Хоста — Гузерипль, 15–20 июня

Я выехал ночью из Хосты поездом Тбилиси — Ростов на Хаджох.

Из ночных путевых картин надолго врезались в память сквозные силуэты развалин героического Туапсе.

Высадился в Белореченской в проливной дождь. Тут, в предгорьях, дожди уже полтора месяца не прекращаются ни на один день.

Пересев на местный поезд, через три часа я уже был на станции Хаджах.

Переночевав в Хаджохе в доме заповедника, я утром выехал на подводе через станицу Даховскую в селение Хамышки. В Хамышках снова ночевка, и, наконец, подвода, запряженная парой лошадей, громыхая по камням, корням и бревнам деревянного настила, то взбираясь на крутые подъемы, то окатываясь вниз, в глубокие, полные воды выбоины, увозит нас все дальше в горы, в центр заповедника — Гузерипль.

Дорога идет между отвесными скалами и обрывистым берегом реки Белой.

Река далеко внизу, на дне глубокого ущелья, гремит и хлещет клочьями пепельно-жемчужной пены, сжатая в узкой теснине и прегражденная сотнями порогов.

Горы поросли буками и грабами.

За кордоном Лагерная, над самым обрывом реки, в Сорокодумовой балке, теперь переименованной в балку Андреева, белеет памятная доска. Текст ее немногословен: «Здесь в 1942 году при обороне Кавказа пал смертью храбрых герой-партизан тов. Андреев. Могила его находится в Хамышках. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!»

Дальше, в полутора километрах от Гузерипля, в урочище Рыбалкина обвала, к дереву над грохочущей и пенящейся рекой прибита другая памятная доска. На этом месте 19 августа 1942 года бойцами роты старшего лейтенанта Ф. А. Шип был наголову разбит и отброшен враг, рвавшийся по теснине каменного коридора к Гузериплю и Белореченскому перевалу.

Мост через Малчепу сожжен во время войны. Шаткий временный настил не выдерживает слишком большой тяжести. Приходится отпрячь лошадей и перевести их на другую сторону реки, затем мы вместе с ездовым перетаскиваем подводу. Лошади снова впряжены, и через несколько минут все под тем же бесконечным дождем мы въезжаем во двор центральной усадьбы заповедника.

Подвода остановилась у кладовой. Из жилого помещения вышла молодая миловидная женщина с румяным лицом и живыми глазами, отперла двери кладовой, и ездовой стал сдавать привезенный попутно с нами груз.

Я вошел вслед за ездовым и попросил у кладовщицы разрешения временно оставить здесь рюкзак и плащпалатку.

Мы познакомились.

— Моя фамилия Бондарева, Раиса Дмитриевна, — назвалась кладовщица. — А вас я знаю: это ваша книга? — и она назвала мою книгу о Кавказском заповеднике, изданную до войны. — Вы знаете, что старик Бугаенко, тот, что описан в вашей книге, расстрелян фашистами в Сахрае как партизан? Ему было девяносто шесть лет. Он мой дедушка, отец моей матери. Гитлеровцы весь Сахрай сожгли дотла, кого не расстреляли — выселили с детьми.

Вскоре я сидел в маленькой чистой комнате за накрытым столом и беседовал с Алексеем Тимофеевичем Бондаревым, мужем миловидной кладовщицы. Алексей Тимофеевич служил на Черноморском флоте и после демобилизации снова стал рабочим заповедника.

Шатен, лет двадцати пяти — тридцати, среднего роста, худощавый, но мускулистый, он до сих пор сохранил на своем лице крепкий черноморский загар. Из-под темных бровей, несколько скошенных кверху, внимательно смотрят серые глаза, в то время как хорошо очерченные губы мягко и застенчиво улыбаются. Общее выражение умного и решительного лица, морщинка между бровей и короткий, суховатый, чуть вздернутый нос говорят о характере и силе. Есть такой тип русских людей: детская улыбка, тихие и словно бы робкие движения, — думаешь, красная девица, — и не догадаться, какая скрыта в нем страшная сила, а только задень — и будет обидчику худо.

Алексей Тимофеевич был на фронте с июня 1941 года. Служил старшиной-сигнальщиком, был в береговой обороне, в разведке воздушного наблюдения, ловил вражеские самолеты и подводные лодки. Когда немцы подошли к Новороссийску, вел разведку на суше, добывал «языков». На катерах-тральщиках расчищал фарватер и, прорываясь сквозь минные заграждения и адскую бомбежку с воздуха, подвозил боеприпасы на знаменитую Малую землю. Контужен взрывом авиабомбы. Несколько раз награжден.

После эвакуации Новороссийска он попал с частью в Геленджик. Здесь в брошенном санатории «Голубая бухта» на Тонком мысу расположилась его часть. Роясь в библиотеке санатория, он нашел мою книгу о заповеднике.

Бондарев рассказывает:

— Ребята узнали, что я захватил с собой эту книгу, и спрашивают: «Почему именно ее?» — «Она о моих родных местах и близких людях».

Раиса Дмитриевна, как и муж ее, была всю войну в армии. Она зенитчица, сержант, награждена двумя медалями и значком «Отличный артиллерист».

…Идя на отведенную мне квартиру, и и здесь, как и в Красной Поляне, отмечаю, что печать войны еще лежит на всем облике усадьбы заповедника. Дома старого Гузерипля совсем утонули в разросшейся за военные годы густой молодой зелени.

Все новые постройки на широкой поляне, засаженной фруктовыми деревьями, кукурузой и картофелем, сохранились. Но они потемнели от дождей и времени, а деревянные переходы от дома к дому полуистлели, и в щели между досок, лежащих прямо на земле, брызжет вода: поляна болотистая. В палисадниках вокруг домов, где нет огородов и цветников, снова поднимается высокая трава. Во многих местах у самых домов и сараев видны свежие волчьи следы.

Гузерипль, 21 июня

Поляну обступили со всех сторон черные тяжелые горы, окутанные до подножья клубящимися свинцово-синими тучами. Густой туман медленно растекается по ущельям. Похоже, что опять будет ненастная погода.

Все же я решил ехать за тридцать километров в горы, на Кишу, и дальше — в зубровый парк на Темной поляне.

Со мной отправляется радист, он же и фотограф, партизан Отечественной войны из Тульского отряда № 2, Иван Яковлевич Виляховский. Будем наблюдать и фотографировать зубро-бизонов, хотя нас и предупреждают, что это опасно и вообще вряд ли удастся: зубро-бизоны только что выпущены на волю, и у них маленькие телята. Они настолько возбуждены и воинственно настроены, что может повториться неприятность, происшедшая с заведующим зубровым парком Заславским, когда зубро-бизоны чуть не убили его.

Закончив недолгие сборы, мы идем на старый Гузерипль, где нас уже ждут лошади: два маленьких монгольских маштака светлоглинистого цвета — Каштанчик и Буланчик, похожие друг на друга, как близнецы.

К нам подходит заведующий хозяйством и говорит, указывая на волчьи следы внушительных размеров:

— Волки за войну совсем обнаглели. Их развелось множество и бродят они, где хотят. Вот посмотрите, они толклись всю ночь у этого сарая: тут у нас два вола. До них волки не добрались, но зато съели кожаные ремени на дышле брички.

…На самом выезде с поляны Гузерипль при дороге видна деревянная решетчатая ограда, обсаженная молодыми деревцами; в ограде пять небольших холмиков в изумрудной зелени травы и в цветах. Дорожки между холмиками посыпаны белым гравием. В центре ограды — пирамидальный памятник со звездой. Надпись на металлической доске гласит:

«Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Здесь погребены герои Великой Отечественной войны: три бойца роты лейтенанта тов. Шип Ф. А., павших смертью храбрых при обороне Кавказа в бою 19 августа 1942 года на подступах к п. Гузерипль, где фашистские захватчики были наголову разбиты и отброшены; политрук роты старший сержант тов. Зиновьев, пулеметчик младший сержант тов. Габов, красноармеец (фамилия не установлена); два сталинских сокола-военные летчики: дважды орденоносец лейтенант тов. Шульгин Леонид Александрович и техник лейтенант тов. Бирюков Василий Ильич, погибшие 18 февраля 1943 года в урочище Горелое при выполнении боевого задания».

Ограда и светлая зелень молодых посадок, цветы, на могилах и все следы неусыпной заботы свидетельствуют, что память о защитниках этого уголка нашей родины прочна в сердцах жителей Гузерипля…

…Мы продвигаемся не очень быстро по залитому дождями каменному карнизу над Белой. В глубоком ущелье под нами поднявшаяся за ночь вода скачет через порога, и грозный гул реки наполняет воздух.

Мой спутник одет в синий альпинистский комбинезон, шляпа военного образца заброшена на резинке за плечи. У пояса — кривой и узкий кинжал.

У Ивана Яковлевича смуглое нервное лицо, нос с небольшой горбинкой, энергично сжатые губы, серые пристальные глаза. Над крутым открытым лбом слегка вьются почти черные волосы.

Посадка его в седле очень свободна: видна партизанская выучка. И ходит Иван Яковлевич, когда мы принуждены спешиваться, с особой легкостью и плавностью. А ведь в гражданскую войну он потерял половину правой ступни. Это, однако, не мешает ему подниматься высоко в горы.

В один из таких недавних своих горных походов Иван Яковлевич наткнулся на труднодоступном хребте Абаго на следы давних воздушных боев.

В траве и в камнях на пространстве в несколько километров были разбросаны части разбившегося самолета. Иван Яковлевич обнаружил крыло «Хейнкеля-111». Оно лежало у подножья гигантской скалы, в которую со страшной силой ночью или в туман врезался вражеский самолет, разлетевшись в куски. Придавленные крылом, белели четыре скелета летчиков с неразвернувшимися парашютами за плечами. Плоскость крыла накрыла их, как гробовая доска. На полуистлевших остатках одного из мундиров еще можно было различить четыре серебряных кондора и длинную планку орденских ленточек, Здесь же валялись пушка, пулеметы, патроны.

У балки Андреева Иван Яковлевич сходит с коня и, глядя вниз в заросшую грабами и буками, загроможденную ветровалом каменистую кручу, произносит:

— В этом бою немцы были разбиты. Они уже показали спину. Тогда партизан Андреев бросился за ними, чтобы захватить автомат подстреленного им фашиста. В этот момент его настигла пуля гитлеровского снайпера.

…Просторный двухэтажный дом кордона Лагерная сожжен фашистами. Теперь наблюдатели временно помещаются в части сарая, переделанной под жилье. Сожжен и мост через Белую. Ведя лошадей в поводу, мы по одному переходим на другую сторону по шатающимся доскам времянки. Такая же ненадежная времянка переброшена и через Кишу рядом с обугленными остатками старого моста.

Взбираемся выше и выше в горы. Размытая и то там, то здесь оползающая тропа крутыми зигзагами лепится вдоль отвесного правого берега Киши.

Река вся в мыльной пене и крутящихся воронках стремительно скатывается навстречу. Местами, когда глянешь в бездонную пропасть, Киша кажется извилистой белой ниткой, но нитка эта грохочет.

Впереди на тропе между серебристыми стволами показалась всадница — небольшого роста женщина на длинноногом черном коне черкесской породы. Она была в обычном для работников заповедника туристском комбинезоне защитного цвета и мужских ботинках. Из-под белой косынки с повязанными на затылке концами выбивались рыжевато-золотистые прядки, на слегка вздернутом и чуть пухловатом небольшом носу поблескивали стекла пенсне. Всадница ехала с задумчивым безмятежно-домашним видом.

Походка коня была спокойно-небрежная, размашистая и в то же время неторопливая.

— Привет, Лидия Васильевна! — здоровается Виляховский с белокурой всадницей. — Вы прямо из зубрового парка сегодня?

— Да, прямо оттуда, без заезда на Кишу..

— Жаль, что так случилось, и мы разминулись: хотели вместе с вами поглядеть на зубро-бизонов и пофотографировать. Вот если бы вы могли вернуться с нами…

Иван Яковлевич знакомит нас:

— Лидия Васильевна Крайнева — научный сотрудник зоологического сектора и хозяйка зубро-бизонов. А это наш гость: пишет о заповеднике.

Лидия Васильевна, немного подумав и сморщив брови, решает просто:

— Ну что ж! Пожалуй, дня два могу еще пробыть с вами в зубровом парке, но не больше. Поехали! Только нам надо сегодня же попасть прямо на Сулимину поляну. Ночевать на Кише не будем. Хотя дорога к Сулиминой очень плохая, я думаю, доберемся еще засветло.

Лидия Васильевна повернула своего Ворона, и высокий конь неторопливо зашагал впереди нас по взмокшей и скользкой тропе.

В течение дня Лидия Васильевна сделала почти весь путь к Гузериплю, и теперь ей, таща нас на буксире, надо без передышки совершать его в обратном порядке — не меньше сорока километров в один день, да по этой тропе, которая, по словам Крайневой, дальше, к концу, становится еще хуже.

Дорога с каждым шагом действительно становится все тяжелее.

Мой монгольский конь Каштанчик на опасном спуске дважды подряд поскользнулся и грохнулся с размаху мордой о землю, высоко взбросив круп. Если бы я все время не был начеку и двумя быстрыми и сильными рывками повода не поднял коня, то, безусловно, очутился бы в реке вместе с ним.

Каштанчик был так напуган после этого случая, что на протяжении остального пути при виде самого невинного спуска мгновенно покрывался потом, дрожал и ни за что не хотел сдвинуться с места, пока я не слезал и не тянул его за повод.

Когда я осмотрел Каштанчика на кордоне, — в лесу было слишком пасмурно, — оказалось, что лоб, левый глаз и морда его залеплены сплошной корой присохшей глины, будто на коня была надета маска: в момент падения он буквально стал на голову.

Наконец, миновав хребет Дудугуш, нависший над Кишей черно-синей громадой, мы спускаемся к просторной ровной поляне Терновой. До войны на ней зеленели поля картофеля и свеклы, зрели под щедрым солнцем полосатые арбузы. В веселом белом домике на кудрявой опушке леса жил тогда с семьей Михаил Сафонович Пономаренко — он был влюблен в свою веселую солнечную поляну. Богатые плоды человеческого труда привлекали на нее многочисленных кабанов и оленей. Дикие козы играли здесь по утрам под защитой человека, а черные, как монахи, большие во́роны, бродили по поляне, то выбирая дождевых червей из дымящейся сизым паром свежевспаханной жирной земли, то со звонким стуком долбя упругую корку арбузов на бахче.

А сейчас домик огородника сожжен, и на месте его стоит плетеный из хвороста шалаш. Там, где прежде были огороды и бахчи, высится крапива: в ее чаще свободно скрывается всадник на лошади. Поляна заросла буйной травой и огромными лопухами. Не видно и оленей. Улетели вороны: им тут больше нечего делать.

Только широкие полосы примятой травы и черные лысины покопов и лежек говорят о том, что не изменили поляне одни дикие кабаны.

А все-таки Терновая поляна хороша и теперь и мила моему сердцу в этих, еще не залеченных ранах войны: широка она, зелена и светла, несмотря на низкие тучи в ненастном небе. И я знаю: снова сюда вернется прежнее цветение и кипение жизни, и, словно отвечая на мои мысли, горячее золото солнца хлынуло в голубые разрывы между пепельными клубами и дымными веретенами облаков, обрызгало живыми огнями мокрые высокие сорняки, и сразу они перестали казаться одичалыми и враждебными. Запели птицы, и с особенной мелодичной выразительностью и нежной силой раздается в кустах стеклянное звенение, и соловьиное бульканье, и тёхающий переливчатый свист певчего дрозда.

Снова спуск, на этот раз уже последний, и мы едем по обширной речной террасе, поросшей ольхой. Гигантский папоротник — страусово перо — заполняет все пространство между деревьями. Он необычайно густ и высок — по плечо всаднику, и завившиеся спиралью на концах огромные вырезные его листья-вайи, как опахала, развернулись в воздухе. Эти пышные заросли напоминают леса древовидных папоротников какой-то-давно исчезнувшей геологической эпохи…

Впереди — кордон Киша. Здание зоологической лаборатории, где я когда-то провел не одну ночь в окружении звериных черепов, смотревших на меня темными глазницами с полок застекленных шкафов, пусто, и окна заколочены досками. Оленьих рогов над главным входом нет. На Кише в 1942 году побывали фашисты. Двести конных полицаев под командой офицеров налетели на кордон с Сахрая. Хотя они были вскоре же прогнаны партизанами и больше не смели совать сюда носа, однако, они разрушили и изгадили все, что только успели.

Отдохнув с час у заведующего зубровым парком Бориса Артамоновича Заславского и подкормив лошадей, трогаемся с кордона в дальнейший путь на Сулимину поляну.

Мы поднимаемся к ней через другие поляны, как с этажа на этаж. Я бывал здесь до войны, и, однако, не узнаю окружающего пейзажа. Раньше в горы вилась узкая, местами едва приметная каменистая тропа, а сейчас мы едем по изрытой колеями и глубокими ухабами, замешанной непролазной грязью, широко раскатанной дороге. Вязкая грязь, налитые водой выбоины и ямы, переплетающиеся повсюду, обнаженные от почвы, скользкие корни делают дорогу для лошадей чрезвычайно трудной, особенно на подъемах, очень крутых, и длинных.

Буланчик, на котором сидит Виляховский, четыре раза ложился под ним, предварительно искоса посмотрев на него и осторожно поджав ноги, так, чтобы не сбросить всадника в месиво грязи и самому не слишком измараться в ней. И всякий раз Иван Яковлевич вынужден сходить в глубокую жижу и вести хитроумного Буланчика на поводу.

Только поляна Венгерская, вся в светлой кудрявой зелени фруктовых деревьев, среди которой видны похожие на большие вороньи гнезда медвежьи заломы, сохранила знакомые черты.

Остальных полян не узнать. На длинном и круто восходящем подъеме Ломтевой поляны стоят побуревшие от дождей стога сена для зубрового парка. Внизу косого склона поляны Яминой, где раньше бродили, вспахивая землю длинными рылами, гурты диких свиней, зеленеют посевы турнепса, свеклы и картофеля — подкормка зубро-бизонов. За огородами — скотный двор и ограда, через ворота которой мы въезжаем уже при свете встающей луны на Сулимину поляну, вернее на то место, где она была, потому что перед собой мы видим дом, сараи, базы и снова ограду и огороды, но прежней лесной высокогорной поляны уже нет.

Все эти изменения, в отличие от того, что случилось с Терновой поляной, я принимаю как неизбежные и оправданные. Ведь они тесно связаны с восстановлением в заповеднике уже исчезнувшего гигантского жителя здешних гор и лесов — кавказского зубра. Чистокровную зубровую породу можно вывести, только переселив сюда зубро-бизонов и приспособив их к новым условиям жизни.

А пока зубро-бизоны к ним привыкнут и дадут уже «туземные», прочно стоящие на собственных ногах поколения, этим огромным младенцам природы нужна человеческая неусыпная помощь и забота. Их надо зимой держать в защищенном огороженном месте, кормить скошенным на полянах сеном, картофелем, свеклой и турнепсом, посеянными рукой человека на тех же полянах. Телят зубро-бизонов поят коровьим молоком, и поэтому здесь находится целое стадо коров. Отруби, соль и другие дополнительные корма для зубро-бизонов подвозят снизу, из Сахрая, через кордон.

Вот почему высокогорные, еще недавно «дикие» лесные поляны превращены в огороды и сенокосы, перегорожены частоколами, застроены базами и «родильными станками» — дощатыми сараями, где происходит отел зубриц. Вот почему каменистая и узкая горная тропа превратилась в широкую раскатанную дорогу.

Впервые в мире в обществе советском, социалистическом человек подходит к природе как умный, заботливый хозяин, друг и творец.

Советский человек взлелеял прекрасную творческую мечту: вызвать к новой жизни то, что казалось навсегда погибшим, возвратить зеленым лесам и синим горам Кавказа живое выражение всей их мощной красоты — зубра.

Это смелое творческое дело было начато еще до войны. Люди заповедника — от ученого до рядового рабочего — продолжали это дело в кольце вражеского окружения и, не щадя своей жизни, отстояли первые его плоды. Фашистские мракобесы трижды пытались разбомбить с воздуха зубро-бизонов. Гитлеровцы в Хамышках и Даховской показывали заснятые с самолетов фотографии этих бомбежек, похваляясь, что зубро-бизонам «капут».

Части Красной Армии и партизанские отряды защитили заповедные горы. Им помогали работники заповедника, — строя дзоты, неся охрану, ходя в разведку по тылам врага. Они угоняли зубро-бизонов из-под бомбовых разрывов в горные дебри. Только два или три зубро-бизона случайно погибли за все время войны.

В заповеднике этим летом пасется на поляне Темной зубро-бизонье стадо в семнадцать голов.

Так осуществляется творческая мечта.

Зубровый парк, 22 июня

Утром мы отправились в поход. Нас пятеро: Лидия Васильевна, Виляховекий, старший наблюдатель зубрового парка Павел Борисович Кондратов, наблюдатель Федор Емельянович Бурдо и я.

Все, кроме меня, идут пешком. Я еду на Вороне, потому что сегодня, к своему недоумению, впервые в этих местах испытываю довольно неприятный приступ горной болезни: звенит в ушах, сердце как будто хочет, повернувшись острием, проткнуть трудную клетку, к горлу подступает тошнота.

Виляховский в синем альпинистском комбинезоне, с двумя фотоаппаратами через плечо и биноклем в руках идет впереди, за ним мелькает белая косынка Лидии Васильевны. Наблюдатели замыкают «колонну». Кондратов — кряжистый, средних лет блондин, сероглазый, с твердым, несколько тяжеловатым в нижней части лицом. Бурдо примерно того же возраста, что и Кондрашов. У него черные волосы и усы и шафранно-желтое длинное узкое лицо. На ходу он сутулится.

Оба наблюдателя одеты в куртки и брюки из прорезиненного серебристого материала. За плечами у них — трофейные немецкие винтовки и в руках по две длинных палки, назначение которых я узнал только потом.

Сулимина поляна, где зимуют зубро-бизоны, расположена на высоте 1400 метров над уровнем моря. Она окружена частым осинником с беспрестанно дрожащими на легком ветру мелкими листьями. В осинник вкраплены белоствольные стройные березы.

Среди поляны выстроены два новых дома и два овощехранилища. Зимний загон для зубров расположен тут же, у самого жилья. Это ограда метров девятьсот с каждой стороны. Внутри загона находится два сарая дли зубро-бизонов, так называемые «родильные станки», и два база — небольшие загородки, куда отделяют от остального стада маток с телятами на некоторое время после отела.

Сулимину поляну отовсюду обступили высокие горы — Пшекиш, Тыбга, Джемарук и Бамбак. На трех последних горах белеют, сверкая под ярким утренним солнцем, снежные шапки.

Мы пересекаем зимний загон и выходим в ворота ограды на поляну Широкую.

На этой высоте еще не кончилась весна. Белым цветом осыпан боярышник. В густых росистых травах нежно голубеют крупные колокольчики.

Просторный, обрамленный светлозелеными лиственными и черно-синими хвойными лесами откос поляны Широкой уходит круто вниз — к югу.

На верхней, северной, части поляны широкой темнохвойным гребнем встали сосняки. На востоке, где ниже и солнечнее, ярко выделяется на коричнево-черном фоне гор светлая зелень буков, грабов и диких фруктовых деревьев. Сюда осенью, в период созревания плодов, собираются зубро-бизоны, олени, кабаны и медведи. На Широкой находятся основные сенокосы для зубро-бизонов и картофельные поля.

С этой поляны видны те же хребты, что и с Сулиминой, но к ним присоединяется кудрявый Лохмач и еще дальше Уруштен. На востоке, в стороне Темной поляны, над пихтовыми и сосновыми лесами врезываются в небо серо-голубая пирамида горы Слесарни и куполообразная вершина Афонки.

На Широкой я оставляю Ворона: зубро-бизоны не терпят лошадей. Широкую сменяют несколько круглых полян, которые все вместе называются Жернова. Эти поляны разбросаны среди осинников, буков и грабов. Сюда тропа идет мимо завалившегося балагана и посадок картофеля и свеклы.

У чернеющих в траве развалин балагана видны свежие медвежьи следы; здесь вчера днем один из наблюдателей наткнулся на большого бурого медведя.

На Жерновах для зубро-бизонов построены сарай, родильные помещения и два база.

В широком загоне пасется зубрица Зорька. Ее отделили от стада, так как она накануне отела (Зорька еще ни разу не телилась). Крупное, горбатое буро-коричневое тело зубрилы медленно движется на светлом фоне травы.

Услышав наши шаги и голоса, зубрица высоко поднимает бородатую голову, пристально всматривается и, увидев людей, приходит в возбуждение. Приблизившись к частоколу, она с угрозой наклоняет рога, и в этот момент Иван Яковлевич ее фотографирует.

Одолев еще один спуск и такой же крутой подъем, мы выходим на поляну Темную.

Темная поляна — новое «зубровое царство» заповедника. Высота ее 1500 метров над уровнем моря и к реке Шише все время снижается. Западная часть ее поросла осинником, в восточной, скалистой части внизу растет пихта, а выше и севернее — сосняк.

Поляна вся в зелени высокой густой травы. Здесь главное летнее и осеннее пастбище зубро-бизонов.

Тень, падающая от горы Слесарни, накрывает почти всю обширную поляну. На гигантских бело-голубых отвесных стенах Слесарни, в купах сосен и лиственных деревьев, в осыпях и на скалах держатся серны.

И сейчас в бинокль отчетливо видна на скале под одинокой сосенкой пасущаяся серна. Она медленно подвигается наискось к группе деревьев, пасясь на ходу. Скрывается среди стволов, снова появляется, вытягивает шею, обгрызая листву на нижних ветках. Вот мелькает на бело-голубом известняке скалы красновато-бурым пятном, неторопливо спускаясь все ниже и ниже. Наконец она совсем исчезает из поля зрения в мелкой поросли сосен.

На влажной земле тропы видны многочисленные глубоко вдавленные следы широких зубро-бизоньих копыт. На склоне, по которому мы идем, чернеют в зелени травы места их лежек: тут зубры катаются и совершенно оголяют почву от травы. На стволах осин тут и там кора содрана узкой и длинной полоской, идущей далеко вверх. Это тоже работа зубро-бизонов.

С вершины склона видны в зарослях густой высокой травы какие-то темные горбатые тела. Через несколько мгновений я различаю головы с короткими рогами и козлиными бородами: это зубро-бизоны.

Сначала я рассмотрел только четырех животных, но затем вижу новых и новых. Вот они зашевелились и оборачиваются на нас. Одна зубрица повернулась к нам всей грудью. Она подняла голову над травой и пристально всматривается. Наблюдатели несут на плечах мешки с подкормкой, и это, очевидно, привлекло ее внимание. Вскоре к ней присоединяются один за другим остальные зубро-бизоны.

Мы спускаемся к истоптанной и изрытой следами зубро-бизонов ровной площадке у ручья, бегущего в путаных зарослях кустов травы. Среди площадки расставлены сбитые из досок и выдолбленные в стволах деревьев длинные и узкие кормушки. Они расположены у подножья нескольких больших осин и в центре площадки так, что научные работники, взобравшись на развилины деревьев, могут спокойно наблюдать зубро-бизонов вплотную. Для лучшей видимости лишние ветви спилены на высоте человеческого роста вверх от развилин.

По совету Лидии Васильевны, я залез на раскидистое дерево над самыми кормушками и, примостив дощечку в развилине, присел, как белка в гнезде, метрах в двух с половиной над землей. На соседней осине устроились Иван Яковлевич и Лидия Васильевна. Наблюдатели забыли ведро на Жерновах, и пока туда сходил за ним Бурдо, Павел Борисович, оставшись один, начал рассыпать отруби по кормушкам.

Вскоре совсем близко от него одна за другой появились четыре зубрицы без телят: Валькирия, Елька, Еруня и Жанка (все зубро-бизоны имеют свои имена). Павел Борисович отпугнул их окриком и взмахом палки. Зубрицы попятились и остановились за ручьем на опушке, внимательно и нетерпеливо следя за его работой. К ним через минуту присоединилась пятая зубрица, довольно мрачного вида, с хитрыми и злыми глазами, с единственным рогом, неправильно растущим вниз, Она была меньше остальных, но, повидимому, гораздо решительнее их. Она начала это доказывать, приближаясь бочком к Павлу Борисовичу, верткая и взъерошенная. Лидия Васильевна при появлении ее окликнула Кондрашова:

— Павел Борисович! Осторожнее: показалась Лира — «гроза морей»!

Павел Борисович все теми же немудрыми средствами — окриком и взмахом длинной палки — отогнал ее на приличное расстояние.

Теперь уже пять зубриц неотрывно следили за каждым его движением. Спустя минуты две они зафыркали, глухо заурчали, и вслед за этим сигналом, продираясь сквозь заросли травы и ивняка, начали подходить остальные зубро-бизоны.

Первыми появились телята, затем — старая зубрица и за ними — годовички. Через некоторое время к ним присоединяется могучий бык Луган с большим лоснящимся горбом.

Горбатые, с косматыми козлиными бородами, с темно-каштановой курчавой шапкой гривы между коротких, но широких и толстых рогов, с шерстью, окрашенной в бурый цвет, переходящий в коричневые тона и черноту, особенно на морде, зубро-бизоны были очень внушительны. Время от времени они отдельными группами пробовали вести наступление на кормушки или взять в обход охраняемые Павлом Борисовичем позиции. Но он был настороже и удачно отбивал эти попытки.

Вернулся Бурдо с ведром. Он стал размешивать отруби, доливая их водой и добавляя в них горстью соль и мел — минеральную примесь к подкормке.

Теперь зубро-бизоны стояли сплошной стеной, выставляя из зарослей рогатые головы и окружив полукольцом площадку. Некоторые из них, выражая нетерпение и недовольство, фыркали и катались по земле. Но вот звонкий стук о корыто и ведро и условный крик известили их, что подкормка готова — можно приступить к завтраку.

Наблюдатели отошли повыше на склон и спрятались в траве с палками в руках.

Зубро-бизоны быстро двинулись к кормушкам и рассыпались по площадке живописными группами. Особенно веселы и оживленны были четыре одномесячных теленка. Они то, задрав короткие хвосты, высоко подпрыгивали в воздух, то сосали матерей и снова играли друг с другом и резво скакали. Тупоносые, горбатые, с взъерошенными и изогнутыми крючком куцеватыми хвостиками, они были уморительно забавны.

Телята держались вплотную к матерям. Когда к той или иной зубрице слишком близко подходил годовичок, то зубрица быстро с угрозой наклоняла к нему рога, фыркала и заставляла его немедленно ретироваться.

Среди зубриц есть одна бесхвостая. Кличка ее Лаура. В прошлом году в августовскую ночь на нее и старую зубрицу Волну напали волки. Лаура была тогда годовалой телкой, и нападение явно велось на нее. Телке удалось спастись стремительным бегством в стадо, но по пути она потеряла хвост, захлестнув его за ствол дерева. Возможно, что этому помог и волк, крепко ухватив зубами хвост зубрицы.

Все стадо пришло в сильное возбуждение. Зубрица Еруня, яростно роя землю рогами, зацепила одним из них за корень и оставила рог в земле (зубро-бизоны вообще легко теряют оболочку рогов). Хвост Лауры и рог Еруни утром были найдены наблюдателем и помогли представить картину ночного нападения волков и неистовство зубро-бизоньего стада.

Постепенно у кормушек собралось пятнадцать зубро-бизонов. Не хватало только Зорьки, которая находилась в загоне, и хозяина стада — Ермыша.

В стаде сейчас два быка — Луган и Ермыш, родившийся уже в Кавказском заповеднике в 1942 году. Третий, старый бык Витязь, прибывший вместе с первыми зубро-бизонами из Аскания-Нова, был убит прошлой осенью за пределами заповедника.

Витязь покинул стадо, не желая примириться с тем, что он был побежден в единоборстве за зубриц молодым быком Ермышом. Уходил имеете с ним и Луган, тоже потерпевший поражение, но скоро вернулся в парк.

С гор подул сильный холодный ветер. Но мне не до него. Слишком уж волнующе интересна эта первая моя встреча с четвероногими гигантами.

Иван Яковлевич беспрерывно нацеливает на них объектив фотоаппарата и щелкает затвором. Лидия Васильевна, не отрывая бинокля от глаз, делает короткие замечания и пояснения.

Когда нужно приблизить зубро-бизонов к объективу фотоаппарата, она с развилины дерева, как с капитанской рубки, подает команду, и наблюдатели, искусно маневрируя и то покрикивая, то ласково уговаривая, подгоняют зубро-бизонов.

Наевшись, зубро-бизоны по одному ушли в кусты, и только две-три коровы продолжали упорно смотреть в пустые кормушки.

Мы возвращаемся обратно в усадьбу зубрового парка.

Показывая на поросший высокой травой склон поляны, где мы на пути к кормушкам видели стадо, Павел Борисович говорит:

— Смотрите, Лидия Васильевна: Ермыш! Вон он пасется.

Волнуя траву и приминая ее широкими полосами, внизу медленно передвигалось огромное бурое тело с мощным коричнево-черным горбатым загривком и лобастой головой, С широко расставленными рогами.

Лидия Васильевна рассказывает мне об этом великолепном зубро-бизоне и обо всем стаде:

…Лидия Васильевна Крайнова окончила биологический факультет Ленинградского университета. Учителем ее был известный эколог доктор биологических наук профессор Кошкаров. В заповеднике она работает научным сотрудником с 1940 года. Вместе с Михаилом Александровичем Заблоцким Лидия Васильевна вела научную работу по акклиматизации зубро-бизонов в Кавказском заповеднике. Заблоцкий был отозван в Центральное управление по заповедникам при Совете Министров РСФСР, и Лидия Васильевна сейчас самостоятельно ведет наблюдение над зубро-бизонами.

Когда фашисты захватили Даховекую, Хамышки и Сахрай, она много сделала для сохранения зубро-бизонов и научных ценностей зоологического сектора. Он находился тогда на Каше.

Потом Лидия Васильевна была эвакуирована в Сочи и в 1944 году вернулась оттуда на прежнюю работу. На обратном пути она первой прошла через перевал Псеашхо с подростком-проводником по еще не разминированным тропам. Через стремительный Уруштен она перебиралась вброд, так как мосты на Уруштене, сожженные немцами, еще не были восстановлены.

Лидия Васильевна знает до мелочей «биографии» и характер каждого из зубро-бизонов.

Мы долго беседуем с ней на эту тему.

— Из второй партии чистокровных бизонов и гибридов зубра и бизона, — рассказывает она, — полученной из Москвы уже во время войны, осталась одна Зорька.

Во время перегона стада на новое место она отстала от других зубро-бизонов. Зорька родилась и выросла в Московском зоопарке, в клетке. К жизни в естественных условиях не привыкла.

Неудивительно, что Зорька заблудилась и, потеряв направление, попала в скалистое ущелье реки Куны. Там она свалилась с отвесной скалы в шестьдесят метров и второй раз — с сорокаметровой высоты. Она сильно разбилась: поломала ногу, повредила крестец и внутренние органы. Было сомнение: стоит ли спасать Зорьку со дна ущелья? Все же решили попробовать выгнать ее наверх по травянистому крутому склону. С большим трудом за два дня удалось этого добиться.

Природа бизонки оказалась крепкой. Тяжелые повреждения зажили, нога срослась. Теперь Зорька — гроза для телят: она их не терпит, может быть, потому, что после падения со скалы ни разу не телилась.

Старая зубрица Еруня — дочь одного из самых крупных чистокровных беловежских зубров в Аскании-Нова — Альфельда и бизонки. Она наиболее сильная и самостоятельная самка в стаде. У зубро-бизонов нет вожака. Но наиболее сильному и решительному животному все в стаде уступают место, и именно такое положение занимает Еруня.

В первую осень после пригона зубро-бизонов в парк она ударом рога убила коня. Произошло это так. Лошади паслись в одном загоне с зубро-бизонами. Кобылица заигралась с конем. Сначала мимо зубро-бизоньего стада промчалась кобылица. За ней бежал конь. Раздраженная первой лошадью, Еруня совершенно незаметно повела рогом — и конь, взлетев в воздух, упал на землю с вспоротым боком.

Зубрица Лира отличается особенным вниманием к телятам, и поэтому она наиболее подозрительно и неприязненно относится к людям. Она постоянно охраняет тылы стада. Лира привезена в заповедник молодой телкой и за пять лет принесла четырех телят. Все ее потомство живо.

Это самое большое количество телят от одной матери, другие зубрицы за это же время телились не больше двух раз.

Жанка — самая «кокетливая» из зубриц. Она отличается щегольством, всегда на первом плане и очень любит фотографироваться. У нее хороший вид, прекрасная упитанность, но оба рога сбиты. Зубро-б<