Этот многогранный «ключевой фактор»

 

Поначалу все действительно напоминало марафонский забег. Только «законных» его участников на старт предвыборной президентской кампании вышло более дюжины, а позднее федеральная комиссия по выборам уже зарегистрировала около ста претендентов. Восьмую по счету попытку завладеть ключами от Белого дома делал, например, бывший губернатор Миннесоты республиканец Гарольд Стассен. «Пусть вас не пугает идея бежать в президенты, — подбадривала претендентов появившаяся в нью–йоркских книжных лавках брошюра–путеводитель по предвыборной кампании. — Люди с гораздо менее достойными, чем у вас, качествами делали это. И не отчаивайтесь, если вы не знаете конкретных, волнующих избирателей вопросов. Их слишком много, чтобы четко в них разобраться. А потом, кто вообще верит заявлениям политиков? Решающим станет не ваша позиция, а представление о вас как о личности, которое сложится у избирателей. Кто сейчас может вспомнить отличие между Фордом и Картером, скажем, в их позициях по вопросам социального обеспечения? Отличие же запомнилось чисто внешнее: глуповатая улыбка Картера и привычка Форда спотыкаться на лестнице. Так что не отчаивайтесь и смело включайтесь в гонку за президентство». Авторы брошюры саркастически издевались и над кандидатами, и над самой системой избрания главы государства, а их тонкая ирония проливала свет на многие грани предвыборной кампании и ее «ключевого фактора».

Можно согласиться с тем, что на настроениях большинства избирателей заметнее сказывается положение в экономике, чем во внешней политике, где просчеты администрации, если только не из ряда вон выходящие, быстро ими забываются. На выборах большинство голосующих американцев выражают свои опасения и надежды, основанные главным образом на положении в экономике, которое складывается за месяц до голосования. Если же к этому времени оживление производства не повернет вспять, то правящая партия имеет хорошие шансы на выживание. Так получилось и в предвыборной кампании 1984 года.

Тем не менее критика в адрес милитаристской внешней политики администрации заставляла президента Рейгана принимать активные контрмеры. Через каналы влияния в органах массовой информации инспирировались сообщения о том, что, хотя советско–американские переговоры о контроле над ядерным оружием прерваны, диалог, мол, за который ратовал президент, продолжается и даже появился шанс на прогресс в дипломатической области. О каком конкретно прогрессе шла речь, высокопоставленные деятели администрации не распространялись, туманно намекая на «невидимые преимущества тайной дипломатии». Главное якобы — не мешать президенту, и все будет в порядке. В восприятие плохо информированного во внешней политике избирателя таким образом вносилась еще большая неразбериха. Ну а дабы в миротворческие заявления поверили, хозяин Белого дома выбрал и удобного козла отпущения — наряду с «неуступчивостью русских» им стал конгресс, точнее, его члены из числа демократов, которые и мешали–де президенту, толкая его на «серьезные уступки Советскому Союзу».

В год президентских выборов стремление политиков выдать желаемое за действительное или способное им стать (только дайте мне сесть в Белый дом) достигает своей кульминации. За две недели до финиша у окрыленного некоторым успехом в телевизионной полемике Уолтера Мондейла словно открылось второе дыхание. Спина бежавшего впереди Рональда Рейгана ему стала виднее, а предвыборная кампания из «гонки лидера» начала превращаться в гонку за ним. Почувствовав за спиной горячее дыхание соперника, кандидат от республиканской партии спешно покинул пристанище в Белом доме и кинулся в поездку по стране, чтобы пожимать избирателям руки, позировать перед камерой, произносить зажигательные речи, одновременно понося в них соперника на чем свет стоит. Последний платил той же монетой. Но каждый боялся, что не выдержат нервы и он сделает ненароком ту роковую ошибку, которая может решить исход президентских выборов не в его пользу.

Балансировали же кандидаты, как цирковые эквилибристы, стараясь подыгрывать всем избирателям сразу и не терять равновесия. Особенно усердно это делал Уолтер Мондейл. «Четыре года правления Рейгана увеличили грозящую миру опасность, — предостерегал он. — Следующие четыре года подведут нас еще ближе к катастрофе». И казалось, из его уст вместе с призывом к нормализации советско–американских отношений вылетал голубок. Но это, как говорится, «солнечная сторона». Была и теневая, и, когда приходил ее черед, из тех же уст вылетала птичка уже в ястребином оперении. Судите сами.

Выступая перед одной из аудиторий, Мондейл объявлял: «Наращивание военного присутствия в Гондурасе, ведение незаконной войны в Никарагуа, полное пренебрежение переговорами служат предупредительным сигналом. Если Рейган будет переизбран, его политика приведет к тому, что вооруженные силы США начнут войну в Центральной Америке». Бывший вице–президент призывал к свертыванию маневров в Гондурасе, обещал приостановить, заняв пост президента, тайную поддержку никарагуанских контрреволюционеров.

В другом месте и перед другой, уже более консервативно настроенной аудиторией он обрушивался на правительство Никарагуа с откровенными угрозами наложить на эту страну «карантин», что, по существу, означало объявление войны суверенному государству. По его словам, «никарагуанцы не имеют права делать то, что делают». Мондейл, как и Рейган, не удосуживался привести хотя бы сколько–нибудь серьезные факты, подтверждающие вмешательство Никарагуа во внутренние дела центральноамериканских государств. На поверку выходило, что лично он даже увеличил бы число американских «советников» в Гондурасе и помощь сальвадорской военщине.

Ближневосточная политика президента Рейгана, по мнению Мондейла, вообще потерпела полный провал. Однако критиковал эту политику кандидат от демократической партии не за ее авантюризм, а за недостаточно активную поддержку Израиля вашингтонской администрацией. Оказывается, если верить Мондейлу, Рейган просто спасовал, выведя морских пехотинцев из Бейрута.

Гораздо прямолинейнее, откровеннее кандидат от демократов был в отношении интервенции США в Гренаде. На посту президента, по его словам, он сделал бы то же самое, да и вообще он не против использования силы в странах «третьего мира», если там–де создается угроза национальной безопасности США. Кому и как могла угрожать беззащитная Гренада? На сей вопрос он предпочитал не отвечать.

Наиболее прочный плацдарм, с которого Мондейл вел «огонь» по республиканскому кандидату, — замораживание ядерного оружия, сдерживание гонки вооружений. Результаты опросов общественного мнения записывали ему в плюс позицию по этим важнейшим вопросам предвыборной кампании. Но вот только всегда ли такой «огонь» достигал цели? Трудно, очень трудно было Мондейлу оправдываться, почему сам он, будучи в свое время вице–президентом, не выступал за решение этих проблем и почему именно при администрации Картера, куда он входил, началось нагнетание милитаристского психоза. Тогда, мол, спешил объяснить Мондейл, он оставлял за собой право на «частное мнение», расходившееся с президентским. Объяснение звучало совсем неубедительно.

От таких политических зигзагов голова у избирателя шла кругом. Все чаще поглядывал он в сторону другого кандидата, чьи заявления казались яснее и доходчивее. Или же просто отворачивался от обоих, вконец оглохнув от шумной предвыборной трескотни.

Около восьмисот ежедневных газет в своих редакционных статьях поддержали кандидатуру Рейгана, на стороне демократов не набралось и сотни. Крупные издатели, владельцы газетных концернов решили голосовать за республиканского кандидата. Они же позаботились и о том, чтобы их ставка была беспроигрышной.

 

 

ПОД СЕНЬЮ КАПИТОЛИЯ

 

Результаты выборов 1984 года в конгресс никого не удивили: демократы потеряли пятнадцать мест в палате представителей, а республиканцы — два места в сенате. Одним словом, никаких сенсаций, примерно тот же расклад предсказывали наиболее опытные политические обозреватели.

«Наутро после шумного ажиотажа национальных выборов наступает похмелье, — подвел итоги избирательной кампании старейшина американской журналистики Джеймс Рестон. — Проблемы, которые ранее игнорировались, остались все так же лежать на столе, как и поступающие счета для оплаты».

Свое отношение к выборам в конгресс по–своему выразил водитель грузовика из города Сент–Луиса (штат Миссури) Уолтер Рэй. «Законодатели ничего не сделали для меня, — заметил он. — Почему я должен что–то делать для них?» На сей раз Уолтер Рэй, голосовавший на предшествующих выборах за республиканцев, не стал голосовать вообще. Попытаемся понять почему.

 

* * *

 

С наступлением осени каждого четного года активность конгрессменов достигает своего апогея. Именно в эту пору их можно чаще увидеть в избирательных округах и штатах, на телеэкранах и страницах печати, на трибунах, а то и просто на улице, пожимающих руки случайным прохожим. Аппараты законодателей начинают работать на полную катушку, и отнюдь не из–за того, что спал наконец летний зной: в первый вторник ноября их ожидают новые выборы.

Осенью каждого четного года борьба идет за все 435 мест в палате представителей и чуть менее трети мест в сенате. Это не означает, однако, полного обновления состава конгресса, ибо обычно с насиженных мест никто уходить не хочет, и после выборов многие из них остаются за теми, кто уже оккупировал офисы на Капитолийском холме два, четыре, шесть лет назад. Чтобы удержаться, нужно лишь приложить некоторые усилия по дискредитации соперника из другой партии, пожать больше рук, выступить чаще по телевидению, отказаться от сна, но не от «паблисити». Этим и занимались кандидаты в конгресс, разъезжавшие по стране в погоне за голосами избирателей.

И республиканцам, и демократам приходилось довольно туго. Первым хвастаться было нечем — девятимиллионная армия безработных, застой во многих отраслях промышленности, выросший до астрономических цифр дефицит платежного баланса, скачущий заметный уровень инфляции. У демократов положение было менее уязвимо, но далеко не самое выигрышное, а преимущество больше психологическое: их предвыборная стратегия — критика всего, что делало в экономической области правительство республиканцев. Посему демократы в ходе предвыборной кампании выбросили лозунг «Все несправедливое — это республиканское!». Однако своей конкретной экономической программы, которая существенно отличалась бы от республиканской, у них не было.

Прислушиваясь к словесной перепалке между кандидатами двух крупнейших политических партий, можно было подметить и еще одну характерную деталь. Хотя психологическое преимущество было на стороне демократов, республиканцы чаще выступали на телевидении, их рекламно–пропагандистская деятельность явно нейтрализовывала усилия соперника. Секрет успеха прост: за три месяца до выборов в фонды республиканцев поступило 146 миллионов долларов, а демократы в своей партийной казне не насчитали и 20 миллионов. К выборам, как и ожидали, финансовое превосходство правящей партии стало еще заметнее — в основном за счет пожертвований крупного бизнеса, не скрывавшего своих партийных симпатий. Торговая палата США, например, прямо рекомендовала корпорациям поддержать девяносто восемь конкретных кандидатов в конгресс от республиканцев и лишь одного от демократов. Борьба двух крупнейших буржуазных партий, по существу, превратилась в борьбу кошельков.

«Для республиканцев политика — это бизнес. Для демократов — удовольствие», — заметил один из знатоков американской политической кухни. Однако многим законодателям, получившим место в конгрессе, удается совмещать одновременно и бизнес, и удовольствие.

Что общего между конгрессменом и торговцем подержанными автомашинами? Политический сатирик Рассел Бейкер подсказывает: «Оба страшно не хотят, чтобы кто–то заглядывал «под капот» и обнаруживал там дряхлый генератор, уже давно не способный дать ни одной свежей искры». Видимо, следует добавить еще, что оба тщательно скрывают дефекты не только в «системе зажигания».

Применив к конгрессменам «трихирологию», или очень ходовое сейчас в Америке учение о «жизненной кривой», обнаруживаешь и у них свои «биоритмы». Так, например, весьма любопытное явление происходит с кривой количества судебных разбирательств, возбуждаемых против членов палаты представителей и сенаторов. За тридцать лет с 1941 года серьезных скандальных историй зафиксировано пятнадцать, то есть одна в два года. В последующее десятилетие угроза возбуждения судебных дел нависала уже в среднем над тремя конгрессменами в год. Кривая, что называется, резко поползла вверх.

В чем же обвиняли «мистера неподкупного»? Во взяточничестве, в прикарманивании казенных денег из фонда избирательных кампаний, получении завышенного жалованья и других финансовых злоупотреблениях. К злату страсть на Капитолийском холме питают все, но одни стараются это делать «в рамках закона», другим не удается балансировать, и они оказываются вне оных. Сенатора–демократа из штата Нью–Джерси Гаррисона Уильямса, скажем, попутал не просто бес, а «арабский бес»: он заключил крупную закулисную сделку с арабским шейхом, роль которого, как оказалось, исполнял американец, агент ФБР, не знавший ни слова по–арабски. Разоблачение завершилось позорным возвращением сенатора в его родной штат, хотя истинное его место, если вспомнить Марка Твена, «на каторжных работах с цепью и чугунным ядром на ногах».

Вести себя «в рамках» куда безопаснее и, может быть, даже выгоднее. В последнее время конгрессмены только и говорили что о необходимости экономии правительством государственных средств. Между тем сами постоянно увеличивали свои представительские расходы и фонды на заграничные поездки. В одну из таких командировок отправились сразу четырнадцать законодателей, не считая их помощников. Намерения у них, судя по заявлениям, были серьезные — «определить масштабы деятельности советского Военно–Морского Флота». До сих пор никто не знает, что им удалось выяснить, но доподлинно известно об их шикарной жизни в Сингапуре, Бомбее, Каире и Афинах, стоившей налогоплательщикам около трети миллиона долларов. Они еще поскромничали: другие в такие поездки берут свои семьи, предпочитая задерживаться подолгу на гавайских и западноевропейских курортах. Закупками для них «сувениров», их обслуживанием занимаются обычно американские посольства, и, естественно, за казенный счет. Источник доходов хоть и небольшой для конгрессменов, но надежный, а главное — «в рамках закона».

Все рекорды по нарушению «правил игры», бесспорно, побил член палаты представителей от штата Нью–Йорк Джон Мэрфи в период своего пятнадцатилетнего пребывания на Капитолийском холме. Он оказался замешанным вместе с другими конгрессменами, республиканцами и демократами, в крупной финансовой сделке с «арабским шейхом». До этого ему удавалось скрывать аналогичные махинации с никарагуанским диктатором Сомосой, главарем американской мафии Томасом Гамбино, южнокорейской разведкой и другими не менее сомнительными клиентами. Мэрфи настолько входил в раж, что у него не хватало времени появляться на заседаниях палаты, даже когда речь шла о предоставлении федеральной финансовой помощи его родному штату Нью–Йорк.

Финансовые нарушения, допускаемые конгрессменами, сопровождаются «моральными издержками». Буйные попойки в компании с «девочками по вызову» довольно часто заканчиваются для них семейным скандалом. Как стало известно, некоторые законодатели в интимной обстановке общаются и с мальчиками–пажами, обслуживающими заседания обеих палат. Спикеру О’Нилу пришлось начать расследование, вскоре, однако, зашедшее в тупик.

 

* * *

 

Можно ли утверждать, что деятельность американских «народных избранников» отражает углубляющийся кризис институтов государственной власти, работающих преимущественно для имитирования усилий по решению социально–экономических проблем? Во всяком случае, конгресс каждого нового созыва по пробуксовке оставляет далеко позади все предыдущие. Летаргия конкретного дела стала повседневной практикой на Капитолийском холме. Количество направленных на подпись президенту законопроектов или объем протоколов заседаний обеих палат отнюдь не показатель результатов их деятельности. К конструктивным решениям таких острых проблем, как более справедливое распределение доходов, инфляция, безработица, бюджетный дефицит, социальное обеспечение, конгрессмены даже близко остерегаются подходить: сложившаяся государственно–монополистическая машина таких решений просто не потерпит и никто не осмелится подбрасывать песок в ее шестеренки, тем более что машина действительно буксует и двигатель перегревается. Стычка законодателей с исполнительной властью всего лишь показная, внешняя демонстрация независимости конгресса.

Известно, какой оживленный диалог ведут законодатели с администрацией по вопросам военно–политическим, однако трения, если и случаются, никогда не выходят за рамки «негативного равновесия». Достаточно вспомнить хотя бы дебаты по ограничению стратегических вооружений, ассигнованиям на ракетные системы MX и «Трайдент», обсуждение планов милитаризации космоса в рамках «стратегической оборонной инициативы». Интересы администрации и конгресса не столько сталкиваются, сколько совпадают по всем главным внешнеполитическим направлениям деятельности Белого дома и его военной стратегии. Расхождения касаются лишь второстепенных аспектов и небольших разногласий относительно размеров ассигнований, не более того.

Формально президентские полномочия по объявлению и ведению войны ограничены разрешением конгресса, которое должно быть получено до начала боевых действий. Ограничение есть и в конституции, предоставляющей конгрессу исключительное право объявления войны, фигурирует оно и в соответствующих резолюциях законодательного органа страны. Есть и принятый конгрессом за подписью президента закон о нейтралитете, согласно которому преступлением квалифицируются любые действия по подготовке, организации и началу враждебных действий против страны, с которой США формально поддерживают мирные отношения. Но кто в конгрессе возвысил свой голос против нарушения администрацией этого закона в отношении Никарагуа, не говоря уже о беззащитной Гренаде?

Много, очень много принято законодателями резолюций, косвенно ограничивающих военную поддержку США тех стран, где не соблюдаются права человека. Но и к ним редко кто апеллирует, когда речь заходит о военной помощи антинародным режимам в Сальвадоре, Чили, Гондурасе, Южной Африке.

Слова, дела и резолюции. Как не согласуются они между собой, если отбросить предвыборную политическую трескотню и посмотреть фактам в лицо. Причины же такой нестыковки — в общности стратегических и классовых интересов Белого дома и конгресса и одновременно в кровной заинтересованности большинства законодателей сохранить за собой теплое местечко под сенью Капитолия. Чутье профессиональных политиков подсказывает им: легче оправдываться, когда всю ответственность за внешнеполитические дела можно скинуть на президента, при случае даже упрекать Белый дом в узурпации власти. Любая же занятая конгрессменом принципиальная позиция чревата риском для его личной карьеры. Постоянная, непреходящая забота добиться переизбрания настолько затмевает все остальное, что становится альфой и омегой его деятельности и даже образа мышления. Конгрессмен понимает, что переизбрание зависит прежде всего от того, насколько успешно ему удается отстаивать интересы «групп давления» бизнеса и состоятельных избирателей, на чью финансовую поддержку он может рассчитывать в предвыборной кампании. И посему он изо всех сил старается добиться конкретных выгод для наиболее крупной финансовой или промышленной группировки, находящейся в его избирательном округе или штате.

С тех пор, когда голоса конгрессменов покупали за мешочки с золотым песком и ночные развлечения с платными красотками, прошло много времени. Методы подкупа стали куда более изощренными, лоббизм, или умение влиять на законодателей, превратился в одно из основных средств давления. Ныне обходительные джентльмены закидывают свои невидимые сети где–нибудь в престижном гольф–клубе, предпочитая оказывать «тонкое воздействие». Сенатор Дуглас, например, так описывал эту хитрую технологию: «Соблазнитель обычно не прямо дает деньги конгрессмену, а путем ряда услуг пытается внушить ему такое чувство личной обязанности, чтобы тот постепенно перестал сознавать свой общественный долг и проникся убеждением, что он прежде всего лично обязан своим благодетелям и покровителям».

По своему воздействию на законодателей толкачи военно–промышленного комплекса затмили даже израильское лобби. Ассигнования на военные нужды признаны в конгрессе «святая святых»: можно и нужно считать каждую тысячу долларов на помощь нуждающимся семьям, но торговаться о миллиардных расходах Пентагона равносильно национальному предательству. Да и кому хочется навлекать на себя гнев поставщиков военного ведомства, которые могут в любой момент закрыть заводы в избирательном округе, отказать конгрессмену в финансировании его предвыборной кампании. Кстати, очень ловко лоббирует сам Пентагон: нужных ему конгрессменов зачисляет в запас и направляет в служебные командировки в такие крупные «военные центры», как Париж, Лондон, Рим и Гонолулу…

Добавьте ко всему этому политический нажим, местнические интересы, алчность военно–промышленных корпораций, личные связи, кумовство, и станет еще очевиднее, почему конгресс не может и не хочет ограничивать гонку вооружений. Отсюда — и главная причина непоследовательности и зигзагов тех конгрессменов, которые публично высказывались, например, за замораживание ядерных арсеналов. Отсюда — и уверенность Белого дома в том, что конгресс, прозванный иронично «беззубым аллигатором», не осмелится помешать проводимой администрацией политике «с позиции силы».

 

* * *

 

Итак, выборы прошли. Но из кого же пришлось американцам избирать своих «слуг»? Сенат стабильно остается «клубом миллионеров»: из ста сенаторов около половины прямо заявили о своем более миллионном состоянии. Их подавляющее большинство — представители богатейших семей страны, крупнейших корпораций и юридических фирм и все без исключения — владельцы крупной недвижимой собственности и солидных пакетов акций.

Пользуясь лазейками в принятом ими же законе об этике, члены сената не заявляют о своих инвестициях в акционерных компаниях, а у многих они составляют довольно круглую сумму. Известный как один из самых богатых сенаторов, демократ из штата Массачусетс Эдвард Кеннеди не фигурирует официально среди миллионеров, ибо большинство его активов вложено в акционерные компании. Правнук основателя компании «Стандард ойл» и, наверное, самый богатый из членов конгресса Джон Рокфеллер из штата Западная Виргиния заявил о своих активах на сумму «чуть больше четырех миллионов долларов». В действительности же они оцениваются в сто пятьдесят миллионов долларов или даже больше.

По замыслу основателей американской республики, палате представителей отводится роль «прямой защитницы интересов народа». Завет соблюден весьма относительно — в отличие от сената в нижней палате только двадцать миллионеров. Традиционно туда входят также представители привилегированных слоев населения, две трети из них владеют акциями или получают вознаграждения за услуги, оказываемые корпорациям в том деле, которое им ближе по роду законодательной деятельности. По профессии это преимущественно юристы, многие сохраняют частную адвокатскую практику даже после избрания в конгресс. Формально им запрещено получать вознаграждения, если оказываемые ими услуги могут повлиять на деятельность федеральных властей, и некоторые действительно не получают, попросту откладывая их получение до ухода из конгресса.

Около трети членов палаты представителей — владельцы банков, фирм, директора компаний. Каждый пятый, как правило, лично участвует в финансовых операциях банков своего штата, и девять из десяти имеют акции в банках или в каких–либо кредитных ассоциациях. Среди представителей других профессий есть врачи, журналисты, администраторы. В свое время было объявлено о создании в палате группы законодателей с «рабочим прошлым». В нее вошли бывшие бармен, боксер–тяжеловес, сотрудник типографии, стекольщик, капитан речного катера. Ныне в палате представителей нет даже и таких «рабочих».

 

ДВАДЦАТЬ МИНУТ ОТКРОВЕНИЯ

 

БЕССТРАШНАЯ И НЕЗАВИСИМАЯ

 

В трясущемся вагоне метро развернул свежий утренний выпуск «Дейли ньюс». Первая полоса кричала крупным шрифтом: «СОБАКА ИСКУСАЛА ДО СМЕРТИ ГРУДНОГО РЕБЕНКА». Тут же помещена фотография ликующего от радости победы бейсболиста.

Заглянул внутрь газеты. Подробное описание трагического случая, о котором объявлено на первой странице. Репортаж из Центрального парка о встрече мэра города с вождем племени из Западной Африки. Заметки о рейде полиции по местным магазинам в поисках белья с незаконно проставленным на нем клеймом солидных фирм. Фоторепортаж о параде в честь Христофора Колумба на Пятой авеню. Последние сплетни о голливудских «звездах» и корреспонденция о вояже одной из них в Западную Европу. Интервью с водителем такси, обезоружившим грабителя (действительно редкий случай).

Далее следовали более серьезные материалы. Сообщение о подготовке Центральным разведывательным управлением наставления для убийц из банд никарагуанских контрреволюционеров (без всяких комментариев) и рядом целое исследование на тему «Почему принцесса Дайяна поменяла прическу», результаты опросов избирателей по поводу шансов Рейгана и Мондейла одержать победу на предстоявших президентских выборах.

Если к уже перечисленному набору новостей добавить предсказания гороскопа на сегодня, советы алкоголикам и курильщикам, дискуссию по поводу того, откуда происходит выражение «Пьян, как судья», три страницы комиксов, пятнадцать страниц спортивных новостей, пять страниц рецензий на последние бродвейские постановки, три страницы теле- и кинопрограмм, получится в общих чертах типичный номер газеты. Причем одной из самых крупнотиражных в Америке ежедневных газет.

Прежде чем выйти из метро на улицу и выбросить газету в ближайшую мусорную корзину, отметил для себя: из семидесяти полос более половины отдано рекламе и другим платным объявлениям. Важная деталь…

«Эта газета всегда будет бесстрашной и независимой, — увидел я выбитую золотом в граните мемориальную надпись на здании редакции газеты «Дейли ньюс», разместившемся на 42–й улице. — Она никогда не свяжет себя тесным альянсом с каким–либо классом, ибо классовое чувство всегда враждебно интересам народа». Авторство этого завещания принадлежит основателю газеты Джозефу Паттерсону. Но почему–то вот уже более шестидесяти лет красуется оно не на фасаде занимаемого редакцией здания, а скромненько, на стене, выходящей в забитый автомашинами типографский двор. Тоже любопытная деталь.

Свой визит в «Дейли ньюс» я начал с нарушения всех канонов американского этикета — без какой–либо договоренности по телефону поднялся в главный отдел редакции, наудачу открыл дверь первого попавшегося на глаза кабинета и, показав свое корреспондентское удостоверение сидевшему за столом джентльмену, попросил его об интервью.

— О’кей, двадцать минут, — неожиданно согласился он, — но при условии, что мое имя в вашем репортаже не будет фигурировать.

Условие принято. И потому назовем моего собеседника просто мистером Гудмэном, у которого за плечами не один десяток лет работы в «Дейли ньюс», а на плечах немалая ответственность за все, что появляется на ее страницах.

— Ваш основатель завещал не связывать себя тесными узами с каким–либо классом и отстаивать ту свободу печати, которую провозгласила в конце XVIII века первая поправка к конституции США, — начал я. — Но газета — предприятие коммерческое, где, как и в любой компании, действуют совет директоров, держатели акций и обладатели их контрольного пакета. Хотите или нет, а скреплена она неразрывными узами с бизнесом и, будучи его частью, вынуждена мыслить категориями прибыли, рынка, сбыта, конкуренции, борьбы за монополию на рынке и прочее.

— Замечено верно, — согласился мистер Гудмэн, предлагая мне сигарету. — Моя газета является действительно предприятием коммерческим, причем крупным, насчитывающим около пяти тысяч сотрудников. Две трети прибылей корпорация–владелец получает от рекламы, треть от тиража в полтора миллиона экземпляров. Кстати, газетная индустрия у нас в стране одна из самых прибыльных отраслей экономики. И в получении прибыли мы действительно зависим от бизнеса: ведь рекламные объявления в газете оплачивает именно он. Но у нас есть и такие привилегии, которые и не снились промышленникам и финансистам, ибо по закону владельцы газет не обязаны отчитываться о своих доходах перед федеральной комиссией и могут сохранять их в тайне. В этом мы абсолютно свободны.

— Остается вас только поздравить с таким «успехом», — продолжал допытываться я. — Но мне часто приходится слышать о том, что пресса здесь свободна и не зависит от правительства. Как вы освещаете внутренние дела — сугубо ваша преро–гатива, однако по поводу освещения дел внешнеполитических позвольте высказать некоторые суждения. Возьмем один пример — почему и зачем администрация распространяет в печати небылицы о «проникновении» Советского Союза в Центральную Америку. Мне лично причины и цели ясны, но хочется услышать ответ от вас. Ведь ваша газета очень охотно, на самых видных местах и под броскими заголовками публикует всю поставляемую правительством дезинформацию и ни слова не сообщает о тех американцах, отнюдь не симпатизирующих Советскому Союзу, кто прямо называет заявления вашингтонских деятелей злонамеренной чушью.

— Так, так, — нейтрально заметил собеседник.

— И еще кое–что по поводу «плюрализма мнений», который формально отстаивает и ваша газета, — продолжал я. — Время от времени на страницах некоторых американских изданий появляются даже статьи советских авторов по вопросам внешней политики. Такое стремление к непредвзятости искренне восхищало бы, если бы не одна существенная деталь: дабы еще больше гарантировать предвзятость восприятия читателем этих статей, их обычно сопровождают пометкой: «Материал получен из посольства СССР в Вашингтоне». Кстати, в вашей газете информацию о нашей стране не публикуют даже в таком виде.

— А что, собственно, вас удивляет? — оживился мистер Гудмэн. — Скажу вам совершенно откровенно: нам импонирует, когда правительство демонстрирует свою твердость и даже определенную наглость в отношении Советского Союза. Такая политика щекочет националистические чувства, а потому мы всегда готовы поддать жару там, где хочет администрация. В том числе и в сообщениях о событиях в Центральной Америке, хотя я с вами согласен, никакой «руки Москвы» за ними, по существу, и нет. Когда администрация по любому поводу и в любом районе мира обрушивается с обвинениями на Советы, мы ее поддерживаем с закрытыми глазами. Пусть ее заявления неоправданны, мы не станем на этом акцентировать внимание по одной простой причине — сие просто непатриотично. Но мы чувствуем себя независимо и время от времени вставляем шпильку вашингтонской администрации. Мы критиковали, например, нашего госсекретаря по поводу его безразличного отношения к судьбе зверски замученных в Сальвадоре американских монахинь…

Столь откровенное и циничное признание вряд ли нуждается в комментариях. Американская пресса считает себя самой объективной в подаче информации и новостей, но львиная доля событийного материала поставляется газетам двумя телеграфными агентствами, которые при отборе информации насаждают во всей американской прессе свои штампы. Уже не говоря о синдикатах, рассылающих «расфасованные» статьи своих обозревателей газетам–подписчикам. В результате одни и те же материалы оценочного характера появляются в самых разных изданиях, формально ни от кого не зависимых, и срабатывает негласно, но весьма четко система отбора такой информации, которая пригодна большинству выходящих в стране газет. Люди вроде бы читают разную прессу, а попадают под одинаковое влияние. И почему–то оно всегда совпадает с интересами вашингтонской администрации и крупного бизнеса. Когда я высказал эту мысль своему собеседнику, тот пожал плечами.

— Может быть, так и получается, но мы об этом не думаем. Скажу лишь на основе своего личного опыта: наша пресса может разойтись с правительством по каким–то вопросам, но ее объединяет убеждение, что Америка превыше всего, а репортеры, обозреватели, редакторы должны считать нашу систему самой свободной и демократической в мире. В действительности же, как и на выборах должностных лиц в органы власти, эта свобода, честно говоря, ограничивается, по существу, выбором между позициями республиканской и демократической партий. Конечно, можно встать и на какую–то третью или четвертую позицию. Но что за этим последует?..

Хотелось, очень хотелось спросить мистера Гудмэна, а действительно — что? Увольнение с работы, лишение пособий, пенсии? Но раздался гонг двадцатиминутного раунда. Поблагодарив коллегу за гостеприимство и вполне откровенную беседу, спустился в фойе редакции.

Там в глубине зала виднелся огромный глобус. Если верить брошюрке для туристов — «самый крупный в мире, отражающий политическую реальность современного мира». Как и Земля, макет наклонен на 23,5 градуса, сориентирован в направлении географических полюсов, с помощью моторчика в три лошадиные силы совершает полный оборот вокруг оси каждые десять минут. С топографической скрупулезностью обозначены на нем 189 стран и 2291 город, отмечены океанские глубины и горные высоты, тропики Рака и Козерога, водопады и даже высыхающие реки пустынь. Окружает глобус площадка в виде гигантского компаса, стрелки которого указывают в сторону крупнейших городов мира, тут же отмечено и расстояние от них до Нью–Йорка.

Все верно с точки зрения реальности геофизической, но с реальностью политической авторы этого макета Земли явно не в ладах. Так, например, границы СССР и ряда европейских государств обозначены без учета итогов второй мировой войны. Пусть этот глобус самый из самых, но относительно якобы точного отражения на нем политической реальности современного мира возникают большие сомнения. Как, впрочем, и относительно освещения событий в мире в одной из самых крупнотиражных в Америке ежедневных газет.

 

НЕВИДИМЫЕ СТРЕЛОЧНИКИ

 

Буквально через минуту после происшедшего прямо у меня на глазах убийства бездомного на Парк–авеню, еще до прибытия полицейского патруля и кареты скорой помощи, рядом с умиравшим на мостовой человеком оказался пожилой седовласый джентльмен. На галстуке у него висела знакомая желтая карточка, выдаваемая полицейским департаментом местным репортерам. Ловко манипулируя фотокамерой, он находил различные ракурсы, чтобы поэффектнее, крупным планом снять безжизненно распростершееся тело.

Приглядевшись повнимательнее, я рассмотрел на карточке название газеты — «Нью–Йорк пост». Спокойно и деловито опросил он шефа детективов, санитаров, прохожих и, записав кое–что в блокнот, направился к стоявшей у бровки тротуара автомашине.

— Если можно, задержитесь на минуту, — попросил я его и, дабы не терять понапрасну времени, показал свою прессовскую карточку. — Просто хочется узнать: вы тоже оказались здесь случайно?

— Эта случайность обходится моему боссу в триста пят