Кадры из «Киножурнала» № 27 за 1918 г.

 

Мама собралась быстро. Самое трудное было сесть на поезд в Луге, но нам очень помогли расторопные Саша и посыльный, а также солидные документы на переезд, подписанные военным комиссаром Псковского боевого участка Я.Ф. Фабрициусом. Стараниями наших сопровождающих с помощью тех добрых бумаг мы со­вершили пересадку в Пскове и на следующий день до­брались до Гдова. Тут Саша добыл у уездного комиссара подводу, на которой мы еще засветло добрались до Скамьи. Здесь нас встретила изумленная и донельзя обрадованная бабушка Прасковья.

Она очень постарела и похудела — нелегко ей жи­лось в немецкой оккупации. Дед Никита совсем ослаб и уже почти не вставал с кровати. Добывала пропитание бабушка разной случайной работой — стиркой, мытьем полов и другими услугами для купцов и кулаков. Старовата была она для такой работы, да и обсчитывали ее каждый раз, припоминая с издевкой трех сынов, слу­живших в Красной Армии. «Ничего, бабка. Всем трудно. Война! Тебе-то полегче нашего — как-никак сыны помогают! Они, слыхать, у красных в больших начальниках ходят!»

Бабушка нам рассказала:

 — Как только немцы ушли из Скамьи, все купцы и кулаки во главе с братьями Громовыми подались в Эстонию. Наши пришли в Скамью утром. Сразу переправились на ту сторону — в Сыренец — и пошли дальше.

Доброта бабушки, тепло и уют своего дома после трудной и дальней дороги очень нас согрели. Огорчали лишь стоны и ругательства деда Никиты, доносившиеся из его мастерской. От приступов боли белый свет ему был не мил, и он осыпал ругательствами и свою болезнь, и бога, и бабушку, и всех нас. Даже разговор с Сашей о победах красных не облегчил его страдания.

Рано утром Саша и его товарищ по полку распилили и раскололи несколько березовых кряжей, заготовлен­ных папой в громовском лесу еще прошлой зимой, и ушли догонять свой полк.

 

8

 

В Скамье у меня завелось много приятелей. Целые дни я проводил с ними на улице и часто приходил домой уже затемно.

Однажды, возвращаясь домой в один из последних дней декабря, я увидел, что в нашем доме произошло что-то необычное, из ряда вон выходящее. Снег, всегда гладкий и чистый, был истоптан лошадью и исполосован следами саней. Сквозь затворенные ворота нашего пустого двора доносилось фырканье лошадей. Я не вошел, а влетел в кухню... и замер в изумлении: дверь в комнату деда, обычно плотно закрытая, была распахнута, и из-за нее вместо всегдашних стонов и ругани доносились мужские голоса, один из которых явно принадлежал папе. Я взглянул на маму, которая с сияющим лицом хлопотала у плиты, жарко топившейся в этот неурочный чае. Она жарила на самой большой нашей сковороде картошку со свининой. Я это сразу оп­ределил по запаху. Возле мамы стояла бабушка и дер­жала на руках Нину. Лицо бабушки тоже было радостным.

Мама не стала, как всегда, выговаривать мне за поздний приход, а весело кивнула на дверь дедовой комнаты и сказала:

— Что стоишь? Зайди к дедушке. Это тоже было новостью — зайти к деду, мимо комнаты которого я и проходить-то должен был всегда на цыпочках, чтобы не побеспокоить его! Замялся было, но улыбающиеся лица мамы и бабушки и громкий разговор за дверью подбодрили меня, и я несмело заглянул в комнату. Я увидел там сидящего в кровати деда (последнее время он только лежал!), исхудалого, с растре­панными волосами и бородой. Ухватившись тощими руками за одеяло, он, сверкая глазами, весело кричал: «Так их, Иван! Задай им перцу!», а перед ним на низком сапожницком табурете сидел папа и рассказывал, как их полк освобождал крупнейший город Эстонии Юрьев (в 1919 году г. Юрьев был переименован в г. Тарту) и как он теперь служит военным комендантом этого города.

Вихрем влетел я в комнату.

— Папа! Папа! — только и смог крикнуть я, бросив­шись к нему на шею/

— Хорош! Подрос! — через минуту, освобождаясь от объятий, сказал папа, взял меня обеими руками за пле­чи и отстранил, чтобы лучше рассмотреть.

— Хороший малец растет,— сказал дед необычно ласково.

И только тут я увидел, что в комнате находится и Саша, внимательно слушавший рассказ папы. Затаив дыхание, я тоже стал слушать, не в силах оторвать глаз от дорогого мне лица.

В комнату заглянула мама и пригласила ужинать.

— Ступай, ступай, Иван, к своим. Выпить бы надо на радостях, да что-то плох я теперь стал, — погрустнел дед Никита и улегся в постель.

Мы вышли. Ужин был накрыт в нашей комнате. Но я никак не мог усесться за стол — меня как магнитом тянуло к маминой кровати, на которую были свалены одежда и военное снаряжение папы. Не раз звала меня мама к столу, а я все не мог оторваться от папиной косматой черной папахи, шинели и ремней, на которых блестела деревянная желто-коричневая кобура маузера.

За ужином папа рассказал, что, как только их полк вступил в Юрьев, у него сразу появилась мысль побывать у нас в Скамье — ведь по прямой до Скамьи всего около 100 километров. Когда он, как красный комендант, наладил порядок в городе, то добился четырехдневного краткосрочного отпуска. С собой взял одного лишь Сашу. Ехали в санях напрямик по льду Чудского озера на самом лучшем коне из числа реквизированных у мест­ных помещиков. Выехали рано утром и приехали в Скамью, едва начало темнеть.

Тут в разговор вмешался Саша. Он достал из полевой сумки газету и сказал:

— Елена Андреевна! Ваня сам-то никогда не скажет тебе об этом, так вот послушай, что пишут о нем в «Красной газете», — и прочитал: —«Начальник колонны, занявший Юрьев, ходатайствует о награждении особенно отличившихся при занятии города товарищей Блинова, Смородина и Богомазова. Эти товарищи отличились и при занятии Пскова».

Саша добавил:

— Вот только фамилию Ванину переврали: вместо Богомаз напечатали даже не Богомазов, как всегда пи­шут, а какой-то Богомочев. А вот фамилии командира полка Блинова и комиссара полка Смородина напечатали правильно.

Мама сказала:

— Ты бы, Ваня, написал в эту газету, чтобы исправили опечатку.

Папа смущенно ответил:

— Никакого значения эта опечатка не имеет. Вот если бы в приказе напутали, тогда совсем другое дело. Ну да хватит об этом. Давайте-ка лучше посмотрим, ка­кие я вам привез подарки!

А подарки были очень богатые по тем временам: мешок белой муки и половина замороженного поросенка, деду — карманные часы, бабушке и маме — по куску материи, нам с Ниной — красивые игрушки и толстую пачку почтовых открыток, а на них — разные звери.

— Вот вам — пишите мне чаще,— сказал нам папа.

Из тех игрушек до сих пор помню заводной паровозик, который в зависимости от установки рычажка мог ходить взад и вперед, и еще небольшую матерчатую обезьянку, которая сидела на дрезине и при движении ее качала рукоятку, при этом негромко попискивая.

Но даже эти невиданные игрушки не могли меня оторвать от папы — я льнул к нему и задавал все новые и новые вопросы, совершенно забыв о том, что и мне и ему давно пора спать.

Уже улеглись бабушка и дед, устроился на печке в кухне Саша, заснула Нина, а папа все рассказывал мне о войне. Он показал, как заряжается маузер, как нужно целиться и стрелять и с руки, и с плеча.

Следующий день пролетел как миг. После завтрака папа и Саша ездили в Вяжище и сдали в волостной Совет коня и сани, — обратно в полк они решили ехать по железной дороге.

Вернувшись из Вяжища, они распилили и раскололи оставшиеся березовые кряжи. Я крутился рядом — укладывал поленья. Мама с бабушкой готовили обед.

Перед самым обедом папа, Саша и я ходили за кладбище делать проход в немецком проволочном загражде­нии на бывшей границе. Весело было смотреть, как со свистом и звоном расскакивается в стороны проволока после того, как папа перекусывал ее ножницами.

Пообедав, папа и Саша стали собираться в дорогу. Сборы были недолгими. Прощание тоже.

Бабушка на кухне обняла поочередно папу и Сашу, перекрестила обоих и ничего не сказала, лишь несколько слезинок покатились по ее щекам.

Грустный дед, собрав все силы, сам сел в кровати и, пожав им руки, дрогнувшим голосом сказал:

— Кончайте там их скорее. Да быстрей возвращайтесь. — И буркнул еще: — Пока я жив,— и лег, отвернувшись к стене.

Мама посуровела лицом и, пожав руку Саше, обняла папу и надолго припала к его груди. Потом трижды по­целовала и, взглянув в глаза, сказала:

— Береги себя, Ваня. Для нас.

Упала вниз лицом на кровать и долго не поднимала голову. Провожать их пошел один только я.

Шли напрямик на Вяжище мимо кладбища через проход в немецком заграждении. За кладбищем папа сказал:

— Воля, дальше не ходи. Беги, сынок, домой. Давай поцелуемся.

Поднял меня к самому лицу, поцеловал и добавил:

— Слушайся маму и бабушку, не обижай Нину и не огорчай дедушку Никиту.

Опустив на снег, хлопнул легонько по плечу, улыб­нулся:

— Не горюй! Скоро увидимся!— круто повернулся и зашагал, не оборачиваясь.

Саша пожал мне руку, сказал шутливо и как-то ви­новато:

— До свидания, товарищ начальник! — и побежал догонять папу.

Я смотрел им вслед, пока они не дошли до кустов. Перед тем как скрыться, разом обернулись, помахали мне и исчезли совсем.

Я постоял немного, а затем вприпрыжку, негромко напевая, побежал домой.

Я знал, что папа и Саша ушли на войну, но тогда совсем еще не понимал — какая она, война!

 

9

 

В конце декабря 1918 года белая Эстония получила большую помощь от международной буржуазии и сумела не только остановить красные войска, по­дошедшие к самому Таллину, но и потеснить их в последующие дни к Пскову на юге и к реке Нарове на севере.

10 января 1919 года в Скамье появились первые красные части, отступавшие из Эстонии, от железнодорожной станции Ракке. Не задержавшись в Скамье, они отходили дальше — на Гдов и Гостицы. А через пару дней в Сыренец вошли передовые части белогвардейцев. У них была 76-миллиметровая артиллерийская батарея, которая давала о себе знать, обстреливая наш берег.

В Скамье оборонялась горстка красных — как теперь я считаю, чуть больше взвода. Ни окопов, ни проволочных заграждений не было. Лишь на обоих концах села были вырыты открытые пулеметные гнезда, в которых стояли пулеметы «максим». Возле них постоянно дежу­рило по наблюдателю. Расчеты пулеметов располагались в ближайших домах. Остальные красноармейцы были размещены по всей деревне по одному-два человека в доме. На улице я видел их с котелками, когда они направлялись на кухню, которая стояла за речкой Втроей. Ночью по Скамье от одного пулемета к другому ходил парный красноармейский дозор.

Белые в Сыренце знали о малочисленности красных в Скамье и часто совершали вылазки на наш берег. Эти дерзкие вылазки участились с прибытием в Сыренец добровольческого Балтийского батальона белоэстонской армии, сформированного из сынков балтийских баронов, из управляющих имениями этих баронов, лесничих и прочих прихлебателей. Этот батальон убийц уже успел прославиться особой жестокостью в расправах над трудящимися в самой Эстонии.

И Hapoвa, и Чудское озеро уже замерзли, и белые при своих набегах в Скамью шли напрямик по льду, сопровождаемые огнем пулеметов и батареи. Наши боя не принимали и, отстреливаясь, отходили. Возвращались красные в Скамью лишь тогда, когда белые уходили в Сыренец. О таких переходах Скамьи из рук в руки часто сообщалось в «Красной газете» за 1919 год: