Как становятся заговорщиками

 

Итак, по данным ОГПУ, началось все примерно в середине 20‑х годов с разговоров. О том, что было дальше, поведал на допросе в 1937 году сам Михаил Николаевич.

 

Обида

 

В том, что Тухачевский оказался запутанным в заговоре, большую роль сыграл наркомвоенмор товарищ Ворошилов. Отношения у них «не сложились», по‑видимому, еще на почве польской войны. Ворошилов был членом РВС Первой Конной и в этом качестве, вполне возможно, разделял неприязнь Буденного к Тухачевскому и наверняка подпадал под острую нелюбовь Тухачевского к Буденному. Чего стоит хотя бы широко известная выходка, о которой рассказывал маршал Жуков. Во время разработки нового устава РККА Тухачевский, как председатель комиссии по уставу, докладывал о ходе работы наркому. Ворошилов по одному из пунктов сделал какое‑то предложение. И Тухачевский спокойно, не повышая голоса, ответил:

– Товарищ нарком, комиссия не может принять ваших поправок.

– Почему?

– Потому что ваши поправки являются некомпетентными, товарищ нарком.

Стоит ли удивляться, что человек с таким норовом, умеющий хамить, не повышая голоса, и оскорблять, не используя бранных слов, на любом месте наживал себе множество врагов? В 1928 году Буденный и его группировка, все время препиравшиеся с начальником Штаба РККА, вступили с ним в открытый конфликт, который Ворошилов либо не смог, либо не захотел урегулировать. Дело, как известно, кончилось отставкой Тухачевского с поста начальника штаба, что было жестоким ударом по самолюбию молодого амбициозного военачальника.

«В 1928 году, – показывал он на следствии, – я был освобожден от должности начальника Штаба РККА и назначен командующим войсками ЛBO. Будучи недоволен своим положением и отношением ко мне со стороны руководства армии, я стал искать связей с толмачевцами…»

Это само по себе замечательное заявление. Поскольку надо знать, кто такие «толмачевцы».

Всю дорогу, с самого введения института политкомиссаров, командиры не уставали бороться за единоначалие в армии. Постепенно, начиная с 1925 года, процесс пошел. Комиссары имели все меньше власти, командиры – все больше. Естественно, комиссарам этот процесс не нравился. В 1927 году против введения единоначалия резко выступила так называемая «внутриармейская оппозиция». Инициаторами и ядром этой оппозиции стали преподаватели и слушатели Военно‑политической академии им. Толмачева, которая как раз, очень удобно, находилась в Ленинграде и была в постоянном контакте с командующим округом. Вскоре к ним присоединился и Белорусский военный округ (бывшая вотчина Тухачевского).

Это ж до какой степени должен был обидеться Михаил Николаевич на армейское начальство, коль скоро он, всегда воевавший с комиссарами за это самое единоначалие, пошел на такой контакт! Впрочем, оппозиция сплошь и рядом показывает пример совершенно противоестественных союзов.

Тем не менее Тухачевский, как он сам говорил на следствии, устанавливает контакты, ищет недовольных и не согласных с политикой партии. А ведь началась коллективизация, и недовольных было полно! И он, сам обиженный, потихоньку собирал их вокруг себя.

Впрочем, чисто военный переворот, без опоры в политических кругах, в то время едва ли был возможен. Военные еще не «созрели», чтобы действовать самостоятельно, им нужны были опытные наставники. А уж наставников… не проблема найти, проблема – отбиться от желающих помочь.

 

Вербовка

 

Какурин связывал Тухачевского с Углановым или еще с кем‑либо из правых. Но он ошибся. Михаил Николаевич держал связь совсем с другим человеком, куда более интересным и серьезным, и связь эту не афишировал. Надо полагать, кружок друзей был лишь отдушиной – а его реальные дела лежали совсем в иной плоскости. И здесь мы снова встречаем имя, уже знакомое нам по «кремлевскому делу»…

«Зимой с 1928 г. по 1929 г., кажется, во время одной из сессий ЦИКа, со мной заговорил Енукидзе, знавший меня с 1918 г. и, видимо, слышавший о моем недовольстве своим положением и о том, что я фрондировал против руководства армии. Енукидзе говорил о том, что политика Сталина ведет к опасности разрыва смычки между рабочим классом и крестьянством, что правые предлагают более верный путь развития и что армия должна особенно ясно понимать, т. к. военные постоянно соприкасаются с крестьянами. Я рассказал Енукидзе о белорусско‑толмачевских настроениях, о большом числе комполитсостава, не согласного с генеральной линией партии, и о том, что я установил связи с рядом командиров и политработников, не согласных с политикой партии. Енукидзе ответил, что я поступаю вполне правильно и что он не сомневается, что восторжествует точка зрения правых. Я обещал продолжать информировать Енукидзе о моей работе».

Впрочем, Тухачевский больше интриговал против Ворошилова, а не против Сталина, да и судьба крестьянства и «смычки» генерала как‑то никогда особо не волновала. К тому же обида постепенно притупилась, он несколько успокоился, и дальше вся его активность сводилась больше к разговорам. Тем более что в округе было много работы, а кроме того, он разрабатывал свои предложения по перевооружению Красной Армии. Но предложения были не приняты, более того, обидные комментарии к его записке Ворошилов предал широкой огласке – чисто по‑человечески, зря он это сделал! После такой пощечины Тухачевский обиделся снова, очень сильно, и странно было бы его за это укорять. А уже сформировавшейся к тому времени оппозиции он был очень нужен.

«Резкая критика, которой подверглась моя записка со стороны армейского руководства, меня крайне возмутила, и потому, когда на XVI партийном съезде Енукидзе имел со мной второй разговор, я весьма охотно принимал его установки. Енукидзе подозвал меня во время перерыва, говорил о том, что правые хотя и побеждены, но не сложили оружия, перенося свою деятельность в подполье. Поэтому, говорил Енукидзе, надо и мне законспирированно перейти от прощупывания командно‑политических кадров к их подпольной организации на платформе борьбы с генеральной линией партии за установки правых. Енукидзе сказал, что он связан с руководящей верхушкой правых и что я буду от него получать дальнейшие директивы. Я принял эту установку…»

Нельзя сводить всю оппозицию только к голой борьбе за власть. У противников Сталина имелись и мотивы, достойные уважения. Многие были уверены, что его политика ведет страну к бунту и гибели. Другие остро переживали отход от тех идеалов, с которыми они устраивали октябрьский переворот. Он еще только начинался, этот отход, пик его придется на вторую половину 30‑х годов, но уже тогда ощущался. Что же касается Тухачевского, то он, судя по показаниям, был элементарно завербован, по классической методике, по которой разведчик‑резидент вербует себе агента. Енукидзе попросту сыграл на его личной обиде. Обида‑то прошла, и конфликт был разрешен, но дело уже сделано, генерал вступил на этот путь, а повернуть обратно, с его‑то амбициями…

 

У каждого своя цель

 

… Да и с какой стати поворачивать обратно, если высшая форма общественного устройства – военная диктатура? Пусть политики пока думают, что это они используют военных, а на самом деле мы еще посмотрим, кто о кого вытрет ноги…

Вспомним еще раз показания Н. Какурина, арестованного по делу «Весна»:

«В момент и после 16 съезда было уточнено решение сидеть и выжидать, организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции как цели развязывания правого уклона и перехода на новую, высшую ступень, каковая мыслилась как военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон. В дни 7–8 июля у Тухачевского последовали встречи и беседы… и сделаны были последние решающие установки, то есть ждать, организуясь…

… Далее Михаил Николаевич говорил, что, наоборот, можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы. «Я не исключаю возможности, – сказал он, – в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти и политические, и личные разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы. Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина…» Я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности».

Конечно, размышлял! Не мог не размышлять, и не только он. Ведь если перевести этот косноязычный протокол на нормальный человеческий язык, то что он значит? Лето 1930 года было чрезвычайно горячим временем. Как раз тогда шел XVI съезд партии, на котором кипела ожесточенная борьба между сталинской группой и правым уклоном. И военные выжидали, чем все закончится. Вариантов было несколько. Страна могла попросту сорваться в кровавую смуту, тогда ее следовало усмирить и въехать в Кремль на белом коне. Могли одержать победу правые – учитывая их личные качества, дальше было бы что‑то вроде Временного правительства. Военные подождали бы немножко, пока новое правительство запутается в управлении государством, а потом установили бы свою диктатуру. Если шансы будут хороши, то правым можно даже немножко помочь.

Поступили генералы, надо сказать, мудро – поскольку карты легли самым неприятным для оппозиции образом. Победил Сталин, его противники отправились в ссылку – ну а их военные друзья остались вне подозрений. Как и Енукидзе, кстати…

 

Тревога

 

Власти любой страны на малейшие сведения о нелояльности военных реагируют чрезвычайно нервно. Поэтому стоит ли удивляться, что, едва получив показания Какурина и Троицкого на Тухачевского, Менжинский известил об этом Сталина:

«Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому делу. Арестовывать участников группировки поодиночке – рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутыми врасплох.

Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск».

В этом письме из каждой строчки лезет нешуточная тревога. Еще бы: страна на точке кипения – самый пик коллективизации, правые только что потерпели поражение на съезде и теперь, разозленные, особенно опасны. А тут еще и возможный заговор в армии! Жизнь – как прогулка по минному полю: шаг не туда – и грохнет…

Получив это письмо, Сталин пишет Орджоникидзе: «Прочти‑ка поскорее показания Какурина – Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. (Занятно, что сам он и не думает сообщить Ворошилову. Может быть, потому, что они с Тухачевским друг друга не любят? – Авт.) Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру… Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе…»

Решили все‑таки подождать и осенью разобраться. О том, что было дальше, рассказывал сам Сталин в июне 1937 года, когда Тухачевский уже был в тюрьме. «Мы обратились к тг. Дубовому, Якиру и Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали нет, это должно быть какое‑нибудь недоразумение, неправильно… Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть».

А 23 октября 1930 года Сталин, не скрывая радости, пишет Молотову: «Что касается Тухачевского, то он оказался чист на все 100 %. Это очень хорошо».

Так что все ограничилось очной ставкой Тухачевского с обвинявшими его Какуриным и Троицким, от показаний которых он отбился. Дело действительно «зачеркнули» – других участников этих «посиделок» даже не вызывали в ОГПУ. Чем это объясняется? Оправдание оправданием, но уж проверить‑то надо было…

Впрочем, у Сталина была одна особенность. Если бы он ставил только на людей верных, то ничего бы не сделал. Но он часто использовал по отношению к людям, которых ценил, да и просто к нужным стране специалистам, замешанным в антигосударственной деятельности, некую «меру вразумления». Апогеем ее был «условный расстрел» – когда человеку, приговоренному к смертной казни, заменяли ее заключением, а потом и вовсе освобождали, давая возможность работать. А в менее серьезных делах часто вместо преследования он предпочитал просто припугнуть.

Припугнули и Тухачевского. Судя по тому, что он сам показывал на следствии, подействовало. В 1937 году, рассказывая о своем «пути заговорщика», он говорил: «Осенью 1930 года Какурин выдвинул против меня обвинение в организации военного заговора, и это обстоятельство настолько меня встревожило, что я временно прекратил всякую работу и избегал поддерживать установившиеся связи».

К сожалению, подействовало ненадолго.

 

Новые соратники

 

Однако за Тухачевским охотился не один Енукидзе. Существовал и еще один его старый знакомый, который не прочь был это знакомство возобновить.

 

«После отпуска на Кавказе я был командирован на большие германские маневры… В пути вместе со мной оказался и Ромм, которому Троцкий поручил связаться со мной. Ромм передал мне, что Троцкий активизировал свою работу как за границей, в борьбе с Коминтерном, так и в СССР, где троцкистские кадры подбираются и организуются. Из слов Ромма о политических установках Троцкого вытекало, что эти последние, особенно в отношении борьбы с политикой партии в деревне, очень похожи на установки правых. Ромм передал, что Троцкий просит меня взять на себя задачу по собиранию троцкистских кадров в армии. Между прочим, Ромм сообщил мне, что Троцкий надеется на приход к власти Гитлера, а также на то, что Гитлер поддержит его, Троцкого, в борьбе с советской властью».

 

Троцкистское подполье в СССР было сильным, а в армии, как нетрудно догадаться, имелись его протеже, многие из которых негласно примкнули к троцкистам. Тухачевский решил опереться и на них тоже (как оказалось, это было роковым шагом).

«По возвращении с Дальнего Востока Путны и Горбачева, кажется, это было в 1933 г., я разговаривал с каждым из них в отдельности. Путна быстро признал, что он связан с Троцким и со Смирновым. Я предложил ему вступить в ряды военно‑троцкистского заговора, сказав, что по этому вопросу имеются прямые указания Троцкого. Путна сразу же согласился. В дальнейшем, при его назначении военным атташе, перед ним была поставлена задача держать связь между Троцким и центром военно‑троцкистского заговора…

Горбачев… очень быстро стал поддаваться на прощупывание, и я понял, что он завербован. На мое предложение вступить в ряды заговора он ответил согласием и сообщил, что им организуется так называемый дворцовый переворот и что у него есть связь с Петерсоном, комендантом Кремля, Егоровым, начальником школы ВЦИК, а также Енукидзе…

Вовлечение в заговор Примакова состоялось в 1933 или 1934 г., когда Примаков сообщил, что он в своей троцкистской деятельности связан с Казанским, Курковым, Шмидтом и Зюком».

«Демон революции» к тому времени дозрел до своей окончательной позиции: разделаться со Сталиным любой ценой. Причем это «любой ценой» действительно не знало пределов. Правые размышляли о «дворцовом перевороте», а Троцкий так мелко не плавал. Его идеи были намного круче.

 

Ленинская тактика

 

Если кто не помнит, то в начале Первой мировой войны Ленин выдвинул руководящее указание: большевики должны работать на поражение своей страны – чтобы тогда, когда все будет рушиться, произвести государственный переворот и захватить власть. Эту же идею взял на вооружение и Троцкий, о чем тоже говорит в показаниях Тухачевский.

«В зиму 1933 на 1934 г. Пятаков передал мне, что Троцкий ставит задачу обеспечить поражение СССР в войне… На подготовку поражения должны быть сосредоточены все силы как внутри СССР, так и вне…

… В 1933–1934 гг. ко мне зашел Ромм и передал, что он должен сообщить мне новое задание Троцкого. Троцкий указывал, что нельзя ограничиваться только вербовкой и организацией кадров, что нужна более действенная программа, что германский фашизм окажет троцкистам помощь в борьбе с руководством Сталина и что поэтому военный заговор должен снабжать данными германский генеральный штаб, а также работающий с ним рука об руку японский генеральный штаб, проводить вредительство в армии, готовить диверсии и террористические акты против членов правительства. Эти установки Троцкого я сообщил нашему центру заговора…

… По мере получения директив Троцкого о развертывании вредительской, шпионской, диверсионной и террористической деятельности центр заговора, в который, кроме меня, входили в порядке вступления в заговор Фельдман, Эйдеман, Каменев, Примаков, Уборевич, Якир и с которым были тесно связаны Гамарник и Корк, давал различным участникам заговора установки для их деятельности, вытекавшие из вышеуказанных директив. Члены центра редко собирались в полном составе, исходя из соображений конспирации. Чаще всего собирались отдельные члены, которым по каким‑либо служебным делам приходилось встречаться».

Впрочем, Тухачевский по‑военному четко оговаривает, что он делал, а чего не делал. Например, он «сообщил установки» – но это еще вопрос, какие из них были выполнены. Так, на процессе он, признав намерения устроить государственный переворот, тем не менее отрицал шпионаж – говорил, что лично он ничего немцам не передавал. Его вина от этого не меньше, и приговор тот же самый – но признавать за собой то, чего он не делал, он не соглашался, и все тут…

А что они делали?

«…B дальнейшем Аппога получил задачу проводить вредительство в ж. д. войсках, срывать строительство железных, шоссейных и грунтовых дорог военного значения, готовить на время войны диверсионные группы для подрыва мостов и, наконец, сообщить германскому и японскому генеральным штабам данные о железнодорожных перевозках на Дальний Восток и к западным границам. В 1933 г., во время посещения мною железнодорожного полигона в Гороховце, Аппога сказал мне, что данные о наших перевозках по железным дорогам германскому и японскому генеральным штабам им, совместно с работниками НКПС,[35] сообщены. Какими путями были переданы эти данные и кто из работников НКПС принимал в этом участие, Аппога мне не говорил, а я не спросил…

… Я имел разговор со Смирновым И.H., который сказал мне, что он, по директивам Троцкого, стремится дезорганизовать подготовку мобилизации промышленности в области производства снарядов…

… Первоначально Каменеву была поставлена задача вредить в области военного хозяйства, которым он руководил как третий заместитель наркома. Затем большую вредительскую работу Каменев развернул как начальник ПВО. Противовоздушная оборона таких важнейших объектов, как Москва, Ленинград, Киев, Баку, проводилась им таким образом, чтобы площадь, прикрываемая зенитным многослойным и однослойным огнем, не соответствовала наличным артиллерийским зенитным средствам, чтобы аэростаты заграждения имелись в недостаточном числе, чтобы сеть ВНОС[36] имела не собственную проводку, а базировалась на сеть Наркома связи и т. п…

Эйдеман просил дать ему директивы о его деятельности в Осоавиахиме. Обсудив этот вопрос в центре, мы поставили основной задачей Эйдеману увязку его вредительской работы с Каменевым с тем, чтобы, кроме плохой защиты объектов в отношении ПВО, была бы дезорганизована и общественная деятельность по ПХВО. Помимо того, Эйдеману была поставлена задача дезорганизации допризывной подготовки, занятий с командным составом запаса и, наконец, организации диверсионных групп в отрядах Осоавиахима…

… В 1934 г. Ефимову была поставлена задача организовать вредительство по линии артиллерийского управления, в частности, в области некомплектного приема элементов выстрела от промышленности, приема продукции без соблюдения чертежей литера и т. д., а также было предложено передать немцам данные о численности наших запасов артиллерийских выстрелов. Помимо того, в зиму с 1935–1936 г. я поставил Ефимову и Ольшевскому задачу подготовить на время войны диверсионные взрывы наиболее крупных арт. складов…

… Туровский в 1936 г. сообщил мне, что Саблиным переданы планы Летичевского укрепленного района польской разведке.

Алафузо передал польской и германской разведке, какими путями, не знаю, данные об авиации и мех. соединениях, а также об организации ПВО в БВО и КВО.[37]

Перед центром военного заговора встал вопрос о том, как организовать связь с иностранными и особо с германским ген. штабом во время войны. Такие связи были намечены…»

 

* * *

 

… Теперь, кажется, можно в общих чертах ответить на вопрос: что это было?

Ну уж всяко не расправа с «великим стратегом», которому Сталин завидовал, и даже не чистка армии от политической оппозиции. Кусочки головоломки явно и недвусмысленно складываются в картину антиправительственного заговора – которого, впрочем, не быть попросту не могло.

Структура его достаточно сложна и аморфна: несколько группировок, каждая из которых играла свою игру. Самая заметная – политическая оппозиция: Зиновьев, Каменев, Бухарин и иже с ними. Не зря слегка сдвинувшиеся на демократии и парламентаризме деятели раннеперестроечных времен первыми подняли на щит именно их. Шуму много, дела мало – значит, ни в чем не повинны, да еще и трагический конец. Хотя возможно, что когда дошло до решающей схватки, то остальные ими просто прикрылись.

Троцкисты – это уже оппозиционеры‑радикалы, посерьезнее и поопаснее, с террористическим уклоном. У них есть лишь один недостаток – отсутствие лидера. У Льва Давидовича, при всех его неоспоримых революционных достоинствах, имелось два серьезных недостатка: он был далеко и в безопасности…

И есть еще настоящие. Те, кто собирался не теракты проводить, а всерьез брать власть. Военные, чекисты, кто‑то из политиков – не оппозиционеров, естественно, а власть имеющих – сталинского окружения, верхов Советского Союза (о чем, кстати, и разведка докладывала неоднократно). Енукидзе – раз. Этот известен. Кто еще? Едва ли мы это когда‑либо узнаем, поскольку после «дела генералов» в стране началось такое… Волна террора захлестнула всех, и правых, и виноватых, все шли по одним и тем же обвинениям, всех реабилитировали по одним и тем же основаниям, и ничего уже теперь не разобрать. Может быть, маленькую зацепочку могла бы дать статистика более поздних, уже бериевских арестов, да еще статистика побегов и самоубийств в верхнем эшелоне страны…

И само собой, военные и здесь играли свою игру – впрочем, зная жизненный путь «красного Бонапарта», в этом можно и не сомневаться. Весьма вероятно и даже очень похоже, что это был не сольный номер, а дуэт – сходные планы лелеяли военные двух государств. Сделать переворот, установить военно‑политическую диктатуру, а потом заключить союз, и – кто во всем мире сможет нам противостоять? Хотя… а что это, собственно, меняет?

Их сбили в последний момент. «Ему нужна была власть, – писал уже после гибели Тухачевского генерал фон Лампе, – и за пять минут до ее достижения он закончил свое существование»…

 

Интермедия

Соратники

 

Иона Эммануилович Я КИР родился в 1896 году в Кишиневе, в семье аптекаря‑еврея. Учился в Базельском университете в Швейцарии, затем в Харьковском технологическом институте. В 1915–1917 годах работал токарем на военном заводе в Одессе. Общение с армией началось с агитации, которой он занимался среди солдат Кишиневского гарнизона.

Военная карьера его не менее сногсшибательна, чем у Тухачевского, даже более, ибо Тухачевский все‑таки кадровый офицер, а послужной списокЯкира начинается в конце 1917 года. (Кстати, в партию он вступил тоже в 1917 году.) Да и виражи карьеры Якира куда круче. Тухачевский как стал «красным генералом», так и продолжал им быть, а Якир все время перемещается с комиссарских должностей на командирские и наоборот.

Начал он с секретаря военного совета – должность в то время чисто политическая, затем плавно перешел на пост командира батальона, уже в начале марта 1918 года стал комендантом Тираспольской крепости. Потом снова возвращение на «политические круги» – за лето и осень 1918 года двадцатидвухлетний военком прошел путь от комиссара Воронежского района до члена Реввоенсовета 8‑й армии Южного фронта.

И снова крутой поворот: 7 июля 1919 года он получает дивизию, а уже 14 августа становится командующим Южной группой войск. Когда группа была расформирована – снова дивизия, в 1920 году – опять группа войск, на сей раз Львовская. После окончания Гражданской войны командовал вооруженными силами Крыма, затем войсками Киевского военного округа.

За какие особые заслуги командир батальона в короткий срок проделал головокружительную карьеру до командующего группой войск? Может быть, свет прольет письмо начальника Военно‑инженерной академии И. И. Смолина: «Я знаю тов. Якира с октября 1918 года, работал с ним в 8‑й армии на Южном фронте, где он был членом РВС. Тогда представлялось отеческое отношение Троцкого к Якиру». А с другой стороны, за боевые заслуги Иона Якир был награжден тремя (!) орденами Красного Знамени и Почетным золотым оружием. А орденами в то время так просто не разбрасывались.

В 1928–1929 годах Якир учился в Военной академии генерального штаба Германии. Немцы ставили его очень высоко. Сам президент страны Гинденбург вручил советскому «генералу» труд известного теоретика молниеносной войны Альфреда фон Шлифена «Канны» с надписью: «На память господину Якиру – одному из талантливых военачальников современности». После чего к нему обратились с просьбой прочитать германскому генералитету курс лекций о Гражданской войне в России. Интерес к лекциям был весьма велик…

Дальнейшая карьера Якира тоже чрезвычайно благополучна. Когда 22 сентября 1935 года были установлены персональные воинские звания, он получил звание командарма 1‑го ранга. До мая 1937 года командовал Киевским военным округом, одним из самых крупных округов.

Назым Якупов в книге «Трагедия полководцев» так рассказывает о последнем месяце жизни Якира: «По свидетельству очевидцев, видевших Якира на последнем в его жизни параде (1 мая 1937 г. – Авт.), он выглядел не так, как всегда: не было обычной приподнятости настроения, он был задумчив и печален…

27 мая 1937 года в Киеве открылся XIII съезд КП(б) У. Делегаты не могли не заметить мрачного настроения Якира, сидевшего в президиуме, в его глазах была тревога, он был рассеян… В момент открытия съезда Якиру позвонил из Москвы Ворошилов и приказал срочно приехать на заседание Военного совета. Якир ответил, что завтра вылетит. Ворошилов сказал, что ехать надо поездом и немедленно. Иона Эммануилович сел на поезд в тот же день и в 13 часов 15 минут выехал из Киева. На рассвете 28 мая во время стоянки в Брянске в купе зашли сотрудники НКВД и объявили, что он арестован».

Двадцатилетний подпоручик, командир батареи, сын литовского крестьянина Иероним Петрович УБОРЕВИЧ вступил в партию в марте 1917 года. Прославился как агитатор, и в конце 1917 года солдаты полка избрали его своим командиром. Сражался под Одессой, был разбит и взят в плен, однако почти сразу же бежал и пробрался в Петроград.

И снова начинаются чудеса – куда там Тухачевскому! Направленный на Северный фронт командиром гаубичной батареи, уже 23 сентября 1918 года Уборевич становится командиром Нижне‑Двинской бригады, в начале декабря – начальником дивизии. А 6 октября 1919 года уже застало его на посту командарма на Южном фронте, где он был командующим 13‑й, 14‑й и 5‑й армиями, воевал сначала с деникинцами, а потом с поляками, уничтожил банды атамана Булак‑Булаховича, в 1921 году был помощником Фрунзе на Украине. Участвовал он и в ликвидации восстания Антонова – в этой операции он был помощником Тухачевского.

Затем судьба бросает его на Дальний Восток. Уборевич становится военным министром Дальневосточной республики и ее главнокомандующим. Именно он командовал «штурмовыми ночами Спасска», который за ожесточенность боев прозвали «Дальневосточным Верденом», освобождал Владивосток. За боевые заслуги он также имел три ордена Красного Знамени и Почетное оружие.

Проведенная в мае 1922 года аттестация дала Уборевичу чрезвычайно высокую оценку. Вскоре его причислили к Генеральному штабу. После войны он стал командующим войсками Северо‑Кавказского военного округа, боролся с бандитизмом в горах.

В 1927–1928 годах Уборевич тоже обучался в Германии в академии генерального штаба. Вернувшись, стал командующим Московским военным округом. В июне 1930 года был назначен начальником вооружений, заместителем наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета. Однако его служба в этом качестве оказалась неудачной, и в 1931 году его на посту начальника вооружений сменил Тухачевский, а Уборевич стал командующим войсками Белорусского военного округа – возможно, именно поэтому отношения между ними были натянутыми.

В конце мая 1937 года Ворошилов позвонил Уборевичу в Смоленск и приказал прибыть в Москву на совещание. 29 мая на вокзале он был арестован.

Ян Борисович ГАМАРНИК родился в 1894 году в Житомире, в семье мелкого конторского служащего‑еврея, а вырос в Одессе. В 1914 году поступил в Петербургский психоневрологический институт, затем перевелся на юридический факультет Киевского университета. В сентябре 1916 года вступил в партию. В октябре 1917 года был избран в состав Киевского ревкома. Во время немецкой оккупации Украины работал в подполье, а после вступления Красной Армии в Одессу стал председателем губкома партии. В августе 1919 года становится членом Реввоенсовета Южной группы войск (той, которой командовал Якир).

После Гражданской войны Гамарник простился с армией и занялся партийной работой. Снова стал председателем Киевского губкома, потом Приморского губисполкома. В 1926 году он был назначен на пост председателя Дальревкома – высшего органа советской власти дальневосточной республики. В 1928 году приехал в Белоруссию, участвовал там в маневрах, после чего ему предложили вернуться в армию. Он был назначен начальником Политуправления, а с июня 1930 года стал заместителем наркома обороны и заместителем председателя Реввоенсовета страны.

Когда началась чистка, Гамарник в своих выступлениях поддерживал официальную версию об окопавшихся в армии немецких, японских и троцкистских агентах. В мае 1937 года его освободили от обязанностей первого заместителя наркома. 31 мая к нему на квартиру приехали начальник Политуправления РККА А. С. Булин и начальник управделами Наркомата обороны И. В. Смородинов и объявили ему приказ об увольнении из РККА. После их ухода Гамарник застрелился.

Август Иванович КОРК родился в 1887 году в деревне Ардлан Лифляндской губернии, в эстонской крестьянской семье. В 1908–1917 годах служил в царской армии. Окончил Чугуевское пехотное училище, Академию Генерального штаба, военную школу летчиков‑наблюдателей. В 1918 году вступил в Красную Армию. Начал Гражданскую войну со скромной должности в оперативном отделе Всеросглавпггаба, а закончил командующим 6‑й армией Южного фронта.

После Гражданской войны командовал Харьковским военным округом, затем был помощником командующего вооруженными силами Украины и Крыма, командовал Западным и Ленинградским военными округами. В партию вступил поздно – только в 1927 году. В 1928 году был военным атташе в Германии. После возвращения до 1935 года командовал Московским военным округом, затем стал начальником Военной академии имени Фрунзе. В 1935 году получил звание командарма 2‑го ранга. Арестован 14 мая 1937 года.

Витовт Казимирович ПУТНАтоже из крестьян. Родился в 1893 году в литовской деревне Мацконяй Виленской губернии. В армии с 1915 года. Успел окончить школу прапорщиков. В 1917 году вступил в РСДРП(б). Службу в Красной Армии начал в 1918 году с должности комиссара Витебского губернского военкомата, затем был комиссаром 1‑й Смоленской стрелковой дивизии. С комиссарской должности перешел на командирскую и закончил войну командиром дивизии. Участвовал в ликвидации Кронштадтского мятежа и подавлении крестьянских восстаний на Нижней Волге.

После войны, окончив военно‑академические курсы высшего комсостава, стал начальником и комиссаром 2‑й Московской пехотной школы. В 1923 году примыкал к троцкистской оппозиции, затем объявил об отходе от нее. Работал в Штабе РККА, после командовал корпусом.

В 1927 году Путна переходит на военно‑дипломатическую работу. С 1927 по 1931 год занимает должности военного атташе в Японии, Финляндии, Германии. Затем командует Приморской группой войск, и в 1934 году, вплоть до самого ареста, – военный атташе в Великобритании.

Роберт Петрович ЭЙДЕМАН родился в 1895 году в Лифляндской губернии, в семье латышского учителя. Учился в Лесном институте в Петрограде. В 1916 году окончил Киевское военное училище, получив звание прапорщика. После Февральской революции его избрали председателем полкового комитета и председателем Канского совета. Член партии с марта 1917 года. Очень скоро, в октябре 1917 года, он уже – заместитель председателя Центрального исполнительного комитета Сибири. С мая 1918 года – командир Омской группы 1‑й партизанской армии, затем командует 16‑й, 41‑й и 46‑й стрелковыми дивизиями, потом – начальник тыла Юго‑Западного фронта, командующий 13‑й армией, Каховской группой войск. Войну закончил в должности командующего войсками внутренней службы Юго‑Западного фронта.

После Гражданской войны – помощник и заместитель командующего войсками Украины, командует Сибирским военным округом, затем начальник и комиссар Военной академии имени Фрунзе, член Реввоенсовета СССР, член Военного совета. В 1935 году получил звание комкора.

Виталий Маркович ПРИМАКОВ родился в 1897 году в местечке Семеновка Черниговской губернии, в семье сельского учителя. Для разнообразия, славянин‑украинец. В партию вступил довольно рано – в 1914 году. За революционную деятельность в 1915 году был арестован и сослан в Енисейскую губернию. Вернулся из ссылки в 1917 году и сразу стал членом Киевского комитета РСДРП(б). Дальше его биография несколько нетипична. В августе 1917 года он служит в Черниговском запасном полку – рядовым.

Службу в Красной Армии начал с должности командира конного полка, вскоре стал командиром и комиссаром 1‑й дивизии Червонного казачества, после – 1‑го корпуса Червонного казачества, не прыгая по фронтам и должностям. После войны кавалеристы делились на две группировки – Буденного и Примакова, «первоконников» и «червоноказачников».

Затем Примаков участвовал в борьбе с басмачами в Средней Азии. После Гражданской войны – командир и комиссар Высшей кавалерийской школы Ленинградского военного округа, потом, в 1925–1926 годах военный советник в Китае, военный атташе в Афганистане и Японии. По возвращении – командир и комиссар 13‑го корпуса Приволжского военного округа, помощник командующего войсками Северо‑Кавказского военного округа, инспектор высших учебных заведений РККА. С января 1935 года – заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа. В том же году получил звание комкора.

Борис Миронович ФЕЛЬДМАН родился в 1890 году в г. Пинске Минской губернии, в еврейской мещанской семье. С пятнадцати ле<