Три кита и Алая рыба для нежной девушки

 

Перспектива встретить Новый год в чужом городе, в неуютном номере холодной гостиницы приводила Зою в отчаяние. Она уже три дня торчала здесь, и во всем была виновата нелетная погода, она чувствовала себя моряком, которому никуда не деться с подводной лодки. В первый день она просто отсыпалась в гостиничном номере, погрузившись в мечты и сны с участием Павлика, на второй стала плакать, а на третий, который пришелся – вот в чем беда‑то – на 31 декабря, принялась сходить с ума от отчаяния.

Более всего ей сейчас хотелось оказаться с Павликом, чтобы провести с ним новогоднюю ночь. Чтобы только он, она, и никого больше! Зоя почему‑то подумала, что если все‑таки чудесным образом устроится так, что они встретят Новый год вместе, то в будущем году у них все будет хорошо, любовь и счастье.

Утром она спросила второго пилота Костю, есть ли надежда, что вылет разрешат. Костя ответил, что надежда весьма призрачная, разве что произойдет чудо, и тут же предложил ей свою помощь.

– Раз уж так сложилось, что Новый год у нас вдали от дома, мы могли бы устроить праздник друг для друга. – Он выразительно подмигнул…

Зоя вздохнула.

– Все с вами, Костя, понятно! А у вас, между прочим, жена и двое детей!

– А при чем здесь двое детей, когда Новый год? – искренне удивился и даже обиделся Костя. – Завтра уже все будет по‑другому.

Смысла этой таинственной фразы Зоя не поняла, да и вникать не стала, просто обдала Костю вежливым ледяным молчанием: мол, Новый год я с вами встречать не стану в любом случае. Уж лучше изойду на слезы и сопли, а потом выпрыгну из окна под бой курантов…

Однако же Костя прав: завтра все будет по‑другому. Чудо и любовь Павлика возможны лишь сегодня, в волшебную новогоднюю ночь. Вот если она сегодня сумеет оказаться в Петербурге, увидеть любимого, значит, они всегда будут вместе.

Отчего Зоя это вбила в голову – непонятно, но повторяла как заклинание, и сама в эту магию свято уверовала.

Что же делать? Увы, она не может переместиться к любимому на ковре‑самолете, их разделяют сотни тысяч километров и много‑много снега, из‑за которого закрыт аэропорт в этом маленьком городке, который, кажется, окончательно замело. И в другую жизнь уже не вырваться.

Днем она села в своем номере у окна и стала смотреть на падающий снег. На самом деле это со стороны так казалось, что Зоя просто смотрит на снег, а она проводила очень серьезную внутреннюю работу – повторяла заклинание, обращаясь к богу? Ангелу‑хранителю? Мастеру снега? Небесному диспетчеру? В общем, не суть – к неким высшим силам, чтобы они разрешили полет. Она вообще верит в то, что силой энергии, если просчитать и направить заряд, можно о‑го‑го‑го что сотворить.

И вот…

Стук в дверь, входит немного растерянный Костя.

– Зоя, аэродром открыли! Летим!

Она подбежала к нему вне себя от радости и расцеловала его, так что Костя озадачился и сказал: «Гм».

– Не «гм», – рассмеялась Зоя, – а вуду сработало! Значит, я увижу Павлика, и мы встретим Новый год вместе, и…

Через всю страну на высоте девять тысяч метров над землей она летела к любимому, как Маргарита. Правда, не на ведьминской палке, а на «Яке», но это уже детали.

В аэропорту было настоящее столпотворение. «Ну вот откуда взялись эти толпы, скажите на милость? Сидели бы уже дома под елками, к Новому году готовились», – с отчаянием подумала Зоя, обнаружив в очереди на маршрутку нереальное количество людей. А до Нового года всего час. Как же ей успеть к Павлику?

Зоя заметалась, снова повторяя заклинание, что непременно надо и очень важно успеть. Она побежала ловить такси. Легко сказать – «ловить такси»! За час до Нового года это все равно что поймать птицу удачи за хвост.

Очередь двигалась еле‑еле. Зоя уже едва не плакала.

И наконец, вот ее «карета в счастье» – она рванула к желтой в шашечку машине, но не тут‑то было! Вперед уже втиснулся солидный господин с кейсом. Неужели он стоял впереди? Да, похоже, что так.

И Зоя, сжавшись, отступила.

Но вуду работало! В господине неожиданно проснулось что‑то человеческое, и он поинтересовался, куда ей, собственно, надо.

– В центр! – крикнула Зоя.

– Повезло! – усмехнулся он. – Поехали!

И вот она уже ехала в машине, а перед глазами мелькали огни города, украшенного к празднику, улицы, перекрестки, елки на площадях…

От всего этого кружилась голова и бешено стучало сердце, совсем как тогда, весной, когда она приехала сюда в первый раз.

 

* * *

 

Город обрушился на нее, как лавина… Он оказался таким сумасшедшим, ярким и невозможным, что Зоя растерялась.

Ничего удивительного – своеобразие большого города она вообще открыла для себя впервые.

Все девятнадцать лет своей жизни она прожила в небольшом городке, где не было так невозможно и ярко, где можно было прожить жизнь, не поняв, как много прошло мимо и упущено навсегда.

Приехав в Петербург, она почувствовала, что настоящее начинается только сейчас. От осознания новых возможностей в буквальном смысле кружилась голова.

Плюс ко всему ей досталась столь необычная родственница, как Барбара. Зоя, конечно, попыталась психологически настроить себя на встречу со знаменитой Барбарой Лесневской, но тем не менее, увидев ее, оробела. Та оказалась слишком стильной, избалованной, высокомерной (до Зои, ей кажется, вообще не было никого дела).

В роскошной квартире Барбары на фоне хозяйки Зоя почувствовала себя классической бедной родственницей из провинции, свинаркой‑пастушкой‑замарашкой и так далее.

Поначалу ей от стеснения хотелось забиться в какую‑нибудь щель, ну или хотя бы поскорее свалить из этой квартиры, но вскоре общение между барышнями стало налаживаться. Чтобы хоть чем‑то быть полезной Барбаре, Зоя предложила взять на себя хлопоты по домашнему хозяйству. Она сразу сообразила, что в бытовых вопросах Барбара абсолютно беспомощна, даже обед себе не приготовит, а скорее всего, вообще забудет про еду, потому что увлечена своими придуманными литературными мирами.

О ней надо заботиться – поняла Зоя. Стеснение и естественное недоверие, возникшие по отношению к Барбаре, у Зои довольно быстро сменились восхищением и симпатией.

С Барбарой было интересно. Не сказать, что та уделяла юной родственнице много времени, но те часы, что они проводили вместе, были для Зои настоящей радостью.

Она обожала гулять с Барбарой, слушать ее рассказы о городе, воспоминания из детства. В такие минуты Зоя чувствовала себя юной кошкой, которой все любопытно.

В кафе и дорогих магазинах, куда они заходили, все были с ними любезны и старались угодить. День складывался удачно, получался наполненным, щедрым на события и впечатления.

Но так происходило, лишь когда она была с Барбарой, потому что ее саму город принял не сразу. Может быть, даже до сих пор не принял. Например, часто бывало так, что, гуляя по городу, она чувствовала себя неприкаянной и ненужной. Она словно разглядывала картинки чужой жизни: фасады прекрасных дворцов, гранит набережных, красивые витрины магазинов, подворотни, дворы‑колодцы – и проходила мимо… Как будто все это было не для нее. В такие дни она возвращалась домой усталая и опустошенная. Казалось, что все эти львы и сфинксы злобно ощерились, замыслив против нее что‑то недоброе. Зоя чувствовала, что ей никогда не стать своей для этого города. Она здесь чужая, ее никто не любит, и она в сотый раз давала себе обещание завтра же взять билет и уехать. Тем не менее всякий раз ее что‑то останавливало. Может быть, надежда на то, что однажды ей удастся доказать этому городу, что она своя – как Барбара.

Для Барбары город был огромной коммунальной квартирой, и Петербург любил ее – Зоя это сразу почувствовала. Дело было не в том, что Барбара красива и удачлива, нет. То есть красота и удачливость, вполне возможно, являлись как раз следствием любви города к этой женщине, но не причиной. И когда они с Барбарой гуляли, Зоя чувствовала, что ловит на себе отблески любви Петербурга к Басе – настоящей петербурженке с примесью невской воды в крови. В Басе, несмотря на холерический темперамент, порой проблескивало нечто русалочье, как луна на дне реки. Она часто была задумчива и молчалива, и Зоя в такие минуты понимала, что писательница пребывает в своих придуманных мирах. Возвращаясь в реальность, Барбара придумывала для них какие‑то удивительные развлечения. Она могла пригласить Зою покататься по городу на машине глубокой ночью – посмотреть развод мостов или посидеть на крыше их дома. Зоя очень полюбила посиделки на крыше, с которой открывался удивительный вид на город, и даже был виден парящий в небе Александрийский Ангел.

Если у Барбары выдавалось свободное время и было тепло, они брали бутылку вина и шли на крышу. Однажды летом они просидели на крыше всю ночь. Зоя долго рассказывала Барбаре о своей любви к Павлику, плакала, жаловалась. Бася пила вино и слушала. Они и не заметили, как наступило утро. Когда рассвело, Зоя спустилась домой и вернулась на крышу с термосом кофе и булочками. Они пили кофе прямо на крыше, глядя на просыпающийся город.

Их отношения уже тогда подверглись серьезным испытаниям, потому что в Зоиной жизни случился Павлик, но в то утро Зоя подумала, что за эту ночь она готова простить Басе все, что угодно…

В общем, после приезда Зои в Петербург ее мир обрел точку опоры на трех китах: город, Барбара, Павлик. И непонятно, в какой последовательности о них рассказывать. В хронологической или в зависимости от степени важности. И как ее определить – эту степень важности.

 

* * *

 

В ту весну Зоя открывала для себя город и новую жизнь и пока не знала, зачем она здесь. Она вообще очень мало знала о себе. Ей казалось, что она долгое время спала или готовилась к чему‑то важному, и вот скоро случится нечто такое, отчего ее жизнь изменится.

И появился Павлик.

Барбара как‑то сказала, что начинает работу над романом и не сможет уделять Зое много внимания: «Не сердись, когда я работаю, даже поесть забываю. Ты же знаешь! Сейчас на два месяца выпаду из жизни – буду ходить по квартире, как сомнамбула, никого не замечая, и ты меня не дергай – научись понимать! А чтобы тебе не было скучно и одиноко, я нашла для тебя компаньона. Очень славный мальчик. Павлик. Да вот он в дверь звонит!»

Дверь открылась, и вошел он. Воплощение всех ее девичьих грез. И жизнь действительно переменилась.

В Павлике был какой‑то надлом – Зоя это сразу почувствовала. Какой‑то он был неприкаянный, наполненный до краев опасными мыслями. Как однажды сказала Барбара, «типичный Раскольников, с таким, как он, однажды старушек не досчитаешься».

Красивый, манерный, молчаливый, может часами угрюмо молчать. «Страдает!» – поняла Зоя и пропала, потому что в девятнадцать лет настоящая девушка и должна, встретив красивого страдающего демона, влюбиться и пропасть.

Поначалу между ними вроде бы ничего не происходило – гуляли, разговаривали, ходили на концерты. Он познакомил ее с дедом и другом Мишей, и она даже не подозревала о его романе с Басей. Павлик первое время ничего не рассказывал об этом, а когда Зоя узнала правду, уже было поздно. Хотя, наверное, если бы она знала все с самого начала, это ничего бы не изменило, потому Зоя была уверена: она приехала сюда затем, чтобы спасти Павлика своей нежностью и любовью. Спасти от самого себя.

За красивой внешностью, иронией как частью жизненной эстетики, саркастической всезнающей улыбкой: «плавали – знаем», жизненной философией в стиле «я так давно живу, что перестал различать разницу между добром и злом» Зоя разглядела растерянного мальчика. Она почувствовала, что все это – лишь стена, заслон искренности и чувствам, что на самом деле Павлику страшно, одиноко, непонятно. Этот мальчик поверил в любовь, полюбил, а когда его дар отвергли – обиделся на весь мир и ушел в скорлупу своей обиды. Ей надо разбить скорлупу, помочь ему увидеть себя, пробиться на волю, где больно и страшно, но где можно жить и чувствовать. Вот только Павел почему‑то не позволял ей его спасти, и все Зоины попытки искренности пресекал жестко и сразу.

Она не смогла долго скрывать свои чувства и в летний вечер, с сиренью и нереально прекрасным закатом, переходящим в романтическую белую ночь, призналась ему в своих чувствах.

Пасторальный закат омрачили невесть откуда взявшиеся тучи: «Я люблю другую женщину. Ты что, не знала?»

Тучи сгустились, сверкнули молнии. Но дальше было еще хуже. Выяснились две вещи, сильно затруднившие Зоину миссию по спасению страдающей души. Во‑первых, Павел любил слишком сильно. Вот просто до помешательства. Во‑вторых, выяснилось, что ее соперница – Барбара. И значит, по всем законам жанра Зоя должна была Басю возненавидеть.

Она честно попыталась увидеть в Барбаре соперницу – удержаться от такого соблазна, сами понимаете, сложно, тем более что Барбара была не просто соперницей, а более красивой, опытной, удачливой, наконец, желанной!

«Бездушная эгоистка, повернутая исключительно на собственных переживаниях и проблемах!» – повторяла Зоя, как мантру.

Иногда в ее мыслях даже проскальзывало: «Старая шлюха, стерва – охмурила Павлика, совратила его, а потом бросила!» К чему отрицать такие мысли и эмоции, вполне способные взорвать изнутри, присутствовали.

Зоя все‑таки не ангел, а живой человек, к тому же женщина, а значит, ей присуща ревность.

Однажды она даже не сдержалась.

В тот день у них с Павликом произошло очередное выяснение отношений, и выяснилось все совсем не в Зоину, а в Басину пользу. Павлик сказал, что, как он ни старается забыть Барбару, ничего не получается. Любовь!

В результате домой Зоя пришла совсем в расстроенных чувствах. Чтобы как‑то успокоиться, взялась за уборку, стала вытирать пыль и начала с кабинета Барбары, где на полке стояла какая‑то жутко дорогая огромная алая рыба. Но главное, Зоя знала, что рыба эта для Барбары не просто дорогой сувенир, а прямо‑таки предмет культа, потому что подарена ей любовником Эдуардом, да еще во время какого‑то значимого путешествия, – то ли в Венецию, то ли еще куда‑то.

В общем, Зоя по полке тряпочкой раз‑два, раз‑два… Потом непонятно что на нее нашло – три – и она скинула рыбу с полочки. Предмет культа рассыпался на алые осколки. И ведь Зоя, страшно признаться, глядя на них, почувствовала какое‑то удовлетворение…

А тут и Барбара пришла. Увидела осколки и разревелась. Но странное дело – когда Зоя наблюдала за тем, как Барбара безутешно плачет над своей рыбой, будто над разбитой жизнью, уже никакого удовлетворения или тем паче радости не чувствовала. Только жалость и стыд…

Зоя даже сделала неуклюжую попытку утешить Барбару:

– Да ладно тебе, Бася. Что так убиваешься. Ну рыба и рыба!

– Отстань, бестолочь безрукая! – ответила Барбара. – Тебе не понять!

Когда успокоилась, предложила Зое пойти на крышу:

– Вечер хороший. У меня есть бутылка отличного красного вина. Заодно рыбу помянем.

Они сидели на крыше – вечер и впрямь был чудесный – и молчали.

Зоя долго смотрела на закат через рубиновые огни в бокале, а потом призналась:

– Сегодня Павлик сказал, что никогда не сможет меня полюбить. – А через паузу в три вздоха, вдруг добавила: – Я твою рыбу специально разбила.

Бася дернулась, как от удара, и вспыхнула:

– Я тебя сейчас скину с крыши, на фиг!

Но сказала как‑то так… Беззлобно. Растерянно даже, может быть.

– Слушай, а зачем ты это сделала?

Зоя совершенно искренне ответила, что сама не знает. А правда, зачем? Ну что ей эта рыба, мешала, что ли? Да бог с ней, с рыбой! Неужели дело в другом – Барбара ей мешает самим фактом своего существования?

И Зоя так расстроилась, так расстроилась… Что прямо стало хуже, чем было до рыбы.

– В следующий раз, если захочешь разбить что‑то из того, что мне дорого, лучше пойди и отрави меня, – совершенно серьезно сказала Бася. – Тем более что я тебе доверяю. Можно сказать, ем из твоих рук. В смысле, тобой приготовленное. Так что сожру, и все нормально будет!

Зоя заплакала. Бася обняла ее и засмеялась.

– Ладно, проехали, не реви! Смотри, над Ангелом какая закатная дымка… Алая, как моя рыба. Давай, что ли, выпьем?!

Барбара – яркая, невозможная, еще и талантливая, еще и богатая! Ну и как тут удержаться от ненависти?

Бедная Зоя – серьезное испытание!

Но странное дело – после истории с рыбой Зое стало легче. Она будто разбила тогда не рыбу, а свою ревность и ненависть.

Что ты будешь делать – плохое к Зое не липло! Она не могла испытывать ни зависть, ни злобу по отношению к Барбаре. Напротив, чувствовала к ней искреннюю благодарность и, как ни странно, жалость.

Просто однажды Зоя поняла, что блестящий любовник Эд Басю не любит.

Для Зои это было очевидно, как и то, что Барбара этого не понимает и со всей своей красотой‑статусом‑талантом в отношениях с любовником играет роль жертвы и, будучи любящей, но не любимой женщиной, испытывает страдания и боль, как и Зоя…

И тогда она Барбару пожалела. Хотя, наверное, если кому‑то сказать, что Зоя испытывает к Басе жалость, – ей рассмеются в лицо. Люди придают слишком большое значение внешнему блеску. Бася весьма удачно вошла в образ красивой успешной женщины, но при этом оставалась живым, уязвимым человеком, искренним и с большим количеством проблем. Но об этом, кроме Зои, вряд ли кто догадывался.

А еще Зоя прочла книжку писательницы Лесневской. Не сказать, что ей уж очень понравилось, но Зоя не могла не признать, что в ней было что‑то настоящее. Искреннее. Конечно, там были и балаганчик, и клюквенный сок, и водевильные мужчины и женщины, но и желание сказать что‑то еще. И за смехом там угадывались слезы. Зоя это угадала, почувствовала и в Басю поверила.

Да, она ее жалела, потому что знала – успех и слава не падают с потолка, не даются просто так. За свой успех Барбара платит каторжной, монотонной работой. Зоя часто наблюдала за тем, как та часами сидит, уставившись в одну точку, и понимала, что ей трудно, страшно, потому что не пишется.

В такие дни Зоя старалась быть тихой и полезной – приготовить что‑нибудь вкусное, навести в доме чистоту и уют, чтобы Басю ничто не отвлекало от работы. Делала она это не потому, что жила в Басиной квартире и чувствовала себя обязанной, а потому, что искренне хотела помочь, быть нужной. Все дело в том, что она Басю полюбила и захотела стать для нее подругой, сестрой – равной, потому что ей никогда и ни с кем не было так хорошо, как в то летнее утро, когда над городом плыл Ангел.

Больше всего на свете Зоя хотела, чтобы Павлик и Барбара были счастливы, потому что искренне любила обоих. Ради них она даже была готова пожертвовать своим счастьем, и, возможно, будь у Барбары с Павликом хоть какой‑то шанс на общее счастье, Зоя нашла бы в себе силы устраниться, уйти в тень, уехать, но…

Было ясно как день – Бася никогда не полюбит Павлика, и он обречен на страдания. Стало быть, миссия Зои – в его спасении, даже ценой собственных страданий. И дело не в том, что ей намеренно нравится мучить себя, доставлять себе боль – она вовсе не мазохистка какая‑нибудь. Просто так получилось. Любовь полетела стрелой, и прямиком в Зоино сердце. Ее согласия никто не спрашивал.

Она, если подумать, рассчитать и прицелиться, сочинила бы для себя какой‑нибудь более удобный вариант – вон хотя бы в Мишу влюбилась.

Кстати, о Мише. Полгода назад Павлик познакомил Зою со своим другом.

Очень симпатичный, тонкий и интересный – много читает, занимается йогой, исповедует вегетарианство. У него свой вегетарианский ресторанчик, в котором Зоя теперь любит бывать. Часто по вечерам они с Мишей садятся за столик и разговаривают обо всем на свете, и вместе им хорошо. С Мишей Зое гораздо легче, комфортнее, удобнее, чем с Павликом – насмешливым и колючим.

А недавно у них случился особенный вечер. Зоя вернулась из рейса и, обнаружив, что Павлика нет дома, позвонила Мише. Он обрадовался и попросил ее зайти в ресторан.

На столе стояли цветы. Миша смотрел на нее как‑то по‑особенному. И когда он коснулся ее руки, Зоя, поняв все, испугалась:

– Зачем нам эти проблемы, Миша? Ведь все было так хорошо, давай не будем ничего портить, ты знаешь про Павлика.

Миша помрачнел:

– А ты знаешь, что он любит другую?

– Знаю.

– И все‑таки надеешься?

Зоя грустно улыбнулась.

Тогда Миша спросил, зачем она сознательно выбирает несчастье? Странный выбор.

Зоя серьезно ответила, что она ничего не выбирает, просто так получилось, и она сама не знает почему. Это как смена времен года. Или генетический набор, данный человеку от рождения… Словом, то, что не можешь изменить.

– Тогда страдай… Будет плохо – приходи. Я всегда у тебя есть! – сказал ей тогда Миша.

Зоя кивнула и проговорила не вслух, а про себя: «Спасибо, Миша… Это важно знать, что кто‑то у тебя всегда есть. Хотя я, конечно, больше не приду к тебе. Даже если будет совсем плохо. Ну, потому что совесть‑то надо иметь. Сама научусь справляться. Я сильная!»

А между тем она понимает, что если бы по‑правильному, ей бы надо было влюбиться в Мишу, а не в Павлика, и все было бы хорошо – Зоя точно это знает, но… Она любит Павлика, который любит другую женщину.

Странная штука жизнь… Вот почему так?

Нет бы устроить, чтобы Барбара полюбила Павлика, а Зоя – Мишу, и было бы всем счастье, красота и гармония! А только нет… Для чего‑то завернули всем четверым такую сущую поганку. А им теперь мучиться!

 

* * *

 

И мучились, уж вы не сомневайтесь… Павел бредил Барбарой и совершал в злом любовном бреду всякие глупости. Зоя страдала, потому что догадывалась о похождениях Павлика, и когда видела, как он, пропахший блудом, возвращается домой под утро, чувствовала немыслимую боль.

У Барбары не складывалось с Эдом, отчего она неделями не могла написать ни строчки. И даже сильный, волевой Миша грустил из‑за любви к Зое, хотя светлая грусть не толкала его на разрушительные глупые поступки.

В эту печальную пору Зоя определила для себя формулу любви: любовь – это когда ты забываешь мобильный телефон дома, если любимый человек рядом с тобой.

Кто ей может позвонить, раз Павлик рядом? Все прочие ей неважны и неинтересны. Да хоть Папа Римский пусть звонит, ей‑то что! Папа, конечно, вряд ли бы позвонил, а вот из модельного агентства, где она тогда работала, насчет важного кастинга вполне могли. Только Зою это не волновало.

А вот если Павлик, по своему обыкновению, пропадал куда‑нибудь, Зоя, ожидая его звонка, часами вглядывалась в телефон, который издевательски молчал. Зачастую она так ничего и не дожидалась. Павлик не заморачивался по поводу элементарной вежливости или заботы – мог исчезнуть без предупреждения, заявить, что у него сегодня онегинская хандра и он никого не хочет видеть, высмеять ее восторженность: «Ну, в самом деле, Зоя, это смешно! Ты как будто восемнадцать лет провела где‑то в темнице или в выгребной яме, а теперь дорвалась до настоящей жизни и кудахчешь, как курица: „Ах, „Щелкунчик“ в постановке Шемякина, прелесть, прелесть!“ „А выставка майолики – это же кусочек рая здесь, на земле, как ты не понимаешь!“ Как ты не понимаешь, что я устал от твоих щелкунчиков и кусочков!»

Он мог позволить себе критиковать ее одежду: «Господи, Зоя, ты невыносимо провинциальна! Ну что в твоем Скотопригоньевске, совсем не существовало понятия стиля и моды?! На кого ты похожа вообще?»

Он многое мог себе позволить. И она разрешала, искренне старалась не реагировать на его иронию, не позволяла себе рассердиться, обидеться, смеясь, отвечала, что насчет провинциальности – ну да, пусть так, но она хочет остаться самой собой.

В общем, они были очень разные, эти Кай и Герда, как две параллельные прямые, которым никогда не пересечься. Единственной точкой пересечения могла бы стать любовь, которая, как известно, не имеет никакого отношения ко всяким доказанным теоремам и правилам. Любовь могла бы стать чудом, но Зоя верила в чудеса и не отчаивалась. Однажды она совершенно серьезно сказала Павлику: «Ты меня не любишь. И может, даже никогда не полюбишь. Ладно… Это ничего. У меня хватит сил любить за двоих. Я поняла – тебя просто надо любить и спасать от самого себя».

 

Глава 9

С НОВЫМ ГОДОМ, ФРЕЙДЫ!

 

Дед Мороз оттолкнул Барбару, как ненужный предмет, стоящий на пути, и ворвался в коридор.

– Да вы что? – возмутилась она, но тут же поняла, что Морозу решительно плевать на ее крики протеста.

Следом за новогодним Дедом в коридор вбежали две гигантские Снегурочки – ростом под метр восемьдесят, в типичных снегурочьих костюмах и с фальшивыми косами.

– Ну, где гостей принимаете? – зычно крикнул Дед Мороз и, не дожидаясь ответа, ломанулся в гостиную.

Снегурочки ринулись за ним. Замыкала шествие Бася.

– С Новым годом, девочка! – пробасил Дед.

Соня, испуганно моргая, уставилась на него. Кошки бросились врассыпную.

Бася снова попыталась выяснить, в чем дело.

– Дак Новый год! – простодушно объяснил Дед Мороз. – У нас, Дедов, задача какая – всех обойти и не оставить без подарка. А для вас у нас такие подарки!

Он развязал красный блестящий мешок, нашарил там что‑то и вытащил пистолет. Черный и всамделишный.

Бася с Соней отреагировали синхронно – душераздирающим криком. Их крик потонул в громовом раскате хохота Деда Мороза.

– Перейдем к следующим сюрпризам! – хмыкнул он. – Итак, делай раз, делай два, делай три! – Он эффектно стянул бороду и шапку.

Узнав Чувалова, Соня заверещала так, будто увидела по меньшей мере Кинг‑Конга. Чувалов с удовлетворением отметил:

– Ага, узнала! И на том спасибо! – Он стянул маскарадный тулуп. – Ух, жарко! Совсем запарился!

Семен Чувалов обладал весьма колоритной внешностью: высокий рост, исключительно крепкое, мускулистое сложение. Добавьте сюда цыганскую смуглость лица, большие темные глаза и взрывной холерический темперамент.

В нем даже было нечто привлекательное, и Бася охотно верила, что Соню в нем прельстили не только его деньги. Объективно в Чувалове было какое‑то грубое животное обаяние.

– К чему этот маскарад, Семен? – мрачно поинтересовалась Бася.

– А что, хозяюшка, ты мне не рада? – издеваясь, спросил Чувалов, с трудом сдерживая ярость.

Семен уже несколько дней разыскивал свою любовницу Соню по всему городу. Он и сам не ожидал, что ее уход окажется для него таким ударом, словно бы весь мир перевернулся! Притом что он не из тех мальчиков‑колокольчиков, которые верят в любовь, читают стихи и захлебываются от телячьей нежности к какой‑нибудь глупой бабе. В том, что все бабы дуры, а кроме того, еще и подлые стервы, с большей или меньшей погрешностью, Семен был убежден незыблемо.

И вот надо же было ему, Семену Чувалову, всеми уважаемому человеку, впасть в зависимость от какой‑то дуры и стервы!

А ведь и впрямь настоящая зависимость! Ни есть, ни спать, ни тебе желать других дур и стерв! Нужна именно эта, что ты будешь делать! Тут, конечно, надо учесть и уязвленное мужское самолюбие, и гордость – как это она посмела его бросить! Да с Чуваловым еще никто так не поступал!

И поскольку Семен был не из тех людей, что понапрасну изводят себя на пустую рефлексию, он в первый же день после ухода Сони решил найти негодницу и разобраться с ней. Как именно разобраться – он и сам пока не знал, но следует отметить, что с каждым новым днем безрезультатных поисков любовницы его намерения становились все более недобрыми. Ну а к сегодняшнему дню Семен уже чувствовал, что готов на все.

– К чему, говоришь, маскарад? А что мне прикажете делать? – усмехнулся Чувалов. – Я Соньку по всему городу разыскиваю, обращаюсь к тебе, товарищ подруга, за помощью, разговариваю с тобой, заметь, по‑хорошему! А ты врешь мне!

Последняя фраза была произнесена с откровенной яростью, так, что Бася и Соня едва не присели от испуга.

– «Сама не знаю, где она, Семен!» – передразнил Басю Чувалов. – Какие вы, бабы, лживые! Ну вот сегодня вы мне за все и ответите! Обе!

– Как ты догадался, что я здесь? – пролепетала Соня.

– Где тебе быть‑то, курица безмозглая?! – хмыкнул Чувалов. – Беглянка гонимая! Нашла приют у подруги! Здесь тебе вечный приют и обеспечен!

– Ты о чем? – нервно дернулась Соня.

– О том! Тут навеки останетесь! В стену замурую! Обеих! – сверкнул глазами Чувалов.

– Мама! – горестно всхлипнула Соня.

– Думали провести меня?! А вот – дудки! Я решил Новый год встретить в обществе любимой женщины, а хочет она того или нет – дело десятое, перетерпит! Дай, думаю, приятное девушкам доставлю, позабавлю их! Сам в Деда Мороза вырядился, Митю‑Витю – в Снегурочек!

Чувалов кивнул на Снегурочек‑гигантов:

– Знакомьтесь, Митя и Витя!

Бася содрогнулась, взглянув на охранников Чувалова – в образе Снегурок те выглядели прямо‑таки устрашающе.

– Взяли мы, значит, подарки для девочек и пошли! Консьержка на входе спросила: «Вы к кому?» А я ей: «С Новым годом, тетенька!» – и шоколадкой рот закрыл, и пошел поздравлять милых, дорогих людей! – Чувалов загоготал.

– Понятно, – горестно кивнула Бася. – А в красном балахоне это ты бегал у нас по квартире прошлой ночью?

– Чего? – Чувалов так искренне удивился, что та поняла: видимо, все‑таки это был не он.

– Хотел бы я знать, какую вы дурь принимаете, товарищи женщины, что у вас по ночам кто‑то в красном бегает!

– Ничего мы не принимаем! – возмутилась Соня. – Живем себе тихо‑мирно! Страдаем! А ты приходишь к нам, приличным женщинам, и начинаешь орать, оскорблять нас!

– Приличные! – насмешливо повторил Чувалов. – Знаем мы таких «приличных»! Я вашего брата много повидал, прямо‑таки ассорти из всяких разных дамочек, и понял, что оберток много, а начинка на самом деле одна. Притом дерьмовая!

Донжуанский список Чувалова и впрямь был обширным. А разочаровался он в женщинах давным‑давно, еще когда в начале буйных девяностых загремел за решетку. Жена его возвращения дожидаться не стала, прислала письмо, мол, извини, ждать не буду, никто никому ничего не должен, развод – и чужие люди.

Чувалов сильно переживал и даже всерьез решил, что, когда выйдет через пять лет, переломает ей ноги.

Отсидел, вышел, пришел к бывшей жене. Поглядел на нее и понял, что – странное дело – ничего ему ни от нее, ни с ней не хочется. Даже ноги ломать. Она за пять лет в какую‑то тетку превратилась, смотрит на него и ревет. «Ну, хрен с тобой, живите, тетя Мотя!» – подумал Чувалов и ушел.

И начался у него бурный период поисков идеальной женщины. Тем более что вскоре жизнь стала налаживаться: появились деньги, а с ними определенный статус. Это, как ни крути, женщин привлекает. Так что ему было из кого выбирать.

– Ну и иди в педики, какие проблемы! – с обидой выкрикнула Соня. – Чего ж ты жрешь эти конфеты, раз они дерьмовые?!

– Заткнись! – отрезал Чувалов. – Лучше послушай, что я скажу, тебе полезно будет узнать! Я такого добра, как ты, перебрал видимо‑невидимо. Устроены вы, прямо скажем, незатейливо, как автоматы для приема купюр. И всегда в режиме ожидания. Бросишь туда денежку – счавкает в момент. Ни благодарности тебе, ни чувств, ни эмоций. Да ты на них и не рассчитываешь, – чего ж от автомата ждать? Тут все просто: денежка – взамен услуги. Как автомат с чаем, кофе или, скажем, сникерсом. Бросил денежку – оттуда сникерс, и все довольны. И я так жил, но потом в системе произошел какой‑то сбой. – Чувалов развел руками. – Встретил я вот это чудо, – он указал на Соню, – и мне захотелось в придачу к сникерсу получить что‑то еще, чего раньше не было. И она, дрянь такая, дала мне все основания думать, что это возможно. И что вы думаете? Я начал с ней строить отношения! Не как с автоматом, а как с нормальным человеком, как с женщиной, твою мать! Для начала изменил порядок расчетов. Вместо установленной таксы платил сверх, притом значительно! Купил ей весь набор Барби: шмотки, шубы, машину, наконец, квартиру на Крестовском, заметьте, острове! А мог бы где‑нибудь на проспекте Павших комиссаров! А взамен практически ничего не требовал. Ну разве что самую малость – каплю нежности. Но эта подлая тварь, копеечная душа, сочла, что это слишком много, и отплатила мне черной неблагодарностью… Захожу я тут давеча к ней в гримерку с цветами и идеями насчет предстоящего вечера, а она с каким‑то, понимаешь, черным Нигером фортеля выплясывает! Этого я, понятное дело, стерпеть никак не мог. И понеслось! Поучил ее маленько, арабу этому черному кости размял, тем и успокоился. Уже готов был все забыть, но эта дура в позу встала – я, мол, не вещь, как ты смеешь?! Я, говорит, уйду от тебя! И ведь ушла! Но ты живой‑то от меня не уйдешь, имей в виду, – крикнул Чувалов. – Не выйдет!

– Ты любишь ее, Семен? – спросила Бася.

Чувалов почему‑то рассвирепел:

– А вот не надо меня на понт брать, уважаемая! Люблю не люблю, тебя не касается!

– Может, и меня не касается? – с вызовом спросила Соня.

– И тебя не касается! – подтвердил Чувалов. – Твое дело такое – быть рядом – и все! Желательно молча. И на афроарабов не заглядываться.

– Семен, но ведь если человек тебе дорог, ты должен стремиться к тому, чтобы ему было хорошо! – Бася ласково попыталась указать Чувалову направление для правильных мыслей. Но шагать в этом направлении Семен не захотел и хмыкнул:

– Ну и что?

– Ну а если ей хорошо без тебя? – задала наводящий вопрос Бася и тут же по реакции Чувалова поняла, что это была неудачная реплика.

– Как это ей может быть хорошо без меня? – разозлился Чувалов. – Думай, что говоришь!

И Бася стала думать. Поняв, что дело серьезное и с Чуваловым шутки плохи, она постаралась вспомнить, как надо правильно вести себя в переговорах с террористами – когда‑то читала в книжке, – и начала говорить с ним вкрадчиво и нежно, буквально как доктор с пациентом:

– Уважаемый Семен…

А вот Сонька, дура, изначально выбрала самую безнадежную, проигрышную стратегию – ушла в эмоции, стала орать, что она‑де не вещь какая‑нибудь, какого черта он о себе возомнил, и вообще, если он хочет оторвать ей голову – пусть отрывает, а ей наплевать!

Бася охнула – идиотка! Сейчас и впрямь ее глупую голову оторвут и скажут, что так и было.

Она изо всех сил пнула Соньку ногой, мол, окстись, закрой рот и сиди себе, молчи в тряпочку!

От удара Соня взвизгнула, залилась слезами, но апломба не растеряла, все равно выкрикивала что‑то гоношистое.

– А что же дальше, Семен? – ласково поинтересовалась Бася. – Какие, позволь узнать, у тебя намерения в отношении нас?

– Пока не знаю, – пожал плечами Чувалов. – Человек я неуравновешенный, так что намерения могут измениться. Может, сам вас перестреляю, а может, парней попрошу. А пока отдыхайте – Новый год будем встречать! Чего такие кислые, дамочки? Смотрю, и ребята мои скучают! – Он кивнул на Митю с Витей. – Хорошие парни, только без башки совсем! Прикажу Мите вас утюгом пытать – сделает! Да, Митя?

Митя кивнул головой, похожей на бильярдный шар с приклеенной косой: мол, усе нормально, шеф, сделаем в лучшем виде.

«Этот и впрямь сделает, – внутренне содрогнулась Бася. – Бред какой‑то… Надо что‑то делать, пока он нас не перестрелял».

 

* * *

 

– Семен, мне надо в туалет!

Чувалов с подозрением уставился на Басю, но, поразмыслив, видимо, решил, что иногда действительно бывает нужно в туалет, и в этом нет ничего странного.

– Ладно, иди. Митя тебя проводит, чтобы не убежала. И кстати, давай сюда свой сотовый телефон! – с иезуитским коварством потребовал Чувалов.

Бася вздрогнула – вот сволочь, раскрыл ее план! Она‑то, конечно, надеялась, что в туалете наберет знакомый номер милиции и…

Не тут‑то было! А она еще считала Чувалова тупорогим! Он, оказывается, и думать умеет!

Вернувшись, она спросила:

– Семен, можно мне позвонить?

– Куда? – усмехнулся Чувалов.

Бася улыбнулась: мол, как бы тебе это объяснить…

– Одному поклоннику. Поздравить человека, все‑таки Новый год…

– Валяй! – великод