Глава 38. Ночь перед битвой.

 

‑ Мля, так даже старина Салли не умеет, ‑ оценил отчебученный пришельцами фокус Годрик Гриффиндор и уважительно высморкался. – Но меч‑то, каков меч! Ей богу, завидно! Парнишка дрался, как лев, жаль, что он проиграл. Но я, признаться, и не думал, что у него много шансов, ‑ Годрик вопросительно повернулся к Ровене, сосредоточенно покусывающей кончик белокурой косы и не отрывавшей глаз от поля, покрытого синеватой завесой. – Какая‑то странная магия, ‑ прошептала она, ‑ я не понимаю… но чувствую: победа Гриндельвальда принесёт нам много несчастий.

 

‑ Мальчик останется жив? – взволнованно спросила Хельга Хуфльпуфф.

 

‑ Возможно, ‑ угрюмо произнесла Ровена, ‑ если барон не нарушит правила поединка, запрещающего добивать поверженного противника, а он, похоже, способен на это.

Хотя, я надеюсь, ему и в этом случае сумеют помешать. Другой, не менее важный сейчас вопрос: что МЫ будем делать в этой ситуации? – решительно обратилась она к Годрику, который в ответ бесшабашно выпрямился, как боевой петух:

‑ Драться, конечно, что за вопрос, миледи? Давненько не брал меча я в руки!

 

Ровена хмуро кивнула, всем своим видом выражая неотступную решимость защищать замок до последней капли крови. Непрошеная слеза увлажнила глаза Хельги Хуфльпуфф, но старушка также не возразила Годрику ни единым словом.

 

Внизу, на стене, взволнованно всматривались в синий туман ученики.

‑ Это нечестно, ‑ возмущалась Клара Ярнли, ‑ он применил магию, результат поединка нельзя засчитывать! На мыло барона!

 

‑ Это не квиддич, Клара, ‑ тихо возразила Гермиона. – По здешним законам Гарри проиграл.

 

Клара яростно скомкала в руке алый шарф: ‑ Что же теперь будет?

 

‑ Мы станем пленниками барона, ‑ уныло объяснил Алистер Макъюэн. – И, если он пожелает оставить нас в живых, его слугами.

 

‑ Что за глупости?! – возмутился Рон. – Никто не собирается сдавать замок. Я согласен с Кларой – Вольдеморт победил нечестным путем, и нужно драться. Сами подумайте: сдаваться Вольдеморту – это ж вообще последнее дело!

 

‑ Тихо! – сказал Невилл, вынимая из руки Клары алый шарф, ‑ смотрите, Снейп упал…

 

На башне Ровена повторила слова Невилла, жестом остановив разглагольствования Годрика Гриффиндора:

‑ Тихо! Там что‑то происходит. Только что было применено запрещённое заклятье…

 

***

 

Гарри очнулся и сразу пожалел об этом. Вместе с сознанием к нему вернулись тупая боль во всём теле и неприятная резь в глазах. Во рту стоял привкус чего‑то горелого, причем сгорело отнюдь не что‑нибудь съестное, а скорее, изоляция от проводов. «Ну да, я же – туча, и через меня шли грозовые разряды, ‑ вспомнил Гарри и тут же одёрнул себя, ‑ что за бред? Какая туча?» ‑ он вспомнил и застонал. Он проиграл бой чести, и теперь Хогвартс окажется во власти Вольдеморта, вернувшего себе магические способности.

 

Невыразимое чувство вины тяжёлым камнем давило душу. При попытке открыть глаза юноша обнаружил, что голову охватывает тугая повязка. Он попытался понять, где лежит – рука нащупала домотканую материю – видимо, на постели. Рядом с ним кто‑то незримый играл на невидимом инструменте, так исступлённо дёргая струны, что все нервы в теле Гарри вибрировали, отзываясь, словно именно их и терзали пальцы музыканта; мышцы сводило судорогой, и каждый позвонок считал своим долгом дребезжать в унисон, ставя под угрозу целостность позвоночного столба. Время от времени в звуки вплеталось фырканье драконов – Гарри разобрал, что их было не меньше двух: первый дракон посапывал высоко, часто и жалобно, второй реже, но фыркал более конкретно и смачно, словно пытаясь прочистить заложенный нос. А потом ко всему добавилось приглушённое, но от этого не менее назойливое бормотание – Гарри смог даже разобрать слова:

«Где же у меня это? А, вот тут, наверное… Точно, это он, рог единорога, кто же ухитрился засунуть его на самую верхнюю полку, ох, бедные мои косточки… ‑ тяжёлый вздох… ‑ так, отсыпаем унцию, теперь побеги папоротника и дубовые орешки…»

 

Бормотание затихло, чему Гарри несказанно обрадовался. Вторая рука его обнаружила, что под пальцами находится неизвестный предмет, то ли деревянный, то ли кожаный, непонятно, но чувствовать его в руке было приятно, и Гарри сомкнул пальцы покрепче. Их тут же накрыло что‑то тёплое, над головой снова фыркнул‑всхлипнул первый, маленький дракон, обдав юношу волной жалости, от которой ему стало тошно, поскольку в данный момент он считал себя достойным разве что мучительной смерти путём поджаривания. И в этот миг всё встало на свои места – знание посетило Гарри, словно озарение – мгновенно, ему не нужно было открывать глаза, чтобы понять происходящее. Душераздирающий звон исходил из‑под пальцев Рона, легко перебирающего струны лютни, первым драконом оказалась Сью, сидящая возле Гарри, накрыв его руку своей ладошкой, глаза у неё были на мокром месте, а жалобное фырканье раздавалось, когда она утирала наворачивающиеся слёзы. Вторым драконом была шмыгающая сопливым носом Джинни. Источник бормотания находился за стеной – Гарри вновь начал его слышать, и догадался, что это бормочет в соседней комнате шарящая в своих запасах Хельга Хуфльпуфф.

 

‑ Он шевельнул рукой, я видела, ‑ произнёс взволнованный голос Гермионы.

 

‑ Да, я тоже, ‑ подтвердила Джинни. – Может, он очнулся? Рон, наверное, это твои ножны подействовали!

 

‑ Не мои, а Эскалибура, ‑ пробасил Рон откуда‑то от изножья постели. – Эй, Гарри?

 

‑ Нет, он ещё не очнулся, ‑ тихо сказала Сью, ‑ но обморок перешёл в сон, он стал дышать по‑другому. Это хорошо. – От её нежного голоса Гарри сразу почувствовал облегчение, и дышать стало действительно легче. Но слабость не отпускала, язык во рту не ворочался, словно был свинцовым, и подать голос не удалось.

 

‑ Я всё‑таки считаю, что надо дать ему напиться из Кубка, ‑ заявила Джинни (слово «Кубка» она произнесла с придыханием, и Гарри догадался, что речь идёт о том самом древнем артефакте, который, по словам Глора, достался ей), ‑ пусть даже простой воды, ‑ Джинни опять хлюпнула носом. ‑ Хельга что‑то не торопится со своим зельем.

 

‑ Лучше подождём, пока будет приготовлено лекарство. Рог единорога прекрасно излечивает последствия магических нападений, в том числе, наверное, и магического истощения, но, к сожалению, его трудно достать, не убивая единорога, ‑ слушая Гермиону, Гарри почувствовал, как маленькая тёплая ручка теснее прижала его пальцы к тому, что, как теперь он понял, было оплетёнными кожей ножнами Эскалибура. Чудесного меча, который он так подвёл… От этой мысли снова захотелось поскорее умереть, чтобы не пришлось смотреть в глаза друзьям. Как он мог оказаться таким идиотом? Теперь все погибнут …

 

Но почему же все так спокойно сидят вокруг него? Ведь победивший Вольдеморт должен уже штурмовать замок во главе своих семи сотен воинов? Или есть что‑то, чего он не знает? Гарри прислушался, но разговор шёл совсем о другом.

 

‑ А почему нельзя попросить Джима, ‑ спросила Джинни (Гарри поразился, что она уже знает про джинна), ‑ чтобы он снова лишил барона магических способностей? (Действительно, это был бы выход!)

 

‑ Мисс Эвергрин говорила с ним, ‑ удручённо сообщила Гермиона, ‑ Джамалледдин ответил, что, поскольку магическая энергия барона копилась, не используясь, много лет, теперь, высвободившись, она приобрела такую взрывную силу, что джинн с ней не справится. К тому же это может повредить Гарри, они теперь как‑то связаны… Дескать, через несколько месяцев энергия слегка рассеется, и тогда…

 

‑ Нужен он нам через несколько месяцев! – возмущённо прогнусавила Джинни.

 

Повисла короткая пауза.

 

‑ А на Тёмной мельнице, выходит, у Вольдеморта был магический форпост, и в этой берлоге он пытался себе вернуть силу? – задумчиво предположил Рон. ‑ А иначе, чем он там занимался?

 

‑ Да, похоже, ‑ подтвердила Гермиона, ‑ мы с Гарри видели внизу целую алхимическую лабораторию. Думаю, он творил магию чужими руками, например, с помощью Матильды и своего неведомого наследника. А потом сговорился со Слизерином, тому это оказалось выгодно, он многому мог научиться.

 

‑ Чему можно научиться у сквиба? Послушайте, как дико звучит: Вольдеморт‑мельник‑сквиб…

 

‑ Учиться можно и у сквиба, знание теории – великая вещь.

 

‑ Не скажи, ‑ возразила Джинни, ‑ с одной теорией без практики далеко не ускачешь.

 

‑ Кстати, я так и не понял, как Вольдеморт сумел заколдовать Гарри, ‑ признался Рон. – Если он был лишён магии? А от гипноза или как его там Невилл назвал, Гарри должны были спасти зеркальные очки…

 

‑ Я думаю, ‑ Гермиона, как всегда, была полна идей, ‑ Гарри сам услышал мысли барона. Отражающие очки должны были помешать установлению ментального контакта, и обычному человеку барон не смог бы внушить свои мысли. Но ведь Гарри – ментолегус! И сам может слышать чужие мысли…

 

‑ В спокойной обстановке, если сам не возбужден и не взволнован, ‑ перебил её Рон, ‑ а в момент поединка какое уж спокойствие?

 

‑ Но, Рон, представь себе, что рядом с тобой человек, обладающий гипнотическими способностями! Он умеет усиливать собственные мысли, чтобы воздействовать на других людей!

 

‑ Ты хочешь сказать, что мысли барона были такими громкими, что Гарри смог услышать их, несмотря на боевую горячку? – догадалась Джинни.

 

‑ Да, ‑ подтвердила Гермиона, ‑ и, наверное, это были соответствующие мысли, раз Гарри так завёлся. Может быть, Гарри увидел, что находится совсем в другом месте, и перед ним вовсе не Вольдеморт, а кто‑то другой…

 

Гарри в очередной раз поразился проницательности Гермионы – её догадки оказались столь близки к истине. И все же она знала не всё – а иначе не стала бы оправдывать его. Как легко поймал его Вольдеморт на наживку всемогущества! И пусть он ошибся, соблазняя Гарри славой и властью, и эта ошибка позволила Гарри очнуться, сообразив, что чужая воля ведёт его в бездну. Но до того нашёптываемые врагом слова о справедливости и возмездии и его, Гарри, мессианской сущности плавно и легко, как масло на хлеб, легли на его подспудные, бессознательные чаяния и надежды – отомстить врагу за гибель близких, спасти и защитить своих друзей – и внезапно переросли в нечто грандиозное – желание повернуть судьбу мира, поменять весь ход исторических событий.

 

«Но я же наоборот ‑ хотел вернуть историю в её истинное русло»,– жалобно возразил Гарри неумолимому внутреннему судье, но возражение было отметено: «ты же знаешь, достаточно один раз оступиться, и ничто не спасёт тебя от падения в пропасть. Ведь благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад… Проиграв, ты обрёк на смерть или позорную сдачу в плен всех жителей замка. А избежать этого было куда как просто: всего‑то изначально поставить ментальный блок… Ментальный блок, который не позволил бы чужим мыслям вторгаться в твой разум».

 

И в этот момент Гарри осознал, что его так беспокоит: он безо всякого усилия читал мысли и чувства окружающих: тревогу Гермионы, сочувствие и нежность Сью, суровую озабоченность Рона и волнение Джинни – чувства брата и сестры были чем‑то похожи – цветом или тональностью, Гарри не мог этого выразить. Это напоминало те ощущения, которые он испытывал после того, как выпил из кубка Снейпа. А ещё похоже на испорченный радиоприёмник, который вдруг стал принимать одновременно все каналы. Если прислушиваться, в голове поднимался форменный хаос. Выражение Джинни как нельзя лучше описывало происходящее – все люди вокруг Гарри думали и чувствовали слишком громко. Даже бормотание Хельги, невесть как услышанное им через стену, было всего‑навсего её внутренним монологом.

 

Особенно неприятно оказалось то, что Гарри неожиданно оказался посвящённым во множество мелких тайн и секретов, принадлежащих его друзьям, которыми они вовсе не намеревались с ним делиться. Ментальный щит ставиться не желал, подтверждая подозрение о том, что волшебник Гарри Поттер уступил место Гарри Поттеру сквибу. Юноша старался перекрыть потоки информации, обрушившиеся на его бедный мозг, но как он ни старался, добился лишь одного – можно было, подкрутив неведомую ручку внутренней настройки, отфильтровать чужие мысли и слушать только кого‑то одного. Но если расслабиться, тут же возвращалась прежняя какофония – оказалось, что и думали все по‑разному: Гермиона и, как ни странно, Джинни, – словами, Рон – картинками, а Сью и вовсе – смесью образов и ощущений.

 

И на дне всех душ ютился страх. Липкий, подавляющий волю и лишающий мужества страх. Никто из друзей не знал в точности, почему Вольдеморт отложил штурм замка, известно было лишь, что войско барона неожиданно отступило к лесу, и всякая активность в лагере противника прекратилась. Это было непонятно, необъяснимо, и потому казалось особенно жутким – вот так сидеть и бездействовать в ожидании неизвестно чего.

 

Поэтому по молчаливому соглашению все разговоры о том, что может их ожидать, были под запретом. Остальные обитатели замка готовились к штурму, а друзья – бывшие друзья? – нет, всё‑таки друзья! – собрались вокруг Гарри, то ли хотели поддержать его, то ли даже обессиленный и проигравший он оставался для них неким символом, объединяющим началом, одним присутствием делавшим их сильнее.

 

И каждый старательно избегал упомнинаний о возможном страшном исходе, даже мысленно отгораживаясь, кто чем мог, Гермиона – логикой, Джинни – нарочитой бодростью. Рон держался лучше всех, именно из его мыслей Гарри извлёк реальную информацию о положении вещей, но и он был подавлен. Спокойней всех казалась Сьюзен – но причина этого спокойствия была проста: девушка спряталась от ужаса осознания действительности, уверив себя, будто ей всё равно, что будет дальше. Смирение и полная покорность судьбе защищали её не хуже, чем черепаху – панцирь, помогало ещё и то, что сейчас она была поглощена заботой о Гарри.

 

Ласковые прикосновения её руки к воспалённому лбу несли облегчение, но Гарри чувствовал, что сама Сью тоже ощущает некоторый дискомфорт физиологического свойства, она то и дело беспокойно ёрзала на краю его постели, меняя позу. Когда Сьюзен в очередной раз зашевелилась, Гарри благодаря неожиданно проснувшемуся дару вдруг понял причину. И этой причиной оказался он. Сью совсем не понравилось то, что произошло прошлой ночью в ванной. Он вспомнил, как широко распахнулись от боли её глаза, и она невольно отпрянула. «Сьюки, тебе больно?» – испуганно спросил Гарри, но она помотала головой, придвинулась и обняла его крепче. Она обманула его, а он не понял этого, поглощённый собственными ощущениями, не замечал, как замёрзла она в остывшей воде. Нежный и искренний порыв, приведший девушку к нему, угас, но признаться, что ей плохо, Сью не решилась, и принесла себя в жертву – ему, Гарри, во имя его победы. А он взял и проиграл.

 

Гарри стало совсем гадко. Зачем, зачем она так повела себя, зачем тогда не сказала ему правды? Она же могла признаться, когда они одевались, и он увидел розоватую струйку воды, стекающую по внутренней поверхности её бедра? Сердце пропустило удар от острого ощущения её беззащитности перед ним, и он в раскаянии потянулся полотенцем стереть следы преступления с перламутровой кожи, но Сью задрожала, словно пойманная птичка, и отстранилась от него. Чтобы через минуту снова уверять его, что ей было хорошо и совершенно не больно. Почему она его обманула?

 

Чтобы не расстраивать перед поединком, в ночь, которая могла стать для него последней? Возможно, это был действительно нелёгкий выбор, но Гарри казалось, что Сью поступила бы так же, даже если бы не было никакого поединка, в силу одной лишь своей жертвенной сущности. Но ведь любая жертва не приносит тому, кому она предназначалась, ничего – кроме вины и угрызений совести…

 

Всё тело скрутила внезапная судорога, вызванная исключительно психологическими причинами: Гарри просто задыхался от жалости к Сью и сознания своего позора, чувствуя, как её нежная, как шёлк, ладошка гладит его щёку и взлохмачивает непослушные волосы на затылке. Он просто урод. Он притягивает проблемы к себе и окружающим. Мальчик‑который‑терпит‑неудачу‑во‑всём‑за‑что‑берётся. Несмотря на все магические предметы, которые ему помогали…

 

Где, кстати, кельтский кинжал? Рука дёрнулась, чтобы потянуться к поясу, но сил едва хватило, чтобы оторвать её от постели. Гарри не помнил, вернулся ли клинок к нему после заклятия «Ассио». Наверное, нет – ведь заклинание перехватил Вольдеморт. В ответ на эту мысль тут же пришло успокаивающее знание – кинжал был тут, под подушкой, Гарри чётко услышал его присутствие, словно слабое шевеление или успокаивающий шёпот «я здесь», и одновременно с удивлением понял, что Сью вроде как тоже отреагировала на только ему слышный голос оружия. Сью?

 

‑ Он тут, Гарри, не волнуйся, ‑ Сью склонилась совсем близко, чтобы прошептать ему в ухо эти слова, и на душе слегка потеплело – и от её заботы, и от того, что она каким‑то загадочным образом оказалась причастна к его непонятной связи с древним артефактом, и вовлечённость в эту связь делала её более близкой, неотделимой от самого Гарри, а возникшую между ними проблему менее значимой.

 

Между тем общая беседа не затихала, любая возникающая пауза тут же заполнялась чьей‑нибудь репликой – словно в наступающем молчании все видели тень смерти.

 

Рон что‑то мурлыкал себе под нос, перебирая струны, Гермиона говорила:

‑ Это странно, но ножны Эскалибура, похоже, действуют – у Гарри цвет лица изменился, и вообще он выглядит куда лучше, чем полчаса назад. Хотя по канонической легенде ножны должны защищать своего носителя, не позволяя ему вообще быть раненым, а не излечивать…

 

‑ Наверняка легенда подверглась искажениям за столько веков, ‑ солидно предположил Рон. ‑ В любом случае, согласись, что идея подсунуть ножны ему под руку была правильной. Потом он ведь и не ранен – возможно, именно благодаря ножнам.

 

‑ Ладно, все поняли, какой крутой у тебя меч, ‑ перебила брата Джинни. ‑ А я ратую за Грааль – нужно попробовать напоить из него Гарри, хуже ему точно не будет…

 

‑ А если он станет бессмертным? Нельзя делать человека бессмертным без его на то согласия, ‑ строго возразила Гермиона.

 

‑ Да уж, ‑ согласился Рон, выдав какой‑то замысловатый аккорд, – если бы я стал сквибом, я бы точно не пожелал длить это удовольствие веками.

 

‑ Рон, не надо так говорить, ‑ тихо попросила Сью. – Вдруг Гарри слышит нас? К тому же ещё неизвестно, что в точности произошло, может быть, не вся магия перешла к … ‑ она запнулась, но твёрдо закончила, ‑ Вольдеморту. Скоро Гарри очнётся, и сам тогда проверит, может ли он колдовать.

 

‑ А где его палочка? – вдруг поинтересовался Рон.

 

‑ Не знаю, ‑ растерянно ответила Гермиона. ‑ Наверное, у Вольдеморта?

 

Палочка Гарри действительно осталась у Вольдеморта. Их со Сью совместное творение, ореховый прутик и малиновое перо Фоукса, попало в руки самому зловещему чёрному магу в этом столетье, обретшему вновь свою силу, и в этот момент радовавшемуся этому, как ребёнок, вернее, как птица, вновь получившая способность летать. Гарри слабым отголоском ощущал восторг и упоение врага, пробующего развернуть столько лет спелёнутые крылья магии. Тёмные крылья…

 

***

 

…тогда, на поле, чувствуя, как остатки энергии и жизни утекают, превращая его в высохшую стрекозиную шкурку, Гарри услышал, как зовёт его мисс Валери, и ужаснулся – неужели она не понимает, какому риску себя подвергает? Надо отдать ей Эскалибур… Его собственная жизнь в тот момент казалась ему настолько незначительным предметом, что её ценность не шла ни в какое сравнение с ценностью волшебного меча. Окрик Снейпа ударил по ушам:

‑ Поттер, сюда! Скорее!

 

Гарри стиснул меч в непослушной руке, хотел встать, и не смог. Мисс Эвергрин уже бежала к нему.

 

‑ Счастлив встрече: вы появились чтобы лично засвидетельствовать мою победу? – издевательски спросил барон, ‑ или я вижу похоронную команду? – он наклонился, подбирая выпавшую из ладони Гарри и укатившуюся палочку. – Северус, старый друг, давненько не виделись, что ж ты стоишь, разве ты не хочешь пожать мне руку? Может быть, ты меня не узнал? Напомню, что освежить тебе память легче лёгкого, – и, Вольдеморт неторопливо, как совершенно уверенный в себе человек, направился в сторону двоих волшебников, совершая палочкой движение, от которого на лице Снейпа проступил откровенный ужас. В следующую секунду профессор уже издавал нечленораздельные вопли, согнувшись и прижав к груди левую руку.

 

– Вас, дорогая, я тоже рад видеть, ‑ барон галантно поклонился в сторону Валери, поднимавшей осевшего мешком Гарри, ‑ закончим начатое? Не возражаете, если сегодня я не буду церемониться – в этом столетии нравы поражают своей бесхитростной простотой… Авада… Впрочем, я забыл об одной детали: Ассио медальоны! – проорал барон, в наэлектризованном магией воздухе золотыми искорками сверкнули медальоны Ордена Феникса; шнурок снейпова амулета чуть не придушил хозяина, попытавшегося придержать его.

 

‑ А вот теперь поговорим по‑настоящему, ‑ удовлетворённый барон намотал шнурки с медальонами на латную перчатку, и холодная злоба исказила его черты. Перспектива светской беседы с человеком, «надевшим» такое выражение лица, вряд ли вдохновила бы кого‑нибудь, за исключением законченных мазохистов.

 

‑ Инволлио Магикус! – Валери Эвергрин заключила в защитную стену всех троих, и отчаянно закричала:

‑ Профессор! Гарри со мной, уходим, скорее! Купол получился слишком большой, он долго не выстоит!

 

‑ Я не могу, ‑ еле выговорил Снейп. ‑ Аппарируйте без меня. И поторопитесь, чёрт подери!

 

‑ Ну уж нет, ‑ возмутилась Валери, ‑ не думаете же вы, что я вас брошу!

 

‑ Делайте, что вам говорят, глупая вы женщина! – Снейп пытался говорить грозно, но получался только полузадушенный хрип. Через колеблющийся, как желе, купол было видно: Вольдеморт, вытянув в их сторону палочку, шепчет какое‑то заклинание. Мисс Эвергрин, обхватив вокруг талии слабо трепыхающееся тело Гарри, волоком дотащила его до скрюченного Снейпа и свободной рукой вцепилась в плечо профессора. Хлопок аппарирования слился с треском, с которым лопнула защитная сфера, и струя пламени лизнула землю в том месте, где только что находились трое людей. Сам момент аппарирования (под мышкой не у Снейпа, как он боялся, а у Валери Эвергрин) Гарри не запомнил – сознание милосердно оставило его.

 

Вольдеморт опоздал. Но зато теперь в его распоряжении оказалась палочка Гарри. И вся мощи вернувшейся в его полное владение магии.

 

Хозяин палочки тем временем лежал полуживой в лазарете и клял себя последними словами. Он помнил волну ненависти и презрения, которой окатил его Снейп перед тем, как ткань пространства разошлась, позволяя им ускользнуть от смерти, и впервые в жизни был согласен с профессором зельеделия: не было таких слов, какими он не награждал бы себя в порыве самоуничижения. Дебил, придурок, самонадеянный идиот. Как можно было потерять контроль и не сообразить, что нельзя, НЕЛЬЗЯ применять магию, никакую? Выискался, спаситель мира… Что теперь будет?

 

Жуткие картины будущего, иной, изменённой с его помощью истории, рисовались в распалённом воображении Гарри – вспышки «Авады Кедавры», косящие его друзей, разрушенный Хогвартс, или того хуже – Хогвартс под властью Вольдеморта, Хогвартс ‑ школа Чёрной Магии, где детей магов учат мучить и убивать… А что станет с миром магглов? Не устроит ли Гриндельвальд нынешний в XI веке такое, что затмит злодеяния Генриха фон Гриндельвальда в XX? И какое отношение имеет страшный маг ХХ века к средневековой ипостаси Вольдеморта? Он его потомок? Или наоборот: Вольдеморт – потомок Гриндельвальда? Гарри запутался в этой иезуитской генеалогии, измученный мозг отказывался искать ответы на бессмысленные вопросы, и сон поглотил его, медленно, но верно, как трясина заблудшего путника. Последней мыслью, посетившей Гарри, была мысль о Снейпе, в этот момент спешившем, наверное, к Вольдеморту с горящим на предплечье Смертным Знаком.

 

***

 

‑ Знаешь что, Сью, ‑ вдруг заявила Джинни. – Пойдем‑ка, поищем мистрис Хуфльпуфф. Что‑то долго она там копается, может, ей помочь нужно, а ты ведь понимаешь в травах. Гарри всё равно спит.

 

Сью безропотно поднялась и вслед за Джинни вышла из комнаты, а Гермиона удивленно проводила их взглядом: очень похоже было на то, что Джинни сознательно оставила их с Роном наедине, считая, что им давно уже пора откровенно поговорить. Где‑то она была права, но Гермионе почему‑то не очень хотелось расставлять точки над i именно сегодня. Рон, видимо, считал иначе. Как только в коридоре стихли шаги Джинни и Сьюзен, он решительно начал:

‑ Знаешь, Гермиона, я давно собирался тебе сказать, ‑ тут на юношу напал приступ мучительного кашля, и чем больше он с ним боролся, тем сильней становился кашель; словно всё свое детство Рон провёл в рудниковой сырости. Наконец, Гермиона смирилась с тем, что инициативу в забуксовавшей беседе ей придётся перехватить.

‑ Ну, и о чём же ты давно хотел мне сказать? – со вздохом спросила она.

 

Кашель прошёл так же внезапно, как и начался.

‑ Я хотел попросить у тебя прощения, – лицо Рона стало неожиданно серьёзным. – Это и Гарри касается, но перед тобой я виноват гораздо больше…

 

Гермиона не стала спорить с очевидным – Рону было за что просить прощения – и просто испытующе посмотрела на него из‑под длинных ресниц.

 

‑ Я не хочу оправдываться, это глупо, но я хочу, чтобы ты поняла, ‑ продолжил Рон. ‑ Не смогу объяснить, почему мне кажется, что для нас всех сейчас так важно именно понять друг друга, может быть, потому, что завтра никого из нас уже не будет в живых…

 

Гермиона предупреждающе нахмурилась, но Рон, досадливо поморщившись, взмахнул длинной рукой, останавливая невысказанное ею:

‑ Гермиона, не надо про панику и деморализацию. Это все чушь, и уж ты это точно понимаешь. Девчонки могут на что‑то надеяться, но реально надежды нет. Скорее всего, мы умрем. Но это не повод не попытаться умереть достойно.

Я говорю сейчас не об этом.

 

‑ А о чём тогда? – холодно поинтересовалась Гермиона.

 

‑ О том, что я понял после Зелёного Праздника.

 

Гермиона кивнула. То, что она сама получила от Куно Глендейла древний кельтский амулет, маленький, но страшно тяжёлый кристалл, от которого болели и горели руки, если слишком долго держать его в ладони, до сих пор плохо укладывалось в её сознании, поэтому то, что скажет Рон, было очень интересно и важно.

 

‑ Когда мы здесь оказались ‑ в Хогвартсе, я имею в виду ‑ и стало ясно, что свиток Ллудда пропал и мы не сможем вернуться, ‑ заговорил Рон, закусывая губу и потирая лоб, видно было, с каким трудом ему даётся этот разговор, ‑ я, я… как это тебе объяснить, я словно умер…

 

‑ Не понимаю. Мне так показалось, что все обстояло в точности до наоборот – ты собирался жить, причем долго и счастливо. Только без нас, ‑ против её воли давняя обида прорезалась в голосе.

 

‑ Я всё не то говорю, ‑ отчаянно выкрикнул Рон, ‑ и ты не то говоришь! Не жить – выжить. А для того, чтобы выжить здесь, нужно стать зверем. Вот я и озверел… Понимаешь, я словно в ловушку свалился, а там, на дне – острые колья. И можно выпрыгнуть, но для этого нужно отбросить всё‑всё прошлое, всего старого Рона… А у меня Джинни, мама её очень любит, я не могу её бросить. Вот я и говорю, что я умер, ‑ бессвязно закончил Рон, но Гермиона поняла. Она и себя ловила иногда на похожих мыслях – в том числе на желании переступить через некоторые свои принципы, чтобы почувствовать себя не лишней, не чужой ‑ иногда, с Робертом… Но так и не смогла через них переступить.

 

‑ Ведь ты же тоже думала о будущем, когда ходила на свидания с Робертом, ‑ вот это Рон сказал зря. Гермиона разозлилась:

‑ Не сравнивай, пожалуйста! Если хочешь знать, я сделала это от отчаяния, когда ты меня бросил. И Роберт не чета твоей Матильде…

 

‑ Да? – опасным тоном перепросил Рон. – Это почему же? Она предала всех из‑за отца, повинуясь дочернему долгу перед Вольдемортом, он сделал то же самое, повинуясь сыновнему долгу перед Слизерином. В чём разница?

 

‑ В чём? – взгляд Гермионы потяжелел. – А я тебе сейчас объясню, в чём. Матильда не могла не знать о готовящемся нападении. И возможно, участвовала в его подготовке. А Роберт узнал об этом в последний момент, и не мог ослушаться отца. К тому же, он пытался спасти меня…

 

‑ А всех остальных предал, ‑ возмущённо бросил Рон.

 

‑ А чем он в этой ситуации отличается от тебя? – парировала Гермиона. – Разница лишь в одном – ты собирался позаботиться о Джинни, а Роберт – обо мне.

 

‑ Ты так говоришь, потому что влюблена в него! – Рон, забыв о том, что собирался каяться, обвиняющим жестом поднял палец.

 

Гермиона опомнилась первой.

‑ Послушай, Рон. Мы же не с этого начали. Какая разница, кто в кого влюблён, вернее, был влюблён? Сейчас это не имеет никакого значения. К тому же я вовсе не была влюблена в Роберта, просто он, знаешь, ‑ она запнулась, подыскивая слова и с радостью наблюдая, что Рон тоже пришёл в себя, ‑ он не похож на всех этих местных людей. Он сильный и умный, с ним интересно, с ним можно говорить на любые темы, и при этом не надо ничего разжёвывать, нет интеллектуального барьера. И … он не на месте здесь, что ли. Он больше похож на человека из двадцатого века.

 

‑ Ты бы позвала его с собой, если бы мы могли вернуться? – перебил ее Рон.

 

‑ Да, ‑ не раздумывая, ответила Гермиона. И так же ничуть не раздумывая, прибавила, ‑ только он бы непременно отказался. Не захотел бы быть обузой.

 

Ей вдруг пришло в голову, что проблема «как не стать обузой» была именно тем камнем преткновения, о который споткнулись все трое (хотя про Гарри Гермиона не была уверена – он всегда отличался от них с Роном). Впрочем, не только они трое, все гриффиндорцы пытались так или иначе решить для себя проблему, как им жить дальше. Про себя, например, она точно знала, что ей очень трудно будет найти своё место в этом мире. Все её мечты о научной карьере пошли прахом, а реальные перспективы были куда как тусклы и непривлекательны. По сравнению с любым из парней, даже с неуклюжим Невиллом (кстати, сильно изменившимся за последнее время), у Гермионы было куда меньше возможностей реализовать себя и в мире магов и в мире магглов, потому что единственная роль, в которой женщина могла проявить себя в средние века – это роль жены и матери. Но в отличие от Лаванды и Парвати Гермиона не могла серьёзно рассчитывать на этот вариант. Она понимала, что шансов выйти замуж за человека, который будет понимать её, ценить ее пытливый аналитический ум, жаждущий применения, разделять ее страсть к познанию, было совсем немного. Роберт – вот он был именно таким человеком, но… она не любила его. Уважала – да, ценила – да, даже восхищалась. Но не любила.

 

А теперь и вовсе всё рухнуло, даже говорить было не о чем. К горлу подкатили слёзы, и нечаянно встретившись с Роном глазами, Гермиона устыдилась. А тот в ответ сделал совершенно неожиданную вещь: подошёл, сел рядом, положил ей на плечо по‑мужски тяжёлую руку и шепнул:

‑ Не плачь. Надежда – это то, что остаётся у нас всегда. Даже когда кажется, что всякая надежда умерла…

 

Так, молча, они просидели довольно долго. Потом Гермиона тихо сказала:

‑ Рон?

 

‑ Ну?

 

‑ Так что ты понял там, на Инисавале?

 

Рон снял руку с плеча Гермионы, оба при этом испытали облегчение, в котором ни один не пожелал бы признаться, и заговорил. Девушка слушала его, не перебивая, и изумлялась. То, что Рон – вот этот долговязый смешной парень, которого она знала как облупленного, который частенько ходил в дырявых носках и забывал причесываться, вдруг оказался потомком Мерлина – великого волшебника прошлого, в голове не укладывалось. Живая легенда сидит рядом с ней и чешет кончик носа… Это звучало абсурдно. И в тоже время она не могла ему не верить, поскольку видела: рядом с ней уже совсем другой Рон. Действительно, как он и говорил, осознавший свою роль в длинной цепи поколений, в непрерывно разматывающейся нити бытия.

 

‑ Собственное косноязычие меня просто убивает, ‑ пожаловался Рон, ‑ надеюсь, ты хоть немного понимаешь из того, что я говорю.

 

‑ Я понимаю, Рон. Правда, ‑ Гермиона подняла к нему побледневшее осунувшееся лицо. – Говори.

 

‑ И мне стало стыдно. Стыдно, что в цепи моих предков – разных, талантливых и не очень, прославленных и самых обычных – я оказался слабым звеном. Я кинул вас с Гарри. Стыдно перед папой и мамой, и перед Мерлином стыдно. А главное, перед самим собой. Я понимаю – разбитую чашку склеить невозможно, но то, что ещё можно исправить, я бы хотел исправить. Пока ещё есть время.

 

Рон так и не коснулся темы их личных взаимоотношений, отделавшись аккуратным намёком на разбитую чашку, и Гермиона была благодарна ему за это. Эту чашку склеить действительно было невозможно, их любовь, или то, что они считали таковой, оказалась куда более хрупкой материей, чем дружба. Может, это говорило о том, что любовь была не более чем детским увлечением, которое прошло. Хорошо, что они смогли пережить это, не перестав быть друзьями. Значит, именно дружба оказалась настоящей, способной устоять перед лицом испытаний. Она вспомнила, что Рон уже давно закончил и ждет её ответа. Ответа друга…

 

Гермиона порывисто встала и протянула Рону свою руку:

‑ Ты тоже извини меня, ладно? За то, что наехала на тебя там, на мельнице. Ну, с артуровым мечом и британскими королями.

 

‑ Мир, ‑ согласился Рон, пожимая протянутую руку. – А ты не хочешь рассказать мне, что увидела сама?

 

Гермиона задумалась. Безусловно, Рон имел право на ответный откровенный рассказ, но она ненавидела изъясняться путано и нелогично, а после эльфийского наркотика и вызванных им видений в голове у неё был полный сумбур. Она не знала, что лучше: все‑таки попробовать выловить из бессвязного тумана какие‑нибудь подобия мыслей, или объяснить Рону, что она сама ещё должна разобраться, и лучше подождать более удобного случая, который, возможно, никогда не наступит.

 

Тихонько скрипнула дверь, и оба повернулись на звук.

 

‑ Я не помешал вам? Я свои записи ищу, ‑ жалобно поделился проблемой Квинтус.

 

‑ Вот эти? – Гермиона даже обрадовалась его появлению, вытаскивая свиток из складок платья. – Я так и подумала, что это ты потерял. Они на лестнице валялись.

 

‑ Точно! Я там споткнулся, – просиял Тео. – Спасибо вам, леди Гермиона! Ой, а как себя чувствует сэр Гарри?

 

‑ Лучше, ‑ коротко проинформировал мальчика Рон.

 

‑ А можно я прямо тут запишу кое‑что?

 

‑ Пиши, ‑ разрешил Рон. – Что за нетленку, кстати, ты там ваяешь?

 

‑ Чего? ‑ не понял Квинтус.

 

‑ О чём ты пишешь, спрашиваю!

 

Тео выглядел польщённым вниманием к своему труду:

‑ Я веду летопись замка. Просто записываю в