Рассказанная стюардессой Альбиной о том, как она была стервой не из корысти или соперничества, а исключительно по природной склонности

Это случилось со мной, когда я уже свою развеселую жизнь оставила, стала стюардессой работать и вышла на международные линии. Появился у меня дружок, штурман Гришенька. На одном «Ту» летали. Парнишечка из провинции, лопушок. Роста невысокого, глазки — пуговки, фигурка — брюковкой. С другими летунами, пообтесавшимися в загранполетах, не сравнить. Он на меня сразу глаз положил, как я на борту появилась, а мне, хоть я вообще-то баба не промах, поначалу нужен был заступник. Я Гришеньку и пригрела. Любовь у нас с ним в основном в небе происходила. Разнесу я конфетки, водичку и иду в дежурку. Тут Гришенька выходит из рубки, мы напарницу мою выставляем и за дело. Приключений у нас с этой любовью выпадало достаточно, но все обходилось, везло нам. Как-то я забыла микрофон выключить. Начали мы с ним любовью заниматься, а трансляция идет на весь салон. Счастье мое, что летела делегация французов. Народ сексуально просвещенный, слушает нашу возню и балдеет. После я выхожу завтраки разносить и ничего не понимаю: все мне улыбаются, комплименты говорят. А в последнем ряду старичок сидит. Он подзывает меня и шепчет по-русски: «Мадемуазель! Я вас очень прошу, если вы с вашим дружком снова уединитесь, то, пожалуйста, не выключайте микрофон и на этот раз. Я получил огромное удовольствие, это лучший полет за всю мою жизнь!»

Но скоро Гришенька мне надоел. Уж очень несходные у нас были характеры: он все меня скромности обучал, от любого моего словца краской заливался. Зануда был редкостный, любил учить жить. Ну и доучил на свою голову.

— Если ты такой правильный скромница, — говорю я ему однажды, — так что же ты, брюковка такая, не делаешь мне предложение, а нескромными делами со мной занимаешься? И чем нескромнее, тем с большим удовольствием это делаешь, между прочим. Вертлявая у тебя скромность какая-то, Гришенька!

А Гришенька мне и заявляет:

— Нет, я не настолько тебя люблю, чтобы жениться на тебе. А без любви это будет аморально.

И тут, паршивец, мораль подвел под основание! Ну, послала я его подальше, а вскоре у меня другой летун появился, уже интересней и без моральных вывертов. Летать же продолжаем в одном экипаже с Гришенькой. Я на него ноль внимания, да и он повздыхал-повздыхал и утешился. И вдруг я слышу, что у него роман с диспетчершей в аэропорту нашем. Сбегала взглянуть из любопытства. Ну, вижу, мой брюковка наконец-то себе репку под пару выискал: глупенькая девочка и тоже глазки-пуговки и сама кругленькая. Усмехнулась я Гришенькиному везению и хотела уже из диспетчерской уходить, как вдруг что-то у меня внутри зашевелилось, какая-то тьма от живота вверх к глазам поползла, и в ушах зазвенело. А как отошло это, так осталась холодная ясность и твердое желание немедленно эту репку из грядки выдернуть и выбросить. Подхожу я к ней, присаживаюсь рядом на стул, локти на ее стол ставлю и глаза в глаза смотрю. Молчу. А глаза, чувствую, стали у меня страшные, бешеные.

— Что такое? Кто вы такая? Что вам надо? — девочка совсем растерялась. Тут я ей и говорю тишайшим голосом:

— К Гришеньке больше не подходи. Один раз разрешаю тебе только спросить у него, кто такая Альбина. Увидишь, как он испугается, и все поймешь. А мало тебе будет, спроси у кого-нибудь про Галю Климову. Не послушаешься — пеняй на себя. Я тебя предупредила.

Сказала я ей такие слова в перепуганную ее рожицу и вышла. Вышла, а саму всю колотит. Потом опомнилась и думаю: «Для чего я все это натворила? Зачем это мне?» И ответа не нахожу.

А Галя Климова, про которую я этой репке ляпнула, это одна стюардесса была у нас, которую из ревности подружка кислотой ошпарила. Я ее и знать-то почти не знала, просто на язык попалась.

Возвращаюсь из очередного рейса и узнаю, что Гришенькина новая любовь срочно уволилась и скрылась в неизвестном направлении.

В следующем рейсе Гришенька приходит в дежурку, просит мою напарницу выйти и, когда та выходит, берет меня за руку и говорит:

— Прости меня, Альбина, я ведь не знал, что у тебя это так серьезно.

А я удивленно на него гляжу и не понимаю, забыла уже про эту его кадришку из диспетчерской, Пожала плечами и вышла.

И остался наш Гришеньканесолоно хлебавши ни там, ни тут. А спросите меня, зачем это мне надо было — не отвечу. Сама не знаю. Видно, сидит у нас внутри какой-то специальный бабий черт, он и командует в таких случаях.

Очередь рассказывать была за диссиденткой Галей.

— Знаешь, Альбина, пожалуй, этот черт, о котором ты говорила, двуполый. Вот послушай историю об одном моем приятеле, которого тоже этот черт обуял. 

История шестая,