Интервенты – Колчак – Атаманы – Анненков

 

Интервенция в Сибири была составной частью плана стран Антанты, США и Японии по расчленению многонациональной России на сферы влияния, погашения за ее счет своих военных расходов, получения территориальных уступок и иных компенсаций с последующим обогащением путем нещадной эксплуатации ее природных ресурсов, экономики и населения.

Многие полагали, что одной из целей иностранной интервенции было восстановление в России монархии. Это не так. Такой задачи интервенты перед собой не ставили. Ни самодержавие, ни национальное возрождение России им были не нужны, они были совершенно безразличны к ее будущему государственному строю и были готовы принять любой, исключая большевизм, при условии, что во главе новой России будет стоять их ставленник. Ближайшей задачей интервентов была помощь белым войскам в уничтожении большевизма и пресечение возможности его распространения за пределы России.

Уже известный нам генерал В. Г. Болдырев в своем обширном труде^{164} рассказывает эпизод, ярко характеризующий отношение интервентов к царизму и неприязнь к ним многих русских офицеров.

 

«13 ноября (1918 года. – В. Г.) на банкете в честь прибывших в Омск французских офицеров, находившиеся там русские офицеры не только потребовали исполнения старого русского гимна „Боже, царя храни“, но и начали подпевать. Бывший же в числе гостей французский войсковой комиссар Реньо, французский и американский консулы не встали. Не встал и находившийся на банкете представитель Управления по делам Директории. Начался скандал.

Старший из русских военных начальников генерал Матковкий не принял никаких мер даже в отношении особенно разошедшегося полковника, который оказался атаманом Красильниковым.

Иностранные представители нашли, что „это в конце концов довольно скучная история – возвращение к старому“, и уехали с банкета».

Дальнейшие события в Сибири неразрывно связаны с именем адмирала А.В Колчака, хотя интервенция в Сибири началась задолго до появления здесь Колчака, и интервенты ему достались по наследству от Директории.

Свое отношение к интервенции А. В. Колчак высказал члену Чрезвычайной следственной комиссии Н. Алексеевскому на допросе в Иркутске 30 января 1920 года. Вот их диалог.

Алексеевский:

– Каково было ваше принципиальное отношение к интервенции раньше, чем вы ее увидели во Владивостоке?

Колчак:

– В принципе я был против нее.

Алексеевский:

– Все‑таки можно быть в принципе против известной меры, но допускать ее на практике, потому что другого выхода нет. Вы считали ли, что, несмотря на то что интервенция нежелательна, к ней все‑таки можно прибегнуть?

Колчак:

– Я считал, что эта интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока в чужие руки. В Японии я убедился в этом. Затем я не мог относиться сочувственно к этой интервенции ввиду позорного отношения к нашим войскам и унизительного положения всех русских людей и властей, которые там были. Меня это оскорбляло. Я не мог относиться к этому доброжелательно. Затем самая цель и характер интервенции носили глубоко оскорбительный характер: это не было помощью России, – все это выставлялось как помощь чехам, их благополучному возвращению, и в связи с этим все получало глубоко оскорбительный и глубоко тяжелый характер для русских. Вся интервенция мне представлялась в форме установления чужого влияния на Дальнем Востоке^{165}.

 

Став Верховным правителем России, Колчак не изменил своего отношения к интервенции, но должен был ее терпеть, а в интересах уничтожения большевизма – тесно с ней сотрудничать. Честность Колчака убеждала интервентов в правильности выбора адмирала на роль своего ставленника. Но Верховный правитель России был ее патриотом и подчинил свою судьбу идее, во имя которой велась Гражданская война, – идее возрождения Великой России. Во имя этой идеи он шел на временный компромисс с интервентами, принимал от них помощь и даже предоставил в их распоряжение железные дороги, важнейшие отрасли промышленности, право эксплуатации природных богатств в обмен на нужное ему вооружение, снаряжение и продовольствие. И следует заметить, что помощь интервентов была солидной, хотя поставки не всегда были доброкачественны. В 1919 году из США в Сибирь было переброшено не менее 400 тысяч винтовок, огромное количество пулеметов, пушек, аэропланов, броневиков, военного обмундирования, медикаментов. Англия и Франция также вооружали белые армии. К маю 1919 года из Англии было отправлено до 170 тысяч винтовок, около 223 миллионов ружейных патронов, 817 тысяч ручных гранат, 350 пулеметов, 92 орудия, до 200 тысяч комплектов солдатского обмундирования и снаряжения и др., из Франции – 1700 пулеметов, 400 орудий, 30 аэропланов. Военную помощь Колчаку оказывала и Япония. Всего Колчак получил до 1 миллиона винтовок, 500 тысяч снарядов, 3 миллиона пар обуви, 350 тысяч комплектов обмундирования^{166}.

Но и вознаграждение за свои поставки они получали солидное. Анненков пишет: «Золотой дождь полился, и русское золото стало уходить за границу. Старые английские пушки, расстрелянные японские пулеметы покупались за огромные деньги, ими снабжалась армия. Спекуляцией занимались все те, кто только мог и близко стоял около денег. На всем старались выгадать, и армия получала все необходимое самого низкого качества… На фронт, снабженный английскими винтовками, посылались русские патроны, на фронт, снабженный английскими пушками, посылались французские снаряды, к зиме приходила летняя одежда, а к лету в армию доставляли валенки и полушубки». Принимая эту помощь, Колчак сразу же расплачивался с ними за поставки и был полон решимости покончить с долгами после победы над большевиками и восстановления новой, могучей России.

Как только интервенты окончательно убедились, что Колчак их марионеткой не станет и не допустит их хозяйничанья в России, они свернули помощь, и Белая армия покатилась на Восток, потому что не могла противостоять Красной, имевшей в тылу огромные людские резервы и военные заводы, поставляющие оружие и боеприпасы.

Адмирала Колчака и его опытных генералов победили не красные прапорщики, а недостаток оружия и людей. Недобрую роль в отношении к А. В. Колчаку сыграло и то неадекватное представление, которое сложилось у сибиряков о нем как якобы предателе национальных интересов России и его армии, которой приписывались все зверства, творимые интервентами, охранявшими тылы, коммуникации колчаковской армии и непосредственно боровшимися с партизанами, грабя местное население и насильничая.

– Поступали ли к вам заявления о безобразиях чехов? – был задан вопрос Болдыреву на Семипалатинском процессе.

– Были! – подтверждает Болдырев. – Чехи тоже бесчинствовали…

 

Чехи вообще отличались своими бесчинствами во время Гражданской войны, что нашло отражение даже в сибирском фольклоре. Еще и сейчас на сибирских застольях можно услышать песню:

 

Отец мой был природный пахарь,

А я работал вместе с ним.

На нас напали злые чехи –

Сестру родную увели!..

 

Об интервенции в Сибири написано много, но, поскольку наш герой тоже имел о ней собственное мнение, его показания о ней также интересны.

Анненков тоже был патриотом Родины, и его бесило, что с санкции Верховного в Сибири хозяйничали интервенты. Но он не знал, какие причины вынуждали адмирала поступать так, а не иначе. В ответах Анненкова на вопросы суда чувствуется его недовольство присутствием интервентов в Сибири, их участием в Гражданской войне, их не касающейся, его патриотизм и горечь. Его ответы полны, четки, даются твердо и без колебаний.

– В Омске вы встречались с англичанами? – спрашивает председатель суда.

– Нет! – отвечает Анненков. – но при ставке (у Колчака. – В. Г.) был генерал Нокс[65] – начальник английской миссии. Эта миссия должна была снабжать Колчака снаряжением, обмундированием и так далее.

<…>

– Кто был при Гришине‑Алмазове?

– Французская миссия. При Колчаке был генерал Жанен[66], тоже из французской миссии. Она состояла из 30 человек.

– Английская миссия. Кто там был? – спрашивает председатель суда.

– Генерал Нокс, который являлся представителем английской миссии и старшиной всех миссий.

– А японская миссия была?

– Была! Во главе ее стоял генерал Танака[67]. Сейчас он по последним сведениям – японский премьер.

– А еще какие представители миссий были?

– Чехословацкой республики – доктор Павло или Павлу…

Далее Анненков указывает, что чисто английских отрядов не было, но канадцы и итальянцы управлялись английскими офицерами.

– А солдаты других национальностей в бронечастях были?

– Не помню точно…

– Точно не можете сказать? – переспрашивает председатель. – А об английских знали точно и ясно? Это было в 18‑х и 19‑х годах?

– Да, точно! – подтверждает Анненков. – Кроме того, были польские, румынские, сербские…

– Как вам казалось: руководство всеми отрядами, а также политическое мнение при ставке – в чьих руках находилось: в руках Колчака или Англии?

– Я себе рисовал картину такую: Колчак был исполнитель воли генерала Нокса, под влиянием которого находился всецело. Даже встречи (в войсках. – В. Г.) Нокса были пышнее, чем Колчака!..

– Не было ли таких случаев, когда в том или ином районе обнаруживалась английская контрразведка?

– В Омске – везде шныряла!

– Артиллерия была вся английская?

– Да!

– Какие были пулеметы?

– Пулеметы были японские, Виккерса, Кольта, американские, французские Сатьена, Люис. Кольты были посланы из Америки.

– Вы не знаете путей следования вооружения в ваши края?

– Из Владивостока, – недоуменно отвечает Анненков: он удивлен и на всякий случай напрягся, ища подвох: ведь то, что это спрашивает такое высокопоставленное лицо, – всем известно! – Также было французское скорострельное вооружение, – добавляет он.

– Теперь расскажите об обмундировании! – меняет тему председатель.

– Оно приходило так: все верхнее и шинели были английское, но частично присылалось из Японии. Оттуда посылалось большое количество сукна, из которого делались здесь шинели[68]…

Далее, отвечая на вопросы, Анненков рассказывает об английских и японских одеялах, об оплате французами английского обмундирования и незначительном, остаточном использовании русского оружия.

– Какой вывод вы сделали из этого?

– Тот, что иностранцы имели бо???(удар.)льшее значение, чем правительство!

– Вы не думали, что между верхушкой колчаковского правительства начинается единение с англичанами?

– Да, я предполагал, что союзники, главным образом англичане, были заинтересованы в борьбе против большевизма исключительно ради своих целей. Иностранцы чувствовали себя хозяевами. Это было обидно! Но мы получали распоряжения относиться к их высокомерию снисходительно.

– Не был ли здесь «Американский союз молодежи», не работал ли он? – вмешивается защита.

– Да, работал «Союз крестьянской молодежи», – отвечает Анненков. – Твердо могу сказать, что посылалось русское золото в Японию и во Владивосток. Золото это было захвачено из государственных запасов в Казани. Ходили слухи, что наши будут за помощь иностранцев расплачиваться концессиями.

– Скажите, чем объясняется, что слава о ваших частях у самого Колчака была незавидной? Это вам известно?

– Да, было известно! Это было до прибытия комиссии, которая была назначена Верховным правителем в мой район, с которой был и генерал Щербаков, и генерал Старцев, а также представитель от миссии. Эта комиссия осмотрела весь мой район…

– От какой миссии?

– От французской!

– Вы, следовательно, допускали в свой район иностранные миссии? Где это было?

– На Лепсинском фронте!

– Вы не помните фамилии представителя этой миссии?

– Кажется, полковник Дю или Дюрейль… – точно не помню. Комиссия нашла блестящим мой район! – хвастанул атаман.

Больше на тему интервенции на процессе не говорилось, но и в сказанном Анненковым отчетливо и недвусмысленно выражена патриотическая позиция участника событий, осознающего противоестественность присутствия на родной земле иноземных сил и возможность нежелательных последствий такого вмешательства в решение внутренних, сугубо национальных проблем.

Отрицательное отношение к отряду Анненкова как к партизанскому формированию начало складываться еще во время Великой войны. В дальнейшем, в годы Гражданской войны, из‑за роста элементов атаманщины, критическое отношение к нему еще более возросло. Офицеры и генералы категорически не признавали формирования атаманов воинскими подразделениями, считая их шайками бандитов, но терпели в надежде перековать их в нормальные боевые единицы. Это тем более было необходимо сделать потому, что сами атаманы были заклятыми врагами большевизма, их партизаны – опытными и умелыми бойцами.

Утверждению отрицательной оценки своего отряда во многом способствовал сам Анненков своей заносчивостью, амбициозностью и самолюбованием. В своих мемуарных записках он писал:

 

«Спустя несколько дней после падения Омска (имеется в виду свержение советской власти в 1918 году) атаман Анненков получил телеграмму: „Приказываю Вам немедленно прибыть в Омск для получения дальнейших указаний.

Командующий войсками полковник Иванов‑Ринов“.

Атаман Анненков ответил:

„Увы, не знаю, каким приказом Вы назначены моим начальником, а поэтому воздержусь от исполнения Вашего приказа. Анненков“.

Иванов‑Ринов вторично телеграфировал:

„В Омске существует Временное Сибирское правительство. Его приказом я назначен командующим войсками Западной Сибири. Признаете ли Вы это правительство? Если да, то получите задачу: отправляйтесь немедленно на фронт и обо всем доложите“.

Атаман Анненков послал ответ:

„Эта телеграмма странней первой. Подчиняться какому‑то мифическому правительству не намерен. Задачу выбрал сам. О моем подчинении себе не мечтайте. Подчинюсь тому своими действиями, кто заслужит“».

 

Колчак тоже стремился подчинить доставшуюся ему по наследству атаманщину, но она уже выросла из детских штанишек, и атаманы Анненков, Красильников, Семенов, Калмыков и другие, выступая единым фронтом, не торопились встать под высокую руку адмирала. Неожиданно разразившийся конфликт Колчака с атаманом Семеновым вынудил Верховного идти на попятную. Суть конфликта заключалась в следующем.

В 20‑х числах ноября 1918 года (сразу после переворота, приведшего Колчака к власти) адмирал арестовал и предал суду непосредственных исполнителей этого переворота, однополчан Анненкова, полковника В. И. Волкова, который стал к этому времени командиром Сибирской казачьей дивизии, командира 1‑го казачьего Сибирского Ермака Тимофеева полка войскового старшину А. В. Катанаева и командира партизанского отряда войскового старшину И. Н. Красильникова. Семенов потребовал от Колчака их освобождения и предупредил: «В случае неисполнения моего требования, я пойду на самые крайние меры и буду считаться с Вами лично». Вслед за этим он прервал телеграфную связь между Омском и Дальним Востоком, а на Забайкальской железной дороге задержал поезда с грузами, отправленными Колчаку Антантой. В своих мемуарах Семенов эти действия отрицал, а заступничество за Волкова, Катанаева и Красильникова объяснил тем, что, зная, что все перечисленные офицеры, принадлежащие к Сибирскому казачьему войску, являлись одними из инициаторов и первых участников вооруженной борьбы с красными, он решил вмешаться в их судьбу офицеров и постараться избавить их от суда за поступок, носивший высоко патриотический характер^{167}.

В Омске эти действия Семенова восприняли как бунт и попытались быстро покончить с ним. В конце ноября приказом № 60 Семенов был объявлен изменником, а 1 декабря 1918 года Колчак издал резкий приказ № 61, в котором говорилось:

1. Командующий 5‑м отдельным Приамурским корпусом полковник Семенов за неповиновение, разрушение телеграфной связи и сообщений в тылу армии, что является актом государственной измены, отстраняется от командования 5‑м корпусом и смещается со всех должностей, им занимаемых.

2. Генерал‑майору Волкову подчиняю 4‑й и 5‑й корпусные районы во всех отношениях на правах командующего отдельной армией с присвоением прав губернатора, с непосредственным подчинением мне.

3. Приказываю генерал‑майору Волкову привести в повиновение всех неповинующихся Верховной власти, действуя по законам военного времени^{168}.

Волков со своим штабом направился на Дальний Восток, но далее Иркутска проехать не смог, а посланные им в Читу офицеры были изгнаны оттуда Семеновым.

Анненков так прокомментировал это событие:

«Во Временном Сибирском правительстве шла политическая чехарда. Министры менялись, как перчатки. Командующие фронтами тоже менялись почти ежечасно. Творился ад, и чехи, видя это, собирались уходить. Их не пускали, и чуть было не открылся внутренний фронт с союзниками. На счастье Временному правительству удалось арестовать Директорию и выслать за пределы Сибири. Дутову дали почетное место инспектора кавалерии и командировали в Японию. Дутов сошел со сцены. Осталось справиться с атаманом Семеновым. Сперва ему предложили добром подчиниться, но он ответил, что он знает Колчака как бездарную личность и не находит нужным ему подчиниться. Тогда был командирован генерал Волков, знаменитый тем, что арестовал Директорию. Генерал Волков вручил атаману Семенову ультиматум, дав срок 36 часов на размышления, но Семенов дал Волкову два часа на отъезд, пообещав в противном случае расстрелять».

Генерал Волков уехал ни с чем. Семенов был объявлен предателем и изменником. Все газеты начали травить Семенова и атаманщину. Против Семенова послали корпус Временного правительства, но атаман Анненков отправил телеграмму следующего содержания:

«„Адмиралу Колчаку. В то время, когда вся Россия подчинилась большевикам, Семенов выступил против них на Дальнем Востоке, я – в Сибири, и атаман Дутов – в Оренбурге. Благодаря атаманству, возродилось Временное правительство, которое пока еще ничем особенным себя не проявило. Настоятельно прошу прекратить выпады против атаманства. Предупреждаю, что, если против Семенова будут высланы войска, высылайте одновременно и против меня, ибо я считаю Семенова главным действующим лицом в борьбе с большевиками и немедленно выступаю на юге“.

Телеграмма очень всполошила Колчака, немедленно были закрыты газеты, травившие Семенова, а с Семеновым постарались уладить, отдав приказ, что вышло недоразумение и что Семенов – хороший».

Анненков всегда питал ненависть к Верховному и бунтовал против подчинения ему, однако обстоятельства заставили атамана подчиниться и, после некоторого кокетства, принять от Верховного чин генерала: он понял, что до Семенова – далеко, а в одиночку он будет легко раздавлен здесь или Колчаком, или большевиками. Неприязнь к Колчаку он сохранил на всю жизнь, хотя, казалось бы, уже пожилой по сравнению с Анненковым, имеющий крупные заслуги перед Отечеством, адмирал должен был вызывать у молодого офицера только уважение, но на деле выходило наоборот. Даже по прошествии многих лет после трагической гибели Колчака строки записок Анненкова, посвященные адмиралу, дышат неприятием и несправедливостью.

Возможно, неприязнь Анненкова к адмиралу объясняется тем, что атаман считал и неоднократно заявлял о том, что старые генералы – это хлам, который неспособен вести войну по‑новому, и поэтому они проигрывали бой за боем прежде – немцам, а теперь – большевикам? Правда, Анненков не расшифровывал, на чем основано это его мнение. Но это сделал кадет Н. Петров в письме В. Пепеляеву[69] от 16 (29) января 1920 года:

«Мы с нашими старыми приемами, старой психологией, старыми пороками военной и гражданской бюрократии, петровской табелью о рангах не поспеваем за ними» ^{169} .

Сам же Анненков был свободен от этих пережитков, по‑новому строил взаимоотношения с начальством и с подчиненными, по‑новому формировал свою дивизию и по‑новому воевал. Поэтому ему и способствовал успех.

Отрицательное отношение Анненкова к Колчаку можно объяснить и тем, что он не понял игры адмирала с интервентами и принимал за чистую монету его действия и обещания расплатиться с ними за счет интересов будущей России. А может быть, он связывал неудачи белых армий на Восточном фронте с тем, что адмирал, большой специалист в морском деле, был дилетантом в сухопутном?

Едким сарказмом дышат строки, в которых Анненков описывает действия Колчака при приближении красных к его столице:

«Каждый день фронт приближается к Омску. Напрасно „умные“ командиры советуют Колчаку оставить на фронте лишь кавалерию, а всю пехоту направить на линию Ново‑Николаевска, чтобы она отдохнула и оправилась. Колчак по‑прежнему остается профаном в деле командования массами. Он говорит: „С винтовкой в руках я буду защищать Омск в передовой линии“. Но вот красные уже под Омском. И что же? Где Колчак? Его не видно с винтовкой в руках в передовой линии. Он уже в Ново‑Николаевске, окруженный чехами, создает приказы и многообещающие манифесты. Увы, он не производит никакого впечатления. Армия бежит на восток».

Еще один умный совет подает Колчаку атаман Анненков:

«„Положение сибирского фронта сразу облегчится, если Вы прикажете армии отступать на Алтай и Семиречье. Это богатый, хлебный край и много естественных удобных позиций – армия будет спасена“.

Напрасно: Колчак думает лишь о своей шкуре».

Последнее обвинение, конечно, чудовищно и некорректно. Но совет Анненкова, если действительно таковой давался, был толковым.

Г. Х. Эйхэ, командовавший в годы Гражданской войны 5‑й армией, вспоминал: «Во второй половине ноября 1919 года в Ново‑Николаевске с участием самого Колчака решался вопрос, как быть дальше. Предложение повернуть войска на юг, чтобы южным путем (через Западный Китай) прорваться в Туркестан, было отвергнуто как фантастическое»^{170}. Конечно, пройти из Сибири в Туркестан через Западный Китай было трудно потому, что пришлось бы идти через безводные пустыни и предгорья Памира до Туругарта и Иркештама, так как перевалить через Тяньшань в другом месте крупным войсковым силам было негде. Другое дело – идти через Семиречье. Здесь армия Колчака оказалась бы на дружественной территории и имела бы все возможности привести себя в порядок, а Антанта осталась бы один на один с большевиками. Усиленная частью колчаковских войск, группировка Анненкова сбила бы слабый заслон красных на Семиреченском фронте и через Верный, Пржевальск и другие направления прорвалась бы в Среднюю Азию, проложив туда путь и всей армии Колчака. Здесь наверняка произошло бы объединение его с басмачеством и другими силами контрреволюции с последующим ударом на Москву. Но Колчак предпочел другой путь…

Неприятие Колчака Анненковым проявилось и в том, что он не сразу принял от Верховного правителя это звание, долго не надевал генеральскую форму и не называл себя генералом, именуясь по‑старому войсковым старшиной или атаманом, что ему особенно нравилось, или полковником.

Однако Анненков все‑таки надел генеральские погоны, пояснив при этом: «„Слухи о том, что я сказал, что могу быть произведенным в генералы только царем, неверны. Все звания мне присвоены не им. Полковником я произведен казачьим кругом за боевые заслуги на Уральском фронте, в войсковые старшины – при Керенском. При царе я был в чине есаула“. Одной из причин непринятия генеральского звания Анненков называет осуждение присвоения Колчаком этого высокого звания ряду капитанов и поручиков, осуществивших переворот 18 ноября 1918 года, в результате которого адмирал пришел к власти».

Впрочем, Анненков отрицательно относился не только к Колчаку, но и к его правительству. В тех же его записках читаем:

 

«…прибыло несколько человек, которых стали именовать Временным Сибирским правительством. Во главе его стоял полковник Гришин‑Алмазов. Почему именно эти лица должны править Сибирью, никому не было известно. Это была крупная ошибка начавших восстание, ибо во главе стояли лица, которые с первых же своих шагов показали свою полную бездарность и неспособность».

 

Феномен относительной независимости Анненкова от Верховного интересовал многих, вызывая и восхищение, и злость, и стремление к подражанию. Интересовал этот феномен и суд. Но полностью его раскрыть не удалось никому. Можно полагать, что одной из причин такой безнаказанной независимости Анненкова было то, что Колчака удовлетворяли те отношения, которые сложились у него с атаманами, и он опасался закручивать гайки.

Участник Гражданской войны, писатель В. Я. Зазубрин делает такую зарисовку: поверженный адмирал, перебирая в памяти эпизоды своего руководства Белым движением в Сибири, вдруг вспоминает:

«Атаман Анненков не хотел даже дать сведений, сколько у него штыков. Грубый. „Не Вы мне дали их, не Вам и считать!“»^{171}. Трудно, очень трудно найти сейчас истинные причины непростых взаимоотношений адмирала и атамана. Но они были, портили обоим нервы и не могли не влиять на дело отрицательно.

 

Агония

 

Части 5‑й армии Восточного фронта стремительно приближались к Семипалатинску. Белое воинство неудержимо катится к югу. Текут из‑под Волчихи, Тальменки, Рубцовки и анненковские полки Черных гусар и Голубых улан, оставленные в свое время атаманом в Семипалатинске и брошенные сюда генералом Ефтиным[70] как последний резерв 2‑го Степного корпуса.

«Славные партизанские полки гибнут, сдерживая натиск красных, но, к сожалению, партизан не много – 10–12 тысяч, и к Семипалатинску остается около двух тысяч. Сдающихся полков нет, а остальные погибли на поле брани», – пишет Анненков.

Командование 2‑го Степного корпуса начинает лихорадочно готовить город к обороне. Семипалатинск объявляется на особом положении, издается приказ о призыве всех, способных носить оружие, офицеров, находящихся вне армии, приглашают явиться для назначения в войска, вокруг города отрываются окопы, устанавливаются проволочные заграждения.

Между тем советские войска приближались. 29 ноября они выбили белых из Поспелихи и Рубцовки и подошли к станции Аул, что в 45 километрах от Семипалатинска.

В городе начинается паника, офицеры покидают подразделения и бегут из него, штаб корпуса теряет управление войсками, которые, распропагандированные большевиками, ждут развития событий в готовности к переходу на сторону красных.

Воспользовавшись ситуацией, большевики‑подпольщики в 8.30 вечера 30 ноября подняли восстание. На сторону восставших начали переходить белые войска (саперная, пулеметная, телефонная роты, егерский батальон и другие). В первом часу ночи 1 декабря штурмом был взят штаб 2‑го Степного корпуса, захвачено много офицеров во главе с бывшим командиром корпуса генералом Бржезовским, оказавший сопротивление начальник штаба корпуса генерал Лукин был убит при входе в здание. Разрозненные части и подразделения белых бежали за Иртыш.

К 4 часам утра 1 декабря восстание рабочих и солдат победило. В этот же день командир корпуса генерал‑майор Ефтин телеграфировал Анненкову из Улугуза: «Все части восстали, остались в Семипалатинске, отошли со мной до 50 офицеров»^{172}.

10 декабря советские войска вступили в Семипалатинск, где соединились с 4‑м крестьянским партизанским корпусом, и на следующий день двинулись в Каркаралинск.

13–14 декабря, буквально с колес, Ефтин связался с Анненковым и просил его принять командование фактически уже не существующим корпусом. Видя безвыходность положения и полную неспособность Ефтина к командованию войсками, Анненков согласился. В будущем это прибавило ему дурной славы, так как теперь все части корпуса стали анненковскими, а весь его личный состав до последнего солдата – анненковцами, и все грехи этой людской махины стали отныне грехами Анненкова, и они будут ему приписаны на Семипалатинском процессе, и он от них не отвертится.

Бывший красный партизан С. Д. Малахов так вспоминает о только что испеченных анненковцах: «Семипалатинцы в конце 1919 года свергли колчаковскую власть. Отряды Анненкова отступали и на своем пути жестоко расправлялись с населением. Наш 1‑й Революционный партизанский красный полк по пятам гнался за ними. Анненковцы заняли Карповку, их выгнали, и они отступили к поселку Троицкому и подожгли его. А к концу дня поселок был освобожден, и мы обнаружили свыше сотни трупов. Мы вырыли братскую могилу и похоронили погибших крестьян»^{173}.

Некоторым свидетелям‑воспоминателям верить нужно очень осторожно: одни, достигнув преклонного возраста, часто заменяют явь своими фантазиями, другие, желая сделать приятное власти, придумывают эпизоды, которых никогда не было в действительности, третьи рассказывают байки просто для того, чтобы побахвалиться, подать себя в интересном, а то и героическом ракурсе.

Некоторые показания вызывали возражения Анненкова:

– Разрешите! – обратился он к суду. – Войска оставили Семипалатинск. С ними отступал штаб Степного корпуса. Говорят, я давал приказания, как и куда отступать. Логически разбираясь, я должен был давать приказания командиру корпуса, которому я был подчинен!

– Вам было известно, что Семипалатинск эвакуируется? – перебивает его прокурор.

– Он пал неожиданно! – отвечает Анненков и добавляет: – По прямому проводу командир корпуса передавал послать ему подкрепление!

– Много было послано? – интересуется прокурор.

– Два полка по Сергиопольскому тракту! – отвечает Анненков.

– А вы советовались с командиром корпуса, куда и по какому тракту отсылать?

– Я был ему подчинен и должен был выполнить его приказ!

– Но ведь он был бит и могло быть так, что он мог не приказывать, а только просить! Могло это быть? – настаивает прокурор.

Анненков не отвечает, может быть потому, что ему надоело объяснять элементарные вещи, тем более что он только что о них напоминал.

Денисов, присутствовавший при телефонном разговоре Анненкова с Ефтиным, рассказывает:

– За два дня до падения Семипалатинска командир корпуса Ефтин вызвал Анненкова к прямому проводу и просил атамана прийти к нему на помощь. Он просил послать ему один или два полка, чтобы отстоять Семипалатинск. Анненков отвечал ему, что об этом нужно было раньше думать, а не тогда, когда все пропало и помочь нельзя! Но все же Анненков согласился послать Лейб‑атаманский полк. Командир корпуса был очень доволен и просил Анненкова приехать самому.

Через два дня Семипалатинск пал. Убили начальника штаба, и все бежали за Иртыш… Ефтин был настолько потрясен этим переворотом, что два дня не мог говорить. Когда к нему вернулся дар речи, он стал говорить с Анненковым и просил принять командование корпусом. Фактически уже корпуса не было, а оставалась только 5‑я дивизия на южном фронте и партизанский корпус. Тогда Анненков принял корпус и приступил к организации.

– Анненков, вы привлекали к ответственности командиров за сдачу Семипалатинска? – интересуется общественный обвинитель.

– Да, привлекал, так как его можно было удержать и даже укрепиться!

«Семипалатинск пал прежде времени, – напишет Анненков позже в своих воспоминаниях, – позорно его бросили на произвол судьбы и три дня в нем было безвластие.

Несчастным партизанам пришлось степью идти в сильные морозы к своему атаману, теряя сотни замерзшими и мертвыми. Жалкие остатки приходят с Северного фронта. А Северный фронт докатился до Ново‑Николаевска и рассыпался в прах». По факту сдачи Семипалатинска было назначено следствие над Ефтиным и начальником штаба корпуса, но Ефтин доказал, что Семипалатинск пал не по его вине, а по вине Бжезовского.

Разгром Колчака, освобождение северной и северо‑восточной частей Степного края лишило белые войска баз снабжения. Под ударами красных остатки колчаковской и дутовской Оренбургской армий неудержимо катились в Северное Семиречье. Здесь белое командование намеревалось создать плацдарм для дальнейшей борьбы против большевиков, а в случае неудачи это был удобный район для вывода войск в Синьцзян и их сохранения до лучших времен. В ноябре 1919 года Оренбургская армия прибыла в район действий Анненкова – Гулидова – Ярушина.

Со своей стороны, советское командование планировало наступлением крупных войсковых сил из района Гавриловского уничтожить белых в Северном Семиречье и не дать им возможности прорваться за границу.

Для совершенствования управления войсками Анненковым было принято решение о расформировании 5‑й дивизии как ничтожной в боевом отношении. Была расформирована и Ярушинская бригада, а ее личный состав был передан в Сергиопольский и Зайсанский полки. На базе имеющихся сил и средств были сформированы Северная и Южная группы войск под командованием соответственно Анненкова и Щербакова.

 

Как известно, после падения Черкасской обороны Анненков часть сил перебросил под Урджар и в район Сергиополя, где они вместе с остатками 2‑го Степного корпуса и дутовской армии пытались остановить наступление красных со стороны Каркаралинска. Силы Анненкова на Семиреченском фронте составляли 5707 бойцов. Из них 3907 штыков и 1800 сабель^{174}. Кроме того, в крупных станицах имелись белоказачьи формирования.

По данным сводки 3‑й Туркестанской дивизии от 8 февраля 1920 года, в дивизии Анненкова насчитывалось 5000–6000 бойцов, в дивизии Гулидова – 2000, с Дутовым прибыло 30 000 человек, из них вооружены 1000 и те никакой реальной силы не представляют^{175}. Главные силы белых были сосредоточены в районе Капала.

Все данные о силах дивизий Анненкова и других белых военачальников на последнем этапе их действий не могут быть точными, потому что они постоянно изменялись в результате прибытия к Анненкову и Щербакову отступающих белых частей, а также сдачи в плен, ухода в Китай, дезертирства их личного состава и других причин. Верить можно только цифрам Анненкова и Денисова, но они, к сожалению, их не оставили. Мне удалось увидеть черновой подсчет этих сил и средств, сделанный Анненковым карандашом на небольшом листке бумаги в период его нахождения его в семипалатинском следственном изоляторе:

 

Состав 5‑й дивизии на июнь 1919 года:

17‑й Семипалатинский полк;

18‑й Сергиопольский полк;

19‑й Петропавловский полк;

20‑й Зайсанский полк

Заилийский полк;

Алатовский полк.

 

К июню 1919 года дивизия Анненкова была примерно такого состава:

Стрелковая бригада – 2 полка;

Оренбургский казачий полк;

Конвойный конный полк;

Кавалерийская бригада – (Гусарский и Уланский полки)

Три киргизских полка;

3‑й сводный казачий полк;

Инженерный полк;

Два артиллерийских дивизиона – 16 3‑дюймовых пушек и дальнобойная батарея – 2 орудия.

Штадив с командой.

Общее количество личного состава: у Анненкова, без 5‑й дивизии:

Кирасирский полк – 900 чел.

Уланский полк – 700 чел.

Гусарский полк – 450–350 чел.

Атаманский полк – 900 чел.

Драгунский полк – 380 чел.

Китайский полк – 750 чел.

3 алашских полка по 2 тыс. чел.

Оренбургский полк – 600 чел.

 

В середине марта в район действий Анненкова – Гулидова – Дутова начинают прибывать отступающие из Семипалатинска части. Их мало, и они неполного состава. В разведсводке штаба Турквойск отмечается, что 12 марта через Абакумовкую прошли 1‑й эскадрон Черных гусар в 200 сабель и 1‑й конно‑офицерский взвод в 70 сабель. Наступающие части ориентировались на то, что пехотных частей у Анненкова нет, их он предполагал формировать из дутовской армии, которая в данный момент небоеспособна вследствие дезорганизованности, отсутствия обмундирования и большого количества больных. Особо подче