Вопрос 1. Артюр Рембо. Детство (Enfance)

Вопрос 1. Артюр Рембо. Детство (Enfance)

I

О, этот идол, черноглазый и желтогривый, безродный, бездомный, – и все же он благородней любых мексиканских или фламандских сказаний; владенья его – дерзновенная лазурь и зелень – бегут по отмелям, которым не знавшие паруса волны дали свирепо звучащие имена – греческие, славянские, кельтские.

На опушке лесной – где цветы, что растут лишь во снах, распускаясь, звенят и сияют – девочка с апельсиновым ртом; сжаты колени пред льющимся с поля светоносным потопом; наготу осеняют, пронзают и скрывают радуги, травы, море.

Дамы, что кружатся по террасам над морем, инфанты и великанши, спесивые негритянки в желто-зеленом мху, словно ожившие драгоценности на жирной почве лужаек и садиков талых, – юные матери и старшие сестры со взорами паломниц; султанши с царственной поступью и в своевольных нарядах, чужестраночки и тихо страдающие особы.

Что за скука – час «милого тела» и «милого сердца»!

II

Вот она, маленькая покойница за порослью роз. – Усопшая юная мама сходит с крыльца. – Коляска кузена скрипит по песку. – Братец (он в Индии!) ближе к закату, на поле гвоздики. А стариков схоронили навытяжку возле развалин стены, поросших левкоем.

Листьев рой золотой вьется вокруг генеральского дома. Все семейство на юге. – Отсюда по бурой дороге можно дойти до пустой харчевни. – Замок назначен к продаже; ставни сорваны с окон. Священник, должно быть, унес ключи от церкви. – Сторожки в парке пусты. Ограда так высока, что над нею видны только шумливые кроны. Впрочем, там не на что и смотреть.

Поля подступают к деревушкам, где не поют петухи, не звенят наковальни. Запруду спустили. О придорожные распятия, мельницы среди безлюдья, островки на реке и скирды!

Гудели цветы колдовские. Его баюкали косогоры. Пробегали звери сказочной стати. Облака собирались над морем, сотворенным из вечных горючих слез.

III

Есть такая птица в лесу – ее пенье тебя остановит и в краску вгоняет.

Есть часы, что вовеки не бьют.

Есть логово с выводком белых зверюшек.

Есть пологий собор и отвесное озеро.

Есть повозочка, брошенная на лесосеке, а бывает, что она, вся в лентах, несется себе вниз по тропинке.

Есть табор бродячих комедиантов – его иногда замечаешь сквозь придорожную поросль.

И, наконец, когда тебе нечего есть и пить, найдется кто-нибудь, чтобы выставить тебя вон.

IV

Я святой, я молюсь на террасе – так мирно пасется скотина до самого Палестинского моря.

Я ученый в сумрачном кресле. Ветки и струи дождя хлещут в окна библиотеки.

Я путник на большаке, проложенном по низкорослому лесу. Журчание шлюзов шаги заглушает. Я подолгу смотрю, как закат меланхолично полощет свое золотое белье.

Я с радостью стал бы ребенком, забытым на молу среди моря, мальчишкой-слугой, бредущим по темной аллее, касаясь неба челом.

Тропинка все круче. Холмы покрываются дроком. Воздух недвижен. Как далеко до птиц и горных ключей! Если дальше идти, наверняка доберешься до края света.

V

Как бы мне снять, наконец, эту могилу, выбеленную известкой, с цементными грубыми швами – глубоко-глубоко под землей!

Вот я сижу за столом под яркой лампой, сдуру перечитывая старые газеты и пустые книжонки.

На страшной высоте над моим подземным укрытием коренятся дома, клубятся туманы. Грязь красновато-черна. Чудовищный город, ночь без конца.

Чуть пониже – сточные трубы. По бокам – лишь толща земного шара. Быть может, в ней лазурные бездны, колодцы огня. В тех плоскостях, должно быть, и сходятся луны с кометами, сказанья с морями.

В часы отчаянья воображаю шары из сапфира, из металла. Я – властелин тишины. С чего бы подобью отдушины вдруг забрезжить под сводом?

Перевод Ю. Стефанова

Вопросы:

Как соотнесены между собой пять частей этого стихотворения?

От чьего лица ведется речь? Есть ли в стихотворении «лирический герой»? Как объяснить перевоплощения героя в IV части?

Чем отличается этот текст от «обычных» лирических стихотворений? Что определяет его принадлежность к лирике? Попытайтесь дать определение понятию «лиризм».

Объяснить последнюю фразу: «С чего бы подобью отдушины вдруг забрезжить под сводом?»

Вопрос 2.Фридрих Ницше

Фридрих Ницше – философ, прозаик, поэт. Основные идеи и поэтика его произведений. Тема аполлонического и дионисийского в «Рождении трагедии из духа музыки». Концепция искусства. Ницше и модернизм. Значение Ницше.

Прокомментируйте фрагмент 20 из главы «О старых и новых скрижалях» книги Ницше «Так говорил Заратустра» (1883 – 1885).

О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще толкнуть!

Все, что от сегодня, – падает и распадается: кто захотел бы удержать его! Но я – я хочу еще толкнуть его!

Знакомо ли вам наслаждение скатывать камни в отвесную глубину? – Эти нынешние люди: смотрите же на них, как они скатываются в мои глубины!

Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Пример! Делайте по моему примеру!

И кого вы не научите летать, того научите – быстрее падатъ! –

Вопрос 3

Вопрос 4

Вопрос 5

Жулики и простаки.

Вопрос 6

Гек-рассказчик.

Вопрос 7

Автор и герой.

Вопрос 8

 «Случай на мосту через Совиный ручей» (1890) АмброзаБирса

3

Падая в пролет моста, ПэйтонФакуэр потерял сознание и был уже словно мертвый. Очнулся он – через тысячелетие, казалось ему, – от острой боли в сдавленном горле, за которой последовало ощущение удушья. Мучительные, резкие боли словно отталкивались от его шеи и расходились по всему телу. Они мчались по точно намеченным разветвлениям, пульсируя с непостижимой частотой. Они казались огненными потоками, накалявшими его тело до нестерпимого жара. До головы боль не доходила – голова гудела от сильного прилива крови. Мысль не участвовала в этих ощущениях. Сознательная часть его существа уже была уничтожена; он мог только чувствовать, а чувствовать было пыткой. Но он знал, что движется. Лишенный материальной субстанции, превратившись всего только в огненный центр светящегося облака, он, словно гигантский маятник, качался по немыслимой дуге колебаний. И вдруг со страшной внезапностью замыкающий его свет с громким всплеском взлетел кверху; уши ему наполнил неистовый рев, наступили холод и мрак. Мозг снова заработал; он понял, что веревка оборвалась и что он упал в воду. Но он не захлебнулся; петля, стягивающая ему горло, не давала воде заливать легкие. Смерть через повешение на дне реки! Что может быть нелепее? Он открыл глаза в темноте и увидел над головой слабый свет, но как далеко, как недосягаемо далеко! По-видимому, он все еще погружался, так как свет становился слабей и слабей, пока не осталось едва заметное мерцание. Затем свет опять стал больше и ярче, и он понял, что его выносит на поверхность, понял с сожалением, ибо теперь ему было хорошо. «Быть повешенным и утопленным, – подумал он, – это еще куда ни шло; но я не хочу быть пристреленным. Нет, меня не пристрелят; это было бы несправедливо».

Он не делал сознательных усилий, но по острой боли в запястьях догадался, что пытается высвободить руки. Он стал внимательно следить за своими попытками, равнодушный к исходу борьбы, словно праздный зритель, следящий за работой фокусника. Какая изумительная ловкость! Какая великолепная сверхчеловеческая сила! Ах, просто замечательно! Браво! Веревка упала, руки его разъединились и всплыли, он смутно различал их в ширящемся свете. Он с растущим вниманием следил за тем, как сначала одна, потом другая ухватилась за петлю на его шее. Они сорвали ее, со злобой отшвырнули, она извивалась, как уж.

«Наденьте, наденьте опять!» Ему казалось, что он крикнул это своим рукам, ибо муки, последовавшие за ослаблением петли, превзошли все испытанное им до сих пор. Шея невыносимо болела; голова горела, как в огне; сердце, до сих пор слабо бившееся, подскочило к самому горлу, стремясь вырваться наружу. Все тело корчилось в мучительных конвульсиях. Но непокорные руки не слушались его приказа. Они били по воде сильными, короткими ударами сверху вниз, выталкивая его на поверхность. Он почувствовал, что голова его поднялась над водой; глаза ослепило солнце; грудная клетка судорожно расширилась – и в апогее боли его легкие наполнились воздухом, который он тут же с воплем исторгнул из себя.

Теперь он полностью владел своими чувствами. Они даже были необычайно обострены и восприимчивы. Страшное потрясение, перенесенное его организмом, так усилило и утончило их, что они отмечали то, что раньше было им недоступно. Он ощущал лицом набегающую рябь и по очереди различал звук каждого толчка воды. Он смотрел на лесистый берег, видел отдельно каждое дерево, каждый листик и жилки на нем, все вплоть до насекомых в листве – цикад, мух с блестящими спинками, серых пауков, протягивающих свою паутину от ветки к ветке. Он видел все цвета радуги в капельках росы на миллионах травинок. Жужжание мошкары, плясавшей над водоворотами, трепетание крылышек стрекоз, удары лапок жука-плавунца, похожего на лодку, приподнятую веслами, – все это было внятной музыкой. Рыбешка скользнула у самых его глаз, и он услышал шум рассекаемой ею воды.

Перевод Веры Топер

 

Что в описании спасения Факуэра и его пути домой указывает на ирреальность происходящего?

Обратите внимание на фантастическую остроту зрения, обретаемую спасенным героем. Что она может означать?

Горло ПейтонаФакуэра страшно болит, язык распух так, что ему приходится высунуть его. Едва ли в таком состоянии он может произнести хоть слово. Другой знаменитый рассказ Бирса, посвященный войне – «Чикамога». При Чикамоге, Джорджия, произошло одно из самых кровопролитных сражений войны. Герой рассказа – маленький ребенок. Вооружившись деревянным мечом, он играет в лесу возле дома и наталкивается на раненых солдат, расползающихся от места сражения. Он бежит домой, дом его горит, мать убита. «Ребенок задвигал руками, делая отчаянные, беспомощные жесты. Из горла его один за другим вырвались бессвязные, непередаваемые звуки, нечто среднее между лопотаньем обезьяны и кулдыканьем индюка, – жуткие, нечеловеческие, дикие звуки, язык самого дьявола. Ребенок был глухонемой».

Какие смысловые переклички обнаруживаются между рассказом «Случай на мосту через Совиный ручей» и «Чикамогой»?

Какими могут быть интерпретации рассказа?

Вопрос 9

«Там, внутри» (Intérieur, 1894) Мориса Метерлинка

Театр смерти

Старый сад, в саду ивы. В глубине дом; три окна нижнего этажа освещены. Довольно явственно видно семью, сидящую при лампе. Отец – у камелька. Мать облокотилась на стол и смотрит в пустоту. Две молодые девушки, в белом, вышивают, мечтают и улыбаются тишине комнаты. Склонившись головкой на левую руку матери, дремлет ребенок. Когда кто-нибудь встает, ходит или шевелится, то благодаря расстоянию, свету лампы и неотчетливо видным оконным стеклам величественные, медлительные, скупые движения человека кажутся бесплотными.

В сад осторожно входят старик и незнакомец.

 

Старик. Мы в той части сада, которая за домом. Здесь они никогда не бывают. Дверь – с другой стороны. Она заперта, ставни закрыты. А с этой стороны нет ставен, и я видел свет... Да, они все еще сидят при лампе. Хорошо, что они не слышали, как мы вошли. Пожалуй, мать или девушки вышли бы, и что тогда делать?

Незнакомец. Так что же нам все-таки делать?

Старик. Прежде всего надо посмотреть, все ли они тут. Да, вон у камелька отец. Сидит, сложив руки на коленях... Мать облокотилась на стол...

Незнакомец. Она смотрит на нас...

Старик. Нет, она сама не знает, на что смотрит, глаза ее не мигают. Она не может нас видеть – на нас падает тень от высоких деревьев. Только не подходите ближе... Обе сестры умершей тоже здесь. Они спокойно вышивают, а ребенок уснул. В углу часы, они показывают девять... Никто ничего не подозревает, все молчат.

Незнакомец. Нельзя ли привлечь внимание отца, сделать ему знак? Он повернул голову в нашу сторону. Хотите, я постучу в окно? Сначала должен узнать кто-нибудь один...

(…)

Старик. Когда я прибежал, прошло уже много времени с тех пор, как вы ее нашли?

Незнакомец. Всего несколько минут. Я шел в деревню по крутому берегу реки, было уже поздно, скоро стемнело. Я смотрел на реку, потому что она была светлее дороги, и вдруг недалеко от камышей мелькнуло что-то странное... Я спустился и увидел ее волосы – они поднялись над ее головой, и вода кружила их...

 

В комнате обе девушки поворачивают головы к окну.

 

Старик. Вы заметили, как дрогнули волосы на плечах у обеих сестер?

Незнакомец. Они повернули головы в нашу сторону... Они просто повернули головы. Я, может быть, слишком громко говорил.

 

Девушки принимают прежнее положение.

 

Они уже не смотрят... Я вошел в воду по пояс, взял ее за руку и легко вытащил на берег... Она была так же красива, как и ее сестры...

Старик. Пожалуй, она была самая красивая... Не знаю, почему на меня вдруг нашло малодушие...

 

Вопросы:

Отец, мать и дочери «внутри» заняты самыми обыкновенными вечерними делами. Однако во вступительной ремарке движения человека названы «величественными». Почему?

Обычно смерть героя завершает сюжет (например, в драме Островского «Гроза»). В пьесе Метерлинка действие начинается со смерти. Что это меняет в действии драмы?

Кому из персонажей принадлежит в действии главная роль? Как соотнесены в пьесе речь и действие? Что кажется в действии необычным? Что указывает на существование связи между действием снаружи и внутри?

Смерть девушки отчасти напоминает смерть Офелии в «Гамлете». Обратите внимание на то, что и организация сцены отчасти напоминает сцену шекспировского театра. Вспомните эпизод «мышеловки» в «Гамлете». Как у Шекспира соотнесено действие на внутренней сцене с действием на внешней? Каково соотношение действия «внутри» и «снаружи» у Метерлинка?

В действии принимают участие дочери старика – Марфа и Мария. Соответствуют ли их характеры традиционным представлениям о евангельских сестрах? Как обыгрывается в пьесе евангельская символика?

Первоначально пьеса «Там, внутри», как и некоторые другие пьесы Метерлинка, предназначалась автором для театра марионеток. Что в ее поэтике может быть связано с театральными традициями, в которых игра живого актера не занимает главного положения?

Почему, при этом, режиссеры так любили ставить Метерлинка, а актеры так охотно играли в его пьесах?

Что символично в этой пьесе и как может расшифровываться ее символика?

Вспомните эпизод из пьесы Чехова «Чайка», когдаТреплев представляет публике свою пьесу. Подумайте о смысле чеховской пародии.

Вопрос 10

 «Пан» (Pan, 1994) Кнута Гамсуна

Вопрос 11

 «Пан» (Pan, 1994) Кнута Гамсуна

Башмачок

Окончание XV главы

Я встал у самой воды, чтобы посмотреть, в какую лодку сядет Эдварда, и самому сесть в другую. Вдруг она окликнула меня. Я взглянул на нее в недоумении, лицо у нее пылало. Вот она подошла ко мне, протянула руку и сказала нежно:

 – Спасибо за перья... Мы ведь в одну лодку сядем, правда?

 – Как вам угодно, – ответил я.

 Мы вошли в лодку, она села подле меня на скамеечке, и ее колено касалось моего. Я посмотрел на нее, и она в ответ быстро глянула на меня. Так сладко мне было касанье ее колена, мне показалось даже, что я вознагражден за трудный день, и я готов уже был вернуться в прежнее радостное свое состояние, как вдруг она поворотилась ко мне спиной и стала болтать с доктором, который сидел на руле. Битых четверть часа я для нее словно не существовал. И тут я сделал то, чего до сих пор не могу себе простить и все никак не забуду. У нее с ноги свалился башмачок, и я схватил этот башмачок и швырнул далеко в воду – от радости ли, что она рядом, или желая обратить на себя внимание, напомнить ей, что я тут, – сам не знаю. Все произошло так быстро, я не успел даже подумать, просто на меня что-то нашло. Дамы подняли крик. Я сам оторопел, но что толку? Что сделано, то сделано. Доктор пришел мне на выручку, он крикнул; «Гребите сильней!» и стал править к башмачку; мгновенье спустя, когда башмачок как раз зачерпнул воды и начал погружаться, гребец подхватил его; рукав у него весь намок. Многоголосое «ура!» грянуло с обеих лодок в честь спасения башмачка.

 Я от стыда не знал, куда деваться, я чувствовал, что весь изменился в лице, пока обтирал башмачок носовым платком. Эдварда молча приняла его из моих рук. И только потом уже она сказала:

 – Ну, в жизни такого не видывала.

 – Правда, не видывали? – подхватил я. Улыбался и бодрился, я прикидывался, будто выходка моя вызвана какими-то соображеньями, будто за нею что-то скрывается. Но что же могло тут скрываться? Впервые доктор взглянул на меня с пренебреженьем.

 Время шло, лодки скользили к берегу, неприятное чувство у всех сгладилось, мы пели, мы подходили к пристани. Эдварда сказала:

 – Послушайте, мы же не допили вино, там еще много осталось. Давайте соберемся опять немного погодя, потанцуем, устроим настоящий бал у нас в зале.

 Когда мы поднялись на берег, я извинился перед Эдвардой.

 – Как мне хочется поскорей в мою сторожку, – сказал я. – Я измучился сегодня.

 – Вот как, оказывается, вы измучились сегодня, господин лейтенант?

 – Я хочу сказать, – ответил я, – я хочу сказать, что я испортил день себе и другим. Вот, бросил в воду ваш башмачок.

 – Да, это была странная мысль.

 – Простите меня, – сказал я.

Перевод Е. Суриц

Вопросы:

Внимательно перечитайте главы XI – XV, в которых рассказывается о кульминационном моменте в отношениях Эдварды и Глана. Как ведет себя Глан по отношению к Эдварде? Что в ее поведении вызывает его недоумение или раздражение? В каких ситуациях поведение Глана представляется неадекватным? Как меняется отношение Эдварды к нему?

Некоторые видят в «Пане» изображение «любви конца века», в Эдварде – загадочную «декадентку». Так ли она загадочна на самом деле? Зачем она врет о своем возрасте? Как характеризует Эдварду доктор в главе XVIII? Что может читатель предположить относительно ее прошлого? Подумайте о мотивах поведения господина Мака, который поначалу приветливо общается с Гланом, зазывает его к себе, потом привозит с собой финского барона.

Вспомните другие экстравагантные поступки Глана, подобные инциденту с башмачком, в следующих главах. Могут ли такие действия усилить или возродить любовь Эдварды к нему? Если нет, то какую цель они преследуют?

Обстоятельства и сюжет «Пана» напоминает многие произведения литературы XVIII и XIX века, действие которых происходит «в чужой стране» или в провинции. Герой наслаждается свободой и покоем, сохраняя дистанцию по отношению к аборигенам, однако влюбляется в местную жительницу, что становится причиной дальнейших катастроф и страданий. Можно вспомнить такие произведения, как «Кавказский пленник» и «Цыганы» Пушкина, «Эда» Баратынского, «Казаки» Толстого. Однако в особенности близким «Пану» кажется роман Гете «Страдания молодого Вертера». Подумайте о сходстве сюжетов и о разнице их трактовок. Обратите внимание на то, что и у Гете, и у Гамсуна события сюжета соотносятся с календарным циклом.

Вопрос 12

 «Пан» (Pan, 1994) Кнута Гамсуна

Великий Пан

8

Кое-как я провел еще несколько дней один на один с лесом и со своим одиночеством. Господи боже, никогда еще не было мне так одиноко, как в тот самый первый день. Весна хозяйничала вовсю, уже попадались ромашка и тысячелистник и прилетели зяблики и коноплянки; я знал всех птиц в лесу. Порой я вынимал два медяка из кармана и звенел ими, чтоб не было так одиноко. Я думал: вот бы пришли Дидерик с Изелиной!

 Ночи совсем не стало, солнце только ныряло в море и тут же выкатывалось опять, красное, свежее, будто вдоволь напилось глубокой воды. По ночам со мною творилось небывалое. Никто бы, никто мне не поверил. Не Пан ли сидел на дереве, выслеживал меня? И брюхо его было разверсто, и он весь скорчился, будто пил из собственного брюха? Но все это лишь уловка, он исподлобья косился на меня, подглядывал за мной, и дерево тряслось от его неслышного смеха, потому что он видел, какая сумятица в моих мыслях. По лесу шел шелест. Сопело, принюхивалось зверье, окликали друг друга птицы. И зовами полнился воздух. И майских жуков поналетело в этом году, и на их жужжанье отвечали шорохом крыльев ночные бабочки, и по всему лесу будто шел шепот, шепот. Чего только я не наслушался! Я не спал три ночи, я думал о Дидерике и об Изелине.

 Погоди, думал я, вот они придут. Изелина заманит Дидерика в сторонку, к дереву, и скажет:

 – Стой тут, Дидерик, смотри, следи засвоейИзелиной, а я попрошу того охотника завязать мне башмачок.

 И этот охотник я, и она подмигивает мне, чтоб я понял. И когда она подходит, мое сердце чует все, все, и оно уже не бьется, оно ударяет, как колокол. И она под платьем вся голая от головы до пят, и я дотрагиваюсь до нее рукою.

 – Завяжи мне башмачок! – говорит она, и щеки у нее пылают. И немного погодя она шепчет прямо у моего рта, у моих губ: – Отчего ты не завязываешь мне башмачок, любимый мой, нет, ты не завязываешь... ты не завязываешь...

 А солнце ныряет в море и тут же выкатывается опять, красное, свежее, будто вдоволь напилось глубокой воды. И повсюду шепот, шепот.

 Потом она говорит у самого моего рта:

 – Пора. Я должна идти.

 И, уходя, она машет мне рукою, и лицо у нее еще горит, лицо у нее нежное, страстное лицо. И снова она оглядывается и машет мне рукою.

 А Дидерик выходит из-под дерева и говорит:

 – Изелина, что ты делала? Я все видел.

 Она отвечает:

 – Дидерик, что ты видел? Я ничего не делала.

 – Изелина, я видел, что ты делала, – говорит он снова, – я видел.

 И тогда звонкий, счастливый смех ее несется по лесу, и она идет за Дидериком, ликующая и грешная с головы до пят. Куда же она? К первому молодцу, к лесному охотнику.

 Настала полночь. Эзоп сорвался с привязи и охотился сам по себе. Я слышал, как он лает в горах, и когда наконец я заманил его обратно, был уже час. Пришла девочка-пастушка, она вязала чулок, тихонько мурлыкала и озиралась. Но где же ее стадо? И за какой надобностью пришла она в лес в такой час? Без всякой, без всякой надобности. Тревожится, а может быть, радуется, полуночница. Я подумал: она услыхала, как лает Эзоп, и поняла, что я в лесу.

 Когда она подошла, я встал; я стоял и смотрел на нее, она была такая тоненькая, молодая. Эзоп тоже стоял и смотрел на нее.

 – Ты откуда? – спросил я ее.

 – С мельницы, – отвечала она.

 Но что ей было делать на мельнице так поздно?

Перевод Е. Суриц

Вопросы:

Олицетворением чего в античной мифологии был бог Пан? Какие элементы мифа о Пане актуализируются в повести Гамсуна? Как они переосмысляются?

В каких отношениях с миром природы находится Глан, которому «открывается самое дно мира» (гл. IV)? Он с удовольствием повторяет слова, сказанные неизвестно кем («подругой» Эдварды), о своем «зверином взгляде», с удовлетворением думает, что его сторожка выглядит, как жилище дикаря. Он говорит о себе: «Я – сын леса». Однако для читателя, знакомого с идеями Фрейда, фраза должна звучать двусмысленно.

Какую роль в книге играют «сны» Глана об Изелине и Дидерике, о пастушке Генриетте?

Персонажи

В сущности, в стихотворении два персонажа – сэр Глостер и его сын Дик, образ которого дан косвенно. Охарактеризуйте обоих. Подумайте, в чем отец может быть необъективен по отношению к сыну?

Сэр Антони Глостер – беспринципный и, видимо, жестокий предприниматель. Вспомните литературных персонажей, подобных сэру Глостеру, например, в произведениях Диккенса, Мамина-Сибиряка, Чехова, Шишкова, Томаса Манна, Голсуорси; в отечественной литературе и кинематографе постсоветского периода. В чем необычность трактовки образа у Киплинга?

Максим Горький писал, что наблюдал «не один десяток купеческих сыновей, не удовлетворённых жизнью и работой своих отцов; они смутно чувствовали, что в этой однотонной, „томительно бедной жизни“ – мало смысла». Как могла разрешаться эта неудовлетворенность?

Обратите внимание на то, что, перебирая события своей жизни, Глостер останавливается как раз на том, что для него особенно болезненно. Почему?

В чем смысл его ответа на претензии конкурентов: «Тако да воссияет перед людьми ваш свет» («Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» – Евангелие от Матфея, 5, 14 – 16)?

Вопрос 15.

«Дарыволхвов» (The Gift of the Magi, 1905) О. Генри.

Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество.

Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.

Пока хозяйка дома проходит все эти стадии, оглядим самый дом. Меблированная квартирка за восемь долларов в неделю. В обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем, в щель которого не протиснулось бы ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, из которой ни одному смертному не удалось бы выдавить ни звука. К сему присовокуплялась карточка с надписью: «М-р Джеймс Диллингхем Юнг» «Диллингхем» развернулось во всю длину в недавний период благосостояния, когда обладатель указанного имени получал тридцать долларов в неделю. Теперь, после того как этот доход понизился до двадцати долларов, буквы в слове «Диллингхем» потускнели, словно не на шутку задумавшись: а не сократиться ли им в скромное и непритязательное «Д»? Но когда мистер Джеймс Диллингхем Юнг приходил домой и поднимался к себе на верхний этаж, его неизменно встречал возглас: «Джим!» и нежные объятия миссис Джеймс Диллингхем Юнг, уже представленной вам под именем Деллы. А это, право же, очень мило.

 (…)

– Делл, – сказал он, – придется нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.

Волхвы, те, что принесли дары младенцу в яслях, были, как известно, мудрые, удивительно мудрые люди. Они-то и завели моду делать рождественские подарки. И так как они были мудры, то и дары их были мудры, может быть, даже с оговоренным правом обмена в случае непригодности. А я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы.

Перевод Евгении Калашниковой

Вопросы:

Охарактеризуйте героев новеллы. Вспомните литературоведческие определения понятий «тип» и «характер». Используйте их в своих рассуждениях. В какой степени индивидуализированы образы Деллы и Джеймса?

Рассказ включен в сборник «Четыре миллиона». Подумайте о смысле названия сборника.

Прокомментируйте фрагмент из очерка Петра Вайля в книге «Гений места»: «… О. Генри (как его русского ровесника Чехова) постоянно упрекали в отсутствии нравственной идеи, уходе от этических оценок, в моральной неразборчивости: зачем с симпатией изображаются жулики? Более серьезные критики шли глубже, усматривая тотальную замену людей – типами. Властитель дум Менкен (Генри Менкен, знаменитый журналист и критик. – А. М.) писал, что у О. Генри «ни одного человеческого характера, все персонажи – марионетки». За четверть века до этого О. Генри высказался сам: «Мы марионетки, которые пляшут и плачут, напуганные собственными страстями. А когда гаснут яркие огни, нас кладут в деревянные коробки, и темная ночь опускает занавес над сценой нашего краткого торжества».

Охарактеризуйте манеру рассказа и отношение автора к героям.

Как может сложиться дальнейшая история Джеймса и Деллы?

Вспомните другие истории о бедных семействах (в русской и зарубежной литературе). Какие истории сходны с историей О. Генри по своему пафосу, какие отличаются от нее? В чем особенности трактовки темы у О. Генри? Что в этой трактовке обусловлено жанром, что является отражением исторической и социальной реальности?

Вопрос 16.

 «Степной волк» Германа Гессе. Структура человеческого Я

Мотив волка–оборотня, «вервольфа» широко представлен в фольклоре. Охарактеризуйте его мифологические основы и его переосмысление в романе Гессе. Вспомните произведения, в которых, как и в романе Гессе, ставится вопрос о двойниках, о «расщеплении» человеческой личности («Портрет Дориана Грея», «История Джекила и Хайда», «Улисс», «В поисках утраченного времени» и др.). Сравните их. Каким должен быть путь обратного «собирания» распавшейся человеческой личности?

Прокомментируйте фрагмент, подумайте, что имеет в виду Гарри, говоря о распаде своей личности. Сопоставьте предложенный фрагмент с эпизодом в магическом театре, когда Гарри смотрится в волшебное зеркало.

Если граммофон губил атмосферу аскетичной духовности в моем кабинете, если американские танцы врывались в мой цивилизованный музыкальный мир, как какая–то помеха, как что–то чужое и разрушительное, то и в мою так четко очерченную, так строго замкнутую доселе жизнь отовсюду врывалось что–то новое, страшное и сумбурное. Трактат о Степном волке и Гермина были правы в своем учении о тысяче душ, наряду со всеми прежними во мне ежедневно обнаруживались какие–то новые души, они ставили требованья, поднимали шум, и я четко, как на картине, увидел в каком самообмане пребывал до сих пор. Придавая значение лишь тем считанным своим способностям и навыкам, в которых случайно оказался силен, я нарисовал портрет Гарри и жил жизнью Гарри, который был всего–навсего очень тонким специалистом по части поэзии, музыки и философии, а все остальное в своей личности, весь прочий хаос своих способностей, инстинктов, устремлений воспринимал как обузу и окрестил Степным волком.

Между тем это освобождение от самообмана, этот распад моей личности отнюдь не были всего лишь приятным и занятным приключеньем, а были, напротив, порой остроболезненны, порой почти нестерпимы. Поистине адски звучал порой граммофон в этом окруженье, где все было настроено на совсем другие тона. И подчас, отплясывая уанстепы в каком–нибудь модном ресторане, среди всех этих элегантных бонвиванов и авантюристов, я казался себе изменником, предавшим все, что было у меня в жизни святого и дорогого. Оставь меня Гермина хоть на неделю в одиночестве, я незамедлительно пустился бы наутек от этих смешных потуг на бонвиванство. Но Гермина всегда была рядом; хотя я видел ее не каждый день, она зато неизменно видела меня, направляла, охраняла, разглядывала – и все мои яростные мысли о бунте и бегстве с усмешкой угадывала по моему лицу.

По мере разрушения того, что я прежде называл своей личностью, я начал понимать, почему я, несмотря на все свое отчаяние, так ужасно боялся смерти, и стал замечать, что и этот позорный и гнусный страх смерти был частью моего старого, мещанского, лживого естества. Этот прежний господин Галлер, способный сочинитель, знаток Моцарта и Гете, автор занимательных рассуждений о метафизике искусства, о гении и трагизме, о человечности, печальный затворник своей переполненной книгами кельи, был подвергнут последовательной самокритике и ее не выдержал. Этот способный и интересный господин Галлер ратовал, правда, за разум и человечность и протестовал против жестокости войны, однако во время войны он не дал поставить себя к стенке и расстрелять, что было бы логическим выводом из его мыслей, а нашел какой–то способ существования, весьма, разумеется, пристойный и благородный, но какой–то все–таки компромисс. Он был, далее, противником власти и эксплуатации, однако в банке у него лежало множество акций промышленных предприятий, и проценты с этих акций он без зазрения совести проедал. И так было во всем. Ловко строя из себя презирающего мир идеалиста, грустного отшельника и негодующего пророка, Гарри Галлер был, в сущности, буржуа, находил жизнь, которую вела Гермина, предосудительной, сокрушался о ночах, растраченных в ресторанах, о просаженных там талерах, испытывал угрызения совести и отнюдь не рвался к своему освобожденью и совершенству, а наоборот, всячески рвался назад, в те удобные времена, когда его духовное баловство еще доставляло ему удовольствие и приносило славу. Точно так же вздыхали об идеальных довоенных временах презираемые и высмеиваемые им читатели газет, потому что это было удобнее, чем извлечь какой–то урок из выстраданного. Тьфу, пропасть, он вызывал тошноту, этот Гарри Галлер! И все–таки я цеплялся за него или за его уже спадавшую маску, за его кокетство с духовностью, за его мещанский страх перед всем беспорядочным и случайным (к чему принадлежала и смерть) и язвительно–завистливо сравнивал возникающего нового Гарри, этого несколько робкого и смешного дилетанта танцзалов, с тем прежним, лживо–идеальным образом Гарри, в котором он, новый Гарри уже успел обнаружить все неприятные черты, так возмутившие его тогда, у профессора, в портрете Гете. Он сам, прежний Гарри, был точно таким же по–мещански идеализированным Гете, этаким героем с чересчур благородным взором, светилом, которое сверкает величием, умом и человечностью, как бриллиантином, и чуть ли не растрогано благородством своей души! Сильно, однако, пообветшал, черт возьми, этот прелестный образ, в очень уж развенчанном виде представал ныне идеальный господин Гарри! Он походил на сановника, ограбленного разбойниками, который остался в драных штанах и поступил бы умней, если бы теперь вошел в роль оборванца, но вместо этого носит свои лохмотья с такой миной, словно на них все еще висят ордена, и плаксиво притязает на утраченную сановность.

 

Гарри Галлер определяет сам себя как «всего лишь буржуа». Как связывает Гессе драму Степного волка с ситуацией европейской культуры?

Вопрос 17.

Вопрос 18.

«Приговор» (DasUrteil, 1912) Франца Кафки

Было чудесное весеннее воскресное утро. Георг Бендеман, молодой коммерсант, сидел у себя в кабинете на первом этаже невысокого домика на берегу реки, вдоль которой вытянулся целый ряд домиков того же типа, отличающихся один от другого, пожалуй, только окраской и высотой. Он как раз кончил письмо к другу молодости, живущему за границей, потом с нарочитой медлительностью вложил его в конверт и, облокотясь на письменный стол, стал смотреть в окно на реку, мост и начинающие зеленеть холмы на том берегу.

Он думал о том, что этот друг, недовольный тем, как у него шли дела на родине, несколько лет тому назад форменным образом сбежал в Россию. Теперь у него было торговое дело в Петербурге, которое вначале пошло очень хорошо, но за последние годы как будто разладилось, на что в каждый из своих приездов, от раза к разу все более редких, жаловался друг. Так он и трудился на чужбине без большой для себя выгоды; знакомое с детства лицо, нездоровая желтизна которого наводила на мысль о развивающейся болезни, осталось все тем же, несмотря на чужеземную бороду. По его словам, у него не у