Действие пьесы происходит 30 апреля и 1 мая на старом городском кладбище.

Николай Коляда

Родительский день

Драма в двух действиях.

Действующие лица:

МАРИЯ

НИНА АЛЕКСАНДРОВНА

ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ ПАЛЬТО

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА

ТАМАРА,

ВЕРА – ее дочери

ТОЛЬКА – сын Веры

ГЕНКА – муж Веры

ПАРЕНЬ

ДЕВУШКА

ПЕРВЫЙ МОГИЛЬЩИК

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК

МУЖЧИНА В СИНЕМ ТРИКО

ТЕМНОТА.

ЗАНАВЕС.

КОНЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ.

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

                          Кладбище на следующий день, первого мая. Могила отца Марии приведена в порядок. Мария сидит спиной к нам, смотрит куда-то вдаль. Издалека, едва слышно, раздаются звуки заканчивающейся демонстрации. Видимо, динамики, висящие где-то на столбах, транслируют передачу с площади.

Полдень. Голоса птиц.

На дальних могилах возятся люди, переговариваются. Их почти не видно. Мужчину в синем трико можно различить. Он орудует лопатой, подравнивает холмик, что-то напевает.

 

       Из глубины кладбища, разглядывая надгробия, продираясь сквозь решето оградок, идут ГЕНКА, ТАМАРА, ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА, ВЕРА. Впереди всех бежит ТОЛЬКА, сын Веры и Генки.

ТОЛЬКА (радостно вопит, читая надписи на памятниках и надгробиях). «Летчик С.П.Гришин»! … «Артист Иван Кошкаров»! «Каретников Алексей Иванович»! … «Спи спокойно, дорогой сын!» «Всегда ты в наших сердцах!» «Елисеев Витя, 9 лет! Спи, дитя!» Ура-а-а! … «Жуков Николай»! Ура-а-а! Панишин Олежка, три годика», ура-а-а! Всегда для нас ты будешь примером в жизни, ура!!!!!!!! Сын и дочь!

ВЕРА. Чё орешь-то? Кому говорю? Чё орешь? Тут ведь тебе не демонстрация! Ну, слышишь? Кому я сказала?

ТОЛЬКА. «Николаенко Вика! Безмерна тяжесть утраты! Ура-а-а! Шапович Наталья, четыре годика, спи спокойно! Урара-а-а-а!

ВЕРА. Не бегай по лужам, сказала! Я кому говорю, ну? Кому говорю, а? Ты слышишь, нет? Вот возьму хворостину, ну?!

Толька встал в лужу, нарочно барабанит ботинкам по воде, хохочет во всю глотку.

Ну, паразит какой вырос, есть в кого! Вот поймаю, надеру уши!

ТОЛЬКА (дразнит мать). Бе-бе-бе! Бе-бе-бе!

ТАМАРА (Любовь Петровне). Ой, какой ребенок у них дурной. А? Ну и воспитание, не знаю прямо что! Какой балованный ребенок, а?

ГЕНКА (поет). «На тот больфак … на пелеклесток … Тепель не надо больфе мне  спефить …»

         Генка не то шепелявит, не то картавит, какая-то каша у него во рту. Говорит он очень смешно, будто балуется, нарочно. Генке 45 лет. Лысоват. Немного выпил. В петлице у Генки красный бантик. Курит.

 

ВЕРА. Не кури тут! И не пой! Принял ведь уже где-то, паразит такой, принял?

ГЕНКА (обиженно). Да фто они, нюфают, фто ли? С вебятами в пвазник по вюмочке выпить низзя?

ВЕРА (передразнивает). В пвазник! По вюмочке! У тебя каждый день праздник! Остолоп ты, больше ты никто! Самый ты настоящий остолоп! За пацаном вон иди лучше смотри, пвазник!

       Вся компания остановилась у большого камня-надгробия. Толька убежал куда-то вперед, скрылся из глаз.

ТАМАРА (глядя на камень, завистливо). Смотрите, смотрите, а? Какая могила-а-а! Ну надо же, а? как хорошо-то, как богато-то! А? Я у нас на Кубани даже не видела такого никогда, а? Вы только посмотрите, мама, какие они тыщи вхлопали сюда, а?:

                   Подвинулась поближе, облокотилась на оградку.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Это недавно сделали. Раньше я не видела …

ВЕРА (читает) «Гершензон Н.А.» Смотрите-ка, молодой совсем был. Еврей, наверно. От того и тыщи такие вхлопали, понятное дело.

ГЕНКА. (вдруг рассердился). Да фто ты понимаеф? Как памятник хорофый – так сразу обязательно: еврей, да?! Да фто вы все к евреям привязались, фто они вам сделали? Лиф бы фелофек был хорофый! Надоели! Одно и тофе! Мофетт, у него фамилия просто такая, а он, мофетт – бералус?! Поняла? Бе-ра-лус!

ВЕРА. Ага. Бералус. А я тогда – Пушкин. Как чё скажет, так хоть стой, хоть падай. Как в лужу пукнет. Вроде вот взрослый человек, а всяку всячину собирает, а?

ГЕНКА. Фё ты завелась?!

ВЕРА. Да нифё! Иди. (Толкнула гекнку легонько в спину). Иди давай. Чё вот встал посередь дороги, как столб, ну?

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Памятник-то выстроили зачем-то, а сейчас будут перетаскивать на другое место, на другое кладбище. Ведь ни сегодня-завтра бульдозеры подкатят. Или что, думаете – оставят тут такую дороговизну, такой красавец-памятник? Ага, как же …

ТАМАРА. Да нет, мама, конечно, не оставят. Нельзя такой оставлять. Ведь такой красивый, что вы! До невозможности какой красивый, да! Я вот столько лет на Кубани прожила, уж на что у нас люди по сравнению с вами богато живут, а такого памятника даже у нас сроду-роду я не видела. Ни разу! Ой, мама, хотела вам рассказать: как у нас на Кубани люди живут хорошо, как хорошо, если бы вызнали, как хорошо …

ВЕРА (перебивая). Ну, пойдемте, чего встали? Не могу вспомнить, где могилка папы …

ТАМАРА (продолжает, захлебывается). Как мы хорошо живем, мама, просто не высказать! Нет, тут у вас люди плохо живут, бедно, а там – там очень хорошо! Если бы вы знали, как мы хорошо живем!

ВЕРА (смотрит из-под руки вокруг). Ну, смотри, смотри, ведь назло, назло бегает по лужам, паразит, ну надо же, а? Ведь из гадства всё это делает, просто из гадства!

ТАМАРА. У нас на Кубани все так живут. Витя у меня работает на базе, а Саша. … Ой, мама, какой у меня Саша стал! Какой он хороший, какой человек умный вырос! Он ведь у меня работает в училище. Есть там одно такое … И работает Саша – завфилиалом …

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. В училище?

ТАМАРА (быстро). Да, да. В училище – завфилиалом. А потом …

ВЕРА Назад-то ты как? Самолетом?

ГЕНКА. «На тот больфак … на пелеклёсток …!

ТАМАРА. (усмехнулась, куснула губу). Самолетом, ага, самолетом. Ведь сейчас в поезде народу – не продыхнуть, с этими праздниками. Да и вообще – деньги у меня есть, атк что…

ВЕРА. Как это вышло, что Первое Мая и Родительский день вместе, сразу – не понимаю…

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. На девятый день после Пасхи…

ТАМАРА, Это не проблема … Что же теперь, как другие делают, что ли? Каждую копейку считать, мелочиться? О-о-о-о! Не так уж мы мало получаем, чтобы мелочиться … Хорошо, хорошо, мама, живем … Витя у меня …

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. А билет?

ТАМАРА. Да куплю, куплю, это не проблема! Я же говорила вам, мама, говорила!

ВЕРА. А когда?

ТАМАРА. Завтра, завтра. (Быстро.) В семнадцать пятьдесят.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВН (вздохнула). Погостила бы …

ТАМАРА. Что вы, мама, что вы! Нельзя мне! На Кубани у нас по весне самая-пресамая работа! Просто прорва работы! У нас ведь и дом свой, остолбняк …

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Особняк?

ТАМАРА, Я и говорю: остолбняк. На столбах стоит, выстроен так. И остолбняк, и сад, и огород, мама, большой, двенадцать соток … Да, да, и сад у нас. Мама, есть! За всем нужен глаз да глаз! Ведь потом, осенью-то, всё окупится. Весь труд, базаром-то … Домой надо. Витя один не справится, ему помощь нужна, а как же иначе? Кто ему поможет? Ну, нет, ехать надо, быстрее ехать надо, а то как бы чего …

ВЕРА. Конечно, поезжай. Кофточки ты уже купила…

ТАМАРА. Ну, а как ты думала, Вера? Ведь дорогу-то надо как-то окупить, оправдать? Или что – впустую всё выкинуть, так, да? Так, по-твоему, да?

ВЕРА. Последний раз приходим к папе. Перезахоронение бы вот сделать хорошо.

ТАМАРА. У нас денег нет. Вера. У нас каждая копейка на счету. Всё идет в дело. Что же, о живых думать надо. Я бы с удовольствием, если бы через год, через два … А то прямо сразу, с бухты-барахты …

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. А у меня пенсия – сами знаете какая. Еле-еле концы с концами свожу …

ТАМАРА. А на книжке-то у вас, мама?

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. На какой книжке? На какой? Чего это ты? На какой книжке? На какой?

ВЕРА. Ну, мама, ну где могилка-то папина? Тут ведь где-то была? Где, ну?

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Да где-то тут … Давно я здесь не была. (Быстро). Тут еще вон всё перекорежили, ям нарыли, мусору столько – разве найдешь?

ТАМАРА. Да вот же, кажись, она, вот! Ну да!

Подошли к могиле отца.

Встали кучкой. Словно говорят своим видом: вот, мол, какие мы хорошие, видали, как мы помним нашего папочку, как мы его любим …

Любовь Петровна поправила на шее газовую косынку, достала из сумочки тряпочку, принялась сморкаться, хлюпать носом.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. О-ох … О-ох … О-о-о-оох …. Митечка-а …. Родненьки-и-ий ты мо-о-ой …

Мария. Сидевшая к ним спиной, вдруг повернулась. Вытерла рот (она всё это время что-то ела). Радостно заулыбалась, разводит руками.

МАРИЯ (Громко). А уж, грешными делом, думала … Думала, что не придете, дорогие родственнички! Не придете, да не помянете нашего папашу, папаню! Думала, не придете вы, дорогие мои! Мать бы вашу за ногу, а? А тут вдруг слышу – разговаривают, ага! Ну, по разговору подумала – поблазнилось мне – будто это вчерашние могильщики говорят, у них такие же речи, похожие! Есть тут у меня друзья на кладбище, ну. Ну, думала, это они – идут ко мне за добавкой, мало я им вчера налила! Думала – ары! А это не ары! А это вы, дорогие мои! Припёрлися! Нарисовалися! Да как же жестоко я в вас ошибалася-то, а?!

Хохочет, любуясь произведенным эффектом.

Тамара, Вера и Любовь Петровна остолбенели.

О, как надгробия стоят! Как памятники! Только надписей не хватает – ху есть ху! И главное – ведь все же в сборе, а? Нет, ты только осмотри – надгробия, да и только! Нет, ты глянь, а? Скульптуры! Венеры! Мыслители! Жуков на коне!

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Ты? Ты откуда здесь?

МАРИЯ. Да я, я. Живая. Здоровая. А вы меня похоронили, нет? Вот какая вашалюбовь-то, недолговечная, ага. Вот и верь вам после всего этого. С глаз долой – из сердца вон, ага? А я живая. Только что вот с корабля-бля.

Пауза. Мария закурила, смеется.

ГЕНКА Мавия! (Полез целоваться). Мавусенька! Здаствуй! Здодово! Мавия!

МАРИЯ. Здорово, здорово, Козлик. Ну, давай, рассказывай, сымая штаны – показывай.

ГЕНКА. Мавия, какой я вадый, фто ты фывая! Здоловая! А мне гововили, фто тыв помевла, нет? А тф – фывая! Надо фе, а?! Стоко лет тебя не видел! Леть пять, фто ли? А это ты! Вот! Надо фе!

Сел рядом с Марией, веселится.

Ну, надо фе, а? Нет, ну надо фе, а?!

МАРИЯ. Фывая, фывая, Козлик! Второй день сегодня буду на кладбище ночевать. Ну и ладно. И всё лето тут провживу, тятину могилку не дам порушить. Устрою вот забастовку. Что ли. Я приехала сюда помирать. Или вы хотите перезахоронение сделать? Перенести хотите могилку, нет? Молчат вот.

ГЕНКА (простодушно). Да фто ты, Мавия! Это знаеф, сколько денег надо – ого-го! Фто фе – мертвым все равно, нам надо о фывых думать, о фывых! Фто тепель сделаеф?

МАРИЯ. (глядя на Веру). Ишь, какой умный ты стал, Козлик, аж страшно. Сразу видно, чьи слова повторяешь – Веркины! Да я так и знала. Даже не сомневалась в этом. Нет, подумывала изредка: а вдруг совесть у них хоть маленько проснется… Не-ет, где там! Правильно, Генка, а сам бы ты до таких слов умных-разумных не додумался бы, нет, не додумался…

ГЕНКА. Нет! Сам!

МАРИЯ. (не слушая его). Ну так вот. Тут я и ночую. А чего мне? Рядом с тятей мне лучше, теплее… Родственников у меня в этом городе нет, дома своего тоже… У меня все родственники тут, вот тут! (Топнула ногой.) Вот я тяте, родственнику своему единственному на белом свете в честь родительского дня прибрала оградку, все теперь в полном порядке… Денег особых не имеется, но на банку краски наскребла…

Мария с трудом поднялась, любовно погладила железную пирамидку. Только теперь сестра и Любовь Петровна заметили, что могилка ухожена – ни сучка, ни листика прошлогоднего.

(Любови Петровне.) Ну, что же вы, тетка, стоите? Проходите, прошу вас, садитесь, чего уж там? Места не заказаны, так что прошу! (Генке.) О, ну у тебя и фингал под глазом, а? Надо же! (хохочет.) Где вы брали такие отличные тени? В каком косметическом магазине? Скажите, пожалуйста?

ГЕНКА. Да это я на работе споткнулся…

МАРИЯ. Да не ври, не ври ты, ради бога… Мне-то чего баки заливать? Веерка саданула пару раз промеж глаз – вот и все дела! Погоди, погоди еще маленько. Она тебя когда-нибудь шабаркнет, что у тебя – обещаю! – кровавый понос, судороги и смерть! Летальный исход! Полетишь!

Хохочет.

ГЕНКА. Ну ты даеф! Ну, даеф!...

МАРИЯ. Ага, смешной вы народ, таксисты…

Любовь Петровна посмотрела на одну дочь, потом на другую. Как-то сжавшись, поправила газовую косынку на шее, закусила губу и начала говорить, обращаясь к памятнику.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Ну, здравствуй, мой миленький муженек! Здравствуй, мой Митечка!

МАРИЯ. Давай, Агаша, изба-то - ваша…

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. (не слушая.) Дорогой мой Митечка, радость моя разлюбезная, здравствуй!

МАРИЯ. Да на черта ему сдались твои приветы? (Достала из сумки чекушку водки.) Пришла, видите ли, с могилой прощаться… Да не ты ли, скажешь, раньше времени его в гроб свела? Чтоб работал, работал тебе, да деньги тебе, в кубышку твою таскал? Не ты ли, скажешь? Сидела на шее…

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. («докладывает», не слушая.) Живем мы, Митечка, хорошо, помаленьку… Все у нас с тобой, слава богу, Митечка, в порядке все… Дети у нас с тобой хорошие, да. Умные, справедливые, честные… Вырастили мы их с тобой, Митечка, людьми сделали, не стыдно нам с тобой перед другими-то за наших детей… Нет, Митечка, не стыдно… Вот, могилку твою попроведовать пришли…

МАРИЯ. (открывает зубами бутылку.) Козлик, слышишь, нет? У тебя ложки нету?

ГЕНКА. (обиженно.) Мавия! Ну, фто ты все – Козлик да Козлик! Обиваеф! У меня фе имя есть – Геннадий! Ну? Фто ты в самом деле, как эта, ей богу, говолиф?

МАРИЯ. Ну, для кого-то ты и Геннадий, даже Васильевич, а для меня – уж извини! – Козлик. У тебя фамилия какая? Козлов? Вот, значит, ты и есть Козлик… Да ты не обижайся Генка, я ведь не со зла, щутя говорю, не обижайся… А Геннадием пусть тебя Вера Митреевна зовет, ага! Видишь. Как насупилась? Как мышь на крупу! (смеется.) Так есть у тебя ложка или нет?

ГЕНКА. Какая лофка, Мавия? Про фто ты говолиф?

МАРИЯ. Ну, стакан, стакан у тебя есть?

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. (продолжает.) Вот Тамара к тебе специально приехала, Митечка, на родительский день, с Кубани даже…

МАРИЯ. Ага, специально, тятя, специально! Уж я-то знаю! Лифчиков тут накупить, а потом там продать втридорога! (хохочет.)

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. (продолжает.) Прилетела даже, Митечка! На самолете! Живет она, Митечка, хорошо, дети у нее хорошие, вот так!

МАРИЯ. Генка, а чего от тебя так воняет, как от пропастины какой, даже дышать не возможно?

ГЕНКА. (простодушно.) Да я фе, Мавия, на рыбзаводе работаю, вот и пропахло всё… Пропахло!

МАРИЯ. (смеется.) Нет, ты не так должен отвечать! Ты должен говорить вот так. Я тебя спрашиваю: «Чего это от тебя так воняет, пахнет?» А ты мне должен ответить так: «В душу дак навалил, потому и воняет!»

ГЕНКА. (смеется.) Ну ты скафеф!

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Сын у нее, Митечка, твой внук Сашечка, завфилилалом работает, трудится… Завфилилалом в училище, Митечка, вот так…

Вера и Тамара молчат, поглядывают друг на друга.

МАРИЯ. Да нет же, тетка, нет! Нет! (хохочет.) Но завфилиалом, а доцент, завкафедрой! В ФЗУ! В ремесленном! Бери уж выше, чего там мелочится! Герои если уж – так всего Советского Союза, ну? (Генке.) Так нет у тебя, стало быть, стакана? Не носишь, что ли, с собой на демонстрацию?

ГЕНКА. (виновато.) Нету, Мавия… Не нофу…

МАРИЯ. (кричит соседям.) Эй вы! Слышите, нет? Ну-ка, быстро дали стакан!

Мужчина в синем трико отложил лопату, которой он подравнивал холмик, хмыкнул, вытер руки, достал из сумки стакан и подал Марии. Та даже не встала.

МУЖЧИНА. (буркнул ЛЮБОВИ ПЕТРОВНЕ.) Здрасьте…

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. (быстро.) Здравствуйте, здравствуйте… (продолжает.) Да, Митечка, живет там Тамарочка хорошо, так, как никому не снилось, наверное… Очень хорошо живет, дай бог всем так жить, дай бог…

МАРИЯ. (вытирает стакан полой пальто.) Как пишут в романах – ее прорвало и понесло… А? (смеется.)

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. И огород у нее, Митечка, и сад, и… и остолбняк у нее есть, у нашей Томочки! У нашей Томочки! Так что, Митечка, дай бог каждому, как вот у нее!

МАРИЯ. Генка, знаешь, какое там у нашей Томочки хозяйство, нет? Ну-у! Сейчас расскажу, так ты даже и не поверишь! Ей богу! Мне жить негде было, так я жила у нее, пока не поперли оттуда, за развратный образ жизни! Месяц жила, а потом запила. Я вообще удивляюсь, как это наша Томочка от такой жизни еще не запила? От такой веселой жизни в петлю хочется. Это лет пять, кажись, назад было, что ли… Мне что – я перелетная птичка. Сегодня – здесь! Завтра – там! По морям-морям-морям-морям! Ну дак вот, слушай, какое там у нее хозяйство… Вот такой забор: три метра высоты и сантиметров двадцать ширины, а за забором на цепи знаешь, кто ходит? (хохочет.) Не, не кобель! Свинью они, борова на цепи держат, чтоб не сбежал! Понял теперь, какое хозяйство?

Тамара дернулась.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. И Вера наша, Митечка, живет хорошо. Зарабатывает хорошо… Детей воспитывает с мужем, живут они дружно, мирно живут…

МАРИЯ. (продолжает.) «Ночь, луна, кусочек мыла, во дворе собака выла. Трактор в поле – дыр-дыр-дыр! Все мы боремся за мир!» Мирно, ага, живете, Генка? Молодец! Только скажи ты мне все-таки, где вы брали такие отличные тени? А? Поняла, поняла! Все поняла я! Продолжай в том же духе! Синяки только научилась гримировать, ага? Вот у меня пубреница есть, пуб-ре-ни-ца! Хочешь, подарок сделаю на Первое Мая для тебя? Хочешь?

ГЕНКА. Ну, ты скафеф!

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. (повысила голос.) Одно у нас с тобой плохо, Митечка, одно! Дочку твою старшую не сделали человеком, да! Как ни старалась я, что я ни делала, но не смогла, Митечка! Мой дорогой, вот так вот! И не моя в том вина, Митечка, только не думай про меня плохо, не моя вина!

МАРИЯ. Постой, постой, Генка, постой. Сейчас про меня будут буровить. Ну-ка, послушаем тетеньку, что она молоть нам сейчас станет, послушаем…

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. (сорвала с шеи платок, взмахнула им, едва не кричит.) Пьет она, Митечка, пьет! Угла своего не имеет! Видишь, на кладбище даже стала ночевать! Совсем уже совесть потеряла! Слава богу, что дружков своих не привела сюда на кладбище! Дружков своих – шпану эту мерзкую, пьянь да рвань! Слава богу, что без дружков пришла сюда, явилася, слава богу!

МАРИЯ. Ага, без дружков. Все меня покинули, скоро я умру. Клизму мне поставили, да не в ту дыру… (смеется.) Вы, дорогие родственнички, всех дружков мне замените, всю рвань да пьянь… Вы их – стоите.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Слышишь, Митечка, слышишь?!

МАРИЯ. (спокойно.) Да слышит он, слышит. Всё слышит, не ори давай…

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Испохабилась, испаскудилась! И не моя это вина, Митечка, не моя! Сам ты ее знал, какая она непутевая, сам! Что я могла, я все для нее делала, да только нету толку, нету, нету, нету! Таскается из города в город, угла своего не имеет, Митечка! Пятьдесят семь лет уже ей, Митечка, старуха она уже, и такое творит! Видишь, что она такое говорит? Видишь, что она делает, Митечка?!

МАРИЯ. (хохочет.) Ну, теперь давай, скажи, что нету у тебя дочери, что отреклась ты от нее! Ну, давай, давай, я ведь всю твою программу наизусть знаю!

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Да, да, Митечка, правильно, правильно! Как была она мне неродная, так и осталась! И хоть виноватая я перед тобой, но нету у меня такой дочери, нету, отреклась я от нее! Позор от людей за такую дочь! Не нужна она мне, Митечка! Не нужна! И не обижайся на меня, родненький! Нету тут моей вины, нету, нету, нету!

Плачет, вытирает слезы.

МАРИЯ. Генка, отгадай загадку…

ГЕНКА. Ну?

МАРИЯ. Дзынь-дзынь, мяв-мяв – это что такое?

ГЕНКА. (по-детски.) Не знаю. А фто?

МАРИЯ. Это трамвай переехал кошку. А теперь: дзынь-дзынь, гав-гав. Это что такое?

ГЕНКА. Ну, скафеф… Конечно, трамвай переехал собаку! Угадав, нет?

МАРИЯ. Не угадал снова. Это значит – мама пришла с работы. Домой пришла. Понял? Мама пришла с работы! А теперь последняя: гав-гав, бум-бум. Это что такое? Ну, отгадывай давай быстренько!

ГЕНКА. Не знаю, Мавия…

МАРИЯ. Э-эх, ты… Гав-гав, бум-бум – это значит: мама догавкалась. Понял?

Засмеялась, встала, пошла вокруг могилы отца, посмотрела Любови Петровне в глаза, тихо:

Да, да, тетенька… Такой дочери, как я – у тебя нету. Не могло быть никогда. Не могло! Вот у тебя, тетка, дочери! Видишь? Ишь, стоят! Ишь, какие! Красавицы, как на подбор! Видишь, застыли? И привязывать меня даже не хотят! Не хотите? Ну какетьхотите! Видишь, Генка: честные, умные, справедливые, рассудительные, завкафедрами обзавелись… А? Скоро у них и дочери и сыновья – в профессора вылезут! О, утрут нос всему миру! Гоголем пойдут по улице! О, будет дело! (пауза.) Только сомневаюсь что-то я, что людьми они будут… С вами-то людьми не становятся, нет, не станут… Не станут. Шибко сомневаюсь я! Боюсь, что кристаллов у них тут(постучала себя по голове) кристаллов у них не хватит… (Засмеялась, снова села.) Ну, давай, Генка, что мы все вокруг да около? Водка киснет! Понужай это дело!

Генка выпил. Вера, наконец, сдвинулась с места, обошла вокруг могилы, прошипела:

ВЕРА. И жаргон-то у тебя какой-то воровской, ей богу… Аж слушать противно, что ты мелешь…

МАРИЯ. (спокойно.) Не под-гав-ки-вай! (Гене.) Ну, как пошла, а, шурин? Колом? Соколом? Легкой пташечкой?

ГЕНКА. Ну, ты даеф!

МАРИЯ. На вот, закуси. Пирожок с резиной. Или тебе, может, пирожок с дустом надо, а?

ГЕНКА. Ну, Мавия, смефвая ты, фестное слово!

МАРИЯ. Ага, смешная. Жизнь смешливая. Знаешь, Генка ты кто?

ГЕНКА. Кто?

МАРИЯ. Габитус потатор магнус. Понял или нет, че я сказала?

ГЕНКА. Не-ка, не понял…

МАРИЯ. Ну, какие твои годы! Запоминай, что я тебе скажу. «Габитус потатор магнус» - это значит: «Вид алкоголика большой!» Понял? Ну да ты что, учись! Я же медсестрой когда-то работала, двести лет назад, правда, это было, но помню.

ГЕНКА. Смефная ты, Мафия! А хочеф, я тебе анекдот расскажу? Смефной! Тофе! На даботе лебята лассказывали… Слуфай! Приходит Петька к Василию Ивановичу и говорит…

МАРИЯ. Стоп, Гена. Тебе не кажется, что впереди шлагбаум? Я анекдотов про Василия Ивановича слушать не люблю, понял? Захлопни варежку.

Налила себе в стакан. Встала.

Тятя, царствие тебе небесное! (Подняла голову к небу.) Ах ты, господи, как птички поют! Как поют, господи!… Скоро и я к тебе… Скоро… Сюда я приехала помирать… Один ты, тятя, был человеком на белом свете, что понимал меня, а это всё… А-а-а-а!

Махнула рукой, выпила. Снова налила в стакан, уже остатки. Вылила их на могилку.

Выпей и ты, тятя, выпей… А то мне одной скучно…

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Ой-ей-ёй! Ой-ей-ёй!... Водку, водку хлещет, как мужик какой! Ой-ей-ёй! Тюремщица, тюремщица – одно слово, больше ничего про нее не скажешь!

Плачет не то от бессилия, не то от злости.

МАРИЯ. Да, ты тюремщица. Ну и что же вам? Кому какое дело, а Ленин сидел, Сталин сидел и я тоже сидела за правду!

Вера и Тамара хлюпают носами.

ТАМАРА. (злобно.) За какую ты там правду сидела? Что ты мелешь, что ты плетешь? Что ты болтаешь, бессовестная? Что ты имена великих людей треплешь попусту, хамка? Правду! Воровка ты, больше никто! Правду! За какую ты там правду сидела, что ты мелешь, что ты болтаешь?!

МАРИЯ. (тихо.) А это – уж не ваша печаль, за какую я правду сидела… Ясно? Подгавкиваете. Заткните хлеборезки. И молчать!

ГЕНКА. (вдруг крикнул.) Вот как я помву! Вот как помву я! Так похороните меня здесь! (топнул ногой.) Вот здесь и все! Рядом с отцом Вевиным хочу лежать и больфе нигде! Ясно вам? Зде-е-есь!

МАРИЯ. (спокойно, улыбается.) Ух ты, какой егозливый… Будто сей момент собрался помирать… Эх ты, Незнайка-погорелец… Закрыто кладбище уж. Да и не тут тебя надо хоронить. Козлик, не тут. А вон там, на выходе, возле свалки тебя похоронят. Веерка у нас добрая, она для тебя денег не пожалеет. Пойдет, снимет с книжки рублей десять или, еще того лучше, бутылки пустые сдаст и выдаст тебе на отоваривание… На твои похороны. Отблагодарит тебя за то, что ты ее из грязюки с двумя нагулянными детьми, замуж взял. От разных мужиков-то нагуляла детей, от разных. Ты знаешь это или нет, Козлик? Знаешь, знаешь…

ГЕНКА. (сурово.) Мавия! Не говори так! Я хоть и ховофо к тебе отнофусь, но… Смотви мне! (грозит пальцем.)

МАРИЯ. Ишь, набычился, а? Да не старайся, не получается… Веерка-то за все добро, которое ты ей сделал, пообломала тебе рога, пообломала… Хорошо Верка скалкой работает, молодец! Вон, фингалище какой под глазом!

ТАМАРА (кричит.) Ну хватит! Что ты себе позволяешь? В какую грязь ты нас топчешь?! Кто тебе дал право так поступать, так разговаривать со мной, с мамой, со всеми?! Кто-о-о-о?!

МАРИЯ. Да вы в грязи сидите, вас топтать нечего. Ишь, заверещала…

ТАМАРА. Тут люди кругом, что они о нас подумают? Бессовестная, подлая тварь! Алкоголичка, алкашка, мразь, воровка, бичовка, пьянчужки кусок, ничтожество! Ты что же это, а? Пришла на могилу отца оскорбить его память, да? Черная душа! Душонка! Убирайся отсюда, ступай на свои вокзалы, они для тебя родным домом стали! Убирайся немедленно! Кому сказала?!!!

МОЛЧАНИЕ.

Мария встала, медленно пошла на Тамару.

МАРИЯ. (глухо.) Ты не трогай отца, не трогай…

Мария что-то кричит.

Стало совсем темно.

В глубине сцены весь спектакль стояла клетка с белыми голубями. Чья-то рука открыла клетку, и голуби взлетели над сценой и декорацией. Белых голубей хорошо видно в темноте. И слышно, как в тишине хлопают они крыльями.

Хлопают, хлопают, хлопают…

 

ЗАНАВЕС.

КОНЕЦ

Свердловск, 1989 года

 

 

Николай Коляда

Родительский день

Драма в двух действиях.

Действующие лица:

МАРИЯ

НИНА АЛЕКСАНДРОВНА

ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ ПАЛЬТО

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА

ТАМАРА,

ВЕРА – ее дочери

ТОЛЬКА – сын Веры

ГЕНКА – муж Веры

ПАРЕНЬ

ДЕВУШКА

ПЕРВЫЙ МОГИЛЬЩИК

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК

МУЖЧИНА В СИНЕМ ТРИКО

Действие пьесы происходит 30 апреля и 1 мая на старом городском кладбище.

…Люди рождаются, живут судьбой, выбранной или предназначенной, старятся и умирают.

Умерших в народе помнят всегда. Помнят и чтут. Всех помнят – не только хороших, но и плохих тоже. Так уж у нас повелось: умерший человек всегда становится хорошим. Потому его и помнят.

В один из весенних дней (на девятый день после Пасхи) собирается народ на кладбище, приводит могилы в порядок, цветы рассаживает, оградки и памятники подкрашивает. Потом, конечно, слезы, слова разные – нужные и не нужные, бутылочка и – рюмку на могилку. Мол, с нами ты, царство тебе небесное, земля тебе пухом…

Неделю потом кружат над кладбищем птицы, пока не съедят все крошки с могилок.

А может и не птицы это…

Кто знает…

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

… Старое городское кладбище. Путаница железных оградок. Там – крест стоит, там – звезда на памятнике, там – камень возвышается. У могилок скамейки, столы. Видимо, на кладбище давно не хоронят. Везде много мусора, памятники покосились, могилы провалились.

А может быть, неприглядный вид у кладбища потому, что весна слизала весь снег и обнаружилась черная грязь.

Ярко светит солнце. Оно освещает стволы сосен и трепещущие на ветру, чуть зеленые ветви берез. Чирикают воробьи.

Полдень.

Из глубины кладбища идет ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ ПАЛЬТО. Он что-то поет на ходу, выкрикивает, бормочет, трясет оградки могил.

ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ ПАЛЬТО. Э-э-эй! Страшный суд пришел! Вставайте! Не спите! Вставайте! Страшный суд пришел! Эй! Вставайте! Вставайте! Не спите! Слышите вы меня?!

     Остановился возле одной из могил, размашисто перекрестился, заплакал,

     снял старую зимнюю шапку.

Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят! Слышите?!

     Трясет оградку могилы.

Вставайте! Пора! Пора наступила! Вставайте! Страшный суд пришел! Вставайте! Слышите вы меня! Все вставайте! Ну, хватит вам спать! Хватит же! Вставайте! Ну, вставайте! Вставайте же!...

       Он резко поворачивается и идет в глубину кладбища. Поет на ходу:

Не отчаивайтесь даже среди ужаса и мрака, ибо готова помощь вам: Иисус живет! Слышите? Жив Иисус! Вставайте, страшный суд пришел! Слышите? Вставайте! Не отчаивайтесь даже среди ужаса и мрака! Готова помощь вам! Хватит спать! Вставайте же! Хватит спать! …

       Голос его умолкает и сам ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ ПАЛЬТО теряется среди оградок.

        Поют птицы.

       К могиле, на которой растет большой, старый куст рябины,

     опираясь на суковатую палку, идет МАРИЯ.

     Она в длинном, почти до пят, старом пальто, голова по-старушечьи повязана

     платком. В руках у Марии сумка с самодельными проволочными ручками.

     Сумка нагружена, Марии тяжело нести ее.

     Подошла. Встала у могилки. Поклонилась ей. Вытерла слезы. Села на скамеечку.

     Сумку поставила себе на колени. Наклонилась, гладит могилу рукой.

МАРИЯ. Ну, здравствуй, тятя… Здравствуй мой родненький… Здравствуй, мой хороший, мой дорогой, мой единственный… Здравствуй… Вот я и пришла к тебе… Долго, долго я шла, да пришла, тятя… Явилася, не запылилася…

Сняла платок, поправляет волосы, держа гребенку в зубах.

Не-ет, тятенька, запылилась, запылилась… Видишь, головушка-то моя безрассудная, бестолковая как запылилась? Видишь? Вот так вот, тятя… Вот то-то и оно, тятя… Горе только рака красит, сам понимаешь… (усмехается.) Вот так-то… Ну, здравствуй, тятенька, здравствуй, мой родненький, мой любимый, здравствуй…

Отставила сумку в сторону, встала на колени, обняла могилу, завыла.

Ой, родненьки-и-ий ты мо-ой!... Да на кого же ты меня, бедную, разнесчастную такую покину-ул?!... На кого-о?!... Да как же мне без тебя жи-ить?!... Родненьки-ий ты мо-ой!... Да как же мне жить?!... Да к кому мне свою головушку прислонить?! К кому ее прижать?! Да никто меня, сиротинку не приголубит, никто не пожалеет!... Никто-о!... Одна-одинешинька на белом свете! Ни матери родной, ни отца-а!... Ей, да на кого же ты меня, бедную, спокину-ул?!... Ой-ой-ой!... Тятенька мой родненький!... Ой, тятенька, да как же мне тяжело жить без тебя, если бы ты только знал! Как живу, тятенька, как живу, маюсь вот только, а не живу! Ах, знал бы ты, тятенька, как я живу-у… Ой, тятенька-а…

  Выплакалась.

  Села на скамеечку, вытерла слезы. Долго молчит.

  Начинает разговаривать с могилой, как с живым человеком.

  Сама задает вопросы и сама же на них и отвечает.

Ну, что, тятя? Вот так. Я и поревела, как положено, как требуется… Да-а… Вот и слава богу… Все, как у людей, честь по чести… А теперь, тятя, могилу приведу тебе в порядок… Родительский-то день завтра, Первого Мая, ну и вот… Все придут после демонстрации, а ты, тятя, у меня уже и прибранный, уже и чистый, уже и ухоженный… Ага? Вот люди подивятся, правда, тятя? Вот и пусть их завидки возмут, пу-усть! Рожи протокольные… Правда? Пусть! Пу-усть! Тебя я, тятя, больше всех любила на белом свете, да и ты меня тоже, ага, тятя? Ну, дак как же мне не поухаживать за тобой, а? Некому больше-то, некому… Ну, тятя, вот и сделаем всё путём, всё путём сделаем… Как у людей у добрых все будет, не хуже… Так-то вот, тятя, так-то вот, родненький мой… Все сделаем, все-о… Бог даст, скоро и свидимся, тятя, ага? Бог даст…

  Мария достала из сумки банку с краской, кисточку.

  Сняла пальто и оказалась в старенькой кофте с дырявыми локтями, в черной юбке.

  На ногах у нее – кирзовые сапоги.

Денек-то, денек-то сегодня какой!... Жарища! От земли тепло идет… Как баско-то, как баско… Еще одной зиме… Последняя зима это, тятя, последнее лето… (пауза.) Я приехала сюда помирать… Все, хорош, нажилась. Ну, и слава богу, что зима кончилась, ну и хорошо… Все хорошо, все путем, все идет так, как надо, как у добрых людей все…

Мария начала приводить в порядок могилу.

Красит оградку.

Ох, тятя, знал бы ты, где я зимовала, что я только не делала, харя немытая!.. Знал бы ты, где я только не гуляла напоследок, чего только не вытворяла! Ага, попрощалась, гульнула крепко, надолго, падлы, запомнят! У, падлы! (смеется.) Ненавижу их всех… А все одно, тятя, назад тянет… Как перелетная птичка я – зимой в теплых краях, а летом – дома… Милее дома, тятя, нету ничего на белом свете… Где вот мой дом только? Тут, видать, что ли? Охо-хохонь-ки-и… Ничего нет милее, ничего…

Возле одной из сосен появляется НИНА АЛЕКСАНДРОВНА.

Стоит, прячась, слушает Марию. Она хорошо, чисто совсем не по-старушечьи одета.

Да, тятя, высоко летала, всю жизнь – высоко летала… Высоко летала, курва, да низко села, блин… (смеется.) Ну, сейчас я тебе тут все отмастюжу, тятя, сейчас я тут все приведу в порядок… Не боись, тятя, жена-женушка-то твоя не явится, любимая-то твоя стерва, не вспомнит тебя в родительский день? А? Как, тятя, не вспомнит, да? Ну, чего ты молчишь-то? Не так, что ли?

НИНА АЛЕКСАНДРОВНА. (вдруг.) С кем это вы разговариваете?

Мария вздрогнула, резко повернулась. Увидела Нину Александровну. Помолчала.

МАРИЯ (зло.) Что надо? Ну? Я говорю – чего надо?

Нина Александровна. (быстро.) Извините… Извините, пожалуйста… Что я вас так испугала – извините… Простите, пожалуйста… Просто мне стало страшно… Очень страшно… Тут так тихо, никого нет, ни единого человека, а вы – разговариваете сами с собой и у меня вырвалось… Я нечаянно. У меня случайно вырвалось, от испуга. Извините. Простите, пожалуйста… Ради бога простите… Я не хотела…

МАРИЯ. Да ничего, ничего… (улыбается.) Извиняю, извиняю, пожалуйста… Ничего. Я ведь не сама с собой разговариваю, а я с тятей разговариваю…

НИНА АЛЕКСАНДРОВНА. С кем?

МАРИЯ. Ну с тятей… (пауза.) А-а, вам не понятно, да? Отца я так звала. По-простому, по-простонародному – тятя. Вот я с ним и разговаривала сейчас. Он у меня – тут лежит, стало быть. Отец мой…

НИНА АЛЕКСАНДРОВНА. Понимаю, понимаю… Он для вас – как живой, так вас надо понимать, да? Да?

МАРИЯ. (помолчала, выпрямилась.) Как живой, да… Как живой. Вы это, женщина, верно сказали… Да вы присядьте, присядьте. Сюда вот. Потолкуем, побалакаем, да на солнушке погреемся… Ну? Или торопитесь, да? А-а, понятно. Тоже могилки надо прибирать, ага? Что же вы сегодня, так рано, а не завтра, не в родительский день? Разве завтра работа? Выходной ведь?

НИНА АЛЕКСАНДРОВНА. Нет, нет, я не тороплюсь! Я присяду, присяду… Спасибо… (улыбнулась, села.) Побалакаем… Я никуда не тороплюсь. Никуда. Дак некуда… (помолчала.) А у меня моих могилок нет. Тут – нет. То есть, моих родных здесь нет, не похоронены они тут… Их могил – нет.

      Достала из сумочки платочек, теребит его.

МАРИЯ. Ага, поняла. Вас поняла. Гуляете просто. Скучно. Воздухом дышите.

По-интеллигентному, значит… Ага, поняла. Очень хорошо. Что же, воздух тут хороший, сосновый, целебный…