но есть ещё наверняка заклинания, чтоб не пустить нас на поверхность Луны... А потом, я не уверен, что очень хочу сбежать!

— Почему? Мы теперь знаем: остальные живы-здоровы...

— ЗНАЕМ? Много мы ЗНАЕМ! Совсем недавно мы ЗНАЛИ, будто случилась катастрофа... ну ладно, ладно, Я ЗНАЛ. И мне уже слегка надоело ЗНАТЬ, понимаешь? Слова Гегания могут оказаться враньём... Я хочу ВИДЕТЬ их живыми, причём своими глазами, а не в каких-нибудь Облаках!

— Завтра утром ты получишь то, чего хочешь, — успокоительно сказал Шворк. Но у Акселя не было настроения ждать так долго. Поужинав, он подозвал Шеса и перво-наперво уточнил, по какому земному времени живёт Резиденция.

— У наш нет аналогов вашим чашовым пояшам, тем более, ш поправкой на МВВ, — ответствовал тот. — Ешли вы прибыли к нам по лунному времени не позже, чем...

— Два часа назад.

— Жначит, по-нашему в вошемнадцать. А шейчас двадцать! Для обитателей Режиденции недавно кончился ужин, ну, а гошти могут жить по швоему шобштвенному режиму...

— Вот-вот! Я как раз и толкую насчёт гостей, — подхватил Аксель. — Очень волнуюсь за друзей, понимаешь? И хочу на них посмотреть. Прямо сейчас!

— Проштите, никаких Говоряшших Облаков! — вежливо, но твёрдо ответил дух.

— Да я вовсе и не прошу о разговорах! Неужто я хочу навлечь на тебя расправу