Образа действий он решает держаться при таких обстоятельствах

 

Войдя в кухмистерскую, я не преминул осведомить хозяина о том, что

состою секретарем у первого министра, и, чувствуя себя такой важной

персоной, даже затруднялся, какой обед себе заказать. Опасаясь потребовать

блюда, которые бы отдавали скупостью, я предоставил ему самому выбрать то,

что ему заблагорассудится. Он накормил меня отличным обедом, за которым

мне прислуживали с превеликим почтением, отчего я получил даже больше

удовольствия, нежели от самих кушаний. При расплате я бросил на стол

пистоль, добрая четверть которого досталась прислуге, так как я не взял

сдачи. Затем я вышел из кухмистерской, выпятив вперед грудь, с видом

молодого человека, весьма довольного своей особой.

В двадцати шагах оттуда находилась гостиница, где обычно

останавливались иностранные вельможи. Я снял там помещение, состоявшее из

пяти или шести меблированных комнат. Можно было подумать, что я уже

располагаю доходом в две или три тысячи дукатов. Уплатив за месяц вперед,

я вернулся на работу и продолжал весь день трудиться над тем, что начал с

утра. В соседнем со мной кабинете сидели два других секретаря; но они

только переписывали начисто те бумаги, которые герцог лично им передавал.

Я познакомился с ними в тот же вечер, по окончании присутствия, и, чтоб

сойтись поближе, затащил их к своему кухмистеру, где заказал лучшие

сезонные блюда, а также самые тонкие вина.

Мы уселись за стол и принялись за беседу, которая отличалась скорей

веселостью, нежели остроумием, ибо надо сказать, что гости мои, как я

вскоре убедился, получили свои должности отнюдь не за умственные

способности. Правда, они изрядно писали рондо и полу английским шрифтом,

но не имели ни малейшего представления о науках, изучающихся в

университетах.

Зато они отлично разбирались в своих собственных делишках и, как я

заметил, не были настолько ослеплены честью состоять при первом министре,

чтобы не жаловаться на свое положение.

- Вот уже шесть месяцев, - сообщил один из них, - как мы живем на

собственный счет. Нам не платят жалованья, и всего хуже то, что наш оклад

еще не установлен. Мы не знаем, на каком свете находимся.

- Что касается меня, - заявил его товарищ, - то я предпочел бы получить

вместо жалованья сто ударов плетьми с тем, чтобы мне позволили сыскать

себе другое место, ибо я боюсь не только уйти самовольно, по и просить об

увольнении, так как переписывал секретные бумаги. Я легко мог бы угодить в

сеговийскую башню или в аликантскую крепость.

- На какие же средства вы живете? - спросил я тогда. - У вас, вероятно,

есть какие-нибудь достатки?

Они ответили мне, что богатство их очень невелико, но что, по счастью,

они поселились у одной честной вдовы, которая отпускает им в долг и кормит

их за сто пистолей в год. Это сообщение, из которого я не упустил ни

слова, развеяло в один миг мое горделивое опьянение. Я решил, что со мной

могут поступить не лучше, что у меня нет оснований приходить в восторг от

своей должности, оказавшейся менее прочной, чем я себе представлял, и что

мне не мешало бы обходиться бережливее со своим кошельком. Эти размышления

исцелили меня от страсти к безумным тратам. Я начинал раскаиваться в том,

что пригласил в кухмистерскую секретарей, и с нетерпением ждал окончания

ужина, а когда дело дошло до расплаты, даже поругался с хозяином из-за

счета.

Мои сослуживцы расстались со мной в полночь, так как я не настаивал на

продолжении попойки. Они отправились к вдове, а я удалился в свои

роскошные покои, бесясь на то, что их снял, и давая себе обещания

выбраться оттуда к концу месяца. Несмотря на то, что я улегся на

превосходную постель, мое беспокойство не позволило мне сомкнуть глаз. Я

провел остаток ночи, изыскивая средства не работать даром на его

королевское величество. Решив последовать совету Монтесера, я встал с

намерением сходить на поклон к дону Родриго. Я был в самом подходящем

настроении, чтобы предстать перед этим гордым человеком, ибо чувствовал,

что нуждаюсь в нем.

Итак, я отправился к секретарю. Его покои примыкали к апартаментам

герцога Лермы и не уступали им в великолепии. По убранству комнат трудно

было отличить господина от слуги. Я приказал доложить о себе как о

преемнике дона Валерио, невзирая на что меня заставили прождать в прихожей

более часа.

"Запаситесь терпением, господин новый секретарь, - говорил я сам себе в

это время. - Вам придется долго подежурить в чужих передних, прежде чем

другие начнут дежурить в вашей".

Наконец, двери покоя раскрылись. Я вошел и направился к дону Родриго в

то самое время, когда он, дописав любовную записку своей очаровательной

сирене, передал ее Педрильо. Ни мадридскому архиепископу, ни графу

Галиано, ни даже самому первому министру не представлялся я с таким

почтительным видом, как сеньору Кальдерону. Поклонившись ему до земли, я

попросил его покровительства в выражениях, исполненных такого раболепства,

что до сих пор не могу вспомнить о них без стыда, так я перед ним

пресмыкался. Такое подобострастие сыграло бы мне скверную службу в глазах

всякого человека, менее ослепленного гордостью, чем дон Родриго. Но что

касается его, то моя угодливость пришлась ему по вкусу, и он ответил, даже

довольно учтиво, что не упустит случая оказать мне услугу.

Поблагодарив его с величайшим усердием за проявленное ко мне

благоволение, я поклялся ему в вечной преданности. Затем, опасаясь его

обеспокоить, я удалился, прося извинить меня, если я помешал ему в его

важных занятиях.

После этого недостойного поступка я покинул апартаменты дона Родриго и,

преисполненный смущения, пошел в свой кабинет, где довел до конца работу,

порученную мне накануне. Герцог не преминул заглянуть туда поутру и,

найдя, что я так же хорошо кончил, как начал, сказал мне:

- Очень недурно, Сантильяна. Впиши теперь сам, и как можно чище, это

сокращенное донесение в соответствующий том росписи. Затем ты возьмешь из

папки другую докладную записку и исправишь ее точно таким же образом.

Я довольно долго беседовал с герцогом, ласковое и обходительное

обращение которого меня очаровало. Какая разница между ним и Кальдероном!

Это были две натуры, во всем противоположные друг другу.

В этот день я обедал в дешевом трактире и принял намерение ходить туда

инкогнито каждый день, пока не выяснится, чего я добился своей

угодливостью и подобострастием. Денег у меня хватало самое большое на три

месяца. Я наметил этот срок, чтобы ублажить кого следует, и решил, что

если по истечении этого времени мне не заплатят жалованья, то покину двор

и его обманчивый блеск, ибо короткие безумства - самые лучшие. Таков был

мой план. В течение двух месяцев я лез из кожи вон, чтобы понравиться

Кальдерону, но он обращал так мало внимания на все мои потуги, что я

потерял всякую надежду добиться какого-либо успеха. Тогда я переменил

тактику и, перестав ходить к нему на поклон, старался использовать в своих

интересах лишь те минуты, когда мне случалось беседовать с герцогом.