Пророк Илия возносится на огненной колеснице

 

 

1.

 

С пожаром золотых волос‑

Берез, со шрамами оврагов,

С кипением апрельских слез

Среди скуластых буераков,

С прищурами безрыбных рек,

С дерюгою‑рваньем буранов –

О ты, мой бедный человек,

Илья‑Пророк, от горя пьяный,

Слепой от ненависти, лжи, –

 

Скажи, Илья‑Пророк, скажи,

Уста отверзни, молви слово

Нам, утонувшим во словах,

Что остается нам святого

Пред тем, как мы сойдем во прах!

Отечество тебя объемлет

Огромной ночью… Но стоишь

В ночи. И зришь Святую Землю:

Весь Глад и Мор. И Сушь. И Тишь…

И, прострелив очами Время,

Весь огненный, в ночной сурьме,

Летишь – и плачешь надо всеми,

Кто срок пожизненный в тюрьме

Мотает, кто хрипит в больнице,

Кто в поцелуе невесом…

И пламенная Колесница

Летит!

…И ты – под Колесом.

 

 

2.

 

Борода его билась тугим огнем

На упорном черном ветру.

И от глаз его было светло, как днем.

И пылали скулы в жару.

 

Ты, Илья‑Пророк, ты два уволок… –

А и кто же нам их вернет?… –

Эх, старик, ведь наш прогнил потолок,

Наш порог обратился в лед.

 

В перекрестье таких проходных дворов,

Где секрет – остаться живым, –

Ты пророчил:

– Будет жива Любовь, –

И глотал сигаретный дым.

 

Во застольях таких золотых дворцов,

Где цианистый калий пьют,

Ты кричал:

– Да будет в конце концов

Над убийцами – Страшный Суд!

 

А сейчас ты стоишь, весь в пурге‑снегу,

Тьму жжешь рыжею бородой,

И речешь:

– Прости своему врагу,

Старый царь и раб молодой!

 

Протяните руки друг другу – вы,

Убивающие в упор.

Возлюбите крепко друг друга вы –

Богомаз, офицер и вор!

 

Я пророчу так: лишь Любовь спасет.

Чтобы мир не пошел ко дну,

Чтобы не обратился в Потопный плот –

Возлюби, Единый, Одну!

 

Мы погибнем, чтобы родиться вновь.

Мы себя под топор кладем,

Чтобы так засверкала в ночи – Любовь:

Проливным, грозовым огнем!

 

О, заплачьте вы надо мной навзрыд.

Я – Пророк. Мой недолог век.

А сейчас – Колесница моя горит,

Кони бьют копытами снег.

 

И, доколе не взмыл от вас в небеса,

Под серебряный вой пурги,

Говорю: распахните настежь глаза,

Хоть глаз выколи, хоть – ни зги.

 

И прозрите – все. И прозрейте – все.

И прощайте… – мой вышел срок… –

Спица огненная в живом Колесе,

Рыжеусый Илья‑Пророк.

 

 

Иов

 

 

Ты все забрал.

И дом и скот.

Детей любимых.

Жен полночных.

О, я забыл, что все пройдет,

Что нет великих царств бессрочных.

 

Но Ты напомнил!

И рыдал

Я на узлах, над коркой хлеба:

Вот скальпель рельса, и вокзал,

Молочно‑ледяное небо.

 

Все умерли…

Меня возьми!

И голос грянул ниоткуда:

– Скитайся, плачь, ложись костьми,

Но веруй в чудо,

Веруй в чудо.

 

Аз есмь!…

И ты, мой Иов, днесь

Живи. В своей России. Здесь.

Скрипи – на милостыню старцев,

Молясь… Все можно перенесть.

Безо всего – в миру остаться.

 

Но веруй!

Ты без веры – прах.

Нет на земле твоих любимых.

Так, наша встреча – в небесах,

И за спиною – два незримых

Крыла!…

 

Вокзал. Немая мгла.

Путь на табло?… – никто не знает.

Звеня монистами, прошла

Цыганка. Хохот отлетает

Прочь от буфетного стола,

Где на стаканах грязь играет.

И волчья песня из угла:

Старик

О Будущем рыдает.

 

 

Пир Валтасара

 

 

Содвинулись медные круглые чаши

Над бедным, в газетах, столом.

Вот гулкое, куцее счастие наше –

Общага, наш временный дом.

 

Общага, и кружево пены, бутыли,

Селедка на рвани бумаг –

И, юные, мы среди песни застыли,

Друг друга почуяв впотьмах.

 

Какие там юные!… – Грудь моя сыном

В те годы отпита была…

И двум сыновьям во квартирных теснинах

Мерцали твои зеркала…

 

Какие там свежие!… – Галочьи лапы

Морщин, недоступных глазам,

И – вниз по годам, по соленому трапу,

Не ведая, что ахнет там…

 

Подобно то было небесному свету.

Тугое мужское лицо

Катилось в меня искрометной планетой,

Огнями сжималось кольцо.

 

А то, что златое колечко блестело

Меж черных мозолей и вен… –

Вот тело мужское.

Вот женское тело.

И жизнь– за секунду – взамен.

 

И как мы над жирной лазурной селедкой,

Над звоном стакана в пиру

Друг к другу рванулись!

Эх, век наш короткий!

Эх, вечное наше: «Умру!…»

 

Но ясная песня цвела и кричала

И в щеки нам била, как снег:

«Любите друг друга, начните сначала

Бровей ваших нежность… и век…»

 

И под общежитскую злую гитару

Мы друг через друга текли –

И маслом кухонным,

и детским пожаром,

И кровью небес и Земли,

 

И шепотом писем, похожих на воздух,

Что – из кислородных резин, –

И слезы всходили, как кратные звезды,

Над нитями наших седин!…

 

Улыбкой, дыханьем смыкались, впивались,

Сливая затылки, ступни…

Мы только глядели. Мы не целовались.

Мы были в застолье одни.

 

И замер гогочущий пир Валтасара.

И буквы вкруг лампы зажглись

Табачные, дымные…

Я прочитала.

И солью глаза налились.

 

Ты тоже те буквы прочел… Содрогнулся…

Но все! Пропитались насквозь

Друг другом! Дотла!… И ты мне улыбнулся,

И остро коснулся волос…

 

А кто‑то селедку норвежскую резал!

А кто‑то стаканы вздымал!

И, пьяный, безумный, больной и тверезый,

Всей песней – всю жизнь

обнимал.