Письмо с вызовом «деревенщиков» на помощь центру «Земли и Воли» (15 января 1879 г.)

[…] Вызывать сюда людей заставляют нас не какие‑либо отступления от принятой у нас программы. Деятельность в народе, и в деревне по преимуществу, остается у нас, как всегда, главным средством партии. Весь вопрос только в частной и временной мере, необходимой для реализирования самой же главной цели, необходимой для того, чтобы деятельность в народе не осталась изолированной, подорванной и бесплодной.

Оставляя здесь центр, вы действовали конечно не зря, а руководились известными соображениями о его необходимости, и эти соображения были именно те самые, которые побуждают нас теперь требовать у вас поддержки для сохранения этого центра и доставления ему возможности правильно функционировать. Стало быть нет надобности напоминать вам их. Необходимо только объяснить вам положение, в котором находится сейчас центр.

Последние погромы страшно обессилили нас. […] А что будет, если погибнет еще два‑три человека? Тогда, господа, знайте, что у вас в центре не будет ничего. Между тем самая слабость сил, недозволяющая извлекать из данного положения вещей всех ресурсов, необходимых для сохранения себя в целости, должна привести нас к погрому. […] Подобное положение тем нелепее и обиднее, что обстоятельства сами по себе в настоящее время крайне благоприятны, и будь у нас только средства их утилизировать, могли бы поставить партию в лучшее, чем когда‑либо, положение.

Общество, например, настроено крайне оппозиционно, в нем замечаются даже попытки к активной оппозиции. Средств из него можно было бы извлекать много, а напр. предложений мест (в народе) теперь несравненно больше, чем когда‑нибудь. Только некому ими пользоваться. […]

Точно так же хорошо настроена и молодежь. Вспомните, какого труда прежде стоило толкнуть ее на протест. Теперь ее иногда приходится сдерживать. Мы теперь могли бы много сил извлечь из молодежи и направить их на агитацию в народе. Прочно стоя в обществе и среди молодежи, мы могли бы поставить деревенское дело на самых широких основаниях, а между тем поневоле приходится смотреть только, как у тебя из‑под носу уходят самые счастливые комбинации обстоятельств.

[…] Неужели нам опять придется доказывать всю непрактичность игнорированья сил молодежи и интеллигенции? Разве из этой среды мы не получали множества волонтеров каждый раз, когда к ней обращались? И нам кажется, что известная часть наших сил постоянно должна быть посвящена на это дело, которое в настоящее время представляется особенно важным: с одной стороны, наши силы настоятельно требуют пополнения, нового притока, с другой стороны, молодежь настроена хорошо, и значит легко может дать нам новые контингенты.

Точно так же и относительно рабочих. Между ними идет сильное брожение. Они выступают на путь организации и действия; в их среде слышатся то крики против интеллигенции, то обращение к ней за помощью. Оставаться только зрителями этого движения значит признать свою полную ненужность для народа и неспособность дать ему что бы то ни было. При таком способе действий мы, как партия, уничтожаемся, выходим в тираж. […]

Все это относится к общему, ординарному течению дел, и вы видите, что даже по отношению к нему мы совершенно бессильны. Но есть, товарищи, еще один вопрос – вопрос нашей чести, нашего достоинства. Их мы должны оберегать, должны поднять выше всякого упрека. Мы зовем народ к защите его прав, к протесту против угнетения и несправедливости. Нельзя нам стало быть допускать безнаказанного попирания и наших прав, нашего достоинства. В противном случае – ч то мы такое для народа? Пустые болтуны – не больше. Между тем поддержка своей партионной чести, при настоящей свирепости правительства, может ежеминутно вызвать нас на самую неравную борьбу. Нас могут заставить сделать это, а при настоящих своих средствах мы можем только разве с отчаянья удариться лбом об стенку, не сокрушивши стены и не имея даже утешения думать, что пропал не даром.

[…] Конечно, мы не вызываем вас поголовно. Нам нужны 3–4 человека. Между вами найдется немало таких, которые еще не имеют на руках серьезного дела, которые еще только устраиваются. Таких мы, главным образом, и вызываем, и каждый из них наверное согласится, что в настоящий момент его присутствие здесь нужно более настоятельно, чем в деревне, ибо здесь люди нужны не только до зарезу, но именно сейчас. […]

В. Н. Фигнер

В.Н. Фигнер о ситуации накануне покушения А.К. Соловьева [161]

Наше положение еще не вполне обострилось, когда к нам в деревню приехал Александр Константинович Соловьев, чтобы посоветоваться о своем намерении ехать в Петербург с целью убить императора; он изложил нам свой взгляд на деятельность в народе и на общее положение дел в России. Первая была, по его мнению, простым самоуслаждением при современном порядке вещей, когда борьба за интересы массы на почве легальной является беззаконием, нелегальностью в глазах всех представителей собственности, всех лиц администрации. Стоя на этой почве, вооруженные лишь принципом народной пользы и чувством справедливости, мы не имеем никаких шансов на успех, так как на стороне наших противников материальное богатство, традиции и власть.

Ввиду этого еще на последнем собрании в Саратове мы решили, что в деревню надо внести огонь и меч, аграрный и полицейский террор, физическую силу для защиты справедливости; этот террор казался тем более необходимым, что народ подавлен экономической нуждой, принижен постоянным произволом и сам не в силах употреблять такие средства; но для такого террора нужны новые революционные силы. […]

В тот момент Россия переживала именно такое время, когда общественная инициатива исчезла, а реакция могла только расти, но не убывать. «Смерть императора, – говорил Соловьев, – может сделать поворот в общественной жизни; атмосфера очистится, недоверие к интеллигенции прекратится, она получит доступ к широкой и плодотворной деятельности в народе; масса честных, молодых сил прильет в деревню, а для того чтобы изменить дух деревенской обстановки и действительно повлиять на жизнь всего российского крестьянства, нужна именно масса сил, а не усилия единичных личностей, какими являлись мы». И это мнение Со ловьева было отголоском общего настроения.

Мы уже видели ясно, что наше дело в народе проиграно. В нашем лице революционная партия терпела второе поражение, но уже не в силу неопытности своих членов, не в силу теоретичности своей программы, желания навязать народу чужие ему цели и недоступные идеалы, не в силу преувеличенных надежд на силы и подготовку массы – нет и нет; мы должны были сойти со сцены с сознанием, что наша программа жизненна, что ее требования имеют реальную почву в народной жизни, и все дело в отсутствии политической свободы.

6. Покушение А.К. Соловьева [162]

Из показаний очевидцев

Тихонова: Немного не доходя этого [Певческого] моста, я встретила государя императора, шедшего пешком. В это время вообще народу было очень немного, и мне кажется, я видела не более семи или восьми человек, к которым государь приближался. Отойдя в сторону с дороги государя, я низко поклонилась его величеству и потом невольно стала глядеть вслед ему. Едва государь отошел от меня несколько шагов, как я увидела, что навстречу к нему идет быстрыми и большими шагами какой‑то господин и, выхватив потом из правого кармана своего пальто пистолет, сделал в государя выстрел на расстоянии пяти или шести шагов. Государь быстро сошел с тротуара в сторону, а преступник бросился за ним, и сделал еще два выстрела по направлению в бок государю. Затем государь, делая несколько поворотов, обратился спиною к злоумышленнику. В это время последовал четвертый выстрел, но государь был уже заслонен каким‑то офицером. После этого преступника начал уже брать народ и полиция, но он все увертывался и сделал еще один пятый выстрел – все по направлению к государю. Больше преступнику не пришлось уже стрелять, так как кто‑то его ударил по затылку саблей или шашкой, а другой человек вслед за этим поймал его за шиворот и повалился с ним на землю; тут преступника и взяли окончательно. Многие пытались и прежде поймать преступника, но он все вырывался и увертывался, как змей. Я тоже хваталась несколько раз за него, но все безуспешно, причем он мне даже нанес на левой руке чем‑то небольшую рану. За неграмотностью ставлю +++.

[…] По показанию фельдфебеля Рагозина и ефрейтора Муравьева, Соловьев, когда его подняли, первым делом сказал: «неужели я не убил государя?» Этот же вопрос он повторил потом, сидя на диване в канцелярии градоначальника. Сторож государственного совета Залетов передает, что, когда он и другие схватили Соловьева, последний спросил: «убил ли государя?», на что они отвечали: «нет». О том же […] говорит и крестьянин Храмов: «когда схватили преступника, он спросил: ну что, императора я убил? Мы сказали: Бог тебя не допустил, злодея». «Злоумышленник был очень бледен и с него капал пот». «Злоумышленник имел лицо упавшее, растерянное», свидетельствует ефрейтор Муравьев. «В градоначальство, – говорит Рагозин, – он шел спокойно, я держал его за правую руку, кто‑то за левую». Лежа на земле, Соловьев раскусил орех с ядом, бывший у него во рту. […]

Медицинское заключение о состоянии А.К. Соловьева

1879 г. апреля 2 дня в канцелярии спб. градоначальника нижеподписавшиеся врачи полиции производили освидетельствование именующегося оставшимся за штатом чиновником министерства финансов Иваном Петровичем Соколовым, при чем оказалось: свидетельствуемый около 30 лет, блондин, худощав, бледен, слегка лицо загорелое, волосы русые, усы немного рыжеватые, борода бритая; глаза серовато‑голубые, зрачки слегка расширены, общее выражение лица выражает сосредоточенность, равнодушно относится ко всему окружающему, молчалив, на все вопросы отвечает незнанием; легкая испарина по всему телу, темпер. не возвышена, не понижена; пульс 130–133, полный, мягкий; в течение получаса свидетельствуемого рвало слизистою жидкостью, окрашенной немного кровью. Чрез полчаса исследуемый сам встал с дивана, на котором сидел, и лег на другой, ни на что не жалуясь, кроме тошноты, на которую позывы довольно часты. Относительно умственных способностей преступника они выражаются нормальными, но заметно угнетенными вследствие содеянного преступления.