из Протокола № 6 заседания Президиума ВЦИК от 2 декабря 1918 г.

 

Слушали: Отношение об освобождении королевны Елены Сербской. (Отношение Норвежского посольства в Москве от 22 ноября 1918 г.)

Постановили: Королевну Елену Сербскую освободить, передать её Норвежскому посольству и не препятствовать её выезду из пределов Р.С.Ф.С.Р.

 

Председатель ВЦИК Я. Свердлов

Секретарь ВЦИК А. Енукидзе

КРУГЛАЯ ПЕЧАТЬ ВЦИК

 

На подлиннике документа имеется оттиск мастичного штампа квадратной формы с надписью:

«Явлен в Белоострове при отъезде 5 декабря 1918 г.

Начальник Белоостровского Пограничного Пункта (подпись[687])»[688]

 

Документ № 25

 

Сопроводительное письмо Президиума ВЦИК на имя Коменданта Московского Кремля П. Д. Малькова

 

2 декабря 1918 г.

Тов. Малькову.

При сём сопровождается выписка из Протокола № 6 засед. [ания] Презид[иума] ВЦИК от 2‑го декабря с. г. для исполнения.[689]

 

Документ № 26

 

Отношение Норвежского Консульства в Народный Комиссариат Иностранных Дел Р.С.Ф.С.Р.

30 декабря 1918 г.

Королевское Норвежское консульство, которому доверена защита и охрана интересов норвежских, румынских, сербских и черногорских подданных, проживающих в пределах Р.С.Ф.С. Республики, просят Комиссариат по возможности скорее освободить следующих лиц, находящихся в заключении:

(…)

 

Сербские подданные: С. Н. Смирнов.

В. М. Ильин.

Д. Иованович.

Черногорские подданные: М. И. Мартинович.

Королевский Норвежский консул (подпись [690]) [691]

 

Документ № 27

 

Из письма Великой Княгини Виктории Фёдоровны своей сестре Принцессе Прусской Ирине‑Луизе‑Марии[692]

Принцесса Виктория, 12 ноября 1920 г.

(…)

«Я слышала, что после того, как были найдены тела, крест Эллы и деревянная цепочка[693] были взяты одной дамой, которая жила в близ расположенном монастыре.

В прошлом году я видела и говорила с…[694] Бедная сказала, что с ними обращались не плохо, и они не были стеснены в Алапаевске, и им даже позволялось ходить в церковь. Там они все жили в одном коридоре, в здании школы.

Её муж[695] читал вечерние молитвы с Эллой в её комнате, и она часто сидела вместе с ней, и Элла делала рисунки для её работы. Там, в первое время, было так спокойно, что её муж думал, что они вне настоящей опасности; и так как они беспокоились о своих детях, то они решили, что она[696] поедет в Петроград, чтобы их увидеть, а затем вернуться.

Местные советы позволили ей уехать, но когда она приехала в Екатеринбург, её забрали из гостиницы и посадили в тюрьму как сербскую шпионку, потому что видели, как она разговаривала с сербским офицером. Оттуда её отправили в пермскую тюрьму, где она встретила бедную Е. Шнейдер и мадмуазель Гендрикову, которых выволокли наружу и убили в то время, когда она ещё находилась там. Она уехала из Екатеринбурга как раз перед тем, как там наши дорогие были убиты. Благодаря чехословакам и переговорам с большевиками она была оставлена живой и взята в Москву, где она была интернирована в Кремле до тех пор, пока не закончились переговоры, чтобы отправить её в Швецию. Она ничего не знала о том, что случилось в Алапаевске, до тех пор, пока не уехала из России.

В Алапаевске, кроме трёх сыновей Кости, Эллы и Вари, были Сергей Михайлович с его доктором или служащим (он был болен) и сын Павла от его второго брака, талантливый юноша…»[697]

 

Документ № 28

 

 

ПРОТОКОЛ

 

1922 года марта 16 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Суде Н. А. Соколов в г. Фонтенбло (во Франции) допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля в порядке 443 ст. уст. угол, суд., и он показал:

Сергей Николаевич Смирнов, 44 лет, православный, проживаю в настоящее время в Белграде (в Сербии).

До переворота я был управляющим дворцовым городом Павловском и делами Его Высочества Князя Иоанна Константиновича и Её Королевского Высочества Княгини Елены Петровны Сербской, супруги Князя Иоанна Константиновича.

Ныне я состою секретарем Её Королевского Высочества.

В марте месяце Их Высочества по распоряжению Урицкого были высланы из Петрограда в Вятку, а затем в Екатеринбург. Из Екатеринбурга по распоряжению Уральского областного совдепа они были высланы в Алапаевск.

20 июня я выехал из Петрограда в Алапаевск, чтобы видеть Их Высочества для выяснения некоторых дел. 21 июня я прибыл в Вологду, где тогда находились союзные миссии, в том числе и сербская. Здесь я узнал от жены Сербского посланника Сполайковича, бывшего в то время в Москве, что Княгиня Елена Петровна как раз в этот день прислала в посольство телеграмму, прося помочь ей приехать в Петроград к детям. Сама она находилась в то время в Екатеринбурге, откуда её не выпускал областной совет.

Сполайковичу была тогда же секретарём Ненадичем послана надлежащая телеграмма, а я сам 22 июня выехал обратно в Петроград, куда из Москвы должен был приехать Сполайкович, дабы организовать надлежащим образом, по соглашению со Сполайковичем, поездку Княгини. В Петроград я прибыл 23 июня.

Сполайкович обратился в Москве к Карахану и добился у него согласия на прибытие Елены Петровны в Петроград. Как говорил Сполайкович, Караханом были посланы соответствующие телеграммы: одна в Петроградскую коммуну, другая в Екатеринбургский областной совет.

28 июня я выехал из Петрограда в Екатеринбург в сопровождении Сербского майора Жарко Константиновича Мичича и унтер‑офицеров Милана Божичича и Георгия Абрамовича. 4 июля около 7 часов утра мы прибыли в Екатеринбург. Елена Петровна находилась тогда в номерах Атаманова, куда мы и отправились, имея в то же время в своём распоряжении особый вагон, в коем мы прибыли. Здесь я узнал, что Елена Петровна ещё около 15 мая сделала попытку получить разрешение на поездку в Петроград к детям, оставшимся у бабушки Великой Княгини Елизаветы Маврикиевны. Алапаевский совдеп запросил разрешение областного. Тот разрешил Елене Петровне прибыть в Екатеринбург, куда она и приехала за несколько дней до 21 июня. Здесь ей было объявлено, что областной совет запросил Москву, и ей нужно ждать ответа.

Между тем, в отсутствие Княгини, Августейших Особ в Алапаевске перевели на тюремный режим, удалив от них всю прислугу, кроме Ремеза. Некоторые из прислуги, проезжая через Екатеринбург, сообщили об этом Елене Петровне, и она решила возвращаться в Алапаевск, дабы разделить судьбу мужа. Она уже была по этому поводу у Белобородова и выдала ему соответствующую расписку.

Когда всё это, по нашем прибытии в Екатеринбург, выяснилось, и Елена Петровна заявила, что она решила возвращаться в Алапаевск, мы должны были выезжать обратно. Необходимо было одному из наших солдат проводить Княгиню до Алапаевска. Мы решили ждать его возвращения. Конечно, мы должны были явиться в областной совет для предъявления наших документов. Нужно было также получить разрешение на отъезд Елены Петровны в Алапаевск, так как иначе нельзя было получить билетов. Нужно было и нам получить соответствующую бумагу от Белобородова, дабы мы могли в нашем вагоне возвращаться обратно.

5 июля я с майором отправился в областной совет. Нас принял секретарь Белобородова Мутных и повел к Белобородову. Белобородов был с нами внимателен и учтив, именуя заглазно Её Высочество «Королевной».

Но очень скоро по нашем приходе к нему из соседней комнаты в кабинет Белобородова вошёл неизвестный и присутствовал при нашей дальнейшей беседе. Я сказал Белобородову, что у него должна быть телеграмма Карахана на отъезд Елены Петровны. Он стал говорить, что такой телеграммы у него нет. При этом он сказал, что Елена Петровна отказалась от своей первой просьбы и уже уехала в Алапаевск. Очевидно было, что он лгал.

Когда я ему сказал, что Елена Петровна ещё в Екатеринбурге, он удивился этому: «Ах, вот как…» Тут же неизвестный, присутствующий при этом, написал что‑то на бумажке, сунув её Белобородову.

Тот стал значительно суше с нами, официальней. Я не знаю, кто был этот неизвестный. Но я положительно утверждаю, что это был еврейчик. Это определённо было видно и по его наружности, и по его еврейскому выговору.

Решено было, что Белобородов запросит Москву, а мы будем ждать ответа. Тогда же я попросил Мутных дать разрешение на поездку Елены Петровны в Алапаевск. Мутных написал разрешение, подписал его и приложил к разрешению оттиск подписи Белобородова: у него был такой штемпель с оттиском подписи Белобородова. 5 июля я пошёл на станцию, чтобы получить для Елены Петровны билеты. Комендант станции нашёл удостоверение не в порядке и пошёл к военному комиссару станции. Он вышел ко мне и в весьма грубой форме отказался выдать билеты, мотивируя отказ тем, что разрешение не имело подлинной подписи Белобородова. Я протелефонировал об этом Елене Петровне. Было уже поздно. Она оставалась в номерах Атаманова. Мы оставались в своём вагоне.

6 июля утром я отправился к Елене Петровне и не застал её. Она в этот день была уведена в чека для допроса. Вернувшись она рассказала, что чека интересовалась нашим приездом, пытаясь узнать допросом Княгини, для чего именно мы приехали. В этот же день я получил от Мутных новое разрешение уже с подлинной подписью Белобородова. Елена Петровна перешла в наш вагон, чтобы удобнее было поехать в Алапаевск.

Елена Петровна пожелала иметь у себя старое разрешение, отобранное у меня станционным военным комиссаром, и я был вынужден пойти по этому поводу к нему. Он отобрал у меня и новое удостоверение и, кроме того, потребовал к себе Княгиню. Она пошла к нему с майором часов в 7 вечера, и вернулись в вагон часа в 2 ночи. Комиссар страшно грубо обращался с Княгиней, кричал и всё время держал её стоя. Новое удостоверение так и осталось у него.

7 июля я пошёл опять к Мутных за разрешением и рассказал ему о происшедшем. Мутных был не тот, что прежде. Он не глядел в глаза, отворачивался, что‑то мямлил неопределённое, звонил в чека, советовал обратиться там нам к «товарищу Гореву», ведущему наше дело, и старался успокоить, что всё обойдется. Так ни с чем я и ушёл, не получив никакого нового разрешения.

Около 8 часов вечера 7 июля наш вагон был окружён. К нам вошли какие‑то люди и повели нас всех в чека. Там мы подождали с полчаса в канцелярии, затем нас попросили наверх в комнату и там нас заперли. Мы были арестованы. С нами же была Елена Петровна.

Скоро её увели в соседнюю комнату, а в нашу вошла группа чекистов во главе с неизвестным мне лицом, распоряжавшимся обыском. Это лицо обратило главное внимание на майора и само производило у него личный обыск, обнаружив приёмы опытного сыщика. Оно само ломало воротничок майора, осматривало тщательно подошвы его сапог и т. п. После этого я вышел в коридор, куда также вышла и Елена Петровна. По‑французски она сказала мне: «Это постыдно. Меня обыскивали». (Обыскивала её женщина).

Господин этот, который обыскивал майора, сказал Княгине: «Мадам, прошу Вас на иностранных языках не говорить». Красноармейцы, к которым я обратился за вопросом, сказали мне, что человек этот Юровский, что он комиссар «дома Романова». В чека мы просидели до ночи на 20 июля. В эти дни и я и Княгиня встречали несколько раз в чека Юровского. Видели мы также Лукоянова, числившегося председателем в чека, и коменданта здания Сахарова. Кроме того, заходили к нам и ещё какие‑то комиссары. Я не знаю, кто они такие. Помню троих. Это были безусловные евреи и по наружности, и по выговору. Они говорили по‑английски и сами рассказывали, что они были эмигранты и жили, кажется, в Америке или в Англии.

В ночь на 20 июля, приблизительно, около 3 часов, считая время так как оно тогда исчислялось большевиками и как его тогда показывали часы, находившиеся в Американской гостинице, где помещалась чека, к Елене Петровне постучался Юровский и сказал ей, чтобы она собиралась в путь. Собрались и мы. На рассвете нас повели в вагон. В тот же день к нам в вагон привели графиню Анастасию Васильевну Гендрикову, Екатерину Адольфовну Шнейдер и камердинера Государыни Алексея Андреевича Волкова.

21‑го нас отправили в Пермь, куда мы прибыли 23 июля. В тот же день нас поместили в Пермскую губернскую тюрьму. Елена Петровна сидела в одной камере с Гендриковой и Шнейдер. С нами сидел Волков.

При нашем прибытии в Пермской же тюрьме содержался жандармский полковник Знамеровский, камердинер Великого Князя Михаила Александровича Челышев и шофёр Борунов. 25 августа увели из тюрьмы полковника Знамеровского. В ночь на 4 сентября – Волкова, Гендрикову и Шнейдер. Помню я, что в эту же ночь требовали и Челышева с Боруновым, но Челышев был болен, и начальнику тюрьмы удалось его отстоять. С ним заодно был оставлен и Борунов.

Приблизительно, недели через две после этого я сам видел, что Челышева увели или, правильнее сказать, унесли на носилках, так как он был болен. Я простился с ним, и он сам не сомневался, что его вызвали на расстрел. Как уводили Борунова, я не видел. Но я положительно не сомневаюсь, что и он был уведён, ибо больше я его не видел в тюрьме. Положение наше было трагическое. С минуту на минуту мы все ждали смерти. Удалось нам спастись через двоюродную сестру моей жены – Ольгу Иосифовну Палтову, проживающую в Перми.

Я написал ей о нашем положении через одного из надзирателей. Она, получив моё письмо, кинулась сейчас же в Петроград, к секретарю Сербского посольства Анастасевичу, остававшемуся в Петрограде для охраны архива посольства. Был отправлен курьер Норвежского посольства в Москву к Ленину.

Мы были зачислены за всечека[698] и 29 октября отправлены в Москву. Там мы сразу попали к Петерсу. Елена Петровна была 2 ноября отправлена в заключение в Кремль и была освобождена во второй половине декабря. 13 ноября был освобождён майор Мичич с солдатами. Я был освобождён 28 февраля 1919 года.

На Ваши вопросы по делу могу рассказать следующее:

Я вижу предъявленные мне фотографические карточки трёх лиц (предъявлены фотографические карточки Юровского, Сахарова и Голощёкина) и могу показать следующее:

Я не могу опознать Юровского на той карточке, где он изображён пьющим чай. Когда я видел его, у него совсем не было такой бороды. У него была небольшая бородка клинышком, но в то же время скорее с раздвоением её. На другой карточке в белом фартуке он изображён в профиль, а память мне не сохранила такой его позы. На третьей же карточке, где он снят без бороды, я его опознаю, несмотря на то, что я видел его с бородой, а здесь он бритый. Это, несомненно, он.

Сахарова и Голощёкина я также опознаю.

Сахарова я видел, как я уже говорил, в Екатеринбурге, в чека.

Голощёкина я видел в Пермской тюрьме. Я видел его два раза. В первый раз он был в тюрьме в сопровождении каких‑то других комиссаров, обходил камеры, был и в нашей. Я положительно знаю, что в это посещение решался вопрос о том, кто будет расстрелян. Голощёкин был главным лицом в этой комиссии.

Во второй раз он был у нас в камере в сопровождении какого‑то местного комиссара и этот местный комиссар делал доклад Голощёкину, какие арестанты и за что сидят. Как видно, он был главным лицом.

Роль Юровского в областной чека была очевидна. Он был одним из главных там. Совершенно в тени держался Лукоянов.

Роль Белобородова Вы сами можете оценить по характеру тех фактов, которые привёл я. Его распоряжения были нуль. Его третировала чека и военные комиссары. Он даёт распоряжения. Их отбирают и с ним не считаются. Он разрешает ехать Княгине в Алапаевск. Её тащут в чека.

Помню я утро 17 июля, когда мы сидели в областной чека. Я прекрасно помню, мы тогда проснулись очень рано утром от шума. Выйдя в коридор, я видел много чекистов, откуда‑то возвратившихся. Они были все вооружены, более чем обычно, были как‑то утомлены или, я даже сказал бы, подавлены чем‑то.

Елена Петровна рассказывала мне про Царскую Семью в этот период моего общения с ней следующее.

Будучи в Екатеринбурге до отъезда в Алапаевск, она пыталась навестить Государя и заходила в дом Ипатьева. Её не пустили к Царской Семье. Это было 20 апреля, когда в доме Ипатьева были Их Величества и Великая Княжна Мария Николаевна. Коменданту она назвалась своим именем. Никаких сведений ей, конечно, сообщено не было. Считаю должным также отметить, что Сербский посланник Сполайкович присылал в это время в Екатеринбург Сербского майора Максимовича, который должен был передать Государю 25.000 рублей. Он не был пропущен к Государю.

Будучи в Екатеринбурге в июне месяце, Елена Петровна виделась с доктором Деревенко. Он бывал в доме Ипатьева и говорил ей, что Царской Семье жилось плохо. Был тяжёл режим. Наследник болел. Когда Деревенко навещал его, там был какой‑то фельдшер, которого приглашали большевики, чтобы Деревенко был не один. Кто был этот фельдшер, я не знаю.[699]

19 июля через одно лицо мы осведомились, что Августейшие Особы были увезены из Алапаевска. Мы тогда приняли это за чистую монету. Елена Петровна была уверена в спасении Князя Иоанна Константиновича. Мы так думали, что их спасли монархисты из Сибири. Когда мы узнали про увоз Августейших Особ из Алапаевска, Елена Петровна зашла к Лукоянову, чтобы проситься в Алапаевск: она хотела проверить Алапаевскую версию. Лукоянов сказал ей, что туда ехать нельзя: «Алапаевск ненадёжен». Мы ещё более укрепились тогда в нашей вере, что Августейших Особ в Алапаевске спасли.

Я хорошо помню, что Волков говорил мне, что Царской Семье были присланы две суммы денег кем‑то, которые обе прошли через его руки. Он называл их: 25.000 и 10.000 рублей. Не указывая источника своей осведомлённости, Елена Петровна говорила мне, что Государь смотрел на отъезд из Тобольска, как на отъезд в Москву. Государь был уверен, что ему хотели снова предложить власть. Я думаю, что ей об этом говорил Деревенко.

В Пермской тюрьме я беседовал про судьбу Великого Князя Михаила Александровича с Знамеровским и Челышевым. Я совершенно не могу Вам сказать, что именно каждый в отдельности рассказывал из них. Сущность рассказа сводилась к тому, что Михаила Александровича увезли несколько человек. Знамеровский смотрел на его увоз как на спасение. Ничем он не мотивировал такого своего взгляда. В то же время я категорически и совершенно точно удостоверяю факт, что Знамеровский сам абсолютно не был осведомлён о существовании какой бы то ни было организации, которая хотела бы спасти Великого Князя, не участвовал в ней и совсем не знал о существовании такой организации. Он думал, что кто‑то увёз Михаила Александровича для спасения. Ни на чём фактическом эта вера его основана не была. Я должен сказать следующее по этому поводу.

Я был уверен в спасении Августейших Особ в Алапаевске. Моя вера была основана на том, что нас‑то именно в том и обвиняли, что мы прибыли с целью спасения их и участвовали в заговоре, благодаря которому они спаслись. Я так и смотрел на дело Михаила Александровича. Сквозь эту призму я рассматривал то, что говорилось мне Знамеровским и Челышевым.

Значительно позднее, когда убедился я в убийстве в Алапаевске, когда понял, как они лгали, предъявляя нам обвинения, я понял, что, конечно, убит и Михаил Александрович.

Когда мы сидели в Пермской тюрьме, к Елене Петровне явился однажды какой‑то местный чекист и спросил её, знала ли она в лицо членов Царской Семьи и может ли опознать Великих Княжон, если ей покажут одну из них. Елена Петровна, конечно, ответила утвердительно. Этот чекист сказал ей, что поймана одна девушка, обвиняющаяся в воровстве, выдающая себя за дочь Государя Великую Княжну Анастасию Николаевну. В тот день, как говорил чекист, она была избита сильно красноармейцами и предъявлена быть не могла. Позднее, её привели в тюрьму и посадили в одну камеру с Еленой Петровной. Обман был очевиден и поэтому никакого разговора о том, почему она себя называла Великой Княжной, не было. Это была уличная девушка, профессиональная воровка, побывавшая везде в России; была она и в Японии. Она учила Елену Петровну петь тюремные песни и говорила, что её паспорт весь испещрён тюремными отметками. Когда Елена Петровна сказала ей, чтобы она вернулась к честной жизни, эта воровка указала ей на свой паспорт: кто же возьмёт с таким паспортом?

Я могу ещё сказать следующее про Юровского.

Он, как я говорил, обнаружил приёмы опытного чекиста. Но при всём этом, он был весьма учтив, корректен, выдержан и, так сказать, старался быть галантным.

При встречах с Еленой Петровной он был весьма учтив, галантно снимал шляпу, приветствовал Елену Петровну при встречах и жался всегда к стенке, стараясь дать ей дорогу. Так он себя держал с ней не на глазах других. При других же он старался сделать вид, что не замечает её.

Был он учтив и со мной и обнаружил знание им польского языка: пытаясь говорить со мной по‑польски (я выдавал себя за серба). Должен сознаться, что я получил от него хорошее впечатление и даже, что это, по крайней мере, не большевик. Должен сознаться, что я даже думал, что не ему ли мы обязаны тем, что нас не расстреляли в Екатеринбурге, и однажды приветливо пожал ему руку, считая его, так сказать, человеком, более порядочным, чем другие в чека.

Сахаров – это был мальчишка‑хулиган. Он заходил к нам часто в номер и хвастался своими новыми костюмами и каждый раз новыми перчатками. Совсем был пустой мальчишка.

Как только Елена Петровна узнала, что Князь Иоанн Константинович переведён на тюремный режим, она сейчас же решила вернуться к мужу. Дети были у бабушки, как я говорил. Настойчиво желая вернуться к мужу, она тогда же выдала Белобородову расписку следующего содержания: «Я, гражданка Королевства Сербского Елена Петровна, по мужу Романова, желая разделить тюремный режим мужа, добровольно возвращаюсь в Алапаевск, где обязуюсь переносить тот режим, принимая на себя все расходы по моему содержанию. Я обязуюсь не обращаться к защите иностранных посольств, а если таковые сделают шаги в мою пользу, отказываюсь воспользоваться результатами этих шагов. Елена Петровна Романова, Королевна Сербская».

Мы вместе с Еленой Петровной были у Петерса.

На вопрос Княгини, почему нас не отпускают, Петере ответил: «Потому, что один ваш (Сербский) батальон находится на Мурмане[700] с союзниками». Когда Княгиня сказала, что Сербия не станет воевать с Россией, Петерс ответил: «Да, это мы понимаем, что Сербия не нападёт на Россию, но она всё же и не оставляет наших бывших союзников».

Показание моё, составленное в трёх экземплярах и во всех мне прочтённое, записано с моих слов правильно. Я даю показание, имея у себя под руками мои записки.

Прошу внести следующие дополнения. Я опознаю Юровского на одной из карточек. Только у него тогда были более коротко острижены волосы.

Я именовал себя в Екатеринбурге и Перми секретарём Сербского посольства, имея у себя соответствующий паспорт. Посылка майора Максимовича имела место ранее прибытия в Екатеринбург Елены Петровны 20 апреля. Это было в апреле‑начале мая.

 

Секретарь Её Королевского Высочества Княгини Елены Петровны. С. Смирнов.

Судебный Следователь Н. Соколов.

С подлинным верно:

Судебный Следователь по особо важным делам

Н. Соколов. [701]

 

Документ № 29

 

Отрывок из воспоминаний М. А. Медведева (Кудрина) «Сквозь вихри враждебные».

 

«(…) Весной 1918 года в город Екатеринбург прибыла сербская миссия с письменным разрешением от наркома по военным делам Троцкого на выезд из Алапаевска в Екатеринбург, а отсюда через Москву в Сербию жены великого князя Ивана Константиновича, которая была урождённой сербской королевой – дочерью короля Сербии Петра. Но вместо этого, прибывшая миссия в лице майора сербской службы Мигича,[702] фельдфебеля Вожетича[703] и управляющего делами сербской королевны – Смирнова, занялась установлением контактов с перевезённой 17 апреля 1918 года в Екатеринбург семьёй свергнутого царя – в частности добивалась свидания с самим Николаем 2. Такого рода активность показалась подозрительной, и сербская миссия была временно арестована. Доставить великую княгиню Елену Петровну в ЧК было поручено мне. В екатеринбургской Атамановской гостинице мне указали номер, в котором жила княгиня – постучался: навстречу вышла молодая женщина невысокого роста, нос горбинкой. Пригласила войти, я вручил ей ордер на арест и попросил собрать вещи.[704] Она встретила всё очень спокойно, выразила сожаление, что ей придётся расстаться с мужем, но утешалась тем, что увидит своих детей, которые остались в Петербурге. Подчеркнула, что поскольку по международным законам браки свергнутой династии автоматически расторгаются, то она уже не русская великая княгиня, а королева Сербская, и что так же будет везде себя именовать. Я взял её вещи, и мы спустились к извозчику, королевна хорошо говорила по‑русски, мы с ней свободно беседовали.

В ЧК её допросили и через несколько дней отправили вместе с приехавшими за ней миссионерами в Москву. Там её обменяли на захваченных в плен после подавления революции в Венгрии революционеров – Бела Кун, Матиаса Ракоши и других.[705]

В 1921 году королевна Елена выпустила у себя в Сербии воспоминания, в которых описала и её арест в гостинице, и допрос в ЧК – в противовес ходившим тогда за границей легендах о «зверствах ЧК», она отметила исключительную вежливость и предупредительность к ней екатеринбургских чекистов».[706]

 

Документ № 30

 

Из беседы с И. И. Родзинским в Государственном Комитете Совета Министров СССР по радиовещанию и телевидению.

«(…) Но у нас была другая история в Екатеринбурге. Как‑то комиссар станции, уполномоченный по нашей работе, звонит и говорит: “Слушайте, какой‑то, говорит, тут вагон служебный появился на линии. Переводят, говорит, его с одного места на другое, торчит на линии, должен отправиться в Москву. Едет из Алапаевска. Я туда, говорит, заходил, там документы наркоминдельские, за подписью Троцкого, который тогда был Наркоминделом одновременно. Какая‑то, говорит, великая княгиня едет. Там, говорит, какие‑то чины сербской миссии, дипломатической”. Мы говорим: “Ну, ты вагон задержи, пока, чтобы никуда”.

Вот, связываюся с Белобородовым, спрашиваю: “Знает ли он что‑нибудь?”

Он говорит: “Нет. Ничего не знаю”. Тоже подтверждает: “Задержать”. Приезжайте, выясняйте, что там такое.

Ну, вот мы приехали. Я приехал, Горин приехал, Медведев Михаил Александрович приехал. Приехали туда. Приходим в вагон этот самый… Классный служебный вагон, большой. Там два в военной сербской форме (видимо, атташе сербский и ещё кто‑то, фамилии я не помню).

Ну, вежливо так спрашиваем: “Что это такое?” Это, говорят, по мандату. Повторяют – мандат Наркоминдела на право выезда, что вот им районная организация алапаевская, ну, выдала им эту Елену Петровну. А муж её – Константин[707] там оставался, и ребята там остались в Алапаевске.[708] И разрешение выдано на неё. Она дочь сербского короля Петра была. Наркоминдельский документ, подпись Троцкого тут. Она с вещами, эти два голубчика. Ну, мы им говорим, что до выяснения задержим. Взяли их, выгрузили из вагона со всеми вещами. Их погрузили. У нас были приготовлены экипажи, погрузили их и отвезли в Уральскую областную ЧК.

Помещение у нас было в этом… Не знаю как теперь называется… Это были номера такие «Американские номера» называлась гостиница. Ну, вот, привезли их туда. Дали им там номер и там они жили, пока выясняли с Москвой. Дня два‑три они у нас, видимо, жили. Но потом получили подтверждение: направить в Москву. Направили их в Москву, и она поехала за границу.

А мы уже в это время‑то знали, что в Алапаевске, там всех перестреляли, чего, она не знала, что у неё все погибли там: и дети и муж погиб. Она потом очень с остервенением большим… Ну, это понятно, после всего этого, когда там выступала против Советов в Сербии у себя, – неиствовала: детей‑то у неё ликвиднули…

Вообще она молодая женщина. Но так они, видимо, рано блекнут. Ну, лет ей совсем немного было: не знаю, было ли ей лет 20–21, может 22. Но выглядела она гораздо старше.[709]»[710]

 

Документ № 31

 

Из воспоминаний Князя Императорской Крови Гавриила Константиновича «В Мраморном Дворце».

 

«(…) 21 августа состоялась свадьба Иоанчика в большом Петергофском дворце.

За два дня до свадьбы, то есть 19‑го, приехал в Петергоф принц Петр Черногорский, двоюродный брат невесты Иоанчика. Отец, по приказанию государя, встречал его на станции царской ветки. Я поехал в Петергоф на встречу вместе с отцом.

На станции собрались лица свиты, и был выстроен почётный караул. Принц Петр был небольшого роста, с чёрными усиками и довольно красивый. Он очень скромно себя держал. Отец вместе с принцем и мною поехал к государю во дворец, в Александрию. Они поднялись к государю, а я остался ждать внизу. Прием у государя продолжался недолго, и мы вдвоём с отцом вернулись обратно в Стрельну.

Того же числа днём приехал в Петергоф сербский король Петр вместе с невестой Иоанчика принцессой Еленой Петровной и с наследником королевичем Александром, будущим королём‑героем Александром Югославским.

Отец, матушка, тётя Оля, мои братья и я поехали встречать его на ту же станцию. На станции собралось всё семейство и много народа. На платформе был выстроен караул от лейб‑гвардии Измайловского полка, который был как бы нашим семейным полком.

Государь был в сербской ленте с бриллиантовой звездой. Иоанчик выехал заранее навстречу королю и своей невесте и приехал вместе с ними, в царском поезде.

Король вместе с государем обошёл караул и поздоровался с ним. Иоанчик в поезде учил короля, как надо обходить караул и как с ним здороваться. После взаимных приветствий и представлений государь сел с королём в коляску и поехал в Александрию в Готическую церковь на молебен в сопровождении собственного его величества конвоя. Командир конвоя князь Ю. Трубецкой ехал подле колеса царского выезда с вынутой шашкой.

Государыня поехала вместе с принцессой Еленой за государем и королём, в коляске. Мы все поехали за ними в своих автомобилях, что было некрасиво и нарушало торжественную картину въезда. Иоанчик ехал один в своём открытом сером автомобиле. По дороге стояли шпалерами нижние чины Конвоя собственного его величества Сводного пехотного полка и Петергофского гарнизона, без оружия.

В тот же день вечером состоялся в большом Петергофском дворце торжественный обед в честь сербского короля.

Сербский король пожаловал дяденьке, Косте и мне орден Карагеоргиевичей I‑й степени, то есть красную ленту с белыми каймами и звезду.

Обед был в Петровском зале. Как всегда в таких случаях, стол, стоящий покоем, был замечательно красиво накрыт; играл придворный оркестр. Государь и король обменялись речами. Мне кажется, что государь говорил по‑русски, как всегда очень просто, без всякой позы, но с громадным достоинством. Он упомянул в своей речи Иоанчика, что мне было очень приятно.

За каждым членом семейства стоял паж.

В день семейного обеда я был дежурным флигель‑адъютантом. В этот день утром к государю приезжал с докладом военный министр генерал Сухомлинов, а также князь А. Г. Романовский герцог Лейхтенбергский, по случаю своего приезда из‑за границы. Он специально приехал на свадьбу Иоанчика, который пригласил его своим шафером. В ожидании приёма мы сидели втроём в гостиной рядом с кабинетом государя.

Как всегда, я был приглашён к высочайшему завтраку, за которым, кроме царской семьи, был гостивший у их величеств принц Коннаутский. Он был рыжий, хромал на одну ногу и не производил симпатичного впечатления. Он был очень хорошо одет в синий костюм с белой полоской. Кажется, он приезжал свататься к одной из великих княжон, но из этого ничего не вышло: царские дочери были глубоко русскими и не желали выходить замуж за иностранцев. В 1914 г. приезжал с этою же целью румынский наследник, но также не имел успеха. После завтрака государь с детьми, Коннаутский и я вышли в сад и пошли на мол, который был перед дворцом. В сущности, дворец государя скорее походил на частный дом – небольшой и скромно обставленный.

Наконец, наступил день Иоанчиковой свадьбы. Она назначена была на 21 августа в три часа дня. Отец, Иоанчик и я приехали вместе в большой Петергофский дворец и вышли у маленького подъезда со стороны верхнего сада. Всё семейство собралось в Белом зале, рядом с которым государь и тётя Оля благословили Иоанчика. Императрица Александра Фёдоровна плохо себя чувствовала и не могла присутствовать при венчании, но всё же она присутствовала при благословении. Она была в диадеме с жемчугами, в широком кружевном платье и, как всегда, была замечательно красива. Императрица Мария Фёдоровна не была на свадьбе, потому что находилась за границей.

Великие князья Николай и Петр Николаевичи, как и их жёны, не были на свадьбе и ни на одном из связанных с нею торжеств, так как они не хотели встречаться с сербским королём по политическим причинам.

Великий князь Михаил Александрович не был на семейном обеде потому, что Николай Николаевич запретил начальникам частей отлучаться с бывших в то время манёвров. Поэтому на свадьбе было меньше офицеров, чем обыкновенно бывало на придворных свадьбах. Присутствовал, между прочим, среди гостей принц сиамский Чакрабон, как раз в то время приехавший в Россию. Орден Андрея Первозванного, висевший на надетой на нём Андреевской цепи, был без изображения св. Андрея Первозванного и потому странно выглядел. Объясняется это тем, что Чакрабон не был христианином.

Семилетний наследник Алексей Николаевич был в этот день в первый раз в офицерском мундире. Он был прелестен в форме Стрелков императорской фамилии.

Младшие великие княжны, также в первый раз надевшие русские придворные платья – белые с розовыми цветочками, но без шлейфов, и розовые кокошники, – были очаровательны.

Невеста была, как полагалось, в русском платье из серебряной парчи, но без традиционной бриллиантовой короны, потому что Иоанчик не был великим князем. Не понимаю, почему надо было делать такую разницу. В церковь мы пошли торжественным шествием. Маленький, прелестный наследник шёл с одной из своих маленьких сестёр. Их пара была обворожительна и трогательна.

В церкви государь встал, как всегда в Петергофе, у окон, с левой стороны. Мои родители и я стояли справа. Шаферами у Иоанчика были: великие князья Михаил Александрович, Дмитрий Павлович, Сергей Михайлович, Сандро Лейхтенбергский и я; у невесты – сербский наследник Александр, принц Петр Черногорский и мои братья Константин, Олег и Игорь.

По церковным правилам жених во время венчания должен быть без оружия, но на придворных свадьбах оружие почему‑то не снималось. Иоанчик, желая точно придерживаться церковных правил и, должно быть, с разрешения государя, снял палаш. Я его подал Иоанчику перед выходом из церкви.

Во время пения “Тебе Бога хвалим” у Елены Петровны очень сильно заболела спина, должно быть, от тяжёлого подвенечного убора. Она даже вся скривилась. Я боялся, что ей станет дурно, но всё сошло благополучно. Вечером в тот же день в Стрельне был обед, на который приехал сербский король и королевич, а также шафера.

Обед был в Турецком зале. В Стрельне не было электричества, и потому в люстры, висевшие в зале, были вставлены свечи. Во время обеда свечи стали падать на пол, одна за другой. Нам это было очень неприятно. Попадало много свечей. Теперь, после того как произошла революция и Иоанчик пал одной из её многочисленных жертв, можно считать падение свечей плохим предзнаменованием, но вряд ли тогда это приходило кому‑нибудь в голову.

После обеда я с родителями, сестрой Татианой и братьями уехал обратно в Павловск. Молодые поехали вдвоём. В Павловске, на большом подъезде дворца, была устроена торжественная встреча молодых. На подъезде собралось много народа и управляющий Павловском генерал Геринг поднес Иоанчику и Елене хлеб‑соль. Во втором этаже, в ротонде, был красиво накрыт чай. Он продолжался недолго, и вскоре мы разошлись по своим комнатам.