Флоренция, 1 августа 1499 года

НИККОЛО

 

Я трудился в Палаццо делла Синьория уже больше года, но впечатление новизны еще не стерлось. Я по‑прежнему испытывал легкий трепет, приближаясь к этой высокой темной башне, входя в просторный прохладный вестибюль, поднимаясь по каменным лестницам. Мне выпало родиться в доме, где лестницы круты, узки, темны и скрипучи: скрипели деревянные ступени, смердел спертый воздух, и любой звук, отражаясь от стен, множился в тесных помещениях. Могущество, осознанное теперь, представлялось мне в виде широких и пологих, ярко освещенных ступеней лестницы: власти сопутствует почти полная тишина, в которой я поднимался вверх, вдыхая лишенный запахов воздух.

И в то же время у меня возникло ощущение, что именно здесь предназначенное мне в жизни место. Год тому назад я еще так здесь всего боялся, что не смел приходить в этот дворец в запыленной и потной одежде. Но нынче днем мне уже не до церемоний, у меня появилась масса спешных дел; мое присутствие стало крайне необходимым. Я отсутствовал несколько недель: ездил в Форли, вел деловые переговоры со знаменитой Катериной Сфорца. Впечатляющая дама, должен признать; обладает мужским умом и отвагой, но помимо того, и мягкими полными губами, и пышным белым бюстом. Она заигрывала со мной – но только ради того, чтобы получить желаемое от Флоренции. Я действовал так же, стремясь добиться от нее того, что нужно самому городу. В итоге получилась патовая ситуация, но играли мы с наслаждением.

Я поднялся по трем лестничным маршам и пробежался по коридору; впереди меня ожидали еще три лестничных марша и очередной коридор. На последних двух пролетах мои легкие хрипло посвистывают, и я прохожу через зал Лилий       [14], где мой начальник мессер Антонио разглагольствует со свойственной ему напыщенностью. Мое рабочее место находится непосредственно за стеной этого зала: тесная комнатенка с небольшим окном.

– Привет, Агостино. Привет, Бьяджо.

Они подняли головы от столов, и их унылые лица осветились радостью.

– Никколо! – одновременно завопили друзья детства.

Они оторвали задницы от стульев, мы обнялись. Они поведали, как сильно скучали без меня; как дерьмово вел себя мессер Антонио в мое отсутствие. Я вручил Бьяджо заказанный им портрет Катерины Сфорца, и он с гордостью повесил его на стену:

– Разве она не великолепна? А как она тебе показалась в реальной жизни?

– Великолепна, – признал я. – Ладно, какие новости о войне?

– Все идет хорошо, – ответил Бьяджо, не отводя глаз от портрета. – Ситуация начинает разогреваться, и я полагаю, что капитан Паоло Вителли вскоре захватит Пизу и окончательно утвердит славу Флоренции.

– Никогда не доверяй наемникам, – машинально пробормотал я.

– Нам отлично известны твои принципы, Никколо, но на него не поступило пока никаких жалоб. Мы заплатили ему и его брату Вителлодзо двенадцать тысяч дукатов, и сегодня они получили подкрепление. В ближайшие пару недель крепость Стампаче падет, и после этого Пиза будет нашей.

– Ладно, хотя я лично сомневаюсь в честности этого Вителли, но в общем у нас есть хороший повод для пирушки. Не сходить ли нам в «Три царя»? Я расскажу вам, что Катерина Сфорца носит под юбками…

Агостино рассмеялся, а Бьяджо потрясенно разинул рот, его глаза стали как блюдца.

 

Окрестности Пизы, 10 августа 1499 года

ВИТЕЛЛОДЗО

 

Моя артиллерия сделала свое дело. Теперь брешь в городской стене достаточно велика, чтобы в нее проехала шестерка лошадей. Наша пехота с легкостью проведет атаку с мечами и пиками.

Однако в такой новости нет ничего хорошего. Возможно, простые обыватели думают, что я хочу обеспечить нашим войскам быструю и легкую победу над врагом. Но эти люди наивны и ничего не смыслят в военной стратегии. Определим это так: если мы победим сегодня, то кто заплатит нам завтра? А можно и иначе – пизанцы платят нам приличную сумму, чтобы мы не захватывали их город.

Проклиная жару, я стащил с головы шлем и направился к палатке, где обедал мой брат Паоло.

– Присаживайся, Вителлодзо, – сказал он, предложив мне куриную ножку.

– Паоло, – удрученно произнес я, покачав головой, – я только что наблюдал за сражением…

– Оно идет хорошо?

–        Слишком хорошо. Мы теряем контроль над войсками. Эти молодые флорентийские рекруты… они просто свихнулись на понятиях чести и гордости, а уж их отвага…

Едва не подавившись, Паоло выплюнул кусок мяса.

– Неужели они вошли в Пизу?

– Пока нет. Но это случится очень скоро, если мы что‑нибудь не придумаем.

– Командуй отступление.

– Я уже отдал приказ.

– А они не подчинились?

– Выйди и погляди сам.

Он вскочил и, призвав пажа, велел помочь ему надеть доспехи. Полностью облачившись в броню, поднялся вместе со мной на вершину холма и глянул вниз на сражающихся солдат в красно‑черных мундирах.

– Лошадей, живо! – вскричал Паоло. – Вызови наших офицеров. Нам придется самим руководить отступлением.

Через несколько мгновений мы уже спустились с холма и врезались в вихревой центр битвы. Она проходила в обычной беспорядочной манере. От полуразрушенных стен поднимались густые облака порохового дыма и пыли. С земли раздавались редкие ружейные выстрелы, а из бойниц зубчатых стен вылетали стрелы. Короче, ситуация сложилась чертовски опасная. Я знал, о чем говорю. Мои младшие братья, Джанни и Камилло, оба потеряли жизнь в таких бессмысленных перестрелках. Порой я сомневался, стоила ли их жизнь заплаченных нам денег. Но как еще мы намерены добывать средства к существованию? Если мы хоть немного повысим налоги горожанам Чита‑ди‑Кастелло, то поимеем мятежи и восстания. А они гораздо опаснее обычной войны.

– Отзовите же этих распетушившихся флорентийских свиней! Убрать с поля боя весь их тупоголовый деревенский сброд! – кричал Паоло офицерам, проезжая по рядам наших разгоряченных войск. Он лупил по шлемам своим мечом и орал зычным командным голосом. Я делал то же самое.

Один из наших знаменосцев имел дерзость возразить мне:

– Но мы уже побеждаем! Мы захватили церковь! Город будет наш, если мы сейчас поднажмем, у нас же есть все преимущества! Почему вы говорите нам отступать?

Я медленно вернулся туда, где стояла его лошадь во главе колонны. Люди за его спиной выглядели разозленными и мятежными.

– Сними шлем, солдат. Покажи свое лицо.

Он исполнил мой приказ. На меня глянуло юное безбородое лицо. Я приставил меч к его горлу. Он не дернулся.

– Никогда не противоречь и не обсуждай приказы старших офицеров, – я посильнее надавил концом меча на его шею. Кожа поддалась, и его лицо побледнело. – Ты понял меня?

– Да, мессер… – его голос звучал тихо, но в нем до сих пор сквозило неприкрытое возмущение.

Я усилил давление острия: капельки крови побежали по шее.

– Громче!

– Да, мессер. Я понял. Виноват, мессер.

Я убрал меч:

– Отлично. Если это случится еще раз, я отрежу твою чертову башку. А теперь прикажи своим людям отступить!

К закату все наши отряды вернулись в лагерь. Мы видели, как пизанцы латают бреши своих укреплений. Мы слышали, как ропщут наши воины вокруг костров.

– Очевидно, что все случившееся дойдет до Флоренции, – сказал я. – И, вероятно, они обвинят нас в трусости.

– Те малодушные бумагомараки! – вскричал Паоло. – Что, черт побери, они понимают в военной стратегии?

– Разумеется, ни черта. Но возможно, нам следует объяснить им наше решение. Напиши донесение в Синьорию…

– У тебя что, нет гордости, братец?

Я вспыхнул:

– Конечно есть, Паоло. Но я…

– Вот уж поистине Господне наказание! В том дворце не осталось благородной крови. Там засели торговцы и волокитчики. И писать им донесение? Да плевал я на всю Флорентийскую синьорию!

Я опустил голову:

– Извини, Паоло. Ты прав, конечно. Я… я не знаю, о чем думал.

Он приблизился и крепко обнял меня:

– Мы, Вителли, принадлежим к славному роду кондотьеров.       [15]Не забывай этого, брат. В нас больше благородства.