Сопротивление контрреволюции.

О собраниях, проводимых офицерами, атаманами, кулачеством тайком от совета, рассказывает в своих воспоминаниях казак Гречко Е. И.           

— Мне, — говорит он, — совместно с Богдановым Андреем Степановичем, членом Попутненского совета и казаком-фронтовиком, было поручено пойти на одно из созванных офицерством собраний и узнать, что они там говорят и замышляют. Часовые нас, как фронтовиков, пропустили без пропусков. Зашли в зал, видим, народу полно; в президиуме восседают: Казликин, Ященко, Курило, Еременко, Погорелов С., Сергеевы Абрам и Петро, Татаренко, Селютины и другие.

Слушаем речь сотника Ященко — маленького, подвижного. Он говорит о былой жизни на Кубани, о заслугах казачества перед родиной, о старых подвигах отцов, дедов, не посрамивших казачьей славы. «Господа казаки! Нашу свободу, счастье, мир хотят нарушить и отнять у нас казачество немецкие шпионы — большевики. Нам надо восстановить и защитить прежнюю казачью славу и уничтожить большевиков. С немцами войну продолжать до победного конца».

Речь его была покрыта недружными аплодисментами. За Ященко выступил есаул Казликин. Говорить он не умел, потел, горячился, нервничал, надувая рябые щеки. Одно можно было уловить и понять в его путаной речи: Казликин требовал немедленного восстания против советов и смерти большевикам.

Старики и начальство и этого оратора одобрили, крича: «Правильно говорит есаул! Знаем мы его!»

В заключение офицер Татарка, что из учителей, зачитал резолюцию «О свержении совета, обезоружении Красной гвардии и аресте большевиков и сочувствующих». Опять старики затрясли седыми бородами: «Правильно! Пора начинать! До каких пор будем терпеть эту власть и их командиров?»

Поднялся шум, топот, фронтовики-казаки запротестовали, стучали прикладом винтовок о пол.

Я выбрал минуту, попросил слова. Слово председательствующий Варавка не дал. Тогда я начал сам: «Братья казаки! За что и с кем мы опять воевать будем? Война никчемная надоела. А сейчас нас господа офицеры снова призывают, натравливают нас на иногородних и советскую власть. Нам надо землю у помещиков отобрать и дать иногородним и казачьей бедноте». Казаки-фронтовики стали одобрять меня, а старики кричат и стучат костылями. Выскочил Ященко и стал угрожать арестовать, как шпиона. После этого старики обнаглели, набросились на нас с костылями, требовали расправы немедленно, без суда. Но тут фронтовики выручили — оттеснили стариков.

* * *

На одном из митингов с длинной речью о работе Рады выступил отдельский писарь Михайлец (Коломейцев). В толпе слышались только отрывки фраз оратора: «Рада защищает... Большевики открыли фронт... Они поднимают руку на Временное правительство... Они церкви... Братья казаки постоим... Да здравствует учредительное собрание!». Потом выступил эсер Федченко:

«Нам не нужна Рада, не нужны и большевики. Нам нужно возвеличить дух народный, я призываю вас к объединению»...

Народ волнуется, не поймет в чем дело.

Выступил Шпилько и простыми, понятными, убедительными словами рассказал о предательстве Временного правительства и Рады.

Богданов И. С. громко зачитал ленинский декрет о мире, земле. На этом же митинге удалось создать комиссию — 20 человек представителей от казаков и 20 человек от иногородних, которой было поручено рассмотреть все вопросы, связанные с выборами в совет.

Через несколько дней эта комиссия созвала митинг, на который собралось до трех тысяч человек. Приходя на площадь, станичники становились: кто за советскую власть — на правую сторону, кто против — на левую, и так станица, столь своеобразно проголосовала за советскую власть.

При выборах в совет шла ожесточенная борьба, в результате которой, поддержанные фронтовиками, победили большевики.

Назар Шпилько был избран военным комиссаром совета.

Цапуров К. К. избран комиссаром станицы, Чуб Степан — комиссаром земотдела.

Совет выделил несколько комиссий, которые приступили к работе: к учету конфискованной у помещиков земли, к отводу ее бедноте, к разработке планов и т. д.

Из совета был выделен революционный станичный комитет.

* * *

Между советом и атаманским правлением станицы разгорелась ожесточенная борьба.

Совет, под руководством партийной организации, перешел в наступление. Атаману станицы Попутной Карпову было предложено передать власть совету без боя. Шпилько, обращаясь к атаману и его приближенным, говорил: «В городах власть переходит к советам и вам здесь нечего делать».

Кулаки Бродецкий, Палий, Боровик, Целуйко, Сергеев, Варавка и др. вопили: «Что значит передать власть? Кому передать? Без крови не дадим. За вами казачество не пойдет!» Но уже через несколько дней они увидели, что с большевиками идет в одну ногу много попутненских казаков.

В станице Отрадной состоялось совещание революционного казачества и крестьянства станиц Попутной, Отрадной, Передовой, Удобной, Спокойной и Подгорной. Совещанием руководил большевик, механик мельницы, Пузырев. Директивы партии были приняты к исполнению.       

Не спят ночами попутненские большевики, организуют вокруг советов актив и отвоевывают массы из-под влияния меньшевиков эсеров и кадетов.          

Классовая борьба в Попутной, как и в других станицах, селах и хуторах Кубани, разгоралась все острее. В станице Попутной оформилась партийная организация большевиков, в которую вошли: 1) Шпилько Назар Трофимович, ныне депутат Верховного Совета РСФСР, краснознаменец, 2) Богданов Иван Семенович, ныне депутат Верховного Совета СССР, 3) Цапуров Козьма Климович, командуя батальоном в бою с белогвардейцами, геройски погиб 20 июня 1919 года, 4) Соломаха Татьяна Григорьевна, зверски казненная белогвардейцами в конце 1918 года, 5) Макуха Анисим Иванович, умерший от болезни в 1924 году, 6) Чуб Степан Андреевич — работал комиссаром земотдела совета, погиб в начале 1919 года в астраханских песках, 7) Степной Моисей Г., погибший в конце 1918 года, 8) Шпилько Владимир Трофимович, брат Назара, геройски погибший в боях с белогвардейцами в 1919 году как командир конного полка, 9) Лазаренко Яков, погибший в конце 1918 года.   

Партийная организация под руководством Шпилько Н. развернула в      станице большую работу.  

* * *

Офицерство устраивает тайные собрания, стремясь перетянуть на свою сторону побольше казаков, фронтовиков. Собираются то у Еременко, то у Ященко, то в лесу, то в степи богатые казаки, офицеры, атаманы, торговцы, попы, взволнованные успехами революции.

Поднимает есаул Казликин, будущий полковник, первую чарку — за войну до победы...

Вторую пьют за родную Кубань, — а к третьей чарке добавляют — смерть большевикам... перевешать, в Кубани утопить...

Здесь, в кругу пьющих, восседает поп Леонидий Вишневский. После каждого тоста отец Леонидий хриплым голосом повторяет уже в десятый раз: «Благословляю воинов божьих на правое дело. Аминь!»

Изрядно выпив, «военный совет» строит планы восстания.

Единогласно порешили самым удобным днем восстания избрать «легкий к почину, богом благословенный» Троицын день. Крутит длинные рыжие усы Казликин, доволен планом. Зачитал обязанности каждого еще раз… И, за одним ходом, будущие офицерские чины —повышения.

И еще порадовал отец Леонидий. Улыбаясь и сверкая глазами, Леонидий запустил руку в черную рясу и извлек пачку свежих прокламаций, написанных от руки... «Разрешите, господин есаул, и мне слово. Пока, знаете, не забыл, необходимо согласовать оное содержание, что, знаете, милые воины, мы семь дней и семь ночей не спали, писали у самого алтаря божьего. Выполнили инструкцию патриарха — высшего начальства». Овладев всеобщим вниманием, Леонидий начал читать нараспев:

«Анафема екатеринодарского священства большевикам. По прочтении передайте другим. Патриарх московский и всея России в послании к возлюбленным о господе архипастырям, пастырям и всем верным чадам православной церкви христовой, призывает обнажить меч духовный против извергов рода человеческого — большевиков и предал их анафеме; братия, вооружайтесь для уничтожения их. Религия, церковь с вами, — да поможет сам господь бог»...

* * *

В Попутной один за другим формировались красногвардейские отряды и отправлялись на подавление восставших.

Из Отрадной к Шпилько прискакал нарочный, боец-красногвардеец, Калинкин Алексей, передал от ревкома требование об оказании помощи: белые подняли в Отрадной восстание. Шпилько бросает второй отряд на помощь отрадненцам.

Восстание ликвидировано, белые разбиты, часть бежала в горы, их ловили, направляли в трибунал. В Надежной с помощью местной Красной гвардии, в частности М. Гребенкова и других, пойманы главари восстания: атаман Брагин, офицеры — Белобородов, Васильев, Чикильдин и другие. На площади в Отрадной, после обезоруживания восставших, произошла встреча двух отрядов — попутненского и отрадненского и ее командиров: Шпилько Назара, Холодова Николая, Пузырева, Чередниченко Мефодия, Кандыбы Василия, Проценко Николая и других. Красная гвардия присягала на верность революции. Привезли убитого белогвардейцами большевика, организатора советов, бывшего учителя — Макеева, похоронили с воинскими почестями на площади станицы Отрадной, как героя-бойца революции.

Из Отрадной объединенный отряд, под командой Чередниченко, отправился в горские станицы обезоруживать восставших и утверждать подлинные советы.

В некоторых станицах отряд встречал сопротивление, а в некоторых при первом требовании сдавали оружие, встречали с хлебом, солью.

Избрав совет и организовав станичную местную Красную гвардию и самооборону, отряд двигался дальше.

Были и такие станицы, как Николаевская, Сингилеевская и др., которые обезоруживались по 7—8 раз и восставали снова с оружием. А оружие это шло потайным каналом из армавирских складов Красной Армии от предателя родины, бывшего военного комиссара Лабинского отдела Погорелова (попутненского), что позднее, в тяжелые дни отступления, перебежал к белым и был убит нашими в боях на Маныче.

В эти грозные годы Попутная поставила 4 отряда добровольцев — 1500 человек партизан, лучших сынов трудового народа, для беспощадной борьбы с контрреволюцией.

 

6

Как мы дрались.

Для участия в отражении натиска корниловских банд сформировался полк в 700 человек: армавирцы, отрадненцы, полутненцы, бесскорбненцы, вознесенцы и урупенцы. Командование полком принял казак Подгорный, впоследствии погибший в боях в 1919 году.

К вечеру 8-го апреля полк получил распоряжение по телефону из Тихорецкой: занять участок на фронте.

Уже смеркалось, на мостах расставили посты с пулеметами. Пехота залегла в цепь вдоль правого полотна железной дороги в направлении на Ростов. Командиры рот объяснили нам — ночью ожидается атака корниловцев.

Всю ночь моросил холодный густой дождь — промокли до костей.

На рассвете белые повели наступление густыми цепями; на нас молча шли, держа наперевес штыки, отборные офицерские цепи.

Нашим дружным ружейным и пулеметным огнем атака была отбита, корниловцы отхлынули, вслед им выскакивали наши перезябшие роты и, радуясь возможности размяться, преследовали отступающего врага. На восходе солнца бой разгорелся с новой силой. Отступив, белые окопались. Заработали сильнее их пулеметы, бомбометы, винтовки, трехдюймовые и шестидюймовые орудия.

Наш полк оказался отрезанным с трех сторон.

Белогвардейцы сгруппировали большие силы, свыше, как выяснилось потом, 5000 штыков.

Бой шел целый день. С Ейска к нам подошел небольшой отряд, обстреленный белыми из батареи. Наша первая рота лежака в цепи, окопавшись в зелени; пулеметы белых поливали нас. Убит Поляничко Петр, Тищенко Иван и другие, тяжело раненую сестру милосердия командир приказал мне и Маслакову Алексею вынести из-под огня на перевязку. Сложив четыре руки замком, понесли сестру и, сдав на санитарный пункт, возвратились в цепь... У вагона штаба слышу кричит комполка Подгорный: «А ну, боец, сюда!». Я подбежал. Спросил фамилию, какой роты и приказывает: «Вот лошадь, садись, вот пакет — это боевой приказ. Видишь вон тот курган, напротив станицы Павловской? Мигом скачи, сдай пакет командиру роты и быстро возвращайся». Я бросился выполнять приказ. Командирский конь, сразу видно — бывалый, вытянувшись, как стрела, пригнув уши, понес меня под свистом пуль. За несколько минут полюбил я и оценил эту умную лошадь, спокойствие и уверенность которой делали спокойным и меня. Разыскав у кургана командира 4-й роты Мищенко и передав ему пакет, я тем же аллюром вернулся назад.

Подгорный, ничего не говоря, сначала осмотрел коня, облапал и, убедившись, что он не ранен, облегченно вздохнул. Доволен, смеется в рыжие усы, сдвинул на затылок свою серую заломленную папаху, кашлянул и вытер вспотевший лоб. «Ну, Соломаха, молодец! Теперь иди в цепь и сообщи командиру». А мне жаль расставаться с конем. Заметил это и Подгорный: «А что, хорош конь? — спросил он. — По наследству достался, от убитого немецкого капитана. Ну, ну, ступай в роту».

Побежал я в роту с радостными мыслями и за коня и за успешное выполнение боевого задания командира. Бой продолжался до 2-х часов дня. В бою бойцы достали оружие, патроны, гранаты, пулеметы, обмундирование и другие трофеи.

Через час отряд снялся, начав отходить к станице Уманской.

В Сосыке остался отрезанным наш броневик. Пулеметчики, не бросив пулеметы, стреляли до последнего патрона, расстреливая в упор наступающие колонны корниловцев, а когда не стало патронов, отстреливались из наганов.

Пулеметные команды Комарова и Любимова отходили последними, часто останавливаясь и сдерживая атаки белой конницы.

Наконец, отряд прибыл в Армавир на переформирование, а уже через три дня мы выступили на подавление кулацкого восстания в станице Николаевской. Здесь мы соединились со вторым попутненским отрядом под командой Ивана Семеновича Богданова. В отряде были две пулеметные команды, первая под командой Комарова, второй командовал неустрашимый Сережа Скляр. Богданов И. С. отдал распоряжение двигаться на Барсуковскую, дойдя до которой наш отряд занял с боем мост и отнял 4 орудия. Белые на рассвете перешли вброд Кубань, ниже Богуславской, оттеснили нас, взяли снова мост. За овладение мостом Богданов трижды водил нас в атаку.

20 сентября 1918 года наш отряд встретился с отрядом Матвеева, влившегося в Таманскую армию.

С помощью моряков с восходом солнца пошли на Богуславскую в четвертую атаку.

Матвеев с фланга прижал белогвардейцев к Кубани, не выдержали они и бросились вплавь спасаться. Наши стреляли с крутых берегов в головы, карабкавшихся в воде белых, и поплыли вниз по Кубани офицерские фуражки с кокардами. Не многим удалось переплыть реку и добраться до другого берега; большинство белых нашло могилу на дне быстроходной Кубани.

В плен попала к нам масса новеньких пулеметов иностранной марки и 800 белогвардейцев, не решившихся броситься в страшную бурлящую реку.

 

7

Восстание белогвардейцев.

В станице Попутной на охране советской власти оставался лишь небольшой гарнизон, так как 1500 попутненских красных бойцов в составе трех отрядов ходили по всей Кубани, героически борясь за советы.

Пользуясь уходом отрядов, белогвардейцы подняли восстание. Возглавлял восстание есаул Казликин. Под видом организации помощи красным партизанам, он сформировал свою сотню, отобрав в нее махровый контрреволюционный элемент.

В станице Отрадной вспыхнуло контрреволюционное восстание, но было быстро подавлено. Через несколько дней кулацкие восстания последовательно вспыхнули в станицах Спокойной, Вознесенской, Урупской, Прочноокопской и других. Наши отряды носились из одной станицы в другую, обезоруживая восставших и восстанавливая советы.

А в это время дома, в Попутной, кулаки подняли голову.

Утро. Ясный весенний день

Вдруг недалеко из-за поворота раздается старая казачья кубанская песня:

С девками молодками

Полно нам гулять,

Перины, подушечки

Пора нам забывать.

Из-за угла на лысом жеребце показывается лихо гарцующий есаул Казликин. Зеленая черкеска с газырями затянута серебряным поясом. Кинжал и шашка под чернью с серебром. Кубанка бухарского смушка. За плечами щеголевато переброшен белый башлык. На правом боку наган с позолоченной кабурой. Всем своим видом хочет сказать Казликин: «Смотрите, вот я каков, возьми меня, попробуй». За ним идет его сотня, вооруженная до зубов.

Сотня проходит по улице с песнями и гиком, у совета вызывающе поет:

Еще не забыть нам

Про добрых лошадей...

Красные партизаны — Гуржий Алексей и Иван вспоминают:

— Днем в ревкоме несли посты, охраняя станицу от налета белогвардейцев.

Ночь прошла спокойно. Утром слышим — набат. Как всегда, по набату собираемся в штаб отряда. Смотрим — по улице спешат наши красногвардейцы к месту сбора, а их встречают белогвардейцы, обезоруживают. Многих арестовали, посадили. В числе арестованных: комиссар станицы Цапуров, Богданов И. С. и другие товарищи Шпилько Н. Т., Татьяна Соломаха, Косович успели скрыться ночью. Восстание совершилось, кулаки празднуют победу. Разряженные богатые казачки весело хохочут, издеваются над женщинами иногородними.

Иван Семенович Богданов в своих воспоминаниях говорит:

— Ночью окружили мою хату вооруженные белогвардейцы, потребовали открыть дверь, я хотел сопротивляться, но решил, что это бесполезно: сожгут в хате живьем. Забрав оружие, арестовали меня и погнали в штаб в школу. Там заседали старики. Присутствуют попы — Иванов, Вишневский, тут же офицеры. С речью выступает Варавка: «Господа казаки, где это було в истории, чтобы казак братался с мужиком, да еще землицы нашей дай им, хамзолы проклятые. Наши отцы, деды завоевали эту землю, костями легли и буйной кровью полили эту землю, а хохлы где были? А теперь хохлам давать эту землю, не бывать этому! Да еще объединяться призывают. Не бывать, господа, этому! Через труп наш переступят, тогда получат землю. Жили век без мужиков и дальше проживем».

Кто-то сзади выкрикнул из фронтовиков: «Вы опять призываете кровь проливать? Мало ее полили, мало жизней положили на турецком и германском. А где вы были? По тылам скрывались, как собаки от мух, а сейчас опять горланите о войне»...

Наконец, Васьков заметил меня, приказал вывести в коридор. В это время Ященко привел арестованного, избитого председателя совета Козьму Цапурова.

Сидим с Цапуровым запертые в классе, боимся, что ночью в расход выведут. Приезжал сам Казлякин, допрос вел охрипшим голосом, издевался над нами и насмехался: «Казаки христопродавцы». Бил плетью и допытывался: «Как поймать Шпилько?» Я ответил: «Спасибо скажи, что нас случайно поймали».

Я спрашиваю Козьму, как попал он им в руки. Объяснил Цапуров, что ночью возвращался с Синюхи и был захвачен восставшими, что наши успели скрыться, группируются на горе. К вечеру нас из школы забрали, пригнали на площадь. Станица встревоженная, вся на ногах, гудит, как потревоженный улей пчел. Кругом вооруженные и бородачи и подростки, тащившие по земле отцовские шашки. Женщины-кулачки

готовы броситься, растерзать, плюют нам в лица. Атаман Карпов направил нас в каземат. Дежурный Сметанка Нефед торжественно пропустил в двери каземата. В карцере и в сараях уже полно арестованных: Голяков Павел, Ушаков Михаил, Григорий Соломаха и другие. Разместились тесно. Козьма Цапуров тихо говорит: «Если сегодня ночью нас не шлепнут, значит поживем еще, утром наверняка Назар Шпилько нас выручит».

Не спали, кое-как дождались рассвета. Вдруг слышим орудийные выстрелы из-за Урупа, с горы, догадываемся — это наши начали обстрел.

В станице возникла паника. Конная сотня здесь же во дворе, рядом с караулом. Слышим хриплую команду Казликина: «По коням!» И поскакала сотня куда-то.

В карцер пришли атаман Карпов, его помощник Иващенко, Погорелов. Карпов приказывает уряднику Погорелову гнать арестованных в школу; Погорелов огрызается: «Или побить, или освободить, — говорит он, — видишь, Красные жмут уже». Погнали нас снова в ту же школу. Видим, по станице паника небывалая, снаряды рвутся на окраине, за станицей, народ бежит, кричит. Казликин с сотней уже смылся. Старики, как сироты без вожака, бегают по площади, трясут белыми бородами, не зная, что предпринять. Некоторые растерявшись орут: «Нашествие антихриста, как при Шамиле. Спасайся!» Некоторые кричат: «Казаки, опомнись, враг у ворот, айда все в цепь. Защищать до последней капли крови нашу землю, честь, станицу, женщин!»

В школе нас караулят два часовых. Притихли кулаки, стали заискивать. Красные с горы прислали на имя атамана Карпова ультиматум за подписью Шпилько: «Освободить немедленно всех арестованных, срок два часа, за невыполнение бомбардируем Попутную и пощады вам не будет. За выполнение гарантируем казнь». Кулаки стали просить Цапурова Козьму Климовича: «Давайте перемирие, флаг белый выкинем». Цапуров коротко и твердо ответил: «Я арестованный — не могу. Кружатся старики вокруг нас, просят сжалиться над седыми головами. Вдруг приезжает Иващенко с приказом от есаула Казликина: «Арестованных Цапурова и Богданова доставить в его штаб на Спокойно Синюшинский хутор». «Далеко драпанула сотня и ее командир! — сказал спокойно Цапуров прямо в лицо Иващенко. — Неужели, Иващенко, ты не думаешь больше в глаза нам смотреть? Одумайся, пока есть время; Казликин был да сплыл, ему не возвращаться, а вам за ним не угнаться. Куда нас погонишь, оставь это дело. Плохо будет от красных». Задумалось и растерялось попутненское начальство, да срок ультиматума короток.

Не погнали нас в штаб Казликина, раздумали кулаки, надеясь на помилование.

Цапуров заболел, просил послать за фельдшером. Нашелся один из часовых, Кулик Никита, и повел Цапурова к фельдшеру в станицу. Смотрим, обратно уже самого Кулика ведет арестованным красногвардеец Миша Беловицкий. Вошел и объявляет нам: «Выходите, станица в наших руках».

Шпилько с отрядом занял станицу.

Парторганизация открыла митинг и разоблачила перед народом белогвардейскую авантюру Казликина и его банды. Выступали Шпилько, Цапуров и другие. Во многих домах найдено большое количество оружия. Запас оружия обнаружили и в помещении местной церкви. В алтаре оказался склад ручных гранат, на колокольне остались три пулемета.

 

8

Скорей на фронт.

Станицу Отрадную заняли наши красные части, кузьминцы из Куцемеловского отряда. Разбив передовые части белых, они успокоились, беспечно поснимали посты и заставы, оставив только в центре станицы небольшое охранение.

Узнав это через станичных кулаков, белые врасплох напали на сонных кузьминцев. Началась беспощадная резня, которую прекратили только к утру подоспевшие на помощь красные отряды.

По улицам Отрадной валялись горы трупов.

Красный казак Гуржий Алексей рассказывает:

— Часть бойцов, в том числе и я, были из Отрадной отпущены домой в станицу Попутную отдохнуть и белье сменить. Вместе со мной прибыли: брат Иван, Щеголев Иван, Свириденко, Кобелев и другие. В ревкоме мы узнали, что белые готовятся напасть на Попутную.

Тогда все вместе мы остались на дворе ревкома.

Здесь же стоят оседланные кони. На всех улицах и за станицей посты. Я решил спать и лег вместе с братом и Щеголевым около лошадей. Вдруг послышался страшный крик, а за ним команда: «1-я сотня, занимай двор! 2-я сотня, перехватить дороги, закрыть выходы! Вперед... Руби... Ур-ра-а!»

Поднялась паника. Лошади ржут, мечутся, наступают на спящих, вызывая новые дикие крики.

Проснувшись от этих криков, бегу вместе с другими через забор, на крышу и дальше через реку Уруп. Бросаемся вплавь. Выплыли. Перебросились через лесок. Вдруг трое конных навстречу: «Стой!» — кричат. Мы поворачиваем, скрываемся в лесу. Через некоторое время ползком выбираемся в гору. Здесь тоже встречаем пятерых конных, всматриваемся, узнаем — это наша разведка. От нее узнали, что в Попутной произошла ложная тревога. Никаких белых не было. Оказалось, что кричал и командовал во сне Стороженко. Какой-то сонный боец, услышав эту команду, поднял тревогу и заорал. За ним закричал другой и началось... После этого неприятного скандала решили: «Довольно отдыхать в тылу, скорее на фронт, к товарищам, где дисциплина, где сила и организация, а то и погибнуть так недолго.

Я, мой брат, Кобелев Метелкин,Таека, Опришко, Розанов, Бочкарев, Гоцал отправились в отряд. Фронт опять находился за станицей.

Иду я как-то в разведку по балке во главе группы товарищей.

Темная ночь, на небе ни одной звездочки, тишина, трава не колышется, как-будто все замерло.

В такую тишину нервы напряжены до предела.

Продвигаемся медленно, ощупью: вот, вот должны быть встречены вражеские посты.

Я приказал соблюдать строжайшую тишину, чтобы без выстрела выполнить задание командования: узнать расположение и численность врага. Мои разведчики идут — два справа, метров на пятьдесят от меня, два слева на таком же расстоянии, я с Кобелевым держусь в центре.

Вдруг вырисовывается фигура врага, полусонно мурлыкающего какую-то песенку. Мы замерли, залегли. Песня продолжается, значит мы не обнаружены. Слышу тот же голос, что пел, спрашивает: «Мишка, Петро, заснули, что ли?»

«Значит, — думаю, — это пост, их трое. Возьмём живьем». Я шепчу на ухо: „»Тимоша, ползи влево и нападай, а я в лоб, — свяжем». Пока Тимофей полз, слева послышался храп. Значит заснули. В мозгу сверлит одна мысль: удалось бы связать, захватить врасплох. Вижу — Кобелев уже возится, вяжет на земле одного, прыгнул я на другого. Казаки проснулись, начали ругаться, думая, что это свои дурачатся, но, увидя наши винтовки, присмирели и отправились, куда мы их повели. Приходим к месту условленного сбора. Здесь уже два всадника и еще группа каких-то людей, по виду не похожих на наших.

Я иду вперед, даю тихий условный свист. В ответ слышу знакомый голос: «Алеша, свой». Это голос Мелешко П. Оказалось, они захватили троих живьем, прикололи на месте четырех и привели трех верховых лошадей. Через несколько минут возвращаются остальные наши разведчики, которые подтвердили показания пленных: в балке, в кукурузе расположилась неприятельская кавалерия численностью в 400 человек. Я сел на лошадь и умчался сообщить сведения командованию. Сейчас же было двинуто три сотни кавалерии, которые окружили балку, и завязался бой... Затрещали наши пулеметы, поливая белых градом пуль. У белых поднялась паника, и, почти не сопротивляясь они бросились бежать по направлению к станице Спокойной, но в засаде их ждали наши шесть пулеметов и две сотни кавалерии. Белоказаки этой встречи не ожидали, их поливали и здесь меткие пулеметы.

Как выяснилось, этот разбитый нами белогвардейский отряд состоял из белоказаков станицы Вознесенской и шел на соединение с отрядом бандита Казликина, бродившим, как волчья стая, в горах и по станицам.

 

9

Полк «Красное знамя».

Загнанные нами в горы белобандиты отсиделись, ожили, рассеялись по горным станицам и повели агитацию против советов, уговаривая кулацкий и неустойчивый элемент итти добровольцами к генералам в белые отряды, сосредоточенные на правом берегу Кубани.

Фронт у реки Кубани. Были случаи, когда во время затишья через Кубань шла перекличка между нашими бойцами и белыми казаками. Угадывая знакомых, с которыми когда-то гуляли в детстве, ныне оказавшихся в лагере белых, мы бывало кричали: «Эй, Литвин Яшка! Вчера твоя жинка просила передать тебе, что скучает, сама пашет и гуляет с нашими красными!

А Литвии с другого берега кричит: «Три месяца дома не был, но скоро будем, выгоним вас краснопузых». Красноармеец казак Ауло Яша, узнав по ту сторону реки своего кума Падалку, кричит: «Кум Костюк, давай переходи до нас, довольно царским генералам служить». А кум в ответ кулаками грозит.

В это время привозят 15 убитых и 23 раненых станичников-красноармейцев и настроение меняется при виде трупов друзей.

Ползут слухи: под Ставрополем, в селе Татарском уничтожен красный отряд в 200 человек; из Прочноокопской, якобы, налетели белые на Армавир и уничтожили красногвардейский полк. Такие слухи усиленно распространяли в станицах кулаки, попы, для того чтобы сеять панику, растерянность.

Наш полк «Красное знамя» направлен в Армавир, готовившийся к отпору против предполагаемого наступления белых. Ночью мы прибыли в Армавир, а через час уже заняли позиции у Прочноокопского моста. В полку много попутненцев: Метелик, Ястребов, Мегерин, Бочкарев, Скибенко, Калевич и другие; командиром нашей роты — Статаков Алексей. Наша задача — задержать противника у моста, не дать ему переправиться на эту сторону Кубани.

Чуть забрезжил рассвет, как у самого моста выросли колонны пехоты белых. Вот они ползут черной хмарой по мосту все ближе и ближе. Вот передняя колонна у самого моста. На наше счастье, тумана в это утро не было, как обычно это бывает по утрам у воды. Нам передано по цепи: «Не стрелять, подпустить близко, стрелять только по команде». Наконец, выпущена пулеметная очередь, вторая, третья. Раздается неприятельская команда: «Вперед, ура-а-а!»

Поднялся невообразимый гул орудий, стрекот пулеметов. Не слышно отдельных выстрелов, не только ружейных, но и орудийных, все слилось в одну канонаду. Белые отхлынули» но через 15—20 минут вновь с еще большей яростью побежали к мосту. Их косят наши пулеметы, белые нас забрасывают бомбами.

Я увидел своего близкого друга Апришко (младшего) с развороченным животом; у меня еще сильнее загорелась ненависть, я бросился к одному из пулеметов и, схватившись за ручку, начал строчить лента за лентой, а сам кричу: «Огонь, огонь, огонь!».

Так я «командовал» бы, наверное, долго. Опомнился лишь тогда, когда Иван Скляров с силой оторвал меня от пулемета и передал, что меня вызывает к телефону командир полка. Я беру трубку и слышу: «Приказываю в две минуты быть у мельничной переправы с сотней кавалерии, которую спешить в 50—100 саженях и задержать переправляющегося вброд врага».

Вмиг сотня уже на конях и мы летим к броду. Враг заметил это и полил нас свинцовым дождем. Вдруг моя лошадь со всего ходу падает через голову и придавливает мне ногу. Товарищи помогли мне освободиться. Тут же все спешились и быстро перебежкой стали двигаться к переправе. Белые открыли сильны орудийный огонь, а пулеметы строчили так, что не давали возможности нам делать перебежку. После этого боя мы не досчитались многих товарищей, но и на той стороне трупы белых усеяли берег Кубани.

Несмотря на героизм наших бойцов, несмотря на то, что белых полегло в 10 раз больше, чем наших, наше положение оказалось очень трудным: с фронта прорвались выше моста вброд через Кубань два офицерских полка и ударили нам с тыла. В лоб наступают части белых, переправившиеся вброд и через мост. С правого фланга наседают офицерские полки, старающиеся отрезать нам путь к городу.

Но в это время нам на помощь поспели два новых отряда из Бесскорбной и Урупской (ныне Советской), и враг был вынужден под нашим натиском спешно отступить снова на ту сторону Кубани.

К вечеру я почувствовал сильную боль в ноге и спине — результат моего падения с лошади, — и меня отправили в больницу станицы Урупской.

После выздоровления один день пробыл дома, а потом с Баталпашинским отрядом выступил к Невиномысской. Нашему отряду, дали задание взять Барсуки, а оттуда двигаться на Ставрополь.  Барсуки мы взяли с налета, неожиданно влетев в станицу и в сабельном ударе разбив белоказаков. Мы захватили штаб сотни Шкуро, 80 повозок с патронами и снарядами, немного обмундирования, 70 пленных. А нас было всего 90 всадников при пяти ручных пулеметах. Об этом, видно, узнал генерал Шкуро и решил покончить с нами. Он отрезал нам путь к Невинке, оставляя лишь возможность отступать к Ставрополю, т. е. в руки белых. После того, как Шкуро перешел в наступление на Барсуки крупными силами против нашей одной неполной сотни, мы вынуждены были оставить Барсуки и на рысях направились к Ставрополю, хотя и знали, что там белые.     

В пути, чтобы обмануть врага, мы ворвались в лес, спешились и устроили засаду. К вечеру белые подтянули артиллерию и стали засыпать нас снарядами. Страшно было смотреть, как с присвистом трещали и валились деревья. Деревья валятся со сдернутой корой и кажется — не деревья валятся, а падают люди в белом белье. В это время так жаль дерево. Вот белые переключили стрельбу на шрапнель, снаряды рвутся у земли. Вот сзади загорелся лес от снарядов, затем пожар вспыхнул слева и справа. Нам грозит опасность сгореть вместе с лесом и лошадьми. Лошади подняли храп, не успокоишь их. Мы спешим скорее добраться до горы Надреманка. В ней наше спасение. Вот мы уже у подножия горы, взбираемся вверх, оставив лошадей в лесу. Враг увидели нашу вылазку и окружил гору, очевидно, решив, что мы попали в ловушку и в конце концов сдадимся живыми.         

Держались мы на этом месте двое суток и решили, чем умирать с голоду, лучше рискнуть на вылазку и попытаться спуститься на сторону пропасти. Из поясов, винтовочных ремней, уздечек, подпруг связали веревки и спустили троих разведать: сильна ли застава, окружающая гору. Договариваемся: если можно прорваться, то наши разведчики дергают веревку трижды, если нет возможности, то веревку дергают два раза. Ожидаем, нервы напряжены. Приблизительно через час—полтора наши разведчики дергают веревку три раза.

Начинается вылазка, так сказать, своеобразный десант в пропасть. Все прошло удачно.

Спустились, рассыпались в цепь и тихонько подбираемся к заставе белых. В заставе около пятидесяти человек. Мы зашли с тыла и бросились на них с таким громким «ура», что нам самим показалось, что нас не 75 человек, а несколько сотен.

Белые от неожиданности растерялись и бросились бежать, но находили смерть от наших клинков. От захваченных в плен мы узнали, что в хуторе Н.-Ягорлык стоит 100—150 повозок со снарядами и патронами. Мелькнула мысль захватить трофеи, и мы, воспользовавшись отбитыми лошадьми, сейчас же помчались к хутору. Ворвались, перерубили небольшую охрану и к рассвету все 120 подвод были в штабе нашего полка.

Через несколько дней я тяжело заболел, стал бредить по ночам, и товарищи меня отправили в Попутную. Станицу я застал на военном положении. Исполком со всем своим имуществом был готов к эвакуации, станица доживала последние дни перед отступлением наших. Фронт с каждым днем все ближе.

4 октября в три часа дня белые подошли вплотную к Попутной. Станица подверглась артиллерийскому обстрелу, затрещали пулеметы. Мне стало страшно и почему-то я подумал, что вот именно в этот день погибну. Мать моя, старуха, помогает мне одеться и выбраться на улицу, вижу — у матери трясутся руки и по морщинистым щекам текут слезы.

Опираясь на палку, выбрался я на улицу. По выстрелам определил, что белые уже занимают станицу. Пробегаю с трудом площадь, глянул — наперерез мне мчатся два всадника. Я бросился через школьный сад к реке, но посмотрел вниз с горы и вижу — дело плохо: дорога отрезана белыми. Решив спрятаться где-нибудь до ночи, а ночью бежать к своим, на ту сторону Урупа, я повернулся обратно и заскочил в первый попавшийся двор. Смотрю — бегает станичный почтальон, при нем мешок, оказавшийся набитым деньгами. Увидел меня и обрадовался. Просит: «Давай спасать деньги». Советует в погреб спрятаться. Спустились в цементный погреб; у меня винтовка, у него наган и мешок с деньгами. Но в погребе сидеть опасно: могут легко найти. Перебежали в соседний двор и спрятались в яме под амбаром.

Наступила ночь. Я попытался перебраться за Уруп к своим, но улицы, площадь и все дороги были забиты белыми войсками, и я решил выждать ночь — другую. Ночью слышу душераздирающие крики насилуемых женщин, испуганных детей, паяные песни, стрельбу — это расстреливали пленных.

Так в разных местах я прятался три дня, связался с другими товарищами, попавшими в такое же положение.

Вдруг на тр<