Киша — Ломтева поляна, 2 мая

В шесть часов утра вышел вместе с Сергеем Сергеевичем Донауровым на солонцы.

Небо заволокли серо-сизые тучи. Моросит мелкий дождь. Вершины окружающих гор — в пятнах и языках нерастаявших снегов.

По пути к солонцу Сохи встречается много оленьих и кабаньих следов. На тропе — похожие на собачьи, но поменьше и уже, следы лисицы и ее помет, в котором много мышиной шерсти. Рядом четко отпечатаны какие-то странные большие кресты. Это след когтистых лап совы. Ночью она опустилась сюда с добычей: в грязи топорщатся намокшие под дождем перья черного дрозда.

Звенят и свистят птицы. Выбивает весеннюю трель дятел.

Сухой сук содрогается, как живой, и гремит и нежно рокочет под быстрыми ударами крепкого клюва. Идем к солонцу.

Он весь истоптан оленями и кабанами. Сюда приходили и ланки с телятами. Поднимаемся к Венгерской поляне. На черной влажной тропе оттиснуты острые треугольники копытец косули.

Справа от нас зашелестел мелкий осинник. В кустах мелькнуло рыжее тело оленя. Несколько секунд слышался шум раздвигаемых веток и шорох сухих листьев под копытами. В зарослях, в двух шагах от тропы, оленья лежка, еще теплая, и в ней — выпавшие остинки линяющей шерсти.

На Венгерском солонце мы также зверей уже не застали. О ночных посетителях говорило лишь месиво грязной жижи в солонцовых лужах и десятки купалок и пороев вокруг. Выше расположены еще четыре солонца — Бульвар. Они лежат ярусами, один над другим, на склоне глубокой балки. Дорога к ним идет сквозь лиственный лес, похожий на старый, запущенный сад. Здесь смешаны осинники, буки, березы, граб, терн, алыча, груша. Земля под деревьями усыпана пушистыми, мягкими, как вата, плодами ивы.

На первом солонце не видно свежих следов оленей. Только кабан купался здесь сегодня и вырыл две корытообразные ямы. Вблизи солонца поставлена кормушка — выдолбленный в двух местах ствол дерева; в углублении заложен картофель и бурак. Но звери к кормушке пока не подходили.

В истоках следующего солонца, в крутом скате холма, олени выгрызли целую пещерку. Звери побывали и на двух остальных солонцах; олени и кабаны так замесили их, что невозможно разглядеть отдельных следов.

Мы поднялись на Ломтеву поляну. У самой опушки стоит растрепанный ветрами соломенный шалаш. На поляне разбросано побуревшее сено. Сухая трава на корню повалена зимними снегами. Тут и там разворочены медведем муравейники.

На этой поляне зимой олени подкармливались сеном.

Отдохнув в шалаше, продолжаем путь.

Крутой восточный склон покрыт густой порослью азалии и мелких дубков. Почки на деревьях набухли, но еще не развернулись. Здесь высоко, и дубки стоят голые, намокшие до черноты. Сеет мелкий дождь.

В пяти метрах от нас послышался легкий треск, качнулись верхушки кустов. В поросли дубняка и азалии зашевелилось темное тело. Зверь сделал два-три шага и замер, видимо, прислушиваясь. Затем снова раздался шорох и треск, и закачались вершины дубков: сквозь заросли, не спеша, от нас удалялся кабан.

Еще минута и на поляну между азалиями и опушкой леса неторопливо вышел другой, почти черный, секач. Он был метра в два длиной и высотой больше метра. Короткий хвост зверя, потревоженного нашим вторжением, судорожно скручивался. Кабан остановился метрах в десяти, весь на виду — боком к нам, в полный профиль. Он слегка повернул голову в нашу стропу, кося маленьким кровавым глазом.

Сытый, с мощной выпуклой грудью, с длинной черной щетиной на хребте и торчащими, как кривые ножи, сантиметров на восемь из-под верхней губы, белыми клыками, зверь был великолепен. Он стоял, как отлитый из чугуна памятник могучей кабаньей породе.

Оглядев нас, кабан спокойно, словно уверенный в своей силе, перешел через прогалину. Войдя в лес, он опять остановился, выставил рыло, рассматривал нас еще минуты две, потом скрылся окончательно.

Пробираясь сквозь частые азалии и дубовые кустарники, мы отыскали только что оставленную секачом лежку. Выкопав и разровняв большое овальное логово, он рылом и ногами сдвинул туда кучу сухих листьев и травы. Получилась настоящая, удобная и мягкая, постель. В нескольких десятках метров дальше, в леске, куда ушел кабан, одна рядом с другой расположились лежки гурта свиней. Мы насчитали десять лежек. Все они были довольно глубоко вырыты в сухой песчаной почве под старыми пихтами. По обеим сторонам кабаньей тропы кора на нижней части деревьев была испещрена свежими стесами от удара клыков, как будто кабан разряжал таким способом свое гневное возбуждение.

Спускаемся к Кише. Дождь притих и чуть брызжет. В слоистом влажном тумане кукует кукушка.

Нижний ярус лесов яркой зеленью окаймляет горы. Здесь в полном цвету алыча и терн, начинает цвести груша. Но выше горные склоны однообразно серы и пусты. На вершинах Хребтов, в альпийских долинах и криволесье задержались снега. Над Пшекишем тяжело нависает подтаявший на солнце снежный карниз.

Киша, 3 мая

Иван Леонтьевич Деревянно — он теперь заведует Северным отделом — фотографировал сегодня на Лопушистой поляне семью ланок.

Он пришел на поляну в половине шестого вечера. Выбрал удобное для съемки место и сел под кустом лещины, не очень маскируясь. Он только прикрыл листьями и цветами блестящие части аппарата. В ожидании оленей он даже курил.

Через полчаса на поляне появились четыре ланки: старая большая лань, две молодые и совсем маленький ланчук. Они остановились и начали пастись. Старая лань стояла на страже, зорко оглядывая поляну и прислушиваясь.

Фотограф чуть пошевелился, наводя аппарат. Старая лань насторожилась и тихо, со строгим и испытующим видом направилась к нему. Она высоко поднимала ноги и поводила ушами в разные стороны. Следом за ней тронулся молодняк. Особенно забавен был маленький ланчук: он, прислушиваясь, смешно растопыривал длинные уши, с преувеличенной серьезностью повторял осторожные движения матери. Лань подошла к фотографу шагов на пятнадцать и долго всматривалась в него.

Иван Леонтьевич вложил кассету и замер. Ланки продолжали стоять, пристально глядя на него. Щелкнул затвор. Ланки немного отошли, но скоро успокоились и принялись щипать траву.

Иван Леонтьевич стал закладывать вторую кассету. Тогда опять, не спеша, важно и строго приблизилась к нему старая ланка, а за ней ее потомство. Внезапно ланчук прыгнул в сторону, заставив и старую лань от неожиданности сделать скачок в противоположном направлении. Но лань тотчас же возвратилась и подошла еще ближе к фотографу, с любопытством рассматривая аппарат. При вторичном щелкании затвора олени снова отошли и теперь уже паслись настороженно. Они приблизились к засаде и в третий раз, но при попытке Ивана Леонтьевича вставить очередную кассету, повернулись и скрылись в лесу.

…В лаборатории зоостанции стоят гигантские стебли топинамбура, похожие на древесные стволы. Опыт с посадкой топинамбура оказался очень удачным. Зеленые части растений образовали высокую чащу на засеянных площадках, а урожай клубней превзошел все ожидания.

В этом году зоосектор и управление Северного отдела заповедника проводят более широкий опыт искусственной подкормки. На полянах, на разной высоте, высевают клевер, садят картофель, свеклу и топинамбур. Особенно важен топинамбур, так как он дает колоссальный урожай клубней и зеленых частей, отличающихся замечательными кормовыми качествами.

Для оленей предназначен топинамбур, дающий крупные, лежащие близко к поверхности клубни, для свиней — другая его разновидность: ее бесчисленные клубни мелки и глубоко уходят в землю.

Сейчас подготавливаются на зиму кормушки для диких копытных животных. Иван Леонтьевич, который рассказывает мне обо всем этом, добавляет, что весной в Северном отделе искусственное солонцевание копытных будет поставлено по-новому.

Соль решено не разбрасывать, как делалось прежде, в обычных местах солонцевания, а закладывать в корыта или наливать в них подсоленную воду. Применявшийся раньше способ закладки солонцов, так же как и естественные солонцы, содействовал распространению среди диких животных паразитов и разных заболеваний. Животные скучиваются на определенных местах, загрязняют там воду и землю и заражают друг друга.

Дикие копытные животные охотно берут искусственную подкормку: олени — бурак и морковь, а кабаны — картофель. Оленя не только съедают положенную для них соль, но и грызут корыта: настолько они привыкли к запаху человека.

В Восточном отделе заповедника, на кордоне Умпырь, осенью и в начале зимы 1937 года олени повадились выкапывать бурак. Не помогала никакая охрана. Бурак поспешили выбрать, причем оказалось, что олени истребили больше половины урожая. Остаток работники заповедника сложили в бурты, основательно засыпав их землей.

На следующий же день олени раскопали бурты и продолжали уничтожать бурак. Охрану усилили, отгоняли оленей, бросали в них камня и палки. Никакого впечатления: только люди уйдут — олени опять принимаются за бурт. Тогда решили отпугнуть их при помощи чучел. Вскоре после этого наблюдатели видят: буртами завладело целое стадо оленей. Они рассыпались между чучелами, а крупная старая ланка чесала спину о самое страшное чучело.

Так был съеден оленями весь бурак.

Киша, 4 мая

С утра было пасмурно, облачно.

Под вечер немного прояснилось. Бледный, рассеянный свет сочится сквозь свинцово-серую пелену, обложившую небо. Вместе с Донауровым мы пошли берегом Киши для наблюдения над дикими свиньями.

Вышли на Лопушистую поляну, где вчера Иван Леонтьевич фотографировал ланок. Мы решили проверить: придут ли олени, потревоженные накануне? Сели в засаду под большим дубом.

В траве с шуршанием и писком перебегают кустарниковые полевки. Вот одна осторожно выставила из норы острую мордочку и шевелит усиками. Блестящие, как бисеринки, глаза с любопытством смотрят на непрошенных гостей. Другая усердно занялась подгрызанием стебля травинки. От ее усилий колышутся листья подтачиваемого растения.

В узорной листве дуба тонко свистят и звенят синицы. Уверенно и ловко они снуют по ветвям, цепко повисают головой вниз и долбят кору, подобно дятлам. Выводит сложные трели певчий дрозд. Слышно кукование кукушки. Прошло около часа. Обходим вокруг поляны: свежих оленьих следов на ведущих к ней тропах не видно. Значит, олени сегодня еще встревожены.

Движемся напрямик к реке Кише через лесную чащу. Выходим к свежей кабаньей тропе; она поднимается на синие осыпи, сбегает и крутые ложбины ручьев, прячется в молодой зелени папоротников, уже достигающих половины человеческого роста, и вновь вьется в густых чащах по ковру взбитых — сухих листьев, через — кучи бурелома, через мшистые ключи и болотца.

В лесу сумерки. Мы спускаемся к ручью между двух полян. На открытое место у противоположного крутого склона по ту сторону ручья, шагах в двадцати от нас, с шумом и треском выбежал гурт диких свиней.

Они, должно быть, заподозрили наше присутствие. Первые три свиньи, показавшиеся на поляне, остановились. Повыше, за кустами и деревьями, затаилось еще несколько свиней. Так они неподвижно и без звука стояли черными тенями в серой полумгле, выстроившись одна за другой.

Передняя, очень большая старая свинья, прислушивалась, подняв рыло в нашем направлении. Две свиньи стаяли позади нее, боком к нам. За ними, сквозь сетку кустов и в просветах между стволами деревьев, чернели тела остальных кабанов. Их легко можно было принять за пни или кусты: так хорошо они затаились.

Вскоре старая свинья начала бесшумно и не торопясь спускаться к нам, на ходу пасясь и роясь в земле. Следом так же беззвучно, как будто не касаясь тропы, покрытой сплошным ковром сухих листьев, двинулся весь гурт. Некоторые свиньи, видимо, подбирали прошлогодние жолуди, другие рылись под корнями деревьев.

Только одна долго оставалась на гребне склона, но затем и она сделала большой круг и, пасясь, — стала сходить вниз. На поляне оказалось теперь шесть свиней. В гурте было и два подсвинка. Они держались немного в стороне.

Стадо рассыпалось по поляне, спускаясь к ручью и передвигаясь все ближе к нам. Мы захотели посмотреть, как будет вести себя гурт, если его вспугнуть.

Я довольно громко крикнул. Свиньи задержались, прислушались и, — свернув с тропы, быстро, но попрежнему беззвучно, направились к деревьям вверху на склоне. Они остановились не очень далеко в чаще, ухнули и, судя по треску валежника и шороху сухой листвы, пробежали несколько шагов и снова остановились. Там они стояли и время от времени ухали до тех пор, пока мы не ушли. Мы нарочно шумели, но свиньи на этот раз не трогались с места.

Возвращаемся через черный, ночной лес. Отовсюду несутся совиные крики. Мы выходим на широкую поляну. Она со всех сторон сжата кольцом черно-коричневых горных хребтов. В разрывах дымных туч видна влажная и темная синева неба. Красный, как медь, месяц ныряет в клубящихся облаках.

Киша — Темная поляна, 5 мая

Раннее утро. На восточной окраине неба между снежными вершинами медленно проплыли оранжево-золотые облака. Еще немного — и по всему небу катятся оранжевые, золотые и пурпурные шары пронизанных солнечными лучами испарений, огромные, пушистые, полупрозрачные.

Но вот угасают огненные краски рассвета. В обмытой дождями синей вышине плывут молочно-белые клубы кучевых облаков. Они ширятся и, сливаясь, заволакивают небо сначала белой, а затем свинцово-серой пеленой. В сгущенном тумане моросит дождь. Его мельчайшие брызги неощутимы глазом.

Едем втроем верхом все выше в горы, минуя черные мочажины солонцов — в глубоких падях — внизу светлые, полные воздуха поляны на гривах хребтов.

Вокруг — лиственный лес. Деревья только недавно оделись молодой нежной листвой.

Поляны Сохи, Венгерская и Бульвар окружены настоящими садами диких фруктовых деревьев. Тут груша, яблоня, кислица, алыча, терн. Серебряная, сверкающая, пахучая стоит алыча. Начинает цвести груша; через день-два она также загорится белым огнем полного цветения.

На прогалинах между деревьями чемерица поднимает сочные сердцевидные, как у ландыша, листья, зеленеет черемша — любимое лакомство медведя и кабана.

Справа от тропы высится гряда ребристых горных кряжей. Крутые склоны затянуты густой синевой. В разрывах тумана видны почти черные пихтовые леса. Кажется, что они стремительно сбегают с крутизны и, пытаясь задержаться, откинулись назад. В пихтах кричит сова. Ее часы «сломались»: пасмурный день она приняла за вечер.

На вершинах гор тускло блестят снега. В свинцово-сизое, заволоченное сплошными облаками небо врезался голубой пик горы Слесарни. Рядом с ним вздымается тысячеметровый утес Ачешбак-Чертовы Ворота. Пласты и причудливые изломы его известняков в синих и розовато-фиолетовых тенях.

Выезжаем на Ямину поляну. Она покрыта блеклой прошлогодней травой; среди нее пробивается молодая зелень. Широкий и покатый склон спустился в освещенное солнцем ущелье. На дне его поет ручей.

Между ручьем и кустарниковой порослью пасется на круглой лужайке ланка. Повернувшись к нам боком, она чуть заметно подвигалась, срывая траву. Временами ланка останавливалась и настораживалась, поводила ушами, затем снова гибкая шея ее наклонялась к земле, и ланка продолжала щипать траву.

Но вот она забеспокоилась, вытянула шею, внимательно посмотрела вправо и влево. Голова ланки была высоко поднята, а длинные уши раскинуты в стороны. От этого она стала похожа на мула. Прошло две-три минуты. Ланка вновь принялась спокойно пастись. Продолговатая, узкая голова ее на лебединой шее склонилась к верхушкам трав. Когда ланка становилась спиной к нам, ее рыжевато-серые бока делались совершенно незаметными среди блеклого сухотравья, и только пышная белизна «зеркала» выдавала ее присутствие.

Вдруг из-под косогора выскочила другая лань и промчалась к зарослям мимо первой. В два огромных прыжка первая лапка с быстротой и легкостью птицы пронеслась через открытое пространство. Как будто не касаясь ногами земли, она пролетела над самой травой и исчезла в кустарниках.

Садимся в седла и продолжаем путь. На встречных полянах, еще таких же блеклосерых, как и Ямина, то тут, то там торчат сухие, высокие, в рост человека, стебли травы и толщиной в руку мертвые трубчатые стволы борщевника с осыпавшими семена зонтиками на верхушках. Я подъехал к одному из таких стволов: он в полтора раза выше всадника на лошади.

Вот и Темная поляна, куда мы направляемся. Она расположена в глубокой чаще, окруженной серо-голубым кольцом каменных отвесов Афонки и Слесарни. Срезанные почти вертикально, колоссальные известняковые стены испещрены трещинами, зигзагами узких карнизов и галерей, темными зевами пещер. На этих горах держатся серны. В дневные часы они забираются в пещеры или лежат на выступах, под навесами каменных козырьков.

Широкая тень падает с гор на косо спускающуюся к их подножью поляну. Пихтовый старый лес здесь особенно черен. Поляна оправдывает свое название.

Мы с Иваном Леонтьевичем передаем лошадей на попечение третьего спутника и вместе идем пешком по склонам поляны. Обогнув ее, пробираемся но крутым косогорам сквозь густую поросль молодых дубков.

Выходим на звериную тропу с многочисленными следами оленей, косуль и кабанов. В одном месте тропу пересек глубоко вдавленный в землю след большого медведя.

Повороты тропы уводят нас к вершине хребтика. Поднимаемся на розовато-голубые от лишайников скалы. За ними снова дубовый лес с примесью бука. Под ногами шуршит сухая листва. Земля усыпана перезимовавшими жолудями и звездообразно раскрытыми колючими оболочками буковых орехов.

На стволе дуба, на высоте больше метра от земли, белеет дугообразная царапина: кабан-секач мимоходом снес кору своим клыком. На молодых пихтах и осинах оленями изгрызена кора и объедены побеги.

Миновав несколько круглых полянок, — их называют Жернова, — мы вышли к поляне Широкой. Прямо перед нами, выбеленное сверху снегами и затененное по склонам столетним пихтарником, легло необозримое плоскогорье Бамбака. За ним слепят снегами остроугольные хребты и вершины. Там все еще царство зимы и метелей.

Идем вниз по склону глубокой балки. Вдруг по ту сторону ее, на светлозеленом фоне перелеска, мы увидели четыре медленно движущихся крупных тела. Сначала мы приняли их за медведей, но, приглядевшись в бинокль, я узнал диких свиней. Вскоре из лесу справа вышли на поляну одна за другой еще четыре свиньи. Весь гурт расположился на склоне вогнутым снизу полумесяцем.

Впереди двигался старый секач с горбатым хребтом, поросшим высокой щетиной. За ним шла самка почти таких же размеров. В конце гурта и немного поодаль рылись под стволом упавшего дерева два подсвинка-однолетка. Когда кабаны поднимались прямо по скату, они походили на шевелящиеся черные глыбы земли. Они совершали подъем наискось, к леску на другой стороне поляны.

Ветер дул нам в лицо. Пользуясь тем, что кабаны шли от нас, мы спустились ниже, подобравшись к ним метров на сто. Мы были скрыты деревьями и спокойно могли наблюдать.

Половина гурта во главе с секачом уже вошла в лесок. Сквозь сетку молодой листвы неясно темнели их тела. Остальная часть гурта паслась на поляне, направляясь к тому же леску.

Через несколько минут секач показался из заросли лещины и пошел по поляне. Немного подняв длинное рыло, он двигался к нижней опушке пихтарника. По пути он лениво ткнул рылом в какую-то кочку, остановился у самого ствола и с полминуты чесал толстую шею. Отойдя на шаг, кабан сыто зевнул во всю пасть, почему-то припал на передние ноги, коснувшись грудью земли, снова широко зевнул и скрылся между пихтами. За ним последовал весь гурт, за исключением двух подсвинков, которые все под той же валежиной жадно выискивали червей и личинок, взбрасывая носами землю.

Через минуту в пихтарнике мелькнули черные тела двух бегущих кабанов и раздался резкий визг. Снова все смолкло. На поляну, уже значительно ниже и ближе к нам, опять стали выходить кабаны. Они разбивались на группы по два и по три, паслись и копались в земле. Отрывистый, пронзительный визг повторился. Затем послышалось короткое злобное хрюканье. Пасшиеся на поляне свиньи повернулись к лесу, выстроившись, как и прежде, изогнутой линией, и одна за другой скрылись в чаще.

…Едем в обратный путь. Слева догоняет нас и не может догнать бледный отуманенный месяц. Солнце уже закатывается, но небо еще светлое. В его спокойной глубине плывут разрозненные облака, дымчато-опаловые и словно освещенные изнутри пурпурным огнем. Есть особенная, волнующая красота у этого столкновения угасающего дня и приближающейся ночи.

Вершины гор сверкают серебром снегов. На них лежат мягкие матовые тени. Ниже синеет пояс пихт, налитых вечерней мглой. Еще ниже на склонах сквозит полупрозрачная нежнозеленая дымка широколиственных лесов. Горит белое пламя фруктовых деревьев.

В последний раз рассыпал гремящую дробь дятел. Нашу тропу перерезал крупный след только что пробежавшего волка.

Киша, 6 мая

Дикие поросята, которые содержатся при зоостанции, чрезвычайно забавны и доверчивы. Они неотступно ходят за своей воспитательницей Полиной Алексеевной Шикиной.

Как только она появляется, поросята сломя голову мчатся к ней с глухим хрюканьем, просительно поднимают черные пятачки длинных носов. Они идут на малейший зов Полины Алексеевны.

Пестрые, в изжелта-ржавых и буроватых продольных полосах, горбатые тела поросят почти незаметны в траве. Непропорционально большие, длиннорылые головы их выглядят совершенно по-детски. Поросята очень ловки и с места высоко подпрыгивают в воздух на своих тонких, но крепких ножках с твердыми острыми копытцами.

Когда поросят выпускают из клетки, они немедля бегут в траву. Особенно любят они влажные места. Они непрочь повозиться с домашними поросятами, но те, подозрительно обнюхав их (у диких поросят очень острый, какой-то кислый запах), кусают своих диких братишек и отгоняют их подальше.

Киша, 7 мая

Вернувшийся сегодня с гор Жигайлов видел на Пшекише оленя уже с полуметровыми пантами. Встреча с ним произошла забавно.

Наблюдатели, ходившие в горы, взяли с собой двух ишаков с грузом семян для опытных кормовых посевов.

Ишаков пустили пастись на альпийском лугу. На них наткнулся встреченный Жигайловым олень. Он был страшно изумлен и испуган неожиданным появлением странных длинноухих зверей. Олень помчался от ишаков стремительно, все время глядя на них и забегая, чтобы принюхаться.

Ишаки перетрусили не меньше. Услышав голос Жигайлова, они дружно заревели и с поднятыми хвостами, бросились к человеку, ища спасения от оленя.

Олени на Пшекише держатся пока на склонах и на верхней опушке пихтового леса. Выше для них еще нет пастбищ.

Киша, 8 мая

Великолепный, свежий и в то же время теплый вечер. За Джугу зацепилось одинокое сизое облачко. Опять встречаются вместе белая ущербленная луна и яркое закатное солнце.

Идем с Донауровым по тропке к Марьенкиной поляне. В сухой листве между деревьями, подпрыгивая, быстро шныряют дрозды. Пробежала и скрылась в норе черная, как уголь, землеройка.

Предостерегающе чокают дрозды. На небольшой зеленой лужайке пасся серый, с заметной рыжиной старый заяц. Заслышав наши шаги, он присел на задние лапки, простриг воздух черным ухом и стремглав бросился в кусты. Придушенно крикнула сойка.

Лес наливается сероватой мглой. Луна теперь, как слиток золота. Вокруг еще светло.

Выходим на Бугаеву поляну. Впереди кудрявится зеленая поросль молодых груш. Из-за небольшого деревца метрах в двадцати от нас настороженно выглянула лань. Она широко раздвинула уши, повела ими, и над кустами метнулось большое гнедое тело, мелькнули на секунду пушистое белое «зеркало» и высоко взброшенные задние ноги. Ланка скрылась в чаще.

В тот же миг из-за куста рядом выглянула с любопытством другая лань. Она посмотрела на нас выпуклыми черными глазами, дрогнула ушами и, как рыжая молния, исчезла в зарослях.

Прошелестели ветки и тотчас затихли. Лани остановились и слушали. Мы сделали несколько шагов по направлению к ним. Быстрый шорох и шелест пробежали дальше. Олени ушли.

Добросовестно, как хороший дровосек топором, стучит дятел.

Поднимаемся к поляне Солонцы. Серая мгла сгущается. Синева неба потемнела. Высыпали частые дрожащие звезды. Луна горит ярко, и фосфорический свет ее падает на деревья. Внизу, в затененном ложе ручья чернеют солонцы. Садимся под деревом, немного повыше солонцов, и ждем.

В низине, у края солонцов явственно шелестит сухая листва. Там кто-то бродит. «Косуля», — тихо шепчет Донауров. Проходит минута, две… Впереди нас по набитой тропе к солонцам послышался легкий треск. Между стволами скользнула серая тень. С поросшей лесом горы спустилась старая лань и, как призрак, остановилась, не шевелясь, за тонким буком, шагах в пятнадцати от места, где мы сидели.

Лань высоко подняла голову и смотрит прямо на нас. Вот она дрогнула ушами раз-другой и снова неподвижно застыла. Вдруг она бесшумно, высоко поднимая ноги, как будто танцуя, быстро вышла из-за дерева, раскинула уши, втянула воздух расширенными ноздрями, круто повернувшись, бросилась в гору. На бегу она издала короткий рев. Я впервые слышал «голос» ланки, и мне он показался похожим на рев хищного зверя. Рев повторился еще и еще раз. Донесся треск ломаемого валежника, затем все стихло. Лань остановилась неподалеку на косогоре.

Мы продолжаем наблюдать.

Заухала неясыть. Ей откликнулась другая. Крик раздается почти над нами. Лес застонал и заухал совиным протяжным криком.

Внизу, в темной пади, продолжаются странные заглушённые шорохи и шелесты. Донауров по звуку угадывает зверя: «Это вот хищник, куница или кот, а это лесная мелочь…»

Лань не уходит. Ей, видимо, очень не нравится, что мы завладели ее солонцом, и через каждые две-три минуты она пугает нас хриплым отрывистым ревом.

Сходим к солонцу. От тускло блестящей под луной черной воды и белого налета на берегу остро пахнет сероводородом. В траве вокруг солонца собралось множество огромны жаб. Они тяжело прыгают, шурша копошатся в прелых листьях. Сейчас у них брачная пора.

С мяукающим криком смутной тенью низко пролетела ушастая сова. Быстрый полет ее бесшумен.

Все ярче горит ущербленная луна. Дрожат белые лучи звезд. Сквозь черную сеть ветвей и листьев пробивается далекий огонек костра.

Выходим на светлую поляну. Кольцо окружающих ее горных хребтов кажется ниже и массивнее, чем днем. На черно-коричневые склоны их наброшена тончайшая завеса ночных испарений. Чуть белеют снега на вершинах.

Под нами шумит река.

Киша, 9 мая

Был последний день апреля, дождливый и холодный.

Я работал в лаборатории зоологической станции, где находится моя временная квартира. Кто-то постучал в дверь, и на пороге показался незнакомый человек. Он был невысок и слегка сутуловат. Энергичное худощавое лицо вошедшего освещали умные, внимательные глаза.

— Логинов, — представился он и снял промокшую кепку. У него оказались очень светлые, с заметной сединой, аккуратно причесанные волосы.

— Где здесь можно положить вещи?

Я указал, и Логинов сбросил с плеч тяжелый рюкзак и снял мокрый прорезиненный плащ. Обут он был в обычные для здешних жителей сыромятные поршни, из которых сейчас при каждом шаге, шипя и чавкая, брызгала вода.

Владимир Васильевич Логинов, зоолог, аспирант Московского университета, только что пришел из Хамышков, проделав пешком добрых двадцать пять километров под дождем. Там, в своем «штабе», на квартире местного охотника, он оставил запасы консервов и целый арсенал ловушек для кротов. Владимир Васильевич готовит кандидатскую работу по биологии кавказского крота и вот уже несколько лет собирает материал в государственном заповеднике и предгорьях.

Я еще раньше слышал от наблюдателей заповедника о московском студенте «Володе», который с рюкзаком за плечами, с грузом капканчиков и консервов ежегодно уходил в горы и оставался там месяцами один или вдвоем с товарищем, но чаще всего один: не все выдерживали его походы.

Срезанные им опытные площадки и пепел его бивуачных костров встречали от подножья до самых снегов — на крутых склонах Тыбги, Джуги, Джемарука, Большого Бамбака и многих других гор. Он был весел, неприхотлив и бесстрашен.

Так вот он какой, этот легендарный Володя, старый член партии, красногвардеец, недавно студент, а теперь — молодой советский ученый.

Я иду вместе с Владимиром Васильевичем к поляне Сохи. Логинов собирается разведать свое кротовое хозяйство: посмотреть, как ведут тебя кроты, и не поднялись ли ближе к поверхности земляные черви и личинки, глубоко зарывшиеся в почву на время зимних холодов.

По сторонам тропы и на самой поляне все бело: расцвели фруктовые деревья — терн, и черемуха, и кислица, и груша.

Белым душистым цветом облиты поляны, поросшие черемшой. Но любопытно: листья черемши объедены животными, а цветы не тронуты.

Вооруженный саперной лопаткой, Логинов снимает пласты земли. Оказывается, кроты достаточно обеспечены пищей: черви держатся неглубоко и встречаются в изобилии.

Владимир Васильевич говорит, что американские исследователи неправильно считают, будто крот выходит из норы за травой для выстилания гнезда. На самом же деле он подгрызает корни растений изнутри хода и втягивает растение к себе. Другую ошибку допускает Динник: по его словам, кавказский крот не имеет никаких следов подкожных глаз. В действительности кавказский крот в этом отношении ничем не отличается от других видов. У него, как и у всех кротов, имеются скрытые зачаточные глаза.

Высоко в горах Логинов знакомился с жизнью замечательного зверька — снежной полевки. Снежная полевка, подобно алтайскому сеноставцу, собирает на зиму запасы, складывая их в «стожки» между камней вблизи своих нор. Такой стожок весит пятьсот-шестьсот граммов.

…На обратном пути проходим мимо сладкой груши, которую осенью прошлого года каждую ночь навещал медведь. Между белым грушевым цветом и листьями торчат обломки искалеченных медведями веток, и на морщинистой коре толстого ствола до сих пор заметны длинные и глубокие царапины, оставленные когтями взбиравшегося к кроне косматого любителя сладких груш.

Над фруктовыми деревьями ныряющим полетом проносятся в синеве золотистые щурки. Они охотятся за дикими пчелами, собирающими медоносную пыльцу.