Красные партизаны станицы Попутной

Красные партизаны станицы Попутной

Издание: Краевое книгоиздательство. Краснодар. 1940г.

Сайт: «Палеонтологическая правда палеонтологов»: http://www.vairgin.com/

Редакция: « Библиотека Алексея Меняйлова»: https://vk.com/veterputorana

 

 

 

От издательства

Автор этого произведения — Николай Григорьевич Соломаха, красный партизан, участник описываемых им событий. Используя свои воспоминания и воспоминания товарищей по борьбе, т. Соломаха передает историю героической борьбы красных партизан станицы Попутной за советскую власть.

Передает не как спокойный историк-бытописец, а как пламенный большевик, партиец, как воин революции; герои произведения — подлинные люди, сообщаемые события — подлинные факты.

Эта книга, рассказывая советской молодежи о героизме отцов, о беззаветной любви к социалистической Родине, о преданности великой партии Ленина — Сталина, сумеет возбудить еще большую ненависть к классовому врагу, поднять энтузиазм на дальнейшую борьбу за полную победу коммунизма во всем мире.

Посвящаю

красным партизанам станицы Попутной,

их семьям,

станичной молодежи.

Н. СОЛОМАХА

 

Прошлое станицы Попутной.

Когда в горах нет дождей, река Уруп течет по своему извилистому руслу спокойно и тихо, щедро отдавая воды свои близ Армавира великой реке Прикубанских просторов — Кубани.

Но стоит только в горах пролиться дождям, как спокойная река Уруп до краев наполняется водой, ей становится тесно в ее берегах и, бурная и грозная, разливается она по широким степным полям.

На левом берегу Урупа стоит станица Попутная. Основание ее положено в 1854 г. украинскими казаками и русскими крестьянами, переселенными царизмом в порядке освоения новых захваченных земель непокорного Кавказа.

Первые поселенцы станицы Попутной — украинские казаки, крестьяне средней полосы России, солдаты царской армии, участвовавшие в покорении Кавказа, пользовались покровительством царского правительства, создавая свое хозяйство.

В это же время из России, наслышавшись о богатых кубанских землях, спасаясь от безземелья и помещичьей эксплоатации, шли тысячи крестьян, оседали в кубанских станицах, зарабатывая себе кусок хлеба тяжелым батрацким трудом. Так в станицах создавалось две группы населения, разных по своему имущественному состоянию. Крепли, богатели и расцветали кулацкие хозяйства, превращаясь в типичные помещичьи поместья, сгибала спину в тяжелой батрацкой работе крестьянская беднота.

Жизнь, быт и состояние станицы Попутной отражали жизнь, быт и состояние десятков и сотен других таких же кубанских станиц. Земля и богатство были сосредоточены в руках кулацко-помещичьей группы. Генерал Золотарев был владельцем трехсот десятин земли, его дядя — отставной полковник — имел сто двадцать десятин, дворянка Иванова имела сто пятьдесят десятин, помещики Войтенко и Аулов имели по семьдесят пять десятин каждый, Дмитренко — сто пятьдесят десятин; всего помещики и кулаки имели около десяти тысяч десятин только одной пахотной земли. В это же время наделы казачьей бедноты из года в год мельчали. Сперва семьи получали по 12 десятин на одну мужскую (на женскую вовсе не полагалось) душу, потом по 9 десятин, после 1900 г. едва стало хватать по 6 десятин на одну мужскую душу. Тысячи пришлых крестьян совершенно не имели земли.

Народ стонал и разорялся от налогов. Платили за, так называемую, посаженку, т. е. за усадебную землю; платили за трубу, что над хатой, платили за «пароконку», которая доставляла в станицу почту; платили за выпас коровы и т. д. Арендная плата, налоги возрастали из года в год, крестьянская и казачья беднота разорялась окончательно, хозяйства продавались с торгов, попадая в руки кулаков.

К 1914 г. население станицы Попутной составляло 13000 человек. На все это население имелось 5 школ, в которых работало 8 учителей. Обучалось только 300 детей. Зато была церковь со штатом: 2 священника, дьякон, два псаломщика, два ктитора. В центре станицы красовались пять кабаков и две водочных лавки.

 

________________

 

 

 

1

Знатный сын своего народа.

После двенадцати лет тяжелой армейской службы, в 1877 году, солдат драгунского полка Трофим Шпилько вернулся домой, в родную деревушку Черниговской губернии.

Сын крепостного, безземельный, ушедший в армию из батраков, Трофим Шпилько, вернувшись на родину, застал свою многочисленную семью без земли и хаты, разбредшейся по окрестным помещикам и кулакам.

В сорок лет приходилось начинать заново устраивать жизнь.

Двенадцать лет военной службы на защите «царя-батюшки и веры православной» не дали драгунскому солдату никаких прав на свой собственный угол, на клочок земли.

Предстояло новое батрачество, скитание по чужим углам без надежды выбиться из нужды, собрать семью, наладить жизнь.

В эти годы, в поисках земли и хлеба, тысячи крестьянских, семейств двинулись на Терек, на Кубань, на Дон. Голодного крестьянина манили рассказы о заманчивых степях, о нетронутых черноземах, манила мечта сесть на землю тружеником-хлеборобом.

Вместе с другими, собрав свою многочисленную семью, двинулся на Кубань и Трофим Васильевич Шпилько.

Прокармливаясь в пути работой в качестве землекопа, грабаря, чернорабочего, Шпилько, наконец, осел, уже навсегда, в станице Попутной, вырыл себе землянку и пытался наладить жизнь.

Но пришельцу-иногороднему, — как стали звать на Кубани переселенцев, — не имевшему ни средств, ни скота, ни запасов, ни инвентаря, пришлось с первых же дней вновь приняться за батрачество, отдать в батраки и сыновей.

Так и умер драгунский солдат Трофим Шпилько, не став самостоятельным и независимым хозяином-тружеником, оставив семью в крайней нужде.

Старуха-жена осталась в халупе-землянке, — единственном достоянии семьи, — а сыновья разбрелись по работам.

Старший сын Денис стал у кустаря обучаться сапожному мастерству, второй сын Сергей поступил в кузницу, а Назар и Владимир пошли батрачить к помещикам и кулакам.

В голове девятилетнего Назара засела упрямая мысль учиться, во что бы то ни стало учиться! Получив осенью заработанные пастушеством у помещика Мазая за лето три рубля, Назар упросил мать и старших братьев купить ему новые брюки и рубашку и поступил в церковно-приходскую школу.

И вот Назар за партой. Старательный, настойчивый, способный. Это заметил и дьякон, преподававший в школе «гражданские науки», и поп, вколачивавший в детские головы библейские легенды.

Мальчик научился читать, писать, считать. Но эти успехи ему не помогли остаться в школе. Подошли рождественские праздники. Богатые родители несут в школу попу и дьякону подарки: гусей, кур, масло и т. п. Что могла подарить мать Назара? — Ничего. И мальчик почувствовал недоброе, видя, как косо на него поглядывают поп и дьякон, замечая, что они совсем перестали спрашивать у него уроки.

Как только прошли праздники, в первый же день занятий дьякон охрипшим, нето от многочисленных богослужений, нето от еще более многочисленных выпивок, голосом сурово спросил: «Шпилько, долго я буду ждать плату за учение?» Мальчик еще продержался в школе два-три дня, а при следующем замечании дьякона о деньгах, бросил карандаш, тетрадь и с плачем выбежал из школы. На этом и кончилось обучение Назара в школе, дальше его «университетом» сделалась жизнь, суровая борьба за существование.

К этому времени брат Сергей уже работал самостоятельно в кузнице, арендуемой у кустаря. Назар определился к нему помощником. Но тщетными были усилия одиннадцатилетнего ребенка стать заправским молотобойцем. Назар не доставал до наковальни, подставка, которую он ставил себе под ноги, делала положение «молотобойца» неустойчивым, удар детских рук молотом был мягок и неуверен. Не вышло молотобойца из Назара, и брат устроил его к своему знакомому кустарю-деревообделочнику. Тут дело пошло лучше, — фуганок был больше «по душе», чем молот.

Хозяин Семен Олейников выжимал все силы из учеников и подмастерьев за те 35 рублей, которые он платил им... за год работы. В четыре часа ночи раздавалось властное хозяйское: «Вставай, ребята!» Ученики и подмастерья поспешно вскакивали с верстаков, на которых спали. Через несколько минут, преодолевая дремоту, они уже тесали и строгали. Так до 8-ми часов утра, когда делался перерыв на чай, потом опять работа до обеда и после обеда до 10 часов вечера. После этого рабочий день — 18-ти часовой! — считался официально законченным, а неофициально еще предстояло править инструменты, убирать мастерскую, выполнять по хозяйству поручения хозяина и хозяйки. Не мудрено, что измученные ребята засыпали там, где заставал их сон, чтобы с рассветом вновь подняться для такой же работы...

* * *

Прошли годы в неблагодарном батрацком труде. Потом солдатчина в царской армии.

Осенью 1917 года в станицу Попутную вернулся с империалистической войны рядовой 23 Туркестанского стрелкового полка, местный станичник Назар Шпилько. С приходом этого молодого солдата (было Шпилько в то время 27 лет) в станице обострилась борьба между офицерско-кулацкой верхушкой, с одной стороны, и казачьей и иногородней беднотой, с другой. Принес Назар Шпилько с войны в кармане солдатской гимнастерки партийный билет члена РСДРП. Был он первым большевиком в станице Попутной. Ходил Назар Шпилько по станице и будоражил народ, призывая брать власть, делить землю помещиков, войсковых старшин и кулаков. Выступая на митингах против кучки сплотившейся офицерско-атаманской знати, брал он верх над горлохватами невозмутимым своим спокойствием, метким насмешливым словом, железной уверенностью в правоте дела рабочего класса.

Назар Трофимович немедленно принялся за организацию большевистского партийного ядра. Ядром организации стала группа батраков-мастеровых, в большинстве своем прошедших к тому времени так же, как и Шпилько, суровую школу окопной жизни. Затем, вместе с партийной организацией, он приступил к организации станичного совета.

С фронта вернулся казак-батрак, георгиевский кавалер, Козьма Цапуров, храбрый и неустрашимый, впоследствии погибший на фронте как командир батальона Красной Армии. К нему, как к другу детства, и направился Назар Шпилько.

— Давай говорить с тобой откровенно, с кем ты Козьма, кому сочувствуешь?

Цапуров вначале замялся...

— Точно еще не знаю. Не определился.

— Но ты хочешь, чтобы войны не было? — спросил Шпилько.

— Хочу, — ответил Цапуров.

— Хочешь, чтобы фабрики и заводы принадлежали рабочим, а не капиталистам, а земля народу, а не помещикам?

— Хочу, — ответил Козьма.

Так в чем же дело, пойдешь с нами — большевиками?

— Пойду, — ответил Козьма Цапуров.

И кубанский казак, георгиевский кавалер, Козьма Цапуров «определился». За Цапуровым пошел с большевиками-фронтовиками казак Богданов Иван Семенович, ныне депутат Верховного Совета СССР. За Богдановым И. С. пошли казаки Косович Григорий, Богданов Андрей, Гречко Е. М., Панасенко Иван, Букраев Дмитрий. Выдра Дмитрий, Ушаков Михаил, Аулов Яков, Черняк П., Шелестов И., Герасименко и другие.

Совет, пополненный фронтовыми солдатами и казаками, приступил к большой работе. Его задачей было, прежде всего, опрокинув власть атамана, полностью ликвидировать в станице двоевластие, окончательно раскрыть перед массой бедноты истинное лицо врагов трудящихся — меньшевиков и эсеров, идущих в одну ногу с буржуазией.

Неутомимый и напористый, Назар ходил по станице, по сборам и митингам, по хатам земляков, подсаживался на завалинки, где собирались хлеборобы, неутомимо разъяснял, убеждал.

Весной 1918 года офицерству и кулакам удалось одурманить головы некоторых казаков и поднять их на восстание против молодой, неуспевшей еще окрепнуть, советской власти. Вместе с трудящимися, вставшими на защиту революции, Шпилько, Богданов, Цапуров и другие их товарищи приступили к организации отрядов красной гвардии в Попутной, Отрадной, Удобной, Спокойной и других станица.

В Попутной организовалось три отряда. Во главе одного из них стал Назар Шпилько. Вступили вместе с ним в Красную гвардию все его друзья, товарищи по партийной организации, а так же три брата его: старший — Денис, сапожник, следующий за ним по возрасту — Сергей, кузнец, и младший, любимый брат Назара — Владимир, тоже фронтовик, лихой кавалерист, гусар.

Начались бои. Это было бурное время, когда некоторые станицы по несколько раз в день переходили из рук в руки, от большевиков к восставшей контрреволюции и наоборот.

В Армавире в августе 1918 года состоялся чрезвычайный съезд советов Лабинского отдела. Назар Трофимович Шпилько — делегат этого съезда, был избран на нем членом Лабинского исполнительного комитета. Некоторое время он работал там, выполняя обязанности военного комиссара отдела, был членом следственной комиссии при отдельском ревтрибунале, а при отступлении красных с Кубани, Назар Трофимович, вместе с тремя своими братьями, с Богдановым, Цапуровым и остальными, ушел с партизанами в ставропольские степи на дальнейшую беспощадную борьбу с контрреволюцией. За отвагу, за боевые заслуги перед революцией, Реввоенсовет Республики наградил его орденом Красного Знамени. Демобилизовался Назар Трофимович из Краевой Армии весной 1921 года. Из четырех сыновей старого драгунского солдата Шпилько — сын Назар лишь один остался в живых.

Детей своих Назару Трофимовичу, по возвращении в станицу, не пришлось обнять. После ухода Назара Трофимовича в партизанский отряд, жене его, Ирине Яковлевне, пришлось спасаться от расправы станичных властей. Она с другими семьями красных партизан ушла вслед за Красной Армией. Два года она скиталась по Ставропольщине, голодала, перенесла тиф, вернулась в Попутную только в 1920 году больная, измученная. А дети — обе девочки — не выдержали лишений и болезней — умерли.

Вернувшись домой, не застал Назар Трофимович в живых и матери. Тяжело пришлось отвечать ей за четырех сыновей-большевиков: умерла старуха в застенках станичной тюрьмы под плетями палачей.

Так кровью своей заплатила героическая семья Шпилько за счастье и свободу трудового народа. С весны 1921 года начинается период деятельности Назара Трофимовича на фронте мирного строительства. Три года работал он в станице Попутной заместителем председателя совета, затем по 1927 год там же был выбран председателем совета. Герой гражданской войны, боевой военком Назар Шпилько оказался также и прекрасным хозяином.

В июле 1931 года, после учебы в Москве в высшей колхозной школе, Назар Трофимович назначается на должность заместителя директора Отрадненской МТС. В сентябре того же года он принимает пост директора.

Рабочие и колхозники, не только Отрадной и Попутной, но и многих других станиц, где имя Шпилько также пользуется широкой известностью, отвечают Назару Трофимовичу на его честную работу и боевые заслуги глубоким уважением к нему, стойкому большевику, беспредельно преданному своей партии и народу. Избиратели говорят о нем.

— Всей своей жизнью и работой Назар Трофимович, доказал, что он заслуживает высокого звания депутата Верховного Совета РСФСР.

 

2

Я вспоминаю.

Красный партизан, активный участник гражданской войны, Назар Платонович Яковенко рассказывает о себе так:

— Я сын безземельного крестьянина Полтавской губернии. С 14-ти лет я ушел из дому в батраки. До военной службы я перебирался от одного хозяина к другому, с одной случайной работы на новую, исходил вдоль и поперек Украину, побывал в Крыму, много перевидал всего, всякого народа, наслушался всяческих разговоров. Везде я видел беспросветную нужду рабочего и трудового крестьянина, безжалостную эксплоатацию, творимую помещиками и кулаками.

Среди крёстьянства, в особенности по экономиям, на которых приводилось работать, в то время появилось довольно много грамотных людей, которые тайком говорили, что скоро у помещиков землю отберут и раздадут ее крестьянам. Разговоры эти будоражили людей, но толком ничего ясно не было.

В 1887 году я был призван в армию. Попал в пехотную часть, расположенную в Киеве. Однажды я был назначен часовым в окружной суд и как раз присутствовал, когда судили за политику. Подсудимой была дочь генерала. Она просидела в тюрьме три года. Во время процесса судья ей сказал: «Пожалей свою молодость, пожалей отца». (Генерал-отец сидел тут же на процессе и все время плакал). В ответ подсудимая громко ответила: «Судите меня, как знаете, но все равно пройдет хоть пятьдесят лет, а землю и власть у вас отнимут, не может быть такой неправильной жизни на земле, как сейчас».

На всю жизнь я запомнил эти горячие, дорогие слова. Процесс длился несколько часов. На все вопросы подсудимая отвечала дерзко, и судья кричал на нее, требуя не оскорблять царя и его суд. Ее приговорили к высылке под надзор полиции.

Случилось мне в качестве часового не раз бывать в суде на процессах, где судили рабочих за революционную деятельность и приговаривали к каторге, к тюрьмам, к смертной казни, на высылку. Эти процессы меня очень многому научили, и я понял, что есть люди, которые глубоко в подполье работают для народа, не жалея себя, ведут борьбу с царизмом, не боясь ничего.

По окончании военной службы я женился; из-за нужды и малоземелья перекочевал с семьей на Кубань на заработки и остановился в станице Попутной. Я работал в батраках у богатых казаков. И здесь, на Кубани, жизнь батрачества была также безрадостна, как и в других, виденных мною местах. Также, как и на родине, из меня хозяева выжимали все соки.

Не разгибая спины, работали мы день и ночь, вместе с женой и детьми, не зная отдыха, и все же едва зарабатывали на жизнь.

Привольно жило попутненское кулачество, а беднота иногородняя и казачья страдала нещадно.

После долгих лет каторжной работы, я отработал клочок плана у Довгаля Василия и построил себе хату, за что мне пришлось ежегодно выплачивать 96 карбованцев под страхом, что если не выплатишь в срок, то заберут последнюю лошадь, корову.

Однажды так и случилось: я не выплатил во-время 40 рублей и попал в каземат, где вместе с такими же, как и я, — Рябухой, Личко, Холодовым, — просидел семь суток. Наконец, атаман выпустил, при условии обязательной срочной уплаты. Пришлось бросить свое хозяйство и наняться пасти скот.

Так я всю жизнь работал, не успевая заработать даже на выплату посаженной, а ведь надо было воспитывать семью, малолетних было 5 душ. Жалкая прошлая жизнь. Вспоминать прямо противно, что отдал свои молодые силы и здоровье на паразитов.

Пришла революция 1905 года, и деревня вся забродила, заходила ходуном.

До самых глухих станиц, деревень дошли вести о революции в городах, о всеобщей забастовке, о боях рабочих с царскими войсками. Появились в станицах революционные листовки, стали приезжать из города ораторы, объяснять события, агитировать.

Помню, в станицу Попутную приехал из Бесскорбной казак Пашков и собрал митинг на Высочином кургане. Он говорил, что трудящиеся казаки и иногородние не враги друг другу, а братья по классу, имеющие одного общего врага буржуазию. Вскоре мы услышали, что Пашков арестован.

Помню также, приезжал к нам в это время агитатор Булгаков. Перед митингом по всей станице были расклеены листовки. Ночевал Булгаков у Голубева Терентия. Наутро собрался громадный митинг. На митинг явилась и местная буржуазия станицы во главе с атаманом, которая мешала Булгакову говорить, требовала прекращения речей против самодержавия. После митинга атаман и его приверженцы арестовали Булгакова и увели в правление, чтобы выяснить личность. Весь народ с митинга хлынул к правлению, требуя освобождения арестованного. Испугавшись насилия, атаман вынужден был Булгакова освободить. Станичный поп Иванов, наблюдая за событиями, составил список станичников, наиболее активно и резко себя ведших, и на другой день, поодиночке были выловлены и арестованы восемь человек. Вскоре их судили и приговорили к 2-м годам тюрьмы. Это были: Величко А., Романовский, Проценко, Федьков, Кузько, Голуб, Найденов, Петров; большинство из них в годы гражданской войны были добровольцами в Красной Армии.

В 1906 г. под влиянием революционной агитации разъезжавших по станицам бакинских революционеров, снова вспыхнули аграрные волнения. Сотни крестьян и казачьей бедноты станицы Попутной и ближайших станиц и хуторов бросились захватывать сенокосные угодья помещиков Мазая и Макея. Богатеи отвечали на это вызовом ингушских сотен, массовыми избиениями, арестами.

Революционное движение было разгромлено, но оно сделало свое великое дело: весь сознательный бедняцкий народ стал ясно понимать, кто истинный его враг, стал понимать, каким путем надо добиваться своего освобождения.

Вот один из примеров, как в те годы раскрывались глаза у массы, и среди бедноты стали вырастать будущие бойцы за революцию.

Весною 1907 г. бурный митинг в станице Бесскорбной. На митинг, в сопровождении сильного конвоя, приехал сам наказный атаман Лабинского отдела. Атаман выступает, стыдит казаков, называет их предателями родины.

— Почему вы, казаки, идете громить помещиков?

— У нас негде пасти скот, земли мало, — несется ему в ответ из толпы.

Атаман, чтобы расколоть население, стал натравливать казаков на иногородних.

Одна из женщин — беднячек кричит: «А нам куда деваться?» Атаман в ответ: «В море, на дно». Глухой гул толпы был ответом на этот выпад атамана. Казак Пашков выступил с горячей речью против атамана, толпа вела себя угрожающе, и атаман, вместе со своим конвоем, поспешно уехал.

Ночью казака Пашкова арестовали и он, погиб где-то в царских застенках, а его сыновья стали героями гражданской войны.

 

4

Как мы дрались.

Для участия в отражении натиска корниловских банд сформировался полк в 700 человек: армавирцы, отрадненцы, полутненцы, бесскорбненцы, вознесенцы и урупенцы. Командование полком принял казак Подгорный, впоследствии погибший в боях в 1919 году.

К вечеру 8-го апреля полк получил распоряжение по телефону из Тихорецкой: занять участок на фронте.

Уже смеркалось, на мостах расставили посты с пулеметами. Пехота залегла в цепь вдоль правого полотна железной дороги в направлении на Ростов. Командиры рот объяснили нам — ночью ожидается атака корниловцев.

Всю ночь моросил холодный густой дождь — промокли до костей.

На рассвете белые повели наступление густыми цепями; на нас молча шли, держа наперевес штыки, отборные офицерские цепи.

Нашим дружным ружейным и пулеметным огнем атака была отбита, корниловцы отхлынули, вслед им выскакивали наши перезябшие роты и, радуясь возможности размяться, преследовали отступающего врага. На восходе солнца бой разгорелся с новой силой. Отступив, белые окопались. Заработали сильнее их пулеметы, бомбометы, винтовки, трехдюймовые и шестидюймовые орудия.

Наш полк оказался отрезанным с трех сторон.

Белогвардейцы сгруппировали большие силы, свыше, как выяснилось потом, 5000 штыков.

Бой шел целый день. С Ейска к нам подошел небольшой отряд, обстреленный белыми из батареи. Наша первая рота лежака в цепи, окопавшись в зелени; пулеметы белых поливали нас. Убит Поляничко Петр, Тищенко Иван и другие, тяжело раненую сестру милосердия командир приказал мне и Маслакову Алексею вынести из-под огня на перевязку. Сложив четыре руки замком, понесли сестру и, сдав на санитарный пункт, возвратились в цепь... У вагона штаба слышу кричит комполка Подгорный: «А ну, боец, сюда!». Я подбежал. Спросил фамилию, какой роты и приказывает: «Вот лошадь, садись, вот пакет — это боевой приказ. Видишь вон тот курган, напротив станицы Павловской? Мигом скачи, сдай пакет командиру роты и быстро возвращайся». Я бросился выполнять приказ. Командирский конь, сразу видно — бывалый, вытянувшись, как стрела, пригнув уши, понес меня под свистом пуль. За несколько минут полюбил я и оценил эту умную лошадь, спокойствие и уверенность которой делали спокойным и меня. Разыскав у кургана командира 4-й роты Мищенко и передав ему пакет, я тем же аллюром вернулся назад.

Подгорный, ничего не говоря, сначала осмотрел коня, облапал и, убедившись, что он не ранен, облегченно вздохнул. Доволен, смеется в рыжие усы, сдвинул на затылок свою серую заломленную папаху, кашлянул и вытер вспотевший лоб. «Ну, Соломаха, молодец! Теперь иди в цепь и сообщи командиру». А мне жаль расставаться с конем. Заметил это и Подгорный: «А что, хорош конь? — спросил он. — По наследству достался, от убитого немецкого капитана. Ну, ну, ступай в роту».

Побежал я в роту с радостными мыслями и за коня и за успешное выполнение боевого задания командира. Бой продолжался до 2-х часов дня. В бою бойцы достали оружие, патроны, гранаты, пулеметы, обмундирование и другие трофеи.

Через час отряд снялся, начав отходить к станице Уманской.

В Сосыке остался отрезанным наш броневик. Пулеметчики, не бросив пулеметы, стреляли до последнего патрона, расстреливая в упор наступающие колонны корниловцев, а когда не стало патронов, отстреливались из наганов.

Пулеметные команды Комарова и Любимова отходили последними, часто останавливаясь и сдерживая атаки белой конницы.

Наконец, отряд прибыл в Армавир на переформирование, а уже через три дня мы выступили на подавление кулацкого восстания в станице Николаевской. Здесь мы соединились со вторым попутненским отрядом под командой Ивана Семеновича Богданова. В отряде были две пулеметные команды, первая под командой Комарова, второй командовал неустрашимый Сережа Скляр. Богданов И. С. отдал распоряжение двигаться на Барсуковскую, дойдя до которой наш отряд занял с боем мост и отнял 4 орудия. Белые на рассвете перешли вброд Кубань, ниже Богуславской, оттеснили нас, взяли снова мост. За овладение мостом Богданов трижды водил нас в атаку.

20 сентября 1918 года наш отряд встретился с отрядом Матвеева, влившегося в Таманскую армию.

С помощью моряков с восходом солнца пошли на Богуславскую в четвертую атаку.

Матвеев с фланга прижал белогвардейцев к Кубани, не выдержали они и бросились вплавь спасаться. Наши стреляли с крутых берегов в головы, карабкавшихся в воде белых, и поплыли вниз по Кубани офицерские фуражки с кокардами. Не многим удалось переплыть реку и добраться до другого берега; большинство белых нашло могилу на дне быстроходной Кубани.

В плен попала к нам масса новеньких пулеметов иностранной марки и 800 белогвардейцев, не решившихся броситься в страшную бурлящую реку.

 

7

Восстание белогвардейцев.

В станице Попутной на охране советской власти оставался лишь небольшой гарнизон, так как 1500 попутненских красных бойцов в составе трех отрядов ходили по всей Кубани, героически борясь за советы.

Пользуясь уходом отрядов, белогвардейцы подняли восстание. Возглавлял восстание есаул Казликин. Под видом организации помощи красным партизанам, он сформировал свою сотню, отобрав в нее махровый контрреволюционный элемент.

В станице Отрадной вспыхнуло контрреволюционное восстание, но было быстро подавлено. Через несколько дней кулацкие восстания последовательно вспыхнули в станицах Спокойной, Вознесенской, Урупской, Прочноокопской и других. Наши отряды носились из одной станицы в другую, обезоруживая восставших и восстанавливая советы.

А в это время дома, в Попутной, кулаки подняли голову.

Утро. Ясный весенний день

Вдруг недалеко из-за поворота раздается старая казачья кубанская песня:

С девками молодками

Полно нам гулять,

Перины, подушечки

Пора нам забывать.

Из-за угла на лысом жеребце показывается лихо гарцующий есаул Казликин. Зеленая черкеска с газырями затянута серебряным поясом. Кинжал и шашка под чернью с серебром. Кубанка бухарского смушка. За плечами щеголевато переброшен белый башлык. На правом боку наган с позолоченной кабурой. Всем своим видом хочет сказать Казликин: «Смотрите, вот я каков, возьми меня, попробуй». За ним идет его сотня, вооруженная до зубов.

Сотня проходит по улице с песнями и гиком, у совета вызывающе поет:

Еще не забыть нам

Про добрых лошадей...

Красные партизаны — Гуржий Алексей и Иван вспоминают:

— Днем в ревкоме несли посты, охраняя станицу от налета белогвардейцев.

Ночь прошла спокойно. Утром слышим — набат. Как всегда, по набату собираемся в штаб отряда. Смотрим — по улице спешат наши красногвардейцы к месту сбора, а их встречают белогвардейцы, обезоруживают. Многих арестовали, посадили. В числе арестованных: комиссар станицы Цапуров, Богданов И. С. и другие товарищи Шпилько Н. Т., Татьяна Соломаха, Косович успели скрыться ночью. Восстание совершилось, кулаки празднуют победу. Разряженные богатые казачки весело хохочут, издеваются над женщинами иногородними.

Иван Семенович Богданов в своих воспоминаниях говорит:

— Ночью окружили мою хату вооруженные белогвардейцы, потребовали открыть дверь, я хотел сопротивляться, но решил, что это бесполезно: сожгут в хате живьем. Забрав оружие, арестовали меня и погнали в штаб в школу. Там заседали старики. Присутствуют попы — Иванов, Вишневский, тут же офицеры. С речью выступает Варавка: «Господа казаки, где это було в истории, чтобы казак братался с мужиком, да еще землицы нашей дай им, хамзолы проклятые. Наши отцы, деды завоевали эту землю, костями легли и буйной кровью полили эту землю, а хохлы где были? А теперь хохлам давать эту землю, не бывать этому! Да еще объединяться призывают. Не бывать, господа, этому! Через труп наш переступят, тогда получат землю. Жили век без мужиков и дальше проживем».

Кто-то сзади выкрикнул из фронтовиков: «Вы опять призываете кровь проливать? Мало ее полили, мало жизней положили на турецком и германском. А где вы были? По тылам скрывались, как собаки от мух, а сейчас опять горланите о войне»...

Наконец, Васьков заметил меня, приказал вывести в коридор. В это время Ященко привел арестованного, избитого председателя совета Козьму Цапурова.

Сидим с Цапуровым запертые в классе, боимся, что ночью в расход выведут. Приезжал сам Казлякин, допрос вел охрипшим голосом, издевался над нами и насмехался: «Казаки христопродавцы». Бил плетью и допытывался: «Как поймать Шпилько?» Я ответил: «Спасибо скажи, что нас случайно поймали».

Я спрашиваю Козьму, как попал он им в руки. Объяснил Цапуров, что ночью возвращался с Синюхи и был захвачен восставшими, что наши успели скрыться, группируются на горе. К вечеру нас из школы забрали, пригнали на площадь. Станица встревоженная, вся на ногах, гудит, как потревоженный улей пчел. Кругом вооруженные и бородачи и подростки, тащившие по земле отцовские шашки. Женщины-кулачки

готовы броситься, растерзать, плюют нам в лица. Атаман Карпов направил нас в каземат. Дежурный Сметанка Нефед торжественно пропустил в двери каземата. В карцере и в сараях уже полно арестованных: Голяков Павел, Ушаков Михаил, Григорий Соломаха и другие. Разместились тесно. Козьма Цапуров тихо говорит: «Если сегодня ночью нас не шлепнут, значит поживем еще, утром наверняка Назар Шпилько нас выручит».

Не спали, кое-как дождались рассвета. Вдруг слышим орудийные выстрелы из-за Урупа, с горы, догадываемся — это наши начали обстрел.

В станице возникла паника. Конная сотня здесь же во дворе, рядом с караулом. Слышим хриплую команду Казликина: «По коням!» И поскакала сотня куда-то.

В карцер пришли атаман Карпов, его помощник Иващенко, Погорелов. Карпов приказывает уряднику Погорелову гнать арестованных в школу; Погорелов огрызается: «Или побить, или освободить, — говорит он, — видишь, Красные жмут уже». Погнали нас снова в ту же школу. Видим, по станице паника небывалая, снаряды рвутся на окраине, за станицей, народ бежит, кричит. Казликин с сотней уже смылся. Старики, как сироты без вожака, бегают по площади, трясут белыми бородами, не зная, что предпринять. Некоторые растерявшись орут: «Нашествие антихриста, как при Шамиле. Спасайся!» Некоторые кричат: «Казаки, опомнись, враг у ворот, айда все в цепь. Защищать до последней капли крови нашу землю, честь, станицу, женщин!»

В школе нас караулят два часовых. Притихли кулаки, стали заискивать. Красные с горы прислали на имя атамана Карпова ультиматум за подписью Шпилько: «Освободить немедленно всех арестованных, срок два часа, за невыполнение бомбардируем Попутную и пощады вам не будет. За выполнение гарантируем казнь». Кулаки стали просить Цапурова Козьму Климовича: «Давайте перемирие, флаг белый выкинем». Цапуров коротко и твердо ответил: «Я арестованный — не могу. Кружатся старики вокруг нас, просят сжалиться над седыми головами. Вдруг приезжает Иващенко с приказом от есаула Казликина: «Арестованных Цапурова и Богданова доставить в его штаб на Спокойно Синюшинский хутор». «Далеко драпанула сотня и ее командир! — сказал спокойно Цапуров прямо в лицо Иващенко. — Неужели, Иващенко, ты не думаешь больше в глаза нам смотреть? Одумайся, пока есть время; Казликин был да сплыл, ему не возвращаться, а вам за ним не угнаться. Куда нас погонишь, оставь это дело. Плохо будет от красных». Задумалось и растерялось попутненское начальство, да срок ультиматума короток.

Не погнали нас в штаб Казликина, раздумали кулаки, надеясь на помилование.

Цапуров заболел, просил послать за фельдшером. Нашелся один из часовых, Кулик Никита, и повел Цапурова к фельдшеру в станицу. Смотрим, обратно уже самого Кулика ведет арестованным красногвардеец Миша Беловицкий. Вошел и объявляет нам: «Выходите, станица в наших руках».

Шпилько с отрядом занял станицу.

Парторганизация открыла митинг и разоблачила перед народом белогвардейскую авантюру Казликина и его банды. Выступали Шпилько, Цапуров и другие. Во многих домах найдено большое количество оружия. Запас оружия обнаружили и в помещении местной церкви. В алтаре оказался склад ручных гранат, на колокольне остались три пулемета.

 

8

Скорей на фронт.

Станицу Отрадную заняли наши красные части, кузьминцы из Куцемеловского отряда. Разбив передовые части белых, они успокоились, беспечно поснимали посты и заставы, оставив только в центре станицы небольшое охранение.

Узнав это через станичных кулаков, белые врасплох напали на сонных кузьминцев. Началась беспощадная резня, которую прекратили только к утру подоспевшие на помощь красные отряды.

По улицам Отрадной валялись горы трупов.

Красный казак Гуржий Алексей рассказывает:

— Часть бойцов, в том числе и я, были из Отрадной отпущены домой в станицу Попутную отдохнуть и белье сменить. Вместе со мной прибыли: брат Иван, Щеголев Иван, Свириденко, Кобелев и другие. В ревкоме мы узнали, что белые готовятся напасть на Попутную.

Тогда все вместе мы остались на дворе ревкома.

Здесь же стоят оседланные кони. На всех улицах и за станицей посты. Я решил спать и лег вместе с братом и Щеголевым около лошадей. Вдруг послышался страшный крик, а за ним команда: «1-я сотня, занимай двор! 2-я сотня, перехватить дороги, закрыть выходы! Вперед... Руби... Ур-ра-а!»

Поднялась паника. Лошади ржут, мечутся, наступают на спящих, вызывая новые дикие крики.

Проснувшись от этих криков, бегу вместе с другими через забор, на крышу и дальше через реку Уруп. Бросаемся вплавь. Выплыли. Перебросились через лесок. Вдруг трое конных навстречу: «Стой!» — кричат. Мы поворачиваем, скрываемся в лесу. Через некоторое время ползком выбираемся в гору. Здесь тоже встречаем пятерых конных, всматриваемся, узнаем — это наша разведка. От нее узнали, что в Попутной произошла ложная тревога. Никаких белых не было. Оказалось, что кричал и командовал во сне Стороженко. Какой-то сонный боец, услышав эту команду, поднял тревогу и заорал. За ним закричал другой и началось... После этого неприятного скандала решили: «Довольно отдыхать в т<