HLS : очень всеобщее бедствие

У нас нет аудитора, нет банка и нет страховой компании.

Брайан Касс²⁰⁶, январь 2005

Многие сочли бы закрытие Хантингдонского исследовательского центра логичным шагом. Немало людей ожидало этого события со дня первого разоблачения компании в 1987 году. Но HLS – это крупный работодатель и ключевой игрок в мире тестирования продукции, и без него и ему подобных производители не смогут заявлять, что их товары безвредны. Часто классифицируемая прессой как компания, испытывающая лекарства, HLS также экспериментирует с пестицидами, гербицидами, фунгицидами, сельскохозяйственными химикатами, бытовой химией, пищевыми добавками, генно‑модифицированными продуктами питания и так далее. Хантингдонский центр всегда был готов проверять на животных что угодно.

Через месяц после последнего разоблачения американская лаборатория HLS в Нью‑Джерси аналогичным образом дискредитировала себя благодаря тайной съемке расследователя Мишель Рокки из PETA, которую она осуществляла пять месяцев. HLS немедленно подал в суд на PETA с требованием выписать запрет на распространение информации. Суд отклонил иск, и люди узнали ужасающую правду, включая тот факт, что сотрудники лаборатории терроризировали и угнетали вверенных им обезьян; угрожали, что откусят им кусок лица и смеялись над ними, когда те кричали и тряслись от боли. Одну обезьяну на пленке режут на металлическом лотке. При этом видно, как она трясется и дергается по мере того, как скальпель рассекает ее грудь. Зоотехник говорит: «Этому парню можно было дать дозу наркоза побольше». Другую испуганную обезьяну привязывают к столу, а смеющийся зоотехник выдавливает смазочный материал ей в рот. Собака сопротивляется и кричит, когда зоотехники с силой проталкивают толстую трубку ей в глотку. Привязанная к столу обезьяна оказывается одной из тех сорока восьми, на которых испытывали средство против насморка от Proctor & Gamble. Зоотехники орут на испуганное животное и друг на друга, как будто они употребили тяжелые наркотики, и с легкостью оставляют животных ранеными и избитыми где‑попало.

Эти чудовища с нарочитым презрением относились к страданиям своих жертв, не говоря уже о полном отсутствии у этих людей какой бы то ни было строгой научной методологии, в наличии которой нас постоянно убеждают защитники вивисекции. Этот вывод может быть сделан хотя бы из одного диалога зоотехников.

Зоотехник 1: Уверен, спонсору это понравится.

Зоотехник 2: Укажи более высокую частоту сердечных сокращений.

Зоотехник 3: Этими данными они смогут разве что подтереться.

Мишель Рокки также обнародовала 8000 страниц конфиденциальных документов, содержавших всевозможные кошмарные, невообразимые факты. В длинном списке отвратительных опытов было упоминание 48 собаках, которых ежедневно травили на протяжении года, испытывая моющее средство Ajax компании Colgate‑Palmolive. Рокки было велено не записывать негативные подробности в журнале наблюдений, в аккуратном ведении которого, по идее, как раз и заключался весь смысл исследований. Это только подтвердило неоднократно звучавшие ранее утверждения: результаты опытов подтасовывались таким образом, чтобы убедить производителей продолжать выпуск товаров и платить вивисекторам за неизменно хорошие новости. В ходе другого эксперимента 37 биглям должны были перепилить кости ног и перевязать их проволокой из нержавеющей стали – все это предполагалось делать без анестезии и только ради того, чтобы протестировать лекарство от остеопороза японской компании Yamanouchi, которое уже было протестировано непосредственно на рынке. Эксперимент был отменен из‑за вихря негодования, поднявшегося в обществе после обнародования информации. Актриса Ким Бейсингер заявила, что готова купить этих собак.

Видеозапись, сделанная в ходе расследования, представляла собой самый настоящий фильм ужасов и могла убедить кого угодно, что вивисекторы – это безжалостные чудовища, а, будучи таковыми, они имеют мало оснований, чтобы жаловаться на то, что об их деятельности становится известно людям, и что некоторые, по праву считая их омерзительными, выплескивают на них всю свою ярость.

Вслед за расследованием, проведенным Министерством сельского хозяйства США, HLS были предъявлены обвинения по пяти пунктам, согласно Закону о защите животных. Среди обвинений значились «отказ давать животным болеутоляющие препараты и подвергать анестезии в ходе болезненных и мучительных процедур» и «отказ обеспечить приматам психологическое обогащение, которое могло бы уберечь их от саморазрушительного поведения». Как это ни дико, но вивисекторы имели возможность уклониться от наказания, согласившись с выводами Минсельхоза, и согласились потратить $ 20.000 на новые клетки для приматов, пообещав инвестировать еще $20.000 в методики, альтернативные опытам на животных. Это не было даже похоже на правосудие и не могло предотвратить дальнейшие проявления жестокости, а, главное, лаборатория смогла избежать ответственности. Снова.

Основанная в 1951 году компания Huntingdon Life Sciences до конца 1980‑х состояла из трех филиалов в Великобритании: 28 акров в Суффолке, комплекс в Чешире и самый крупный – в Кембриджшире. Они содержали единовременно около 35.000 крыс, 13.000 мышей, 4000 морских свинок, 4000 рыб, 3000 птиц, 2000 кроликов, 1000 собак, 450 макак, 200 мартышек, 10 бабуинов и множество животных других видов. Тысяча сотрудников отравляла насмерть по 500 особей в сутки день за днем. Это шокирующая статистика, но статистика как таковая нужна лишь для того, чтобы затуманить реальность. За каждой цифрой скрываются живые существа. И каждое из них обладает огромной способностью испытывать страдания.

Все, что касается HLS, очень мрачно. Это подтверждает целая серия громких разоблачений. Однако реакция лейбористского правительства всякий раз вызывала искреннее изумление. Его политическая преданность электорату, который оно вроде как должно представлять, было всего лишь пародией, особенно когда власти не просто не сдержали обещание взять вивисекцию в ежовые рукавицы, но еще и подбодрили и поддержали палачей. HLS проводит опыты по заказу множества компаний. В более чем половине этих исследований сотрудники травят здоровых животных до смерти. А наше правительство пожелало, чтобы цифры мучимых животных увеличились! Этот подход спровоцировал рост числа акций прямого действия, а заговор правительства и вивисекторов, нацеленный на то, чтобы развивать эксперименты на животных в тайне, послужил причиной радикализации всего движения.

Вскоре после разоблачения лаборатории в Нью‑Джерси была запущена Кампания за гибель Хантингдона (HDS), вновь привлекшая внимание общества – теперь уже не только к HLS, но и к ее 1700 акционерам, клиентам, поставщикам и партнерам. Пятьсот человек промаршировали к лабораторному комплексу. Еженедельные, менее масштабные демонстрации у ворот показали, насколько садистов раздражало подобное внимание общества. Персонал регулярно нападал на протестующих, поддерживаемый охраной лаборатории. Как‑то вечером разозленный сотрудник ранил одного демонстранта, после чего активиста арестовали за незаконное проникновение на чужую территорию, но после отпустили, не предъявив обвинений. Это был откровенный акт агрессии, и многочисленные сотрудники охотно прибегали к подобным действиям, прежде чем поехать домой после работы. Можно ли назвать такую реакцию нормальной? Для большинства из нас она нормальной не является, но люди в этом бизнесе жестоки, поэтому от них можно ожидать чего угодно.

Активисты распространяли по десять тысяч листовок в неделю. Автобусные компании, нанятые для транспортировки рабочих на территорию лаборатории, подверглись давлению. Их настоятельно попросили перестать сотрудничать с вивисекторами. Представитель компании Duncan’s связался с HDS, чтобы сообщить о разрыве контракта после нескольких нападений на их автомобили. В частности в ходе одной акции боец ФОЖ сел за руль двухэтажного автобуса Duncan’s и протаранил несколько других автобусов, чем существенно их повредил.

Лагеря протеста за пределами Великобритании вырастали, как грибы после дождя. Кампания достигла общенационального пика. Действия активистов уже обошлись HLS в £1 миллион, который пошел на оплату судебных издержек по делу о выселении и на покупку земли. Расходы стремительно росли, равно как и попытки людей сделать что‑то – что угодно – против HLS.

Вслед за очень публичным разоблачением жизни внутри лабораторий HLS уверенность в компании на рынке ценных бумаг и в деловом мире в целом растаяла. Этому способствовало не прекращающееся давление со стороны активистов. Стоило основным клиентам разорвать с HLS отношения, как цена акции свалилась со своих £3,5, зафиксированных в пик популярности вивисекторов в 1990 году, до девяти пенсов. Девяти пенсов! Свободное падение было настолько резким, что торговля на фондовой бирже закончилась полным обвалом. Компании пришлось уволить 150 сотрудников из двух филиалов на юге страны, а чуть позже закрылась лаборатория на севере, в Уинслоу, графство Чешир – к большой радости протестующих, разбивших у ворот постоянный лагерь протеста и приготовившихся к затяжной осаде. Когда‑то лаборатория принадлежала фармацевтам Ciba и пережила налет NALL в 1980‑е, после чего обезопасила свою небольшую территорию высоким стальным забором, сигнализацией и камерами наблюдения. HLS видела в лаборатории хорошее вложение средств, принимая в расчет специальное отделение для приматов в центре комплекса. Но 24‑часовые дежурства протестующих, визиты на дом к рядовым сотрудникам и руководству, блокады подъездных дорог и десятки рейдов ФОЖ заставили больших боссов изменить свое мнение. Эта мини‑кампания была короткой, но в ней участвовало огромное число неизвестных людей, вырвавших дорогую победу.

В отчаянии от перспективы отвечать на щекотливые вопросы акционеров, которые те обещали задать на ежегодном общем собрании, руководство компании перенесло место проведения мероприятия из обычного и удобного Кембриджа в Бостон, США. Это помогло удержать на расстоянии множество акционеров и большинство протестующих. В результате на встрече присутствовали три нервных директора и горстка активистов, включая пару вредителей из Британии. Тем временем на Туманном Альбионе несколько активистов собрались у входа в лабораторию, чтобы проверить документы компании на соответствие правилам. Предполагалось, что правила игнорировались, поэтому двое активистов попытались пробраться на территорию. Их арестовали за нарушение общественного порядка и продержали в участке три часа.

Первая демонстрация кампании «Остановите жестокость к животным в Хантингдоне» (SHAC)²⁰⁷ прошла в декабре 1999 года и собрала 500 человек. Полиция Кембриджа не увидела ничего нового, но отрицательно отреагировала на столь большое число людей, поэтому не постеснялась потратить £60.000 на то, чтобы пригнать к месту 500 офицеров и воспользоваться Параграфом 14 Закона об общественном порядке, который позволяет полиции диктовать альтернативное место и время проведения протестных акций на собственное усмотрение. Это позволило властям отвести протестующих от ворот HLS.

Компания, между тем, проявила себя в очередной раз, установив двухметровую, плотную деревянную ограду по всему периметру, чтобы скрыть от глаз происходящее на территории. Материализовались бесконечные мотки колючей проволоки и новенькие камеры наблюдения. После того как в последнюю минуту был применен запрет согласно Параграфу 14, а лабораторный комплекс скрылся из виду за забором, активисты переименовали демонстрацию в «публичный митинг». Этот формат мероприятия не подпадал под запрет, указанный в Параграфе. Активисты перенесли место проведения в городской центр. К концу дня владельцы многих магазинов понесли убытки и жаловались, не столько на демонстрацию, сколько на масштабные разрушения, которая она за собой повлекла.

Надежда на справедливость в сердцах активистов растворялась с каждым комментарием правительства по поводу вивисекции. С каждым разоблачением люди все больше ужасались происходящему в зданиях без окон. HLS угодила в жернова ненависти граждан. Никому не нравилось, как компания обращается с животными ради тех, кто имел финансовый интерес. Тысячи людей по всему миру мечтали, чтобы HLS закрылась. Кампания вышла за рамки локальных погромов и демонстраций и взвинтила расходы на меры безопасности объектов HLS, ставшие необходимыми для каждого аспекта всех деловых и исследовательских операций.

Акционеры, клиенты, маклеры, финансисты, банкиры, страховщики, компании, отвечающие за уборку помещений, все они подвергались неустанному давлению, направленному на то, чтобы покончить с HLS и причинявшему немало головной боли. Современное движение за освобождение животных очень адаптивно в том, что касается создания мешанины из пассивных протестов и влияния на жертву посредством удаленных действий. Это неизбежно и очень эффективно вывело войну с Хантингдоном на глобальный уровень. Мало кто из клиентов взялся бы утверждать, что на них не сказалось давление. Активистам достаточно было только намекнуть им на разрыв контракта, и совсем немногие смогли противостоять этому соблазну.

На ранней стадии кампании немало усилий было приложено к тому, чтобы надавить на персонал HLS и на саму лабораторию. Давление положительно сказалось на и без того уже нестабильных психически – как показали различные расследования под прикрытием – сотрудниках. Им были присущи жестокость, систематические прогулы, пьянство, употребление наркотиков и некомпетентность. Некоторые из них не смогли выносить нападки и начали разлетаться из лаборатории, как мухи. В 2000 году один из бывших работников HLS сказал:

«Это, мягко говоря, очень утомительно. Они появляются у нас на работе, кричат, вопят, дуют в свистки, бьют в барабаны, пинают наши машины, пытаются открыть ворота и рявкают в мегафон дни напролет. Они называют нас “мразью”, “убийцами щенков”, “чудовищами”, “извращенцами” и “палачами животных”. Когда я подъезжаю к месту работы утром, у меня появляется нехорошее предчувствие. Я знаю, что они там будут. Когда приближается конец рабочего дня, я боюсь покидать комплекс. Я знаю, что в течение дня их количество удвоилось. Полиция всегда рядом, но атмосфера устрашения постоянно заставляет меня спрашивать себя, стоит ли оно того».

Однажды вечером, около 17.00, команда активистов забралась на заполненные бетоном бочки для нефтепродуктов у ворот, тем самым заблокировав вход и выход. Брат одного из сотрудников, участвовавших в акции, счел, что это прекрасная идея и помог выгрузить бочки из грузовика. Не имея возможности объехать внушительное препятствие, сотрудники были вынуждены оставить машины и пойти пешком к такси. Подобные акции повторялись. Протестующие обрекали себя на аресты и, возможно, побои, но не давали сотрудникам себя игнорировать.

Один бывший сотрудник, который не знал, на что себя обрекает, когда устраивался работать в HLS, рассказал мне об одной из своих коллег. Джин трудилась в компании много лет. В тот конкретный день ее донимали утром, когда она приехала на работу, и днем, когда отправилась в банк, чтобы решить финансовые вопросы. Она увидела группу активистов рядом с входом и не могла покинуть банк, опасаясь, что ее узнают. Вернувшись на работу, она получила взбучку от начальства за опоздание, а вечером ее задержали на работе активисты, приковавшие себя наручниками к пяти специально угнанным машинам, которые были оставлены в переулке за пределами комплекса и делали подъезд к нему невозможным. Потом активисты просто спустили шины и покинули место событий. Полицейские съехались отовсюду. Прибыл вертолет, фургоны с полицией особого назначения и полдесятка патрульных машин, но всем оставалось только смотреть на случившееся и дивиться. Лишь несколько часов спустя несчастные сотрудники смогли, наконец, провести свои машины через организованный охранниками проем между выведенными из строя автомобилями и разъехаться по домам. Джин сказала, что это было выше ее сил. Больше она в лабораторию не возвращалась. Жестокость ее не тревожила, в отличие от людей, напоминавших о ней.

Многие из таких людей не имели альтернатив своей профессии, больше ничего не умели и не скрывали этого, хотя именно они утверждали, что трудятся на благо человечества. Недостатка в негодяях, которые пойдут на что угодно ради денег, никогда не наблюдалось, но совсем немногие оказались настолько тупы, чтобы вкладывать деньги в тонущий бизнес. Кроме тех случаев, когда в роли инвесторов выступали даже не подозревающие о существовании HLS британские налогоплательщики!

Кадры с запуганными животными и их веселящимися угнетатели на национальном ТВ сильно подпортили образ HLS и принесли ей серьезные финансовые потери. Одно только обвинение в преступной небрежности врачей стоили компании £3,5 миллиона, потраченных на судебные издержки, а новые прибыльные исследовательские проекты были отменены после обвала на фондовой бирже. В результате разоблачения HLS ушла в долги на £4,5 миллиона, тогда как предыдущий год ей удалось закончить с £11,1‑миллионной прибылью. Лишиться более £15 миллионов из‑за нескольких минут телевизионных кадров, живописующих пытки! Когда узнаешь о подобном, сразу задумываешься о том, что же еще происходит в лабораториях, если вивисекторы и правительство так отчаянно борются за конфиденциальность. Очень любопытно. И досадно. Мне хочется кричать, потому что я, вообще‑то, знаю, что там происходит. Я всегда стараюсь узнать как можно больше ужасных фактов. Я знаю, что это вредно для здоровья; знание – может быть, и сила, но чем больше подробностей о вивисекции ты узнаешь, тем больше ты разрушаешься. И исправить что‑то потом уже очень непросто.

По словам Британской ассоциации банков, HLS оказалась в «ужасном положении». В 1998 году компания приближалась к банкротству и отчаянно искала инвестиций. Руководство собрало чрезвычайное общее собрание. Помимо признания банкротства акционерам было предложено еще несколько неутешительных вариантов, но HLS получила спасительные £15 миллионов от консорциума американских бизнесменов, возглавляемого Эндрю Баркером, на которого легли обязанности председателя правления с приходом Брайана Кэсса на пост управляющего директора. Баркер был волевым человеком и имел инфраструктуру, необходимую для преуспевающего бизнеса, но, тем не менее, он не мог обезопасить финансовые вливания – для этого потребовалось выпустить 177 миллионов новых акций на сумму £20 миллионов. И все равно в бюджете зияла дыра. Пришлось обратиться в Национальный банк Вестминстера. Он очень навредил своей репутации среди действительных и потенциальных клиентов, одолжив HLS £24,5 миллиона, которые спасли компанию от ликвидации. Без этой ссуды HLS потонул бы, и мы были бы счастливы пристроить очень‑очень много животных. Однако страдания не закончились, и история сопротивления тоже продолжилась.

Национальный банк Вестминстера, позже переименовавшийся в Королевский банк Шотландии, очень пожалел о своем решении. Этот шаг не принес ему выгоды. Нет ничего лучше для кампании, жаждущей широкой огласки, чем внезапное появление на улицах 1700 филиалов врага, которые можно атаковать. Прежде чем руководство осознало, что поступило неверно, большинство отделений банка пережили захваты, сидячие забастовки, оккупацию на крышах, пикеты и регулярные акции саботажа. Восемьдесят банкоматов были выведены из строя за одну ночь и только в Лондоне. Бесчисленное количество их двойников пострадало от рук активистов по всей стране. Таким простым, но действенным протестам, невозможно противостоять, но банку понадобилось два года, прежде чем он сбежал с поля боя, оставив HLS в финансовых затруднениях. Компания опять осталась без денег. Только теперь уже ни один банк страны не рискнул бы обречь себя на катастрофу, выдав ей заем. Кроме того, кредитные возможности HLS исчерпались. Кто мог быть настолько глуп и беспощаден к животным, чтобы протянуть вивисекторам руку помощи? Кто угодно, только не правительство, которое клялось покончить с опытами на животных. Однако именно оно выделило финансы Банка Англии, чтобы уладить все проблемы. Из этого следовало, что расплачиваться за бедствия кровавого промысла HLS пришлось британским налогоплательщикам!

И это касалось не только банковских возможностей. Вслед за интенсивной глобальной кампанией против страхового агента компании – Marsh, – которая стоила фирме £100.000 в неделю только на то, чтобы обезопасить собственность директоров в Великобритании, руководство решило, что иметь дело с HLS совершенно невыгодно и оставила компанию без страховки. И тут правительство заговорило устами Министерства торговли и промышленности, которое согласилось подстраховать компанию. Таким образом, оплата любого ущерба, наносимого HLS, даже в США, ложилась на плечи британских налогоплательщиков.

HLS все еще жила с большой дырой в кармане и жесткими сроками погашения всех задолженностей, и здесь ей не могло помочь даже правительство. Отчаянно подыскивая новых друзей, компания получила предложение переместить свои акции на рынок США и слиться с американской компанией Life Sciences Research (LSR)²⁰⁸. Это было не слишком привлекательным предложением, как признал в 2001 году Брайан Кэсс: «Если мы покинем фондовую биржу Великобритании, это будет означать, что они фактически победили. Нужно стоять до конца». И в течение шести месяцев HLS стояла; правда, на одной ноге. Но чудес не бывает и, она, наконец, превратилась в американскую компанию. Этот переезд ударил по карманам инвесторов, потому что 50 акций HLS превратились в одну акцию LSR, но это был лучший выбор для руководства, учитывая обстоятельства.

Когда оставался буквально день до января 2001 года, и Королевский банк Шотландии должен был получить назад все свои деньги, движение замерло в ожидании новости о банкротстве HLS, и тут, незадолго до боя часов, выяснилось имя таинственного доброжелателя. Им стала Stephens Inc., американская компания, согласившаяся дать $33 миллиона и считавшая, что HLS – это хорошее вложение. Оно таковым не являлось, и Stephens не понадобилось много времени, чтобы это понять, но новые вливания позволили вивисекторам продержаться еще немного. Неважно, что HLS стала международной компанией: движение за освобождение животных глобально. Stephens ответила за поддержку HLS буквально через несколько месяцев, когда разъяренные активисты разбили несколько окон в доме владельца компании Уоррена Стивенса, украли его кредитную карту и сняли с нее $100.000. Компания поспешила отказаться от доли в бизнесе и вывести из HLS все деньги.

Открытый переезд на американские активы был последним удачным ходом компании. Оставив поле боя на родине, в США HLS оказался на самом дне. Он мало на что мог рассчитывать и имел немного друзей. Разве что обстановка здесь была менее враждебной и позволила встать на ноги. Самое главное, считали руководители, что акционеры были в безопасности, поскольку законы штата Мэриленд не требуют публично сообщать данные дольщиков. Это единственное положительное изменение HLS компенсировалось тем, что акционеры остались по большей части теми же, и активисты хорошо знали, кто они такие. Растущее движение в США заразилось кампанией, проводившейся в Британии, и негодовала в связи с разоблачением лаборатории в их родном Нью‑Джерси. Из огня да в полымя! В какой‑то момент Financial Times даже написала, что маленькая группа активистов «преуспела там, где Карл Маркс, банда Баадера‑Майнхоф²⁰⁹ и Красные бригады потерпели поражение».

Кампания была хорошо скоординирована. Активисты преследовали бизнес и всех его партнеров, заверяя их в том, что к какой бы стране они ни имели отношение, они получат как минимум массовые протесты. В США активисты сфокусировались на том, чтобы дестабилизировать всех, кто был связан с HLS. Именно так ушел Стивенс и его связи. На HLS оказывали большее давление, чем она могла выдержать. Были марши, телефонные и интернет‑блокады, поджоги. Окна компании разлетались, руководителей навещали на дому, офисы подвергались захватам. Бизнес рушился во всех отношениях. В течение нескольких дней после бегства HLS в Америку первый акционер был вынужден отказаться от участия в жизни компании. Вскоре за ним последовали многие другие.

Активисты проделали в днище яхты президента Банка Нью‑Йорка, имевшего 90 миллионов акций HLS, дыры, после чего пустили ее в свободное плавание в море. Паранойя распространилась далеко за пределы персонала HLS; она затронули банки и фондовую биржу. Один акционер позвонил в британское отделение SHAC и предложил секретную информацию о его скрывавшемся коллеге, которого он был счастлив подставить в обмен на иммунитет от атак и спокойное держание доли HLS. Выяснив все, что нужно у звонившего, SHAC передала данные Financial Times, которая опубликовала историю на передовице, подробно рассказав все, что можно, и про таинственного акционера, и про информатора, который его сдал. «Мы не заключаем сделки с дьяволом», – таким был бескомпромиссный ответ активистов.

Кампания против HLS стимулировала движение и меняла правила игры с вивисекторами. Прежде всего, она выявила тот факт, что борьба с HLS была борьбой с целой нефтехимической/фармацевтической/правительственной машиной, чьи действия санкционированы, защищены и профинансированы государством и его многочисленными ответвлениями; государством, которое, в свою очередь, напитывается властью и богатствами благодаря индустриям, которые оно охраняет. Сегодня мало у кого возникнет желание вкладывать серьезные деньги в HLS и вставать на сторону вивисекторов – только у правительств. Пусть, так, но преобладающее мнение очень хорошо было выражено на страницах Evening Standard: «Есть растущее подозрение, что в долгосрочной перспективе HLS едва ли сумеет выжить».

HLS был, с одной стороны, очевидной мишенью, учитывая его сомнительный имидж и доступность большого количества информации о происходящем внутри, которая могла уничтожить компанию в момент. С другой стороны, принимая в расчет статус HLS, как ключевого игрока в индустрии тестирования продукции, для активистов это был амбициозный выбор жертвы. И поэтому по‑прежнему стоит вопрос: погибнет ли предприятие? Некоторые говорят, нет, потому что оно представляет (или представляло) собой ценные активы и кормит очень много людей, а, кроме того, что куда важнее, победа движения над HLS и правительством стала бы поворотным моментом в войне с вивисекцией, и, следовательно, истеблишмент сделает все, чтобы этого не допустить. Реальность такова, что ветер перемен обращался вспять и без того очень долго и, вне зависимости от того, сможет ли HLS поддерживать видимость процветающей компании, она в любом случае погибнет под натиском общества.

Чтобы быть на шаг впереди, активистам неминуемо пришлось осваивать новые тактики. Одной из них стало применение электронного пиратства для давления на HLS и его партнеров (что можно было делать из дома в комфортных условиях). Виртуальные налетчики обрушивали сайты и взламывали электронные почты. Кража огромного числа почтовых учетных записей привела к исчезновению ценной для компании информации. В США в ответ были арестованы активисты SHAC. Им предъявили обвинения и признали виновными согласно новому законодательству, пытаясь помешать кампаниям против угнетателей животных. Эти законы были введены, чтобы сделать криминальным использование интернета для отправки информации и координации сопротивления эксплуатации животных. Конкретно в случае SHAC US нельзя было проводить кампанию в США, в то время как HLS отчаянно пыталась обрести почву под ногами, готовясь к критическому рефинансированию.

В Британии кампанию приходилось адаптировать под становившуюся все менее разумной политику властей. Полиция стабильно смягчала эффект легальных акций, ограничивая «зоны протеста» и диктуя движению допустимый лексикон и изображения, которыми оно могло пользоваться. Шаг за ограничительную линию, сделанный активистом только для того, чтобы его было лучше слышно, мог обернуться для него арестом. Любое высказывание, обращенное к живодеру в присутствии офицера, которое могло показаться ему оскорбительным, тоже часто служило причиной задержания. Например, нельзя было использовать слово «убийца», стоя перед HLS! Фраза «Еще раз скажете это, и окажетесь в наручниках» стала для полисменов мантрой. Разумеется, ввиду таких ограничений тактике суждено было меняться. В некоторые дни сотни одураченных офицеров бездействовали, ожидая акции, в то время как участники кампании протестовали в совершенно другом месте. Договоренности менялись в последнюю минуту звонком на мобильный телефон, информация распространялась молниеносно, и разрекламированные «поддельные» демонстрации и пикеты переносились и с успехом проводились там, где полиция не могла им помешать. Эти мобильные протесты дополнялись сдержанной, но изматывающей статической осадой комплекса HLS.

Людей арестовывали за пересечение воображаемой и порой нечеткой ограничительной линии, за размахивание изображениями искалеченных собак перед лицом тех, кто ее калечил, за размещение плакатов на деревьях, за указывание на кого‑то пальцем или дутье в горн или свист в направлении движущейся машины. Все эти ужесточения несомненно были призваны отвадить протестующих и никто не думал о том, что подобная тактика неприемлема в условиях демократии и отчуждают людей от полиции, вдохновляя на менее конфронтационные, но более радикальные действия. А, самое главное, подобные санкции еще больше распаляют людей, чем если бы им позволили законным образом вымещать ярость на убийцах и подонках и требовать закрыть лагерь смерти. Законы подстраивались под постоянно меняющуюся тактику кампании и учитывали наличие сотен клиентов HLS и тысяч ее сотрудников, которых невозможно было защитить всех одновременно. Но власти твердо решили запретить людям любыми средствами протестовать против вивисекции.

Однажды в субботу днем в 2001 году мы ехали в Слоу, графство Беркшир, на демонстрацию у завода Horlicks²¹⁰ (клиента HLS) и заметили желтые жилеты на перекрестке в конце разделительной полосы. Когда один из микроавтобусов, ехавших впереди нас, оставил на дороге след из нарезанной бумаги, мы поняли, что возникли проблемы. Бумажный след означал, что активистам пришлось избавляться от списка намеченных жертв кампании, направлений деятельности, дат, договоренностей и мест расположения; разумеется, полиция не должна была все это получить. В документах могли быть указаны лаборатории, поставщики животных, домашние адреса руководства банка, маршруты маршей через города.

На тот день одна химическая компания, отправлявшая продукцию в HLS, чтобы вкалывать их животным, уже стала жертвой необъявленной заранее демонстрации. Кто‑то разбил пару окон в ходе акции у главного входа. Когда толпа уже покидала место событий, какая‑то местная горячая голова не нашла ничего лучше, как сесть в машину и помчаться на активистов. Он переехал одну девушку. Отморозка вытащили из машины и поколотили.

И вот следующей остановкой был Слоу, но полицейские сумели предугадать такой шаг и дежурили на перекрестке, чтобы останавливать всех, кто едет в этом направлении. Мы развернулись на 180 градусов и умчались. Полиция задержала другие девять микроавтобусов и арестовала в общей сложности 90 ни в чем неповинных людей, которых продержали в участке до поздней ночи только потому, что они ехали на демонстрацию. Все были выпущены без предъявления обвинений и подали в суд на полицию за незаконный арест.

В 2003 году активисты мешали жить 33 поставщикам различными протестными акциями, приводя к бесконечным логистические заминкам. С течением времени для HLS все становилось только хуже, так как преследование вторичных мишеней усиливалось. Персонал HLS тоже не знал покоя, несмотря на все усилия, направленные на его защиту. Через четыре года после начала кампании большую часть времени у здания комплекса все еще дежурили люди, и никакие законы и меры безопасности не могли помешать им наносить визиты сотрудникам домой. Число и дерзость этих посещений увеличивались сообразно растущему давлению, которое полиция оказывала на протестующих. Введение комендантских часов и интернирование проявили себя как лучшие способы подавить людей, возмущенных угнетением животных и проведением жульнических исследований, но история показывает, что даже самые жесткие меры не могут остановить рост оппозиции. На сегодняшний день движение за освобождение животных уже, к счастью, вышло из‑под контроля. На Собрании по правам животных (AR Gathering) в 2006 году присутствовали представители 26 наций, которые делились тактиками и идеями. Одни из крупнейших зоозащитных акций современности проводятся в таких странах, как Россия²¹¹.

Счет жертв HLS за полвека составил девять миллионов. Опыты на животных прибыльны и жестоки. И неудивительно, что в мире так велика инициатива закрыть компанию как можно скорее. Тот факт, что широкомасштабная кампания была организована и координируется узким кругом людей, не является секретом, но от большинства ускользнуло правда, которая заключается в том, что на самом деле у руля SHAC стояли и стоят сотни человек. В 2001 году полиция вышла из себя и сделала все так, чтобы несколько человек получили тюремные сроки за подстрекательства к нарушению общественного порядка; власти надеялись, что тем самым обесточат кампанию. Активисты немедленно перегруппировались и вновь пообещали закрыть HLS, которая к этому моменту уже стала врагом движения во всех странах мира.

Уже известный нам по акции с отправкой GlaxoSmithKline муляжа взрывного устройства в кошачьем поддоне Нил Хэнсен написал каждому из 1700 акционеров по письму с подробностями преступлений HLS против жизни и науки. Хэнсен предложил им ознакомиться с подробностями расходования их инвестиций и пообещал, что в случае, если они не откажутся от своих долей, их ждут круглосуточные акции протеста у их домов. Он не угрожал, он просто выдвинул условия против грубого угнетения животных в лаборатории, на что получил очень театральный ответ. Новостные редакторы увидели в словах Хэнсена угрозу террористической атаки и забились в истерике, как они это уже неоднократно делали раньше. Тогда Хэнсен написал письмо в HLS. Он был вежлив и рассудителен, дав акционерам две недели на отказ от долей, в противном случае их ждали «гастроли кампании» – легальные протесты. HLS не удосужилась переслать своим инвесторам предупреждение об угрозе и посоветовать звонить в полицию при первых признаках средоточия протестующих. Благодаря освещению событий в прессе к концу недели скудная стоимость акций Хантингдона вновь свалилась, сбив цену компании на 40%! Хэнсен вскоре оказался под неусыпным наблюдением полиции и терпел на себе ее домогательства, но он не нарушал закон. Те, кто поддерживал кампанию акциями прямого действия, держались в тени.

На сцену вышли свыше 250 спекулянтов, принявшихся скупать и продавать миллионы акций HLS. Тем временем начало работать письмо Хэнсена. Дополнительного веса ему придало преждевременное появление протестующих у домов некоторых акционеров. Один бизнесмен на пенсии, держатель 20.000 акций, подъехав к своему жилищу, обнаружил не только десяток скандирующих его имя активистов, но и превышающий их численность вдвое контингент журналистов и телеоператоров. Позднее все цитировали слова этого акционера, говорившего, что он «больше обалдел от количества СМИ, чем от протестующих». Так же, как и все мы! Пресса проделала в высшей степени хорошую работу, нагоняя страху на черствых угнетателей животных, до смерти испугавшихся ненасильственного нажима зоозащитного движения.

В ответ на опустошительный эффект этих событий HLS открыто призвала как никогда податливое лейбористское правительство создать новое, специализированное подразделение, способное остановить людей, пишущих письма и осмеливающихся проводить демонстрации против жестокости к животным. Компании было мало того, что по состоянию на 2000 год «угрозы», «терроризм» и «насилие» активистов за права животны<