Глава восьмая. Последняя поездка в Москву

 Края Москвы, края родные,

 Где на заре цветущих лет

 Часы беспечности я тратил золотые,

 Не зная горестей и бед...

"Воспоминания в Царском Селе"

Петербург и Москва... Две столицы, два прекрасных города, где прошли лучшие годы поэта. Петербург... Белые ночи, Невский проспект, Нева, Медный всадник, Летний сад... Первые годы после лицея. Старая Коломна. "Арзамас" и "Зеленая лампа". Карамзины и Муравьевы. Грибоедов и Мицкевич. Знаменитая трагическая актриса Екатерина Семенова и ее сестра, оперная- Нимфодора Семенова. Танцовщица Истомина, балетмейстер Дидло и петербургский Большой театр:

 Там, там, под сению кулис,

 Младые дни мои неслись...

И рядом - Царское Село с его широкошумными дубравами и тенистыми аллеями, где "с тополем сплелась младая ива". Вырастающая из зеркальной глади большого пруда Чесменская колонна, "огромные чертоги" Камероновой галереи и девушка с разбитым кувшином в парке. Лицей и первые друзья далеких юношеских лет. Все эти яркие, никогда не меркнущие "Воспоминания в Царском Селе"...

Петербург...

 Люблю тебя, Петра творенье,

 Люблю твой строгий, стройный вид,

 Невы державное теченье,

 Береговой ее гранит,

 Твоих оград узор чугунный,

 Твоих задумчивых ночей

 Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

 Когда я в комнате моей

 Пишу, читаю без лампады,

 И ясны спящие громады

 Пустынных улиц, и светла

 Адмиралтейская игла,

 И, не пуская тьму ночную

 На золотые небеса,

 Одна заря сменить другую

 Спешит, дав ночи полчаса.

Гулянье на Елагином острове в Петербурге в начале XIX века. С литографии А. Брюллова

И одновременно это, как писал Пушкин жене, надоевший ему "свинский" Петербург... Нева и цитадель Зимнего дворца, где жили коронованные деспоты, Петропавловская крепость, где томились декабристы. Официальный императорский Петербург, где рядом с близкими друзьями жили Бенкендорф и Дубельт, Булгарин, Греч и прочие агенты III отделения, всю жизнь преследовавшие поэта. Город трагических противоречий и социальных контрастов:

 Город пышный, город бедный,

 Дух неволи, стройный вид,

 Свод небес зелено-бледный,

 Скука, холод и гранит.

Образ милой, обаятельной Олениной встал перед поэтом в ту минуту, когда из-под его пера вылились эти строки о Петербурге, и он закончил их неожиданно промелькнувшим воспоминанием:

 Все же мне вас жаль немножко,

 Потому что здесь порой

 Ходит маленькая ножка,

 Вьется локон золотой.

Совсем иначе чувствовал себя Пушкин в Москве:

 Ах, братцы! Как я был доволен,

 Когда церквей и колоколен,

 Садов, чертогов полукруг

 Открылся предо мною вдруг!

 Как часто в горестной разлуке,

 В моей блуждающей судьбе,

 Москва, я думал о тебе!

 Москва... Как много в этом звуке

 Для сердца русского слилось!

 Как много в нем отозвалось!

Зимою на островах в Петербурге в начале XIX века. С рисунка В. Садовникова

Москва... Немецкая слобода и Кукуй, где любил бывать и веселиться Петр Первый, Харитоньевские переулки и Юсупов сад, где прошло детство поэта, колокольня Ивана Великого и Тверская, Страстной монастырь и стаи галок на крестах, Красная площадь и Борис Годунов, Чудов монастырь и Гришка Отрепьев, Большая Никитская и Мадонна,, "чистейшей прелести чистейший образец"^*.

^* ("Мадонна" - стихотворение, посвященное Пушкиным своей невесте, Наталье Николаевне Гончаровой. Пушкин писал "Мадона" - через одно "н".)

У Екатерининского дворца и Царскосельского лицея. С литографии начала XIX века

Пушкин любил Москву. Здесь жили друзья - Чаадаев и Соболевский, Баратынский и Языков, Денис Давыдов и Михаил Орлов, Нащокин и Щепкин... И наездами жил Гоголь...

* * *

Шестнадцать раз приезжал Пушкин в Москву, когда невыносимо и душно становилось ему в Петербурге.

В ночь на 3 мая 1836 года он приехал сюда в последний раз. Приехал по делам, связанным с "Современником" и дальнейшим ознакомлением с архивными документами петровской эпохи.

А. С. Пушкин и Адам Мицкевич у Медного всадника. С рисунка В. Морозова

Он вращался в этот свой приезд преимущественно в литературных кругах и писал жене:

"Так как теперь к моим прочим достоинствам прибавилось то, что я журналист, то для Москвы имею я новую прелесть".

Пушкин навестил многих своих московских друзей: начальника архива коллегии иностранных дел Малиновского, известного археолога Черткова, замечательная библиотека которого легла в основу библиотеки московского Исторического музея, поэта Баратынского, друга своей молодости Чаадаева, Александра Раевского, поэта Дмитриева, декабриста Орлова и других. У историка литературы и критика Шевырева знакомился с русскими песнями, со Снегиревым говорил о своих работах по изучению "Слова о полку Игореве". Не раз побывал в московских архивах.

Пушкин посетил писателя Перовского (Погорельского), который показывал ему не законченный художником К. П. Брюлловым эскиз картины "Взятие Рима Гензерихом".

Он побывал и у самого Брюллова, с которым был в дружеских отношениях. Появление его большой картины "Последний день Помпеи", находящейся в Государственном Русском музее в Ленинграде, Пушкин считал "первым днем русской кисти". Проявляя большой интерес ко всем видам искусства, особенно к живописи и скульптуре, Пушкин был поражен историзмом огромного брюлловского полотна, в котором художник отразил падение целой культуры. Этой картине Пушкин посвятил стихи:

 Везувий зев открыл - дым хлынул клубом, пламя

 Широко развилось, как боевое знамя.

 Земля волнуется - с шатнувшихся колонн

 Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,

 Под каменным дождем, под воспаленным прахом,

 Толпами, стар и млад, бежит из града вон.

Пушкин убеждал Брюллова написать картину на тему из жизни Петра Первого и писал жене:

"Он очень мне понравился. Он хандрит, боится русского холода и прочего. У него видел я несколько начатых рисунков и думал о тебе, моя прелесть. Неужто не будет у меня твоего портрета, им писанного? невозможно, чтоб он, увидя тебя, не захотел срисовать тебя... Мне очень хочется привезти Брюллова в Петербург. А он настоящий художник, добрый малый, и готов на все".

Царское Село. Большой пруд у Камероновой галереи. С литографии начала XIX века

"Он хандрит, боится русского холода и прочего"... Брюллов не очень стремился в самодержавный императорский Петербург, предпочитая быть подальше от Николая I и "прочего"...

Охотный ряд в Москве в начале XIX века. С литографии Гуздона

* * *

В свободное время Пушкин бездумно бродил по Москве. Все кругом было знакомо ему на Тверской.

Здесь находился Английский клуб, членом которого он был. На Малой Дмитровке жил его близкий друг, муж Екатерины Раевской, декабрист М. Ф. Орлов, а неподалеку, в Каретном ряду,- знаменитый актер М. С. Щепкин. На Страстном бульваре помещалась университетская книжная лавка, а Пушкин особенно охотно любил посещать книжников. На Тверском бульваре, в танцзале Иогеля, поэт познакомился со своей -будущей женой, Н. Н. Гончаровой, и рядом, в церкви у Никитских ворот они венчались.

А чуть подальше, в небольшом скромном доме на углу Скарятинского переулка, жила вся семья Гончаровых.

В Глинищевском переулке (ныне улица Немировича-Данченко) находилась гостиница "Англия", в которой Пушкин не раз останавливался, когда приезжал в Москву; в этой гостинице он встречался с знаменитым польским поэтом Адамом Мицкевичем, а неподалеку, в салоне 3. Волконской, слушал вдохновенные импровизации своего польского друга.

Гуляя по Тверской, Пушкин оказался на Страстной площади. Здесь, в сохранившемся до наших дней доме, он бывал у Римской-Корсаковой, в гнезде старой грибоедовской Москвы. Увидев на крестах Страстного монастыря стаю галок, он запечатлел их в седьмой главе "Евгения Онегина". И рядом со строками, посвященными Москве, нарисовал на рукописи маковки монастыря. "Галки на крестах", однако, не понравились митрополиту Филарету: он почел это за святотатство и пожаловался Бенкендорфу. Вызвали цензора.

- Галки, сколь мне известно,- оправдывался цензор,- действительно садятся на крестах московских церквей, но виноват здесь всего более московский полицмейстер, допускающий это, а не поэт и не цензор.

Бенкендорф, выслушав цензора, заметил, что дело это не стоит того, чтобы в него вмешивалась столь почтенная особа, как московский митрополит. И, смеясь, добавил евангельское изречение:

- Еже писах, писах...

Автограф 'Евгения Онегина' с рисунком А. С. Пушкина

Внимание Пушкина в его последний приезд в Москву привлекли, в связи с первой постановкой "Ревизора", Гоголь и Щепкин

К творчеству Гоголя Пушкин относился с особым вниманием. Он часто посещал его в Петербурге.

Триумфальные ворота в Москве в XIX веке. С литографии П. Бенуа

- Бывало, снег, дождь и слякоть,- рассказывал Г. П. Данилевский, приводя слова Якима, бывшего камердинера и повара Гоголя,- а они (Пушкин) в своей шинельке бегут сюда, в Мещанскую улицу. В дружеской беседе, читая друг другу свои произведения, они часто засиживались до рассвета.

Если Пушкин не заставал Гоголя дома, он, не стесняясь, рылся в его бумагах, желая знать, что тот написал нового. И всегда твердил ему:

- Пишите, пишите!

Читая повести Гоголя, Пушкин часто хохотал до упаду. А хохотать он умел.

- Какой Пушкин счастливец! - говорил про него художник Брюллов.- Так смеется, что словно кишки видны.

Идею создания "Ревизора", как известно, дал Гоголю Пушкин. Он полагал, что по характеру своего дарования Гоголь лучше справится с этой темой.

Первое представление "Ревизора" состоялось в петербургском Александрийском театре 19 апреля 1836 года. Пушкин находился в то время в Михайловском и не мог быть на спектакле. Роль городничего исполнял "дед русской сцены", знаменитый И. И. Сосницкий, роль Хлестакова - Н. О. Дюр. Перед нами афиша этого спектакля с замечаниями тогдашнего инспектора труппы.

Афиша первого спектакля 'Ревизора' в Петербурге

"Государь император с наследником внезапно соизволил присутствовать и был чрезвычайно доволен, хохотал от всей души. Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворянство, чиновников и купечество. Актеры все, в особенности Сосницкий, играли превосходно. Вызваны автор, Сосницкий и Дюр".

Гоголь, однако, не был доволен. 25 мая 1836 года он писал Пушкину: "...Ревизор сыгран - и на душе у меня так смутно, так странно... Я ожидал, я знал наперед, как пойдет дело, и при всем том чувство грустное и досадно-тягостное облекло меня. Мое же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не мое. Главная роль пропала; так я и думал. Дюр ни на волос не понял, что такое Хлестаков. Хлестаков сделался чем-то... в роде целой шеренги водевильных шалунов, которые пожаловали к нам повертеться с парижских театров...

Николай Васильевич Гоголь. С автолитографии А. Венецианова

С самого начала представления пьесы я уже сидел в театре скучный. О восторге и приеме публики я не заботился. Одного только судьи из всех, бывших в театре, я боялся, и этот судья был я сам. Внутри себя я слышал упреки и ропот против моей же пьесы, которые заглушили все другие...

Репетиция комедии 'Ревизор' в Александринском театре. С акварели П. Каратыгина, 1830-1840 гг.

Но у меня недостает больше сил хлопотать и спорить. Я устал душою и телом. Клянусь, никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними, со всеми! Мне опротивела моя пиеса. Я хотел бы убежать теперь, бог знает куда..."

Александринский театр в Петербурге в XIX веке

Волновало Гоголя и общее отношение к пьесе. Через несколько дней после премьеры "Ревизора" в Петербурге он писал М. С. Щепкину в Москву: "Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня. Бранят и ходят на пьесу... на четвертое представление нельзя достать билетов... уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее".

Разъезд из Александрийского театра в Петербурге. С литографии по рисунку Р. Жуковского

Щепкин между тем с большим волнением ждал "Ревизора" в Москве и писал Сосницкому, что бездействие и мелкие, ничтожные роли совершенно убивают его. При первом слухе о новой комедии Гоголя он оживился, расцвел, сделался веселым, всюду ездил и говорил о новой своей роли в "Ревизоре".

Михаил Семенович Щепкин. С акварели А. Добровольского

Бывший крепостной, выкупленный вместе с семьей за восемь тысяч рублей друзьями, Щепкин уже был свободен и жил в небольшом собственном домике в Каретном ряду. Пушкин был знаком с ним и не раз навещал его. Встречался он с ним и у своего друга П. В. Нащокина, к которому артист почти ежедневно приходил.

Экземпляр 'Ревизора', подаренный Н. В. Гоголем. М. С. Щепкину и перешедший позже к К. С. Станиславскому

Пушкин, естественно, очень интересовался "Ревизором". Он просил сообщить ему, как прошла комедия в Петербурге, и, видя, что постановка "Ревизора" в Москве не ладится, писал жене из Москвы:

"Пошли ты за Гоголем и прочти ему следующее: видел я актера Щепкина, который ради Христа просит его приехать в Москву прочесть "Ревизора". Без него актерам не спеться... С моей стороны, я то же ему советую: не надобно, чтоб "Ревизор" упал в Москве, где Гоголя более любят, нежели в Петербурге".

Гоголь, однако, не приехал в Москву. Удрученный постановкой "Ревизора" в Петербурге, он отправил Щепкину рукопись пьесы с письмом, в котором писал:

"...познакомившись с здешнею театральною дирекцией, я такое получил отвращение к театру, что одна мысль о тех приятностях, которые готовятся для меня еще и на московском театре, в силе удержать поездку в Москву и попытку хлопотать о чем-либо... Мочи нет. Делайте, что хотите, с моей пьесой..."

Премьера "Ревизора" в Москве состоялась 25 мая 1836 года, в Малом театре. Городничего играл Щепкин, Хлестакова - Ленский. На премьере присутствовало преимущественно светское общество, и пьеса принята была сдержанно. О том, как прошел спектакль, Щепкин писал в Петербург, Сосницкому: "...я ожидал гораздо большего приема. Это меня чрезвычайно изумило; но один знакомый забавно объяснил мне эту причину: "Помилуй, говорит, как можно было ее лучше принять, когда половина публики берущей, а половина дающей?"

Автограф 'Записок актера Щепкина'. Первые строки написаны рукою А. С. Пушкина

Первому исполнителю роли городничего в Москве, Щепкину, Гоголь подарил экземпляр "Ревизора" с дружеской надписью: "Моему доброму и бедному Михаилу Семеновичу Щепкину от Гоголя".

Дом П. В. Нащокина в Москве, в Воротниковском переулке, 12

Экземпляр этот перешел от Щепкина к известному артисту и антрепренеру Лентовскому, который в 1896 году передал его К. С. Станиславскому с надписью на прикрепленной к переплету серебряной дощечке: "Передаю достойнейшему. М. Лентовский".

Сегодня экземпляр этот хранится в Государственной библиотеке имени В. И. Ленина в Москве...

А. С. Пушкин. С портрета К. Мазерс

Пушкин за несколько дней до премьеры "Ревизора" в Малом театре вернулся в Петербург. Очень высоко ценя рассказы Щепкина обо всем им пережитом, он накануне отъезда побывал у знаменитого артиста и подарил ему альбом, на первой странице которого написал своей рукой начало автобиографических записок Щепкина:

"17 мая 1836 года, Москва. Записки актера Щепкина.

Я родился в Курской губернии Обояньского уезда, в селе Красном, что на речке Пенке..."

Так было положено начало замечательной книге воспоминаний великого русского артиста.

* * *

В этот свой приезд в Москву Пушкин остановился у П. В. Нащокина, в сохранившемся до нашего времени доме по Воротниковскому переулку, 12. Друзья обрадовались друг другу. Поэту отвели комнату в верхнем этаже, рядом с кабинетом хозяина,- она даже называлась пушкинской.

Павел ВоиновичНащокин

У Нащокиных Пушкин чувствовал себя превосходно.

Нащокинский домик, столовая. Миниатюрная копия квартиры П. В. Нащокина

Нащокинский домик, спальня и уголок гостиной

- Как я рад, что я у вас! Я здесь в своей родной семье! - часто восклицал он, сидя между Нащокиным и его женой на турецком диване, в красном архалуке с зелеными клеточками, поджав под себя ноги.

Нащокин был одним из самых близких друзей Пушкина. Человек "ума необыкновенного и доброты несказанной", он отличался широкой натурой и большими странностями. Жизнь его "состояла из переходов от разливанного моря (с постройкой кукольного дома в несколько десятков тысяч рублей) к полной скудости, доходившей до того, что приходилось топить печи мебелью красного дерева".

Когда бывали деньги, Нащокин устраивал в Английском клубе обеды в честь знаменитого актера Каратыгина и иностранных артистов, а известному скрипачу Вьетану подарил скрипку, с которой тот объехал всю Европу.

Нащокинский кукольный домик - своеобразная барская затея. В нем воспроизведены были в миниатюре комнаты нащокинской квартиры в Гагаринском переулке, 4. Эту свою затею Нащокин осуществлял в течение нескольких лет. Лучшим мастерам Москвы были заказаны миниатюрная мебель, посуда, предметы домашнего обихода. Для гостиной, например, был изготовлен фабрикой Фишера рояль, на котором, по словам Пушкина, "играть можно будет пауку". На этом крошечном рояле, длиной в пятьдесят сантиметров и высотой в восемнадцать, жена Нащокина наигрывала молоточком мелодии.

Затея эта обошлась Нащокину в сорок четыре тысячи рублей ассигнациями. Он хотел завещать этот кукольный домик жене Пушкина, Наталье Николаевне, но в трудную минуту, проигравшись в карты, заложил его за шесть тысяч рублей.

Три комнаты нащокинского кукольного домика сохранились и находятся сейчас во Всесоюзном музее поэта в городе Пушкине. Они дают полное представление о тех комнатах, где жил и бывал Пушкин.

Пушкина Нащокин любил нежно и трогательно. Для него он был "удивительный Александр Сергеевич, утешитель мой, радость моя". Уезжая в Английский клуб, куда Пушкин не любил ездить, Нащокин обычно укладывал своего друга спать, укутывал и крестил. Иногда присылал из клуба варенец и моченые яблоки, до которых Пушкин был большой охотник.

У Нащокиных бывал, между прочим, некий Е. К. Загряцкий, обедневший дворянин. Жена Нащокина хорошо играла на гитаре, а Загряцкий пел:

 Двое саней с подрезами,

 Третьи писаные,

 Подъезжали ко цареву кабаку...

Вера Александровна Нащокина

Пушкину эта песня очень понравилась. Слушая ее, он хохотал, переписал своею рукою и заметил:

"Как это выразительно! Я так себе и представляю картину, как эти сани в морозный вечер, скрипя подрезами по крепкому снегу, подъезжают "ко цареву кабаку"...

Эту песню Пушкин любил тянуть с утра до вечера. Иногда вдруг вспоминал ее и начинал напевать во время беседы...

* * *

Две недели пролетели быстро. Пушкин пишет жене, что в архивах был, но принужден опять зарыться в них месяцев на шесть.

"Что тогда с тобою будет? - спрашивает он и добавляет: - А тебя с собою, как тебе угодно, уж возьму..."

Он пишет жене, что Наблюдатели (сотрудники журнала "Московский наблюдатель") не очень его жалуют, а друзья поэта сообщают из Москвы, что и сам он не очень любит московских литераторов.

Столовая в последней квартире А. С. Пушкина. Фотография

Став в качестве редактора и издателя на путь журналиста, Пушкин понимал, что это, в условиях его времени, труд нелегкий.

"...это все равно что золотарство: очищать русскую литературу...- писал он жене,- и зависеть от полиции. Того и гляди, что... Черт их побери! У меня кровь в желчь превращается".

И 18 мая, за два дня до отъезда из Москвы, Пушкин писал жене:

"...у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист... Что же теперь будет со мною?.. Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать".

Пушкин собирался уже домой, в Петербург. У подъезда стояла запряженная тройка. Сидели за ужином и ждали заказанного Нащокиным для Пушкина кольца. Точно такое кольцо с бирюзой носил Нащокин. Его принесли поздней ночью, перед самым отъездом поэта...

За ужином Пушкин читал Нащокиным "Русалку" и нечаянно пролил на скатерть масло.

- Эдакий неловкий! За что ни возьмешься, все роняешь!

- Ну, я на свою голову. Ничего... - ответил суеверный Пушкин.

Ужин этот оказался для друзей прощальным. Они не могли думать, что больше никогда не увидятся.

Пушкин уехал из Москвы 20 мая 1836 года. 27 мая он писал Нащокиным из Петербурга:

"Я приехал к себе на дачу 23-го в полночь и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда. Она спала. На другой день я ее поздравил и отдал вместо червонца твое ожерелье, от которого она в восхищении..."

Это письмо свое Пушкин закончил словами: "...деньги, деньги! Нужно их до зареза". И в самом конце добавил: "Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить, чего ему хочется. На днях говорит он своей тетке: Азя! дай мне чаю: я просить не буду"...

 

Глава девятая. Экспозиция "Современника"

 О варвар! Кто из нас, владельцев русской лиры,

 Не проклинал твоей губительной секиры?

"Послание цензору"

Пушкин приехал из Москвы и вернулся к работе над "Современником". Журналу в бывшей столовой квартиры-музея посвящена отдельная экспозиция.

На видном месте - отзыв о "Современнике" В. Г. Белинского: "Современник" есть явление важное и любопытное сколько по знаменитости имени его издателя, столько и от надежд, возлагаемых на него одной частию публики, и страха, ощущаемого от него другою частию публики".

Мы знакомимся в экспозиции с теми, кто окружал Пушкина - редактора и издателя "Современника" - и с кем ему приходилось встречаться в то время. Здесь все друзья и товарищи по работе: Гоголь, Жуковский, Александр Тургенев, Вяземский, Языков, Тютчев, Кольцов, Одоевский, Козловский, Султан Газы-Гирей и другие.

Среди их портретов мы видим акварель неизвестного художника, напоминающую по композиции фрагмент известной картины художника Черкецова "Парад на Марсовом поле", на котором изображены Пушкин, Крылов, Жуковский и Гнедич.

Галерея 1812 года

И здесь же - автопортрет Пушкина на приготовленной им для "Современника" рукописи.

* * *

Особо отражены в экспозиции герои 1812 года - М. И. Кутузов, М. Б. Барклай де Толли, Денис Давыдов и кавалерист-девица Н. А. Дурова.

Пушкин очень интересовался вопросами истории, вопросами русской истории в частности, и в особенности эпопеей 1812 года. Он не раз бывал в замечательной Галерее Отечественной войны 1812 года, построенной архитектором К. Росси в Зимнем дворце. В Галерее висят выполненные художником Дау портреты Кутузова, Барклая де Толли и их трехсот тридцати двух боевых сподвижников.

После Октябрьской революции в Галерее, рядом с генералами, поместили портреты четырех солдат роты дворцовых гренадер: Ильи Ямника, барабанщика Василия Авксеньева, унтер-офицера латыша Егора Етторде и капитана из унтер-офицеров Василия Лаврентьева. Их портреты были также написаны художником Дау, но лежали в кладовой: державные хозяева Зимнего дворца не разрешали поместить их в Галерее 1812 года.

Эти гренадеры кутузовской армии, "ростом не менее 182 сантиметров", застыли, опираясь на оружие, в своих огромных медвежьих шапках с золочеными налобниками, в мундирах с широкими золотыми галунами и алыми отворотами.

Их лица суровы и мужественны. Это те самые богатыри 1812 года, которых юный Пушкин и его товарищи провожали в поход, когда они проходили мимо Царскосельского лицея.

Это те самые непобедимые герои Бородина, которые с полуторапудовыми ранцами за плечами и четырнадцатифунтовыми ружьями в руках, в подбитых ветром шинелях, часто голодные, в непрерывных боях, суровой зимой гнали из России, на протяжении тысяч верст, разгромленную наполеоновскую армию и со звонкими русскими песнями вошли в Париж.

Это те замечательные русские люди, без храбрости, упорства и мужества которых самые талантливые полководцы и "начальники народных наших сил" не одержали бы своих блистательных побед над Наполеоном.

В 1949 году, в стопятидесятилетнюю годовщину со дня рождения Пушкина, в Галерее 1812 года установили мемориальную доску с текстом пушкинского стихотворения "Полководец", которое Белинский считал одним из величайших созданий гениального Пушкина.

Мастерская художника Дау, автора портретов в Галерее 1812 года

 У русского царя в чертогах есть палата:

 Она не золотом, не бархатом богата;

 .................................

 Толпою тесною художник поместил

 Сюда начальников народных наших сил,

 Покрытых славою чудесного похода

 И вечной памятью двенадцатого года.

 Нередко медленно меж ими я брожу

 И на знакомые их образы гляжу,

 И, мнится, слышу их воинственные клики,

 Из них уж многих нет; другие, коих лики

 Еще так молоды на ярком полотне,

 Уже состарились и никнут в тишине

 Главою лавровой...

Пушкин написал это стихотворение в 1835 году и поместил в третьей книжке "Современника". Поэту ставили в упрек, что он говорит в нем лишь о Барклае де Толли и не упоминает о Кутузове. Пушкин объяснил на страницах журнала, что он высоко оценивает роль Кутузова в Отечественной войне 1812 года.

"Слава Кутузова,- писал он,- неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник: скала Святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком?"

И Кутузову Пушкин посвятил еще в 1831 году стихотворение:

 Перед гробницею святой

 Стою с поникшею главой...

 ..........................

 В твоем гробу восторг живет!

 Он русский глас нам издает;

 Он нам твердит о той године,

 Когда народной веры глас

 Воззвал к святой твоей седине:

 "Иди, спасай!" Ты встал - и спас...

Пушкин объяснил, что своим стихотворением "Полководец" он хотел лишь воскресить память и о Барклае де Толли.

"Стоическое лицо Барклая,- писал Пушкин,- есть одно из замечательнейших в нашей истории. Не знаю, можно ли вполне оправдать его в отношении военного искусства; но его характер останется вечно достоин удивления и поклонения".

Стихотворение "Полководец" Пушкин закончил строками:

 Там, устарелый вождь, как ратник молодой,

 Свинца веселый свист заслышавший впервой,

 Бросался ты в огонь, ища желанной смерти,-

 Вотще! -

 ........................................

 О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!

 Жрецы минутного, поклонники успеха!

 Как часто мимо вас проходит человек,

 Над кем ругается слепой и буйный век,

 Но чей высокий лик в грядущем поколенье

 Поэта приведет в восторг и в умиленье!

Денис Васильевич Давыдов

Последние строки, в которых поэт обобщает философскую проблему положения гения в условиях современного ему общества, имеют до известной степени автобиографический характер.

* * *

Между портретами Кутузова и Барклая де Толли - портрет Дениса Давыдова, знаменитого организатора и участника партизанского движения в 1812 году. О значении этого движения Давыдов напечатал в "Современнике" статью, в которой писал:

"Огромна наша мать-Россия! Изобилие средств ее дорого уже стоит многим народам, посягавшим на ее честь и существование; но не знают еще они всех слоев лавы, покоящихся на дне ее... Не разрушится ли, не развеется ли, не снесется ли прахом с лица земли все, что ни повстречается, живого и неживого, на широком пути урагана, направленного в тыл неприятельской армии, занятой в то же время борьбой с миллионною нашею армией - первою в мире по своей храбрости, дисциплине и устройству?

Еще Россия не подымалась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь подымется!"

Эти строки, сто с четвертью века назад написанные Денисом Давыдовым, грозно звучат и сегодня. И любопытно, что царская цензура, разрешив их к печати, не пощадила статью в целом.

Пушкин написал по этому поводу своему другу:

"Ты думал, что твоя статья о партизанской войне пройдет сквозь цензуру целой и невредимой. Ты ошибся: она не избежала красных чернил. Право, кажется, военные цензоры марают для того, чтоб доказать, что они читают".

Цензура жестоко теснила Пушкина. Общая, духовная и военная цензура следили за каждой строкой "Современника". Три цензора, и во главе их - четвертый, Николай I, опекали его. Это было невыносимо, но Пушкин помнил им же самим написанные строки: "Не должно малодушно негодовать на то, что вечно им определено выносить первые выстрелы, и все невзгоды, все опасности".

* * *

Останавливает на себе внимание портрет кавалерист-девицы корнета уланского полка Н. А. Дуровой и под ним написанное Пушкиным предисловие к напечатанным в "Современнике" отрывкам ее "Записок":

"В 1808 году молодой мальчик, по имени Александров, вступил рядовым в Конно-польский уланский полк, отличился, получил за храбрость солдатский георгиевский крест и в том же году вышел в офицеры в Мариупольский гусарский полк. Впоследствии перешел он в Литовский уланский и продолжал свою службу столь же ревностно, как и начал.

По-видимому, все это в порядке вещей и довольно обыкновенно; однако ж это самое наделало много шуму, породило много толков и произвело сильное впечатление от одного нечаянно открывшегося обстоятельства: корнет Александров был девица Надежда Дурова.

Кавалерист-девица Надежда Андреевна Дурова. С литографии

Какие причины заставили молодую девушку хорошей дворянской фамилии оставить отеческий дом, отречься от своего пола, принять на себя труды и обязанности, которые пугают и мужчин, и явиться на поле сражений - и каких еще? Наполеоновских! Что побудило ее? Тайные, семейные огорчения? Воспаленное воображение? Врожденная неукротимая склонность? Любовь?.. Вот вопросы, ныне забытые, но которые в то время сильно занимали общество...

С неизъяснимым участием прочли мы признания женщины, столь необыкновенной. С изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером, быстрым, живописным и пламенным. Надежда Андреевна позволила нам украсить страницы "Современника" отрывками из журнала, веденного ею в 1812-1813 годах. С глубочайшей благодарностью спешим воспользоваться ее позволением".

Ей было уже пятьдесят два года, когда в августе 1835 года Пушкин неожиданно получил из Елабуги, Вятской губернии, письмо. Характер и стиль письма говорили о том, что автор его - человек умный, бывалый и решительный.

"Не извиняюсь за простоту адреса, милостивый государь Александр Сергеевич! - начал адресат свое письмо.- Титулы кажутся мне смешными в сравнении с славным именем вашим. Чтоб не занять напрасно ни времени, ни внимания вашего, спешу сказать, что заставило меня писать вам: у меня есть несколько листов моих Записок; я желал бы продать их, и предпочтительно вам.

Купите, Александр Сергеевич! Прекрасное перо ваше может сделать из них что-нибудь весьма занимательное для наших соотечественников, тем более, что происшествие, давшее повод писать их, было некогда предметом любопытства и удивления. Цену назначьте сами: я в этом деле ничего не разумею и считаю за лучшее ввериться вам самим, вашей честности и опытности...

Преданный слуга ваш Александров".

Пушкин сразу же ответил на письмо, получил рукопись и напечатал часть ее в "Современнике".

Летом 1836 года Дурова приехала в Петербург. Пушкин лично посетил ее, а затем заехал за ней и пригласил к себе на дачу обедать. По пути на Каменный остров он показал ей место казни декабристов, у Петропавловской крепости.

Дурова хотела выпустить свои "Записки" отдельным изданием, назвав их: "Своеручные записки русской амазонки, известной под именем Александрова", но Пушкин отсоветовал: " Записки амазонки, - писал он ей,- как-то слишком изысканно, манерно, напоминают немецкие романы. Записки Н. А. Дуровой - просто, искренне и благородно. Будьте смелы - вступайте на поприще литературное столь же отважно, как и на то, которое вас прославило. Полумеры никуда не годятся".

"Записки" вскоре вышли под названием - "Кавалерист-девица. Происшествие в России".

На столике лежит второй том пушкинского "Современника", где напечатаны "Записки Н. А. Дуровой". И сегодня, через полтораста лет, они читаются с большим интересом.

Взволнованно описывает Дурова свою встречу с главнокомандующим Кутузовым.

Приехав в главную квартиру, она обратилась к одному из адъютантов с просьбой:

- Доложите обо мне главнокомандующему, я имею надобность до него.

- Какую? Вы можете объяснить ее через меня, - ответил адъютант Кутузова.

- Не могу, мне надобно, чтоб я говорил с ним сам и без свидетелей, не откажите мне в этом снисхождении.

Адъютант прошел к Кутузову и через минуту пригласил Дурову войти, а сам вышел в переднюю.

С чувством благоговения, рассказывает Дурова, она поклонилась седому герою, маститому старцу, великому полководцу.

- Что тебе надобно, друг мой? - спросил Кутузов.

- Я желал бы иметь счастье быть вашим ординарцем во все продолжение кампании и приехал просить вас об этой милости.

- Какая же причина такой необыкновенной просьбы, а еще более способа, каким предлагаешь ее? - спросил Кутузов.

Дурова рассказала о только что полученном ею незаслуженном оскорблении от ее бывшего командира и сказала:

- Родясь и выросши в лагере, я люблю военную службу со дня моего рождения, я посвятил ей жизнь мою навсегда, я готов пролить кровь свою... Имея такой образ мыслей и peпутацию храброго офицера еще в прусскую кампанию...

- В прусскую кампанию! - прервал ее Кутузов.- Разве вы служили тогда? Который вам год? Я полагал, что вы не старее шестнадцати лет...

- Мне двадцать третий, и в прусскую кампанию я служил в Конно-польском полку.

- Как ваша фамилия?

- Александров.

Кутузов встал и обнял своего необычного посетителя, не подозревая, что перед ним девушка.

- Как я рад,- сказал он,- что имею наконец удовольствие узнать вас лично! Я давно уже слышал о вас. Останьтесь у меня, если вам угодно, мне очень приятно будет доставить вам некоторое отдохновение от тягости трудов военных.