Их союзники и плата за помощь

 

«Буланов: Вооруженный переворот, по определению Ягоды, они приурочивали обязательно к войне. Я как‑то задал Ягоде недоуменный вопрос: я, собственно, не понимаю – война, непосредственная опасность, напряженное положение и в это время правительственное потрясение – так на фронте дела могут весьма и весьма пошатнуться. Ягода мне на это прямо сказал, что я – наивный человек, если думаю, что они, большие политики, пойдут на переворот, не сговорившись с вероятными и неизбежными противниками СССР в войне. Противниками назывались немцы и японцы. Он прямо говорил, что у них существует прямая договоренность, что в случае удачи переворота, новое правительство, которое будет сконструировано, будет признано, и военные действия будут прекращены».

 

«Рыков: О сношениях «центра» с немецкими фашистами. Естественно, что в этом вопросе мы, и лично я, старались несколько смягчить свои показания, потому что это очень скверная вещь… Что характерно в этих переговорах? Характерно то… что немецкие фашисты отнеслись, конечно, с полным благожелательством к возможности прихода к власти правых и всячески будут это приветствовать… И в отношении своих военных действий против Союза, что они соглашаются на сотрудничество, мирное сожительство при определенных уступках хозяйственного порядка в виде концессий, льгот по внешней торговле и так далее… что с немцами можно сговориться с такого рода уступками без территориальных уступок… Немцы настаивали на том, чтобы национальным республикам было предоставлено право свободного выделения из системы Союза.

Вышинский: Что это значит по существу?

Рыков: Это означает то, что от СССР отходят крупнейшие национальные республики, из национальных республик они пытаются делать смежные с ними территории, которые сделают своими вассалами и тем самым получат возможность нападения на оставшуюся часть Союза. Они приближаются таким образом к сердцу СССР, им облегчается возможность ведения с их стороны победоносной войны против СССР.

Вышинский: Следовательно, это расчленение СССР, отторжение от него ряда республик?

Рыков: Да.

Вышинский: Подготовка фашистам плацдарма для нападения и победы?

Рыков: Да, это несомненно.

Вышинский: Не только орудием, но и сознательными соучастниками?

Рыков: Нет. Но во всех вожделениях наших мы не были людьми, идущими до конца в отношении фашизма, мы все‑таки ограничивали сговор определенными уступками, но мы являлись орудием в том смысле, что этот сговор, то, что приводило к этому сговору, все это облегчало фашизму возможность аннулировать его…»

 

«Рыков:… Существование военной группы во главе с Тухачевским, которая была связана с нашим центром и которая ставила своей целью использование войны для низвержения правительства. Это подготовка самой настоящей интервенции. Наши сношения с немцами, которые мы всячески усиливали, должны были всячески стимулировать военное нападение…

Вышинский (Бухарину):… Был ли у вас разговор с Рыковым относительно открытия фронта?

Бухарин: Был разговор с Томским, он сказал относительно идеи открытия фронта.

Вышинский:… Кому открыть фронт?

Бухарин: Против СССР.

Вышинский: Кому открыть фронт?

Бухарин: Германии.

 

Вышинский: А как открыть фронт, кто с вами об этом говорил?

Бухарин: Говорил об этом Томский, что есть такое мнение у военных.

Вышинский: У каких это военных?

Бухарин: У правых заговорщиков.

Вышинский: Конкретно?

Бухарин: Он назвал Тухачевского, Корка, если не ошибаюсь, и потом троцкистов…»

 

«Вышинский: Связь с польской разведкой имела место?

Рыков: Через Белорусскую польскую организацию и Ульянова эта связь существовала. Отношения были очень близкие. Был контакт по вопросу о так называемой независимой Белоруссии…

Вышинский: Вы на предварительном следствии говорили о том, что в переговорах с поляками вы были согласны на отторжение от СССР Белоруссии…

Рыков: Этот вопрос обсуждался в свое время в центре, и мы все единогласно – я, Бухарин и Томский – были за то, что в случае возникновения такого национального движения мы допускаем это выделение.

Вышинский: То есть отторжение?

Рыков: Ясно, выделение или отторжение, мы употребляли более мягкие слова.

Вышинский: Вы шли прямо на такой изменнический акт, как отторжение Белоруссии от СССР к Польше.

Рыков: На независимость. Белоруссия должна была быть под протекторатом Польши.

Вышинский: В вассальном отношении…»

 

Так был ли шпионаж?

«Розенгольц: Теперь я хотел отметить еще, что в более ранние годы – в 1923 году – в связи с имевшимся у меня деловым контрактом…

Вышинский: С кем?

Розенгольц: С немецкими военными кругами, Троцкий предложил передать Секту сведения о советских военно‑воздушных силах.

Вышинский: И вы передали?

Розенгольц: Да, я эти сведения передал…

Вышинский: И позже, потом?

Розенгольц: Начиная с 1931 года передавались сведения о заказах по внешней торговле.

Вышинский: Секретные, государственные?

Розенгольц: Да.

Вышинский: В течение долгого срока вы обслуживали, таким образом, иностранную разведку?

Розенгольц: Эти сведения были с 1931 года до 1935 и 1936 годов…

Вышинский: Вам неизвестно, еще кто‑либо другой передавал ли аналогичные сведения Секту в то время?

Розенгольц: Я знал, что у Крестинского была какая‑то нелегальная связь с рейхсвером…

 

Вышинский: Обвиняемый Крестинский, о какой связи с рейхсвером говорит Розенгольц?

Крестинский: В 1921 году Троцкий предложил мне, воспользовавшись встречей с Сектом, при официальных переговорах предложить ему, Секту, чтобы он оказывал Троцкому систематическую денежную субсидию для разворачивания нелегальной троцкистской работы, причем предупредил меня, что если Сект попросит в качестве контртребования оказание ему услуг в области шпионской деятельности, то на это нужно и можно пойти… Я поставил этот вопрос перед Сектом, назвал сумму 250 тысяч марок золотом, то есть 60 тысяч долларов в год. Генерал Сект, поговоривши со своим заместителем, начальником штаба, дал принципиальное согласие и поставил в виде контртребования, чтобы Троцкий в Москве или через меня передавал ему, хотя бы и не систематически, некоторые секретные и серьезные сведения военного характера. Кроме того, чтобы ему оказывалось содействие в выдаче виз некоторым нужным им людям, которых бы они посылали на территорию Советского Союза в качестве разведчиков. Это контртребование генерала Секта было принято и, начиная с 1923 года, этот договор стал приводиться в исполнение.

Вышинский: Вы передавали шпионские требования?

Крестинский: По‑моему не я, но мы – русские троцкисты. Но были случаи, когда эти сведения передавал непосредственно я генералу Секту…

Вышинский: Переговоры с Сектом начались с какого года?

Крестинский: Это было весной и летом 1922 года…»

Что там Тухачевский?.. Всего лишь заместитель министра, который готовил военный переворот, – эка невидаль! А вы попробуйте‑ка найти в мировой истории такого военного министра, который не только сам дает, но и своим последователям велит давать шпионские сведения, получая взамен деньги на антиправительственную работу. А осуществляет сделки полпред, то есть посол Советского Союза. Не слабо, а?

Но это еще не все. Продолжим…

«Крестинский:… В 1926 году рейхсвер поставил вопрос об отказе от этого соглашения. Я думаю, что это был тактический шаг для того, чтобы поставить нам повышенные требования…

Вышинский: Кому нам?

Крестинский: Троцкистам. Мы в это время уже привыкли к поступлению регулярных сумм, твердой валюты…

Вышинский: Привыкли к получению денег от иностранных разведок?

Крестинский: Да. Эти деньги шли на развивавшуюся за границей, в разных странах, троцкистскую работу, на издательство и прочее…

Вышинский: На что «прочее»?

Крестинский: На разъезды, на агитаторов, содержание некоторых профессионалов в тех или других странах… И в 1926 году, в разгар борьбы троцкистских групп с партийным руководством… отказ от этих денег мог бы подрезать борьбу троцкистов. И поэтому, когда Сект предупредил, что он предполагает прекратить это субсидирование, я, естественно, поставил вопрос – на каких условиях он согласился бы продолжить соглашение. Тогда он выдвинул предложение, что та шпионская информация, которая давалась ему несистематически, от случая к случаю, должна принять более постоянный характер, и, кроме того, чтобы троцкистская организация дала обязательство, что в случае прихода ее к власти во время возможной новой мировой войны эта троцкистская власть учтет справедливые требования германской буржуазии, то есть, главным образом, требования концессий и заключения другого рода договоров…

После запроса Троцкому… и получения от него согласия я дал генералу Секту положительный ответ, и наша информация начала носить систематический характер…

Вышинский: Таким образом, деньги продолжали к вам поступать?.. Не скажете ли вы, сколько было всего получено денег?

Крестинский: Начиная с 1923 по 1930 год мы получали каждый год по 250 тысяч германских марок золотой валюты…

Вышинский: Это соглашение… действовало до 1930 года?

Крестинский: Через меня до 1930 года… Потом я больше к денежным делам отношения не имел, они перешли к Путна, а потом непосредственно к Троцкому и Седову и переросли потом в более крупное соглашение».

Уф… передохнем немного. А еще говорят, что Вышинский на процессах захлебывался ненавистью… Да у него просто железная выдержка, он говорит о таком и еще шутить может!

Ну, вот вам и «невероятные признания», вот вам и «немыслимые поклепы», которые возводили на себя и признавали в суде члены оппозиции, и наши публицисты спустя полвека гадали: в чем тут секрет? Запуганы ли они до животного состояния или же находятся под гипнозом, под действием психотропных препаратов… Хотя, судя по стенограмме, речь их четкая, мысль работает нормально.

А пропусков в цитатах много оттого, что они все время увиливают, упираются, а Вышинский их «дожимает» – это любопытно было бы привести в качестве иллюстрации, но уж поверьте на слово, что это так…

Нет, это не полутрупы и не зомби, это бойцы. Судьба их предрешена, и они это прекрасно знают, и тем не менее спорят – по каким‑то мелочам, о формулировках, скорее для того, чтобы показаться чуть‑чуть лучше в глазах невольных свидетелей и последующих поколений, чем в надежде на пощаду. Да и обвинения могут показаться чудовищными лишь по прежним розовым раннеперестроечным временам. А мы с тех пор такой грязи нахлебались…

Такими эти процессы были в реальности, а не в фильмах первого канала…

 

Финал «кремлевского дела»

 

Впрочем, все это лишь одна группировка – троцкисты. А военные, например, имели отношения все больше с Авелем Енукидзе, роль которого так до конца и не понятна. Троцкист? Может быть, и троцкист, а возможно, он вел какую‑то свою игру. Фигура крупная – секретарь ЦИК, из первых лиц в государстве. И создается впечатление, что за этой темной фигурой стоят еще какие‑то силы – и не в бессильной оппозиции, а в Кремле, на самом верху, такие же не засвеченные ни в каких противостояниях с властью, как и он сам. Потому что, едва лишь доходит до дела, как троцкисты отступают куда‑то в тень и на авансцену выходит Авель… Хотя правильнее было бы назвать его другим библейским именем, судя по тому, что он замышляет…

«Вышинский: Вы избрали средством для свержения восстание в момент преимущественно войны. Это так?

Ягода: Нет, это не так. Вооруженное восстание – это бессмысленная вещь. Об этом могли думать только эти болтуны.

Вышинский: А вы думали о чем же?

Ягода: О «дворцовом перевороте».

Вышинский: То есть насильственном перевороте, произведенном узкой группой заговорщиков?

Ягода: Да, так же как и они.

Вышинский: Преимущественно приурочивая к военному нападению на СССР иностранных государств, или у вас были разные варианты?

Ягода: Вариант был один: захватить Кремль. Время не имеет значения».

О том, что на самом деле происходило в Кремле в начале 1935 года, стало известно значительно позднее его окончания. Командарм 2‑го ранга Корк на допросе в мае 1937 года показывал: «Уже с лета 1931 года руководящий центр правых (Рыков и Бухарин) выжидали подходящего момента для захвата власти при помощи вооруженной силы… Мы рассчитывали для этого использовать Школу ВЦИК. Осенью 1931 года, когда Школа ВЦИК находилась в лагерях под Москвой, я производил в школе инспекторскую стрельбу. На стрельбище присутствовали: Петерсон, Горбачев[57] и Егоров.[58] По окончании стрельбы и уходе школы в бараки мы (я – Корк, Петерсон, Горбачев и Егоров) остались на стрельбище для обсуждения плана и средств, которыми может быть осуществлен вооруженный переворот в Кремле… Так как ряд деталей оставались несогласованными, мы решили обсудить их здесь же, на стрельбище».[59]

Сигнал к выступлению должен был дать Енукидзе. Чтобы избежать перестрелки, поскольку члены правительства были люди решительные и вооруженные, предполагалось либо выключить в зале заседаний свет, либо бросить туда дымовую шашку. О политических планах заговорщиков военные не знали, но Петерсон, более посвященный, говорил, что членов правительства предполагалось арестовать, а при необходимости уничтожить.

Через несколько дней, 19 мая 1937 года, об этом заговорил и арестованный за полтора месяца до того Ягода: «Планы правых в то время сводились к захвату власти путем так называемого дворцового переворота. Енукидзе говорил мне, что он лично по постановлению центра правых готовит этот переворот. По словам Енукидзе, он активно готовит людей в Кремле и в его гарнизоне (тогда еще охрана Кремля находилась в руках Енукидзе)… Енукидзе заявил мне, что комендант Кремля Петерсон целиком им завербован, что он посвящен в дела заговора. Петерсон занят подготовкой кадров заговорщиков‑исполнителей в Школе им. ВЦИК, расположенной в Кремле, и в командном составе кремлевского гарнизона… В наших же руках и московский гарнизон… Корк, командующий в то время Московским военным округом, целиком с нами».

26 мая он заговорил еще интересней. «Когда по прямому предложению Сталина я вынужден был заняться делом «Клубок», я долго его тянул, переключил следствие от действительных виновников, организаторов заговора в Кремле – Енукидзе и других, на «мелких сошек», уборщиц и служащих…» И далее: «Инициатива дела «Клубок» принадлежит Сталину. По его прямому предложению я был вынужден пойти на частичную ликвидацию дела…» И еще: «В следствии я действительно покрыл Петерсона, но мне надо было его скомпрометировать, чтобы снять его с работы коменданта Кремля. Я же все время стремился захватить охрану Кремля в свои руки, и это был удобный предлог. И мне это полностью удалось… Петерсон был после этого снят, вместе с ним из Кремля была выведена Школа им. ВЦИК. В Кремль были введены войска НКВД».[60]

Забавно! Переворот еще толком не подготовлен – а троцкисты и чекисты уже сцепились между собой за будущую власть. Можно себе представить, какой кабак начался бы в стране, если бы оппозицонеры и вправду произвели свой «дворцовый переворот». Особенно с учетом того, что существовала еще одна оппозиция – группа высокопоставленных партсекретарей, то еще зверье! Их как раз и вычищали с 1937 по 1939 год в ходе так называемых «партийных репрессий».

… В 1935 году планы изменились. М. А. Имянинников, тогда заместитель коменданта Кремля, показал, что план того времени предполагал убийство членов Политбюро. Их собирались забросать гранатами в Особом кинозале Кремля, для этого была подготовлена группа сотрудников комендатуры. У Бухарина, правда, имелась весьма романтическая идея отравить членов Политбюро, опрыскав их квартиры ядом либо впрыснув его в телефонные трубки. Яд должен был изготовить профессор Либерман из Военно‑химической академии. Бухарин вообще был изрядным романтиком и глаза имел добрые‑добрые… Впрочем, военные оказались большими реалистами и опрыскивание квартир не стали даже обсуждать.

Б. П. Королев, в то время заместитель коменданта, еще добавил подробностей. Существовало два варианта плана. По одному, предполагалось арестовать членов Политбюро во время совещания, по другому – ночью на квартирах. Однако Сталин в Кремле практически не ночевал, так что второй вариант не годился. Школу ВЦИКже предполагалось использовать «втемную». В случае, если бы информация о мятеже вышла наружу и на Кремль были бы двинуты воинские части, то курсантам школы объявили бы, что гарнизон взбунтовался против правительства и их святой долг… ну, и так далее. А Кремль, старую мощную крепость, взять нелегко… Дальнейшее же предугадать нетрудно. Пока идет драка, кто‑либо из вождей заговора – кто успеет – выдал бы остальных на расправу и стал спасителем отечества, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И лишь отстранение Петерсона и вывод школы из резиденции правительства положили конец этим планам.

Кстати, в этом случае самую большую опасность для заговорщиков представлял Киров – уже фактически член Политбюро, опытный, решительный человек и близкий друг Сталина, а главное – живущий не в Москве. Если он и вправду был «запасным лидером» страны, то, узнав о происходящем, тут же взял бы власть на себя. Учитывая, что коллективизация к тому времени закончилась, обстановка в стране нормализовалась и горючего материала было немного, а горожане уж всяко в большинстве своем стояли за Сталина, то мятежников прихлопнули бы, как муху на стене, и Киров повел бы советский корабль все тем же сталинским курсом.

А вы говорите: у кого были мотивы его убить…

 

Убийство Кирова

 

«Буланов: В первой половине 1936 года я узнал впервые, что Ягоде было известно о том, как было организовано убийство Кирова. Как‑то я зашел, как всегда, без доклада, без предупреждения, в кабинет Ягоды и застал его в сильно возбужденном состоянии, когда он беседовал с Молчановым. Когда Молчанов ушел, Ягода в состоянии большого раздражения бросил фразу: «Кажется, Ежов докопается и до ленинградского дела». Потом… сказал, что ему было известно, что готовится покушение на Сергея Мироновича Кирова, что в Ленинграде у него был верный человек, посвященный во все, – заместитель начальника управления НКВД по Ленинградской области Запорожец, и что тот организовал дело так, что убийство Николаевым Кирова было облегчено. Проще говоря, было сделано при прямом попустительстве, а значит, и содействии Запорожца. Я помню, что Ягода мельком рассказал, ругая, между прочим, Запорожца за его не слишком большую распорядительность: был случай чуть ли не провала, когда по ошибке охрана за несколько дней до убийства Кирова задержала Николаева и что у того в портфеле была найдена записная книжка и револьвер, но Запорожец вовремя освободил его. Ягода далее рассказал мне, что сотрудник Ленинградского управления НКВД Борисов был причастен к убийству Кирова. Когда члены правительства приехали в Ленинград и вызвали в Смольный этого Борисова, чтобы допросить его как свидетеля убийства Кирова, Запорожец, будучи встревожен этим и опасаясь, что Борисов выдаст тех, кто стоял за спиной Николаева, решил Борисова убить… Мне стала тогда понятна та исключительно необычайная забота Ягоды, которую он проявил, когда Медведь, Запорожец и остальные сотрудники были арестованы и преданы суду. Я припомнил, что он отправил их для отбывания в лагерь не обычным путем, он их отправил не в вагоне для арестованных, а в специальном вагоне прямого назначения…»

«Ягода: В 1934 году, летом, Енукидзе сообщил мне об уже состоявшемся решении центра «право‑троцкистского блока» об организации убийства Кирова… Из этого сообщения мне стало совершенно известным, что троцкистско‑зиновьевские террористические группы ведут подготовку этого убийства. Излишне здесь говорить, что я пытался возражать, приводил целый ряд аргументов о нецелесообразности и ненужности этого террористического акта. Я даже аргументировал тем, что за совершение террористического акта над членом правительства в первую очередь ответственность несу я, как лицо, ответственное за охрану членов правительства. Излишне говорить, что мои возражения не были приняты во внимание. Енукидзе настаивал на том, чтобы я не чинил никаких препятствий этому делу…

Когда Енукидзе передавал решение контактного центра об убийстве Кирова, я выразил опасение, что прямой террористический акт может провалить не только меня, но и всю организацию. Я указывал Енукидзе на менее опасный способ и напомнил ему о том, как при помощи врачей был умерщвлен Менжинский. Енукидзе ответил, что убийство Кирова должно совершиться так, как намечено, и что убийство это взяли на себя троцкисты и зиновьевцы, а наше дело – не мешать…»

 

Гонка на выживание

 

Молотов посмеивался над «красной папкой». Он говорил: «Мы и без Бенеша знали о заговоре». И в самом деле, что совершенно не влезает в расклад событий той роковой весны, так это «гестаповский компромат». Ну не лезет, и все тут!

Нам уже известно о какой‑то странной деятельности заговорщиков весной 1937 года. Следствие этим не занималось – может быть, не заинтересовано было, и без того хватало компромата, а может, и не знало. Тухачевский утверждал, что когда начались провалы, они прекратили какую бы то ни было деятельность – и следователи не мешали ему так говорить. Впрочем, мало ли из каких источников стало известно о перевороте Молотову…

На самом же деле заговорщики вели себя совсем не как маленькие зайчата, которые, почуяв опасность, стараются слиться с окружающим рельефом. Они встретили ее по‑волчьи, клыками – и опоздали всего на несколько дней…

«Крестинский: В очень существенном разговоре, который происходил на Чрезвычайном VIII Съезде Советов, Тухачевский поставил передо мной вопрос о необходимости ускорения переворота. Дело заключалось в том, что переворот увязывался с нашей пораженческой ориентацией и приурочивался к началу войны, к нападению Германии на Советский Союз. И поскольку это нападение откладывалось, постольку откладывалось и практическое осуществление переворота. В этот период начался постепенный разгром контрреволюционных сил. Были арестованы Пятаков и Радек, начался арест троцкистов, и Тухачевский начал бояться, что если дело будет оттягиваться, то оно вообще сорвется.

… В конце ноября 1936 года на Чрезвычайном VIII Съезде Советов Тухачевский имел со мной взволнованный, серьезный разговор. Он сказал: начались провалы. И нет никакого основания думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится… Снятие Ягоды из НКВД указывает на то, что тут не только недовольство его недостаточно активной работой в НКВД. Очевидно, здесь политическое недоверие ему, Ягода… как активному правому, участнику объединенного центра, и, может быть, до этого докопаются. А если докопаются до этого, докопаются и до военных, тогда придется ставить крест на выступлении. Он делал выводы: ждать интервенции не приходится, надо действовать самим. Начинать самим – это трудно, это опасно, но зато шансы на успех имеются. Военная организация большая, подготовленная, и ему кажется, что надо действовать… Я поговорил с Розенгольцем, затем поговорил с Рудзутаком и пришли к выводу, что Тухачевский прав, что дело не терпит; решили запросить Троцкого…

Вышинский: Когда получили ответ?

Крестинский: Ответ этот, вероятно, был в конце декабря, а может быть, в начале января… И вот, после получения этого ответа и началась более непосредственная подготовка выступления – Тухачевскому были развязаны руки, ему дан был карт‑бланш – к этому делу приступить непосредственно… Уезжая в отпуск, он своим единомышленникам и помощникам по военной линии дал указание – приготовиться; затем у нас состоялось совещание на квартире у Розенгольца…»

«Розенгольц: Уже после суда над Пятаковым пришло письмо от Троцкого, в котором ставился вопрос о необходимости максимального форсирования военного переворота Тухачевским. В связи с этим было совещание у меня на квартире… Это было в конце марта 1937 года… На этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указывал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить.

Вышинский: В чем заключался план этого контрреволюционного выступления?

Розенгольц: Тут у Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это – возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире под каким‑нибудь предлогом, проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства…

Вышинский (Крестинскому): Вы подтверждаете это?

Крестинский: Да, подтверждаю. Совещание это было у Розенгольца. Это было в начале апреля. Мы на этом совещании говорили уже об аресте Ягоды и исходили из этого ареста, как из факта. Об аресте Ягоды я узнал 2–3 апреля. Значит, это было в апреле месяце…

… Тухачевский предполагал поехать в Лондон на коронацию английского короля, чтобы не вызвать никаких подозрений. Но когда выяснилось, что эта поездка отменена, он сказал, что в первой половине мая он поднимет восстание.

Вышинский: Значит, Тухачевский заявил, что в первой половине мая он поднимет восстание?

Крестинский: Да, он это заявил…

… Розенгольц: Гамарник сообщил о своем предположении, по‑видимому, согласованном с Тухачевским, о возможности захвата здания Наркомвнудела во время военного переворота. Причем Гамарник предполагал, что это нападение осуществится какой‑нибудь войсковой частью непосредственно под его руководством… Он рассчитывал, что в этом деле ему должны помочь некоторые из командиров, особенно лихих. Помню, что он назвал фамилию Горбачева.

Крестинский:… В самом начале мая выяснилось, что Тухачевский не едет в Лондон. После этого… он заявил, что может произвести это выступление в первой половине мая. Но в первых числах мая начался разгром контрреволюционной организации, были опубликованы передвижения в военном ведомстве, снят Гамарник с поста первого заместителя наркома, Тухачевский с поста второго заместителя наркома, Тухачевский переведен в Самару, Якир из Киева, Уборевич из Белоруссии, арестованы Корк и Эйдеман. Стало ясно, что выступление становится невозможным…

 

… Во время свидания с Тухачевским последний настаивал на том, чтобы до контрреволюционного выступления были совершены некоторые террористические акты. У нас с Розенгольцем были сомнения не принципиального характера, а характера политической целесообразности… Поскольку Тухачевский настаивал на террористических актах, прежде всего в отношении Молотова и Ворошилова, мы дали свое согласие, заявили ему, что террористы‑исполнители будут ему даны. Гамарник, который по этом вопросу был человеком в двух лицах – он действовал одновременно и от военной организации, и от нашей организации, – сказал нам, что у него тоже намечены кадровики исполнителей террористических актов…»

Да, им не хватило нескольких дней. Тухачевский и его товарищи пали жертвой любимой операции «красного маршала» – контрблицкрига.

Упреждающий удар был нанесен очень грамотно, а главное, всего за несколько дней до их собственного выступления. Помните, Молотов говорил, что правительству была известна даже дата переворота? Интересно, откуда? Не гадалка ли ворожила «отцу народов»…

Одно из двух: либо у заговорщиков сидел информатор, либо их сдал Сталину кто‑то из своих. Информатор, может быть, и был. Но, учитывая количество заговорщиков в НКВД, – долго бы он там продержался? Тем более чтобы знать дату, он должен был сидеть очень высоко. Да и если бы он был, то уж, наверное, информировал бы всю дорогу, а не в последний момент.

Так что сам собой напрашивается вопрос: кто тот человек, который выдал заговор? Заговорщики его не назвали и назвать не могли: ни сам Тухачевский, ни его товарищи, ни те, кого судили в 1938 году, не были настолько деморализованы, чтобы топить того, кто был на свободе и, возможно, вне подозрений. Может быть, сопоставляя второстепенные показания, можно найти человека, о котором упоминали на следствии и который не был не только репрессирован, но даже и понижен по службе.

А впрочем, зачем? Едва ли в наше время моды на диссидентов и блатную романтику многими будет понят человек, поставивший любовь к Отечеству выше корпоративной солидарности и офицерской чести. Наша страна еще не доросла до того, чтобы знать всех своих героев.

 

 

Глава 17

«НЕМЕЦКИЙ СЛЕД» В «ДЕЛЕ ТУХАЧЕВСКОГО»

 

«Красного Бонапарта» сгубило то, что он якшался с политиками, и не просто с политиками, а с политической оппозицией сильному режиму, которую, как оказалось, составляли люди никчемные. Но этим не ограничивалась деятельность «военной партии». Маршалы и командармы вели и свою игру на том поле, где штатским делать было нечего. «Политики» имели связь с заграницей через посредство Троцкого, военные – напрямую. В чем совершенно не сомневался Буденный.

 

«3. Из показаний подсудимых Тухачевского, Корка, Якира и Уборевича видно, что план поражения красных армий во время войны они решили разработать по своей инициативе и только после этого согласовать его с германским Генеральным штабом. В связи с этим во время оперативных игр, проводимых Генштабом РККА, они делали для своего пораженческого плана соответствующие наметки, но ввиду своего ареста они его недоработали и якобы не успели передать германскому Генштабу..»

 

Воистину с нынешней колокольни обвинение это кажется абсолютно бредовым. Одно дело готовить государственный переворот, и совсем другое – напрямую согласовывать план поражения собственной армии с генштабом наиболее вероятного противника. Как и чем могли немцы завербовать такого человека, как Тухачевский, что общего могло быть у него с Гитлером? Даже если он, как предполагают, и подписал, находясь в плену, обязательство сотрудничать с немцами, то после революции оно имело цену туалетной бумаги. Еще и посмеялись бы краскомы за бутылкой: ай да товарищ командарм, вот как ловко германцам нос натянул!

Однако при ближайшем рассмотрении и вербовка оказалась возможной, и общие интересы прослеживаются. Правда, не с Гитлером – Гитлер появился потом…

 

«Фоны» и краскомы за дружеским столом

 

Все началось в 1918 году. Именно тогда стали сближаться два государства‑изгоя послевоенной Европы – Россия и Германия. Над немцами висел Версальский договор, согласно которому им было запрещено разрабатывать многие виды современных вооружений – но у них имелись конструкторы, заводы, обученные офицерские кадры. Советская Россия ничего этого не имела, зато у нее были необозримые пространства, на которых можно спрятать все, что угодно, и куда не пустят никаких международных наблюдателей – еще чего!

Две страны сотрудничали в военно‑технической области – нам это менее интересно – и в чисто военной. Германия помогала СССР строить Красную Армию, и немцы имели в РККА большое влияние, даже слишком большое.

Наших больше всего интересовали военные заводы и новейшие технические разработки, которые мы получали, а чаще воровали в ходе совместной работы. У немцев интересы оказались несколько иными…

Уже один подбор кадров рейхсвера для работы в России достаточно красноречив. Одним из тех, кто стоял у истоков советско‑германского сотрудничества, был не просто разведчик, а суперразведчик, легендарный полковник Вальтер Николаи. Майор Чунке, руководитель «Общества содействия промышленным предприятиям» (ГЕФУ), курировавшего работу совместных советско‑германских предприятий, ранее имел немаленький пост в абвере. Техническим директором общества «Юнкере» стал Шуберт, во время войны бывший начальником разведотдела командования Восточной армии. Во главе «Постоянной комиссии по контролю за хозяйственной деятельностью немецких концессий в СССР», которая де‑факто являлась тайным представительством немецкого генерального штаба «Центр‑Москва», стоял полковник Лит‑Томсен, а его заместителем и фактическим руководителем, а потом и преемником стал Оскар фон Нидермайер, который в досье спецслужб всего мира значился как специалист по разведке экстра‑класса. И т. д., и т. п…

В начале 20‑х годов сбор информации любого рода в СССР не представлял особых трудностей. Это было время большой откровенности, тем более Германия воспринималась как дружественная страна, которая тоже противостоит всему миру, имеет самую сильную в Европе компартию и вообще вот‑вот станет советской.

Кроме того, еще со времен Гражданской войны, особенно с незабвенного восемнадцатого года, когда многие жители безвластной страны легко соглашались сотрудничать с кем угодно, у немцев в России сохранилось множество агентов (впрочем, как и у англичан, поляков, французов и прочей Лиги Наций). А многочисленные немецкие специалисты, работавшие в СССР, легко осуществляли с этими агентами связь.

Естественно, ОГПУ не могло всего этого не заметить. В одном из циркулярных писем ведомства 20‑х годов говорилось, что в последнее время в Советской России появилось огромное количество немецких промышленников, коммерсантов, всевозможных обществ и концессий. «… Личный состав этих предприятий, – отмечалось в циркуляре, – подбирается в большинстве своем из бывших офицеров германской армии и, отчасти, из офицеров бывшего германского генерального штаба. Во главе этих предприятий очень часто мы видим лиц, живших ранее в России, которые до и во время революции привлекались к ответственности по подозрению в шпионаже. По имеющимся и проверенным нами закордонным сведениям, в штабе фашистских организаций Германии имеются точные сведения о состоянии, вооружении, расположении и настроении нашей Красной Армии».

Чекистам вторит бывший германский посол в Москве Брокдорф‑Ранцау. Он вспоминает: «По меньшей мере пять тысяч немецких специалистов работали на промышленных предприятиях, рассеянных по всей огромной стране Советов… Эти инженеры были ценным источником информации. Наиболее крупные из них поддерживали тесный контакт с посольством и консульствами. Благодаря им мы были хорошо информированы не только об экономическом развитии страны, но и по другим вопросам, например, о настроении населения и внутренних событиях. Я не думаю, чтобы когда‑нибудь любая другая страна располагала столь обширным информационным материалом, как Германия в те годы».[61]

Личные контакты военных играли в этой работе немаленькую роль. Вот какую историю привел в одной из своих работ известный историк спецслужб Александр Зданович. В 1926 году ОГПУ по своим каналам получило копию доклада германского резидента в СССР Оскара фон Нидермайера. Там, помимо прочего, приводились достаточно секретные данные о Красной Армии, полученные от некоего Готфрида, немца, служившего в РККА. Готфрида вычислили быстро. Оказалось, что на маневрах он познакомился с офицером немецкого генштаба по фамилии Штраус. Завязалась дружба, встречи продолжались и после маневров. Поначалу отношения их были довольно невинными, просто сидели, пили кофе с коньячком, разговаривали… но Готфрид и оглянуться не успел, как стал агентом немецкой разведки.

Штраус‑Нидермайер регулярно общался и с более видными работниками РККА По службе он поддерживал контакты с начальником управления ВВС Петром Барановым, его замом Яковом Алкснисом, начальником военно‑химического управления Яковом Фишманом. Часто встречался с Тухачевским, Уборевичем, Якиром, Корком, Блюхером, а также с начальником Разведуправления РККА Арвидом Зейботом и особенно с его преемником Яном Берзиным. Имея изрядный опыт работы, он мог без труда получать достаточно много полезных сведений. А когда фигурантов процессов конца 30‑х годов начинали спрашив