Глава 10. Восхождение на скалу Рана

Начав восхождение, Ой-Боюсь с удивлением и глубокой благодарностью обнаружила, что в действительности эта тропа была совсем не такой уж ужасной, какой представлялась. Она, конечно, была и крутой, и скользкой, а также до невозможности узкой. Но ощущение того, что она прочно привязана веревками к своим сильным спутницам, очень успокаивало Ой-Боюсь.

Также чудесное средство Духа благодати и утешения, которое она только что выпила, помогло ей избавиться от слабости и головокружения. А это было то, чего Ой-Боюсь страшилась больше всего. Кроме того, первые полчаса восхождения над ними все еще сияла радуга. И хотя Пастырь уже давно исчез из виду, у Ой-Боюсь было такое чувство, что он все еще находится рядом.

Она старалась не смотреть вниз, если в этом не было острой необходимости. Но однажды, в самом начале пути, на одном из трудных участков, ей пришлось какое-то время посидеть в маленькой нише в скале, пока Горе ощупью пробиралась вперед, а Страдание ожидала сзади.

Как раз тогда Ой-Боюсь посмотрела вниз и действительно почувствовала огромную благодарность за то, что Пастырь не позволил им провести ночь там, а приказал начать восхождение вечером. Внизу на камнях сидели все пятеро ее врагов, наблюдая за ними и гримасничая от злости и ярости. Она посмотрела и в изумлении увидела, что Самосожаление (всегда выглядевший менее опасным и уродливым, чем его спутники) наклонился, поднял острый камень и запустил в нее со всей силы. К счастью, она была уже слишком высоко, но один осколок все-таки едва не задел ее. Ой-Боюсь испытала огромное облегчение, когда почувствовала, что Горе легонько потянула за веревку, давая понять, что теперь можно двигаться дальше.

Ой-Боюсь вспомнила предупреждение Пастыря о том, что встреча с этими врагами будет весьма вероятна и после восхождения. Хотя, как эти враги доберутся наверх, на скалу Рана, она не представляла. Только если была какая-то другая дорога, которой они могли бы воспользоваться.

Итак, трое путников взбирались все выше и выше. На равнине внизу все длиннее становились отбрасываемые скалами тени. Над пустыней и великим морем опускался огненный шар солнца. Теперь, с достигнутой ими высоты, они ясно могли разглядеть западное море, вдоль берегов которого они так долго путешествовали.

Тропа, по которой они шли, бесконечно вилась все выше и выше по утесу. И хотя она осыпалась и местами даже прерывалась, Ой-Боюсь обнаружила с огромным облегчением, что дорога нигде не была слишком трудной. Даже в том месте, на которое Трусострах так усиленно обращал ее внимание.

Дойдя туда как раз к наступлению темноты, Ой-Боюсь увидела, что тропа там действительно совсем обрывается. Но через расселину была перекинута доска, и сквозь железные кольца, вбитые в скалу, была продета веревка, образуя поручни, за которые она могла держаться, переходя через этот узкий мостик. Олени, конечно, считали ниже своего достоинства прибегать к такой ненужной помощи. Одним прыжком они легко пересекали эту глубокую расселину. Однако, несмотря на поручни, придававшие ей уверенность, Ой-Боюсь изо всех сил старалась не думать и не вспоминать о том, что говорил ей Трусострах. По своему горькому опыту она уже знала, что картины, рожденные ее воображением, могли быть намного ужаснее и пугать ее гораздо больше, чем реальные факты.

Благополучно пройдя по доске, они оказались на чрезвычайно узком выступе, совершенно незаметном снизу. Прямо перед ними было то самое место для привала, о котором говорил Пастырь, — небольшая пещерка, где им предстояло провести ночь.

С чувством огромного облегчения и благодарности Ой-Боюсь зашла в нее и осмотрелась. Расположение пещерки было таково, что оттуда невозможно было посмотреть вниз и увидеть эту головокружительную глубину под ногами, но хорошо было видно все вокруг: и плато, и пустыню, и далекое море за ними. Взошла луна, заливая все чистым серебристым светом, и в темнеющем небе тускло вспыхнули первые звезды. В самой пещере кто-то оставил плоские камни, из них получились грубые сиденья и стол, а на земле в углу стопкой лежали овечьи шкуры, на которых можно было отдохнуть.

Неподалеку от входа в пещеру струился небольшой водопад, и наши путники подходили к нему по очереди и освежались. Потом Горе и Страдание вытащили два свертка с хлебом, сушеными фруктами и орехами, которые дал им Пастырь у подножия скалы перед восхождением. Они с радостью утолили свой голод, а затем их одолела усталость, и они легли и погрузились в сон без всяких сновидений.

Ой-Боюсь проснулась с первыми лучами солнца, встала и подошла к входу в пещеру. В холодном свете этого раннего утра ее ужаснула открывшаяся перед ней печальная картина. На сколько хватало глаз, вокруг не было ничего, кроме пустой равнины да моря. Над Ой-Боюсь нависали скалы, а под ней были лишь острые зубчатые камни. Исчезла из виду приятная лесная страна, которую они покинули. На всей обозреваемой огромной территории она не видела ни одного дерева, только изредка чахлый кустарник. «Какая пустота, — подумала Ой-Боюсь, — и эти камни внизу на самом деле выглядят такими жестокими, как будто только и ждут, чтобы изуродовать и уничтожить все, что на них упадет. Кажется, что ничего не может расти в этой бесплодной пустыне».

Именно тогда она посмотрела вверх, на скалы над головой, и подскочила от удивления и восторга. В крошечной расщелине, куда иногда попадало несколько капель воды, спрятался маленький одинокий росток. У него было всего два или три листика и хрупкий стебелек, тоненький, почти с волосок. На стебельке был один цветок кроваво-красного цвета, и в свете первых лучей солнца он горел, как огонь.

Какое-то время Ой-Боюсь пристально рассматривала его и стену, совершенно не дававшую ему расти, и узкую щель, через которую он все-таки пробил себе дорогу к свету, и думала о его абсолютном одиночестве. Его корни со всех сторон были зажаты голым камнем, а листья его едва были способны пробиться за пределы своей тюрьмы. Тем не менее он сумел расцвести и, открыто повернувшись своим маленьким личиком к солнцу, горел, как пламя радости. Посмотрев на него, Ой-Боюсь спросила, как тогда, в пустыне: «Как зовут тебя, цветочек? Ибо я действительно никогда не видела такого, как ты».

В этот момент солнце коснулось кроваво-красных лепестков так, что они загорелись ярче прежнего, и до Ой-Боюсь донесся тоненький шепот:

«Имя мое — Переносящий-все, но некоторые зовут меня Прощение».

Тогда Ой-Боюсь вспомнила слова Пастыря: «На пути вверх ты откроешь следующую букву алфавита Любви. Сразу начинай применять ее».

Она поглядела на маленький цветок и снова спросила: «Почему же тебя так называют?»

И опять до Ой-Боюсь долетел тихий переливчатый смех, и ей показалось, что она слышит, как росток говорит: «Меня разлучили со всеми моими товарищами, выгнали из дома. Меня принесли сюда и заточили в эту каменную тюрьму. Это был не мой выбор, это дело рук других. Они бросили меня здесь и ушли, оставив пожинать плоды содеянного ими.

Я выдержал все и не завял; я не перестал любить, и Любовь помогла мне пробиться через трещину в скале, пока я не смог взглянуть отсюда прямо в лицо моей Любви, самому солнцу. Вот видишь! Теперь ничего не стоит между мной и моей Любовью, и нет ничего вокруг, что могло бы отвлечь меня от нее. Солнце светит мне и дает мне радость. И оно возместило мне все, что у меня отняли, и искупило все причиненное мне зло. Во всем мире нет цветка более довольного и более благословенного, чем я. Ибо я смотрю на мою Любовь, как дитя, отнятое от груди матери, и говорю: «Кто мне на небе? и с Тобою ничего не хочу на земле»».

Ой-Боюсь взглянула на мерцание пламени над своей головой и ощутила в сердце такую жажду, чуть ли не зависть. Она знала, что ей делать. Опустившись на колени на узкой тропе возле скалы с цветком, она сказала: «О Господь мой, вот я — твоя маленькая служанка Переносящая-все».

В этот момент кусочек камня, сковывающего корни цветка над ее головой, откололся и упал к ее ногам. Она подняла его и очень бережно положила в сумочку к остальным семи камешкам, а затем вернулась в пещеру. Горе и Страдание ожидали ее с очередным запасом хлеба, изюма и орехов. После этого они, возблагодарив Господа, поели, снова обвязали друг друга веревками и продолжили восхождение.

Вскоре они подошли к очень скользкому и крутому месту. И тут Ой-Боюсь впервые упала. Она споткнулась и довольно сильно поранилась о края зубчатых камней. Хорошо еще, что Ой-Боюсь была крепко привязана веревками к своим спутницам. У нее так сильно закружилась голова, и ее охватил такой ужас, что она едва не потеряла сознание. Не будь она привязана, она могла бы соскользнуть с тропы и разбиться вдребезги о скалы внизу. От этой мысли она впала в такую панику, что все, на что она была способна, — это припасть к земле и звать на помощь своих спутниц.

Немедленно Горе, которая шла впереди, сильнее натянула веревку, а Страдание подошла к Ой-Боюсь, обняла ее и настойчиво сказала: «Выпей немного сердечных капель, что дал тебе Пастырь».

Ой-Боюсь было настолько дурно и страшно, что она могла только лежать в объятиях Страдания и ловить ртом воздух. «Я не знаю, где пузырек. Я не могу двинуться даже, чтобы поискать его».

Тогда Страдание сама залезла рукой за пазуху к слабеющей девушке, вытащила оттуда пузырек и влила ей несколько капель прямо в рот. Через какое-то время кровь прилила к щекам Ой-Боюсь, и дурнота начала проходить. Но она все еще не могла пошевелиться. Она глотнула еще Духа благодати и утешения и почувствовала, что наполнилась силой.

Затем Горе, вернувшись к тому месту, где корчилась Ой-Боюсь, тихонько укоротила веревку, настолько, что девушка смогла взять ее за руку. И вновь они начали восхождение. Во время своего падения Ой-Боюсь, однако, так сильно поранила оба колена, что могла передвигаться, только сильно прихрамывая. Она непрерывно стонала и постоянно останавливалась. Ее спутницы старались быть очень терпеливыми с ней, но им необходимо было торопиться, иначе они не достигли бы вершины утеса до наступления ночи, а другой пещеры для ночлега больше не было.

Наконец, Страдание склонилась над Ой-Боюсь и спросила ее: «Что ты делала сегодня утром, когда ушла из пещеры и бродила одна?»

Ой-Боюсь пораженно взглянула на нее, затем, смущенно покраснев, сказала: «Я рассматривала цветок, которого никогда раньше не видела. Он растет в скале у водопада».

«Что это был за цветок?» — очень мягко настаивала Страдание.

«Это был цветок Переносящий-все, — отвечала Ой-Боюсь очень тихим голосом, — но некоторые называют его Прощение». Несколько мгновений она молчала, вспоминая построенный ею жертвенник. И осознала, что она не применяет в своей жизни эту новую и трудную букву алфавита Любви. Тогда она сказала: «Интересно, не станет ли лучше моим коленям, если капнуть на них несколько капель этого сердечного лекарства?»

«Давай попробуем, — хором ответили Горе и Страдание. — Это отличная идея».

И когда они капнули немного этой сердечной микстуры на колени, кровотечение почти немедленно прекратилось, а жжение и боль практически утихли. Ноги Ой-Боюсь по-прежнему были, как деревянные, и она еще вынуждена была довольно сильно хромать. Но все же путницы пошли вперед гораздо быстрее.

После обеда, ближе к вечеру, они уже были на вершине этой ужасной скалы и оказались в молодом сосняке. На небольших холмах рядом с тропкой росли мох и голубика. А скала, казавшаяся такой неприступной, действительно осталась позади. Они сели передохнуть на один из мшистых пригорков в лесу и довольно близко услышали голос, который пел:

 

Моя совершенна любовь!

И на тебе пятна нет.

Пойдем на вершины гор

Прекрасный увидеть рассвет.

На гору Мирра взойдем мы

И на холмы Фимиама.

Там, светом сияя, невинность

Прочь гонит тень и туманы.

 

Со мною пойдем, дорогая,

Взойдем на вершину Ливана

И, мрачный Сенир созерцая,

Увидим Ермон и Аману.

Львы прячутся в логовах здесь,

И барсы крадутся во мгле,

Но светлая радость везде

На Богом нам данной земле.

 

По просеке между деревьями к ним приближался Сам Пастырь.