Чувство боли, что бы мы о нём ни думали, это не какая-то объективная вещь, а лишь наше собственное субъективное переживание.

Характер внешних воздействий не влияет напрямую на то, как мы ощущаем боль. Одному человеку можно сломать ногу, а он лишь выругается, другой же будет сутки страдать из-за незначительной царапины.

Поэтому, когда кто-то говорит, что ему больно, вы не знаете, что он имеет в виду. Вы подставляете под его слово "больно" своё собственное ощущение боли, которое бы вы испытали в подобном случае.

Возможно, вам двоим покажется, что вы поняли друг друга, используя слово "боль", но это заблуждение – у каждого своё ощущение болевых стимулов.

Проще говоря, высокий у вас болевой порог или низкий – зависит от того, каким образом ваш мозг реагирует на те или иные раздражители (давление, температуру и т. д.).

Дело в самом устройстве вашего мозга – на что и как он запрограммирован генами. А у других людей – другой мозг и, соответственно, другие программы и настройки.

Вот почему полагаться на самоотчёты людей, рассказывающих о своём "чувстве боли", абсолютно бессмысленно – мы просто не сможем эти данные корректно интерпретировать.

Так что в научных лабораториях используются разные хитрые приёмы, чтобы узнать, какова болевая чувствительность человека на самом деле.

Например, есть следующий способ определения болевой чувствительности. Испытуемого просят прикоснуться к специальной колбе, наполненной горячей водой (впечатление, что кладёшь руку на раскалённую плиту, только, к счастью, соответствующего ожога на коже не возникает).

После этой экзекуции мозг человека естественно тут же создаёт чувство боли, а в организме запускается стрессовая реакция. Далее исследователи замеряют мигательный рефлекс и время, когда он восстанавливается после произведённого стрессового воздействия.

Чем быстрее мигательный рефлекс приходит в норму, тем выше у данного испытуемого болевой порог. Если же мозг подопытного долго не может взять под контроль мышечный тонус своих век и вернуть его к нормальным показателям, то считается, что у такого человека низкий болевой порог.

Теперь представьте себе двух людей с разным болевым порогом (уровнем переносимости боли):

• один имеет высокий болевой порог, то есть, чтобы сделать ему больно, надо постараться;

• а другой – низкий, и испытывает боль при самых незначительных, казалось бы, воздействиях.

Повлияет ли это, отнюдь не очевидное, биологическое обстоятельство на то, какой человек вырастет из ребёнка, имеющего подобные генетически обусловленные особенности?

Да, повлияет. И последствия будут весьма значительные…

Во-первых, понятное дело, травматизм. Человек с высоким болевым порогом вряд ли станет проявлять избыточную осторожность, ведь его не пугают последствия его неловкости – ну, упадёт, ну, ударится, ну, сломает что-то.

Если не больно, то и не страшно, а если не страшно – то держите нас семеро.

Как следствие, такой человек будет чаще других нарываться на неприятности – ввязываться в драки или другим образом рисковать собственным здоровьем, ну и как следствие – беспокоить МЧСников, регулярно наведываясь в травмпункт.

Напротив, если у вас низкий болевой порог, то вы будете аккуратны и предусмотрительны. Ваш мозг запомнит все ситуации, где вы травмировались, и научится на автомате прогнозировать вероятные негативные последствия – где вы ещё можете обо что-то удариться, на что-то напороться, порезаться, упасть и т. д.

Казалось бы, мелочь, правда?.. Но это не совсем так, особенно если мы подумаем о последствиях, к которым приводит та или иная форма поведения – "бесстрашная" (при высоком болевом пороге) и "избегающая" (при низком болевом пороге).

Сейчас мне вспомнилась одна пациентка из Клиники неврозов. Она поступила к нам на отделение из НИИ скорой помощи им. И. И. Джанелидзе после очередной неудавшейся попытки самоубийства.

Надо сказать, что эта девушка к своим двадцати с небольшим годам имела уже достаточно богатый "послужной список".

В анамнезе у неё числился десяток попыток самоубийства. Как правило, она просто резала себе руки, но, по её словам, покончить с собой цели не ставила – "просто так". В этот раз, впрочем, она проявила изобретательность и зачем-то прыгнула с балкона четвёртого этажа.

Кроме того, она уже дважды становилась жертвой сексуального насилия, и всякий раз потому, что оказывалась "не с теми людьми и не в том месте" (цитата). О чём, впрочем, рассуждала достаточно спокойно и даже "по-философски".

Ещё одним проявлением загадочности её натуры был тот способ, которым девушка снимала стресс после очередного конфликта с матерью (а случались они регулярно): она прижигала свои руки сигаретами.

В общем, и на запястьях, и тыльной стороне ладони было, что посмотреть – шрамы, шрамы и ещё раз шрамы.

Вам, вероятно, всё это может показаться сущим безумием. Но в диагнозе тяжёлого психического расстройства (шизофрении или маниакально-депрессивного психоза) психиатрами моей пациентке уже было множество раз отказано. Расстройство было признано пограничным – психопатия.

Что ж, думаю, вы уже и без всякой колбы догадались, что с болевым порогом дела у этой моей пациентки обстояли неважно. Но сейчас я хочу обратить ваше внимание на ещё один немаловажный факт, который, несмотря на всю свою незатейливость, думаю, неплохо взбодрит ваши моргательные автоматизмы. Моя пациентка регулярно укладывалась в больницу с диагнозом "сотрясение мозга". Я, конечно, не мог не уточнить:

– А это у вас не первое, надо полагать, падение с высоты, раз столько сотрясений… Откуда ещё прыгали?

– Не, не прыгала, – отвечает. – Это всё на кухне.

– На кухне? – удивился я.

Мне представились какие-то совершенно драматические события – взрывы кухонных плит, скользкий, залитый водой пол, обрушение потолка…

– Да, – безучастно ответила она, – о дверцу шкафчика.

– В смысле?..

– Ну, шкафчик такой – над раковиной. Понимаете? – с некоторым сомнением в моей разумности уточнила она, и решив, видимо, больше не рисковать, принялась объяснять как глухонемому: – Когда вот так посуду моешь, а дверца шкафчика открыта, она сверху, и ты поднимаешь голову вот так, – она продемонстрировала соответствующее движение.

– Семь раз?! – не удержался я (столько сотрясений ей поставили невропатологи).

– Нет, ну не семь… – она задумалась. – Больше, конечно. С госпитализацией что-то вроде того, да – семь, восемь, может быть…

Теперь внимание: представьте, что у вас есть кухонный шкаф над мойкой, вы забыли закрыть дверцу и в порыве гигиенического энтузиазма напоролись на неё головой. Причём не просто напоролись, а разбили свою единственную и ненаглядную голову так, что вас пришлось госпитализировать.

Какова вероятность, что вы столкнётесь с этим шкафом в лобовой атаке ещё раз? Думаю, она невелика. Но даже если это вдруг, по каким-то мистическим причинам, и произойдёт, то после этого вы, вероятно, демонтируете этот злосчастный шкаф – на всякий случай и от греха подальше (кстати, именно это я и посоветовал потом сделать матери моей пациентки).

А здесь – регулярно! Бац-бац-бац! И как минимум семь раз с сотрясениями мозга! Как вам?..

Мозг моей пациентки не производил чувства боли (хотя она и уверяла, что боль чувствует и не любит, когда ей больно). Но если бы боль была по-настоящему ощутимой, то она бы сыграла роль отрицательного подкрепления и возникли бы соответствующие – оборонительные условные рефлексы.

Девушка перестала бы прижигать себя сигаретой, шинковать свои руки острыми предметами и заблокировала бы уже, наконец, железобетонно это своё роковое движение головы, которое она мне и сейчас – на приёме – так лихо продемонстрировала.

Но нет… Она раз за разом решительно шагала на те же самые грабли.

Если бы всё это происходило в дикой природе, как вы думаете, долго бы животное с таким генетическим дефектом протянуло? Видимо, нет, что и позволяет нам говорить, что мы имеем дело с ослабленным (изменённым) индивидуальным инстинктом самосохранения.

ДЕКЛАРАТИВНАЯ ПАМЯТЬ В "ПРОЦЕДУРНОМ КАБИНЕТЕ"

Самая опасная вещь в психологии – это самоотчёты. К сожалению, всё, что мы можем сказать о себе, говорим мы сами, а это значит, что то, каковы мы, влияет на то, что мы говорим о себе. Короче говоря, это порочный круг самозаблуждений.

Поэтому, если вы спросите у человека, боится ли он, например, врачей и уколов, а он ответит вам, что "очень", да и в самом деле падает в обморок при виде таблички с надписью "процедурный кабинет", это ещё вовсе не значит, что у него низкий болевой порог.

Да, наш мозг – штука причудливая. Так, например, нейробиолог, профессор Нью-Йоркского университета Джозеф Леду в своё время проводил совместные исследования с Майклом Газзанига на расщеплённом мозге[12] и заметил следующую немаловажную деталь…

Оказалось, что если вы предъявляете некий эмоциональный стимул лишь правому полушарию мозга (допустим, видео играющих панд или хронику ампутации конечности), то левое полушарие сможет описать возникающие у человека чувства, но не сможет сказать, что именно человек видит.

То, что у нашего правого полушария, прямо скажем, с языком проблемы, нам уже хорошо известно как раз благодаря работам Газзанига. Но это важный нюанс: левое полушарие такого испытуемого, не зная об истинных причинах тревоги (или радости), способно осознавать эти чувства и даже как-то их себе объяснять.

Последующие исследования, проведённые в лаборатории Джозефа Леду, показали, что часть наших воспоминаний, действительно, фиксируется лишь в подкорковых областях – например, в так называемой амигдале (таламусе), а другие – в корковых структурах, вовлекающих височную долю, ответственную за речь и язык.

То есть о чём-то мы помним, но не осознаём этого, а о чём-то помним и на сознательном уровне, и потому можем об этих воспоминаниях рассказать. Для обозначения этих двух видов памяти учёные используют специальные понятия:

• процедурной памяти (памяти на действия, поведенческие шаблоны и эмоциональное значение стимулов)

• и памяти декларативной (памяти, которая не только хранит ваши воспоминания, но и позволяет вам обращаться к ней сознательно, целенаправленно).

Представьте себе: вы врач и у вас есть пациентка, страдающая тяжёлой формой амнезии. Каждый раз, когда вы заходите к ней в палату, вам приходится заново ей представляться, потому что она вас не помнит и не узнаёт.

Но дальше вы проводите такой трюк ("основано на реальных событиях"): вы берёте булавку, прячете её себе в руку и аккуратно колете женщину во время вашего очередного с ней "знакомства". Женщина вскрикивает, но потом это всё, понятное дело, забывается.

На следующий день вы входите в палату и протягиваете своей пациентке руку. Она вас снова не узнаёт – вам в очередной раз придётся рассказывать, как вас зовут, кто вы и зачем пришли. Но вот руки она вам больше не подаст. То есть, её таламус (миндалина) помнит, что вы – источник боли, но, в то же время, на уровне коры – полная неопределённость.

Думаете, что это свойственно только людям с болезнью Альцгеймера? Нет.

Каждый из нас переживал в раннем детстве множество эмоциональных опытов – и хороших, и плохих. Их запомнила наша амигдала, но поскольку речевые центры в нашей коре ещё не были тогда сформированы в достаточной степени, мы не смогли перевести эту память из процедурной в декларативную.

Так что и сейчас вы, без всякого Альцгеймера, прекрасно помните многое из того, о чём даже не догадываетесь. И эти воспоминания, возможно, сильно влияют на вашу жизнь, поведение и поступки. Но вспомнить то, что вы помните, вы не можете, потому что соответствующее воспоминание записано в вас на непонятном вашему сознанию языке.

В общем, память памяти – рознь. И когда человек говорит вам, что он труслив, не выносит боли и боится врачей до чёртиков, это вовсе не значит, что у него по-настоящему низкий болевой порог.

Возможно, он думает, что у него низкий болевой порог, а потому и ведёт себя в определённых ситуациях, исходя из этих своих соображений (интеллектуальных конструкций). Он даже способен довести себя до обморока, если потребуется – мол, ужас-ужас, врачи-врачи, укол-укол, кровь… Чувствуете, сколько осознанных мыслей? Какой шторм, так сказать, декларативной памяти?

Но что в этих ситуациях происходит с его подкорковыми структурами на самом деле? Тревожится ли его амигдала пред лицом агрессивного, воинствующего шприца? Не факт. То есть в реальности, вполне возможно, болевой порог у такого "труса" как раз очень высокий.

За формирование физической боли отвечают наши подкорковые структуры и страх они вызывают неосознанный, спонтанный, рефлекторный, если хотите, а не после прочтения надписи "Процедурный кабинет" и последующих сознательных фантазий на эту тему.

Вот почему не стоит удивляться подобной непоследовательности: человек, вроде бы, боится врачей, болезней, травм и вообще "всего-всего", но это совершенно не мешает ему бесшабашно гонять на мотоцикле, лазить по отвесным горам, носиться на скейте по пересечённой местности и совершать ещё тысячу прочих безрассудств, на которые субъект с нормальной (то есть, тревожной) амигдалой и по-настоящему низким болевым порогом никогда бы не решился.

На самом деле, у описываемого мною лихача высокий болевой порог, и его амигдала не видит опасности ни на высоких скоростях, ни в условиях агрессивной внешней среды. Почему? Потому что такое вот слабое проявление в данном мозгу индивидуального инстинкта самосохранения…

Так что не удивляйтесь, что многие "мыслители" ("шизоиды") будут рассказывать вам о том, что боль – "это так ужасно" (или вы сами, будучи "мыслителем", так думаете). На самом деле, всё это лишь плод работы корковых отделов головного мозга – наведённые, так сказать, страхи, не обусловленные врождённой психофизиологической конституцией.

Во-вторых, ориентация в окружающем мире. Допустим, что естественное чувство боли не помогает вам ориентироваться в окружающем мире, не даёт вам нужных, подсознательных подсказок – где действовать осторожнее, где аккуратнее, где деликатнее.

Очевидно, что эта своего рода слепота чревата возникновением опасных для вашей жизни ситуаций – вы будете вечно ввязываться в какие-то передряги, лезть туда, где опасно, да ещё и без страховки (зачем вам страховка, если вы не боитесь последствий своих действий?).

Если это ваш случай, но вы всё-таки ещё живы, то вам, судя по всему, как-то удалось компенсировать этот "дефект" своей психики. Что же позволило вам выжить в этом мире, если на физиологический и оберегающий вас страх боли вы рассчитывать не можете?

Скорее всего, вы научились просчитывать и запоминать ситуации, в которых можете столкнуться с возможными неприятностями. Да, там, где не помогает физиология, приходится полагаться на рассудок – "аналитический ум".

Скорее всего, вам было не особо больно, когда вы упали на прогулке и расшибли колено. Но вполне возможно, что вас напугала реакция вашей мамы, которая впала из-за этой "мелкой царапины" в панику и устроила вам за это отлуп с головомойкой, а самое печальное – лишила вас возможности вдоволь позаниматься тем, что так для вас важно и интересно.

– Что ты творишь?! Куда опять залез?! Почему под ноги не смотришь?! У меня из-за тебя когда-нибудь сердце разорвётся! Никаких тебе больше динозавров, понял?!

Разорвётся у неё сердце или нет – вас в ваши пять лет вряд ли волновало. Но вот остаться без нового динозавра – это риск существенный… Что ж, придётся теперь просчитывать траекторию своего бега, чтобы не напороться… на мамино негодование.

Впрочем, рассудительность, с другой стороны, скоро поможет вам научиться скрывать от мамы полученные травмы – тоже выход. В общем, зачем чувствовать, если можно думать? И да, мы развиваем соображаловку и всё больше превращаем себя в "мыслителя".

Впрочем, и это ещё не все следствия…