Шейх Баха ад-Дин Накшбанд ал-Бухари в памяти людей

(Биография шейха, записанная со слов и по письменным воспоминаниям его ближайших учеников Ала-ад-Дина Аттара и Мухаммада Парса неким Абдул Мухани Мухаммад Бакыром ибн Мухаммад Али в 804 г. х./1401 г., т. е. через 12 лет после смерти Баха ад-Дина, была издана в Бухаре в 1328 г. х./1901 г. под названием «Макамат»).

 

Шейх Баха ад-Дин родился в месяце мухарраме 718 г. хиджры (1318 г. н. э.) за три года до смерти знаменитого шейха Ходжи Али ар-Ромитани, известного также под именем Азизан («величайший», «укрепляющий»), в селении Каср-и-Гиндуван (в одном фарсанге от города Бухары) и там же погребен в понедельник 3-го раби-ул-эввеля 791 г. хиджры (1389 г. н. э.), прожив на свете семьдесят три лунных года.

Его рождение, по преданию, предвидел один из наиболее известных учеников шейха Азизана — шейх Ходжа Мухаммад-Баба ал-Симаси, который часто бывал в селении Каср-и-Гиндуван и однажды, находясь там незадолго до своей смерти, предсказал, что здесь родится тот, кому суждено стать великим в тарикате (мистическом Пути) и через него селение Каср-и-Гиндуван («индийская крепость») получит название «Каср-и-Арифан» («крепость познавших Божественную Истину»).

Узнав о рождении Баха ад-Дина, шейх ал-Симаси назвал его своим духовным сыном и, умирая, завещал своему халифу (преемнику) Сайиду Амиру Кулалу беречь Баха ад-Дина. Согретый чудодейственной любовью ал-Симаси, Баха ад-Дин уже в раннем детстве творил чудеса, которые ставили в тупик его окружающих. Рос он и воспитывался, по-видимому, под ближайшим руководством своего деда, друга шейха ал-Симаси, потому что в рассказах как самого Баха ад-Дина, так и его современников ему уделяется особенное внимание, между тем как отец упоминается редко. Под влиянием наставлений духовного отца своего, Ходжи ал-Симаси, и деда, большого друга дервишей, у Баха ад-Дина с раннего детства стал слагаться тот мистически наст­роенный характер, который впоследствии привел его на путь высоких подвигов созерцательной жизни.

Женившись на семнадцатом году, Баха ад-Дин недолго пользовался сладостями семейного очага, ибо вскоре по смер­ти своего духовного отца и наставника, шейха ал-Симаси, дед взял его в Самарканд и там водил по всем почти мало-мальски выдающимся дервишам, заставляя внука поучаться у них духовной жизни. А когда оба они вернулись к себе до­мой, дед «покончил с отношением Баха-ад-Дина к его жене», отославши его жену к ее родителям.

В это время рвение на пути тариката у Баха ад-Дина усили­вается под влиянием того, что к нему попадает одна из ре­ликвий знаменитого шейха Азизана, его «кулях», или дервишеская шапка. В то же время место его духовного руково­дителя и ближайшего наставника заступает любимый ученик покойного Ходжи ал-Симаси, Сайид Амир Кулаль, которому ал-Симаси еще при жизни завещал забо­титься о Баха ад-Дине, как уже говорилось выше.

Одновременно с суфийскими подвигами Баха ад-Дин за­нимается и чисто житейским делом: вместе со своим отцом Баха ад-Дин ткал роскошную шелковую цветную ткань «камха» и резал по металлу разные узоры. Отсюда его прозвище «Накшбанд» — «чеканщик».

Однажды Баха ад-Дину приснилось, что один из славней­ших тюрскских шейхов, Хаким-Ата поручает его некоему дервишу. Когда Баха ад-Дин пробудился, дервиш так отчет­ливо запечатлелся в его памяти, словно он живой стоял пе­ред ним. Когда Баха ад-Дин рассказал сон деду, последний истолковал его в том смысле, что Баха ад-Дин получит счас­тье от тюркских шейхов. И Баха ад-Дин решил разыскать дер­виша, что ему через некоторое время и удалось. Дервиша этого, происходившего из среднеазиатских тюрков, звали Халил; он произвел такое сильное впечатление на Баха ад-Дина, что последний оставался при нем некоторое время.

Через шесть лет после этого дервиш сделался государем Среднеазиатского Заречья под именем Султана Халила или Казан-Султана. Баха ад-Дин пользовался его большим рас­положением, изучив, по его словам, придворное обхождение и сделавшись свидетелем многих событий в жизни этого сул­тана; в его служебные обязанности входило также и непо­средственное исполнение смертных приговоров над разны­ми лицами, присуждаемыми султаном к казни. Однажды, выступая в роли палача, Баха ад-Дин посадил присужденно­го к казни человека на колени и, сотворив молитву, хотел от­рубить ему голову, но сколько ни ударял мечом по шее — никакого вреда не мог ему причинить. Заметив, что в то вре­мя, когда он рубит казнимого по шее, тот что-то шепчет, Баха ад-Дин воскликнул: «Заклинаю тебя Богом, во власти ко­торого находятся души всех, скажи мне, что ты хочешь?» — «Ничего я не желаю, — отвечал казнимый, — но у меня есть шейх-наставник, к заступничеству которого я и взываю в на­стоящую минуту».

Из дальнейшего разговора палача и жертвы выяснилось, что могущественным шейхом, останавливающим губительную силу меча, оказался Сайид Амир Кулал — шейх самого Баха ад-Дина, опекавшего его по посмертному поручению шейха Азизана. Под впечатлением этого момента Баха ад-Дин еще более познал всю святость своего наставника и понял великое значение пира-руководителя в жизни каждого его ученика («мюрида»): если пир столь чудесно охраняет по­следнего от удара меча в этой жизни, можно надеяться, что он сохранит его и от адского огня. Следует отметить, что Сайид Амир, как и многие другие суфийские шейхи, владел мирской профессией изготовителя глиняной посуды, что отразилось в его прозвище — «кулал» («горшечник»).

Наряду с обязанностями палача Баха ад-Дин не переста­вал заниматься и суфийскими подвигами. Когда же совер­шился неожиданный трагический конец царствования Сул­тана Халила и когда Баха ад-Дин, по его словам, в одно мгновение увидел все дела и бремена его царствования раз­веянными и рассеянными, как пепел,— его сердце стало хо­лодным и нечувствительным ко всем благам этого мира; для него стало ясно, что о величии и пышности царей нельзя су­дить по их внешним проявлениям, но необходимо твердо помнить, что на земных царях могущественный Царь царей проявляет свое величие во всех смыслах.

Лишившись своего царственного покровителя, он при­шел в Бухару и поселился вблизи города, в селении Рийвартун, уйдя всецело в созерцательную жизнь подвижника, но в то же время не чуждаясь людей и исполняя все положенные намазы вместе с жителями Рийвартуна в сельской мечети, не общаясь с Сайидом Амир Кулалом, жившим в это время в другом месте.

По ночам, находясь в мистическом настроении, Баха ад-Дин бродил по кладбищам, которых так много в окрестнос­тях Бухары, посещая мазары, где любил предаваться богомыслию. Однажды, как он сам потом рассказывал, находясь в состоянии исступления и приближения к Богу, он в одну из таких ночей в одном из мазаров был восхищен и сподо­бился чудесного видения. Ему явились отшедшие в вечность суфийские шейхи, окружавшие престол, на котором восседал в славе и блеске Ходжа Абд ал-Халик ал-Гиджувани. Ал-Гиджувани был одним из четырех любимых учеников знаменитого суфия и ученого Ходжи Абу Якуб Юсуфа ал-Хамадани (440 г. х./1048 г.—535 г. х./1140 г.). Сам ал-Гиджувани родился в селении Гиджуван недалеко от Бухары и там скончался в 575 г. х./1180 г. По легенде, источником света суфийского знания для ал-Гиджувани был не только его учитель ал-Хамадани, но и таинственный пророк и праведник Хизр, он же ал-Хадир, он же Хидр, он же Ходжа Хидр. Этот пророк не назван в Коране по имени и присутствует в суре 18 «Пещера» как «раб из рабов Аллаха». Хизр принадлежит к одному из первых поколений людей и за праведность получил от Аллаха в дар вечную жизнь.

Особые отношения связывали Хизра с суфиями, для которых он был не только помощником, как для всех прочих людей, но и учителем. Своим наставником признавал Хизра знаменитый Ибрахим ибн Адхам ал-Балхи, а другой известный суфий — Мухаммад ибн Али ат-Термези считал этого пророка своим личным другом, и свои сочинения, которые он хотел, чтобы прочитал Хизр, он бросал в Амударью, уверенный, что река принесет их к его другу.

Рассказывают, что имам Абд ал-Джемиль, отец ал-Гиджувани, был собеседником Хизра, и этот пророк предрекал ему рождение сына. Когда ал-Гиджувани появился на свет. Хизр сделал его своим духовным сыном и научил его впоследствии тайному зихру (поминанию Аллаха).

Во время упомянутого мистического свидания на одном из старых бухарских кладбищ ал-Гиджувани открыл Баха ад-Дину «начало, середину и конец суфийского подвижничества». После этого окружавшие ал-Гиджувани шейхи, чтобы подтвердить действительность происходящего, предсказали Баха ад-Дину, что с ним случится завтра, и приказали ему немедленно идти в Несеф (Карши) к Сайиду Амир Кулалу. Это была уже вторая (после неудавшейся казни) полученная им весть о необходимости его встречи с наставником (пиром), определенным ему Судьбой, и Баха ад-Дин в тот же день отправился в Несеф.

Сайид Амир Кулал встретил Баха ад-Дина с искренним вниманием и лаской. Он понял, что перед ним суфий, познавший истину Пути без помощи учителей, и научил его тайному зикру — знанию, исходящему от Хизра и открывающему возможности соединения с Божеством не путем видимого экзальтирования себя вроде громогласного и многочисленного произне­сения стихов из Корана в связи с ритмическими телодвижениями, а посредством самоуглубления в себя и безмолвного размышления о присутствии Бога в себе.

С тех пор Баха ад-Дин стал делать зикр тайно или молча, отсюда его последователи получили в Средней Азии назва­ние «хуфия», т. е, погружающиеся в экстаз путем тайного, молча произносимого призывания Бога.

В круг интересов Баха ад-Дина входят это время не только суфийские устремления шейха Кулала, но и элементы учения знаменитых суфийских авторитетов — Абу Йазида ал-Бистами и, конечно, Абу-л-Мугис ал-Хусайн ибн Мансура ал-Халладжа, мученика веры. «В моменты исканий на Пути дважды объявлялись во мне свойства Мансура Халладжа»,— говорил Баха ад-Дин. В его видениях дважды возникала виселица, и он вспоминал слова шейха Азизана, что если бы во времена Халладжа был на земле кто-нибудь из духовных чад шейха ал-Гиджувани, то казнь великого суфия не состоялась бы, и Халладжа миновала бы мучительная смерть.

Особый интерес проявлял Баха ад-Дин и к учениям тюркских суфийских шейхов, принадлежавших к суфийскому братству «Ясавиа», основателем которого был поэт и мыслитель Ахмад ибн Ибрахим ибн Али ал-Яси. На время Баха ад-Дина пришлись четвертое и пятое поколения шейхов этого братства. Внимание к ним Баха ад-Дина основывалось на его общении с султаном Халилом, принадлежавшим к братству Ясавиа.

Рассказ о встрече Баха ад-Дина с тюркским шейхом Кашимом выглядит следующим образом: когда Баха ад-Дин приблизился, шейх был занят арбузом. Увидев своего гостя, шейх стал бросать корки в его сторону, а Баха ад-Дин подбирал их и с благоговением перед шейхом доедал. В это время пришел слуга и объявил, что у него пропало три верблюда и четыре лошади. Шейх обратился к Баха ад-Дину и предложил ему поймать скот. К Баха ад-Дину сразу же кинулись четыре ученика (мюрида) со словами: «Должно быть это преступление!» Но Баха ад-Дин не бросился на поиски, а опустился на колени и погрузился в созерцание. После вечерней молитвы вышел слуга и сказал, что верблюды и лошади сами вернулись. После этого Баха ад-Дин пробыл у шейха неотлучно около трех месяцев. Наконец шейх Кашим сказал ему: «У меня девять духовных чад, десятый ты, и превыше всех!»

Потом Баха ад-Дин говаривал: «За кем не признаны свойства тюркских шейхов, тот приходит в отчаяние и беспокойство от Пути их». А шейх Кашим после этого несколько раз бывал в Бухаре и Баха ад-Дин всегда встречал его с почтением, а тот говорил: «Тех свойств и устремлений к действиям, которые я вижу в тебе, ни в ком другом из моих учеников я не наблюдал».

Примерно в это же время Баха ад-Дина увидел десятилетний Тимур. Молодой суфий произвел на будущего завоевателя мира большое впечатление, и он навсегда сохранил почтительность и уважение к мудрецу, а после его ухода из жизни — память о нем.

Проживая потом то в Бухаре, то в родной деревне, Баха ад-Дин не переставал усердно заниматься подвижничеством, стремясь приблизиться к Богу. Причем немало он и путешествовал, посещая то священные города Аравии, то большинство знаменитых тогда городов Ирана и Средней Азии, например: Нишапур, Серахс, Герат, Карши и проч.; везде он встречал большое к себе внимание благодаря своим высо­ким качествам совершенного суфия, везде он старался еще бо­лее совершенствоваться в стадиях духовной жизни, беседуя с местными шейхами-суфиями. Молва о нем шла далеко, и люди разных общественных положений стремились по­слушать его беседы и стать его учениками. Ответы нашего шейха, дававшиеся на обращаемые к нему вопросы, отлича­лись большою глубиною мысли и тонким пониманием вы­соких идеалов подвижничества и отречения от этого мира.

Будучи в Серахсе, Баха ад-Дин посетил, по приглашению наместника, Герат. Приглашенный к столу наместника, за ко­торым собрался весь цвет ученых людей и сановников Герата, Баха ад-Дин не стал ничего есть. Когда его спросили, что это значит, он отвечал, что, собственно, ему не место за этим пышным столом: он — приверженец простонародья и дер­виш. Что же подумает о нем народ, когда узнает, что кушает Баха ад-Дин? После обеда наместник Герата спросил Баха ад-Дина, есть ли в исповедуемом им учении явный зикр, пе­ние и отшельничество?

— Нет,— отвечал наш шейх,— у нас этого нет, что же касается, в частности, нашего отшельничества, оно у нас проходит в повседневном общении с людьми, т. е. наружно мы пребываем среди толпы, а сердцем должны быть всегда с Предвечною Истиною.

В другом случае он выразился так о целях своего служе­ния Богу:

— Наш путь к Нему — взаимное общение (но не отшельни­чество), в отшельничестве же — слава, а в славе — погибель.

Добрые же дела обнаруживаются только в собрании лю­дей, общество же людей заключается во взаимном содруже­стве, основанном на условии не делать друг другу того, что воспрещено. И если общество людей из тех, что идут к Богу нашим путем, имеет подобное единение,— в том его благо­получие и счастье, и можно надеяться, что достигшая высо­кого совершенства истинная вера будет постоянно находить­ся в среде такой общины.

Спасая свою душу в миру, Баха ад-Дин свято соблюдал заветы нестяжательности и полного «опрощения»: у него не было ни дома, ни земельной собственности. Если случалось ему жить где-либо, он нанимал помещение, как всякий пришелец. Зимою постелью служили ему сухие листья, а ле­том — старая циновка; из посуды у него был лишь разбитый глиняный кувшин. Не было у него ни слуг, ни невольников или невольниц. И когда об этом однажды спросили Баха ад-Дина, он отвечал: «Рабство недостойно старчества».

Путешествуя в Аравию с целью паломничества, Баха ад-Дин проходил через Хорасан и научил там одного из именитых лю­ден зикру. На обратном пути ему сказали, что этот человек ма­ло занимается преподанным ему зикром. Шейх ответил, что бе­ды в том нет, и спросил нового своего мюрида, видел ли он его, Баха ад-Дина, когда-либо во сне? Тот ответил утвердительно.

— Довольно и этого,— сказал наш шейх,— ибо доста­точно кому-либо иметь хотя бы самую ничтожную связь с суфиями, чтобы надеяться на то, что в конце концов он воссоединится с ними.

— Блаженный шейх Азизан,— сказал однажды Баха ад-Дин,— говорил, что земля в глазах суфиев подобна скатер­ти, а мы говорим, что она не больше, как поверхность ногтя, и ничто на ней не скрыто от глаз суфиев.

Однажды от Баха ад-Дина требовали какого-нибудь чуда.

— Мои чудеса — на глазах у всех: обремененный столь­кими грехами, я тем не менее могу еще ходить по земле,— ответил шейх.

Несмотря на подобную скромность шейха, его современ­ники свидетельствуют о многих чудесах, дара творить кото­рые он удостоился еще при жизни. Так, например, со слов одного дервиша передается, что однажды город Карши ис­пытывал страшную засуху: все посевы и травы стали выго­рать, людям и животным угрожал голод. Каршинцы, памятуя частые посещения своего города Баха ад-Дином, послали за ним в Бухару одного дервиша, чтобы шейх помог им из­бавиться от грозящего бедствия. Как только дервиш предстал перед Баха ад-Дином, тот спросил его:

— Каршинцы послали тебя ко мне из-за безводья. Хоро­шо, я пошлю вам отсюда воды. Подожди немного!

Прошло несколько времени, собрались тучи и полил дождь, усиливавшийся с каждым часом. На другой день дер­виш получил разрешение вернуться в Карши, а дождь бес­прерывно лил трое суток, пока дервиш не дошел до Карши; бдагодаря этому вся область Карши была обильно полита.

К традиционным чудесам, творимым Баха ад-Дином как великим суфийским учителем, относится и его непрерывная и неразрывная связь с учениками. Тайная безотчетная сила, которой он владел, позволяла ему мгновенно сообщить свою мысль ученику, находящемуся за сотни верст от него, и, получив такой мессидж, ученик ощущает внутреннее беспокойство и необходимость скорого личного общения с учителем.

По воспоминаниям Великого имама Мауляны Ходженди, когда он был вызван великим везиром на дискуссию о мутазилитах, он после этой дискуссии, выйдя из дворца, вдруг ощутил тайную силу, влекующую его к Баха ад-Дину, и он немедленно отправился в путь, а на четвертый день своего путешествия Мауляна Ходженди встретил гонца от шейха, сказавшего ему, что мысль учителя направлена к нему и он ожидает его. (Этот случай датирован в биографической рукописи месяцем рамазаном 795 г. х., т. е. через четыре года после кончины Баха ад-Дина, и неясно, имеет ли тут место ошибка мемуариста или речь идет о мистическом посмертном свидании учителя и ученика.)

Баха ад-Дин постоянно слышит голос Природы, славословящей Создателя. Это биение жизни явственно слышат и его ученики. Рассказывают, что однажды некий дервиш принес шейху яблоко, но Баха ад-Дин сказал: «Не будем некоторое время есть это яблоко, так как сейчас оно произносит хвалу Аллаху!» — и все те, кто был в это время рядом с шейхом, ясно услыхали голос этого плода.

Как и многие суфийские шейхи, Баха ад-Дин владел билокацией: находясь телесно в одном месте, он мог мысленно присутствовать в другом и затем совмещать свой  мысленный и телесный образы. В связи с этим его биографы вспоминают такой случай: «Ходжа Хазрет (одно из почетных прозвищ Баха ад-Дина: «Хазрет» — в данном случае — «господин», «высокочтимый», «святой». Таким же по смыслу было и другое прозвище шейха: «Ходжа Бузург», которое можно перевести «Великий Ходжа». Кроме того, шейха именовали «Шах-и-накшбанд», а иногда просто «ал-Шах») был однажды в одной из деревушек под Бухарой, где беседовал с дервишами. Вдруг Ходжа поднялся и сказал: «Мауляна Ариф находится сейчас в моем кишлаке (Касл-и-арифан) и беседует с Баха ад-Дином, который требует нас к себе». Все отправились в Касл-и-арифан и действительно застали там Мауляну Арифа, беседовавшего с двойником шейха, образ которого сразу же обрел единство.

Чувствуя приближение к конечному пределу, Баха ад-Дин говорил:

— Когда наступит смертный час, я научу дервишей, как умирать. Я всегда ждал смерти, когда она придет.

Опасно заболев и предчувствуя свой конец, Баха ад-Дин отправился в один из бухарских караван-сараев и занял там комнату, в которой и слег. Его многочисленные ученики поч­ти безотлучно находились при нем, и каждому он говорил ка­кое-нибудь слово утешения или ободрения. Во время кончи­ны он протянул руки для молитвы и долгое время оставался в таком положении, пока не испустил дух. Это произошло 3-го раби-ул-эввеля 791 г. хиджры.