Максим проводит политинформацию

Президент предпринял наиболее неудачный в этой ситуации ход - выслал в «мятежные» регионы следственно-ревизионные группы с подкреплением силовиков. И самолётам с этими группами тупо не дали посадку в местных аэропортах, посадили на удалённых аэродромах, и силовикам привезли самогон и мясо, чем они и остались счастливы, а со следователями местные власти повели душевный разговор. Между тем, пиарщики уже на англоязычных ресурсах писали о стремлении режима кроваво подавить низовую инициативу, происходящую в рамках лозунгов самого же режима.

Тут ещё на руку сыграло, что федеральные силовики оскандалились, в Белоруссии взяли за штаны одного, который обеспечивал контрабанду якобы запрещённых к ввозу товаров, лицензируя их как белорусские. Пока Москва пыталась это дело тихо слить, белорусские, а потом и все европейские телеканалы демонстрировали полки столичных гастрономов с этикетками типа «Апельсины. Республика Беларусь». А второго взяли за штаны в Казахстане, на поставках запчастей автомобилей европейских марок как узбекских.

В общем-то вовремя, поскольку, в Белоярске менты, "перешедшие на сторону народа" всё больше конвергировались с добровольными дружинниками, сманивали к себе солдатиков из деморализованных воинских частей и агитировали идти на Новоструйск и далее, "чтобы президент опомнился, а то совсем берега потерял".

Бурностай изо всех сил удерживал своих бывших коллег от попыток идти на Новоструйск. Но в целом мягкая пугачёвщина наблюдалась: в сельсоветах избирали новых председателей, в районах - новых глав, притом, в режиме то ли веча, то ли демократии участия. И не только в Белоярской области, но и в соседних

Кирилл искренне готовился отражать карателей и был даже несколько разочарован, узнав, что губернатор без боя пленил их водкой и шашлыками.

…Через несколько вечером после истории о Палие, тема чёрта снова всплыла для Олеси. Она услышала и про главного чёрта, и про то, что в него Палию стрелять уже без надобности. Бородатый дядя Федя так и сказал: «Билась нечистью грудью в груди, и друг друга извела».

- Так-таки извела? - усмехнулся тогда Максим. – А эти, из заморского из леса, на нас не насядут?

— Эти, — сказал компетентно Каменев, — будут очень долго выяснять между собой, кому нас извести. Америка решит, что главное в жизни — это курс доллара, а где кто хозяин — вторично. Европе очень не выгодна китайская Сибирь — тогда они отсюда ни капли нефти и газа, ни щепочки леса не получат. Китаю очень не выгодна Сибирь ни под Вашингтоном, ни под Брюсселем.

Штурм «Гаражии»

— Ну, допрыгались, — сказал Бурностай. — С местными ментами договорились, гопников слили, казачков пристроили, налоговую отправили чистить собственные дела… Теперь к нам намечается ОМОН. Федеральный. Их не колышет, что у нас всё по закону. Они тоже всё сделают, по закону. Штатная проверка документов, мне Петряев рассказывал, как это в Чечне делалось. Проверка документов с сопутствующим ударом по почкам, с нечаянным уничтожением недвижимости, с находящимися там документами, если у кого при себе не оказалось.

— Не понос, так золотуха, — в сердцах сказал Каменев. — Женщин, детей, материальные ценности эвакуируем?

— Враз не выйдет, особенно материальные ценности, — сказал Петрович, — я напоминаю, я всегда говорил, что это добром не кончится!

И тут встряла Нюра. До сих пор, как честная акула пера, сидевшая себе в уголке, разговаривавшая с кем-то по отдельности, строчившая корреспонденции и скидывавшая репортажи.

— Для кого это не кончится добром? Для нас или для них? Есть пара идей, давайте докручивать!

Вот это да! До сих пор Нюра резко отвергала «своих» и «чужих» как идею. Она — специалист по связям с общественностью, журналист, репортёр, кто заплатит, на того и работает. Гаражные дела ей разве что чуть светили деньгами, её аргументация, что она здесь из любопытства и из любви к искусству, что-то, конечно, объясняла… Не то, конечно, что она здесь днюет и ночует и побраталась практически со всеми.

— Идеи, это интересно, — сказал Каменев. Мак пока молчал. — Первая линия обороны. Толчёный пластик и стекло. По периметру. А что? Гопники здесь уже побывали, и пусть дворники на виду у ОМОН это всё выметают.

Мак пока не вмешивался.

— О, класс! Если пройдут дворников с мётлами, а заодно толчёный пластик и стекло — я бы ещё посмотрела, как можно хорошего дворника с метлой пройти — второй уровень обороны — бабушки с борщом и пирожками, и мало ли кто ещё чего наготовит. Обычное причитание, откушайте, солдатики, домашнего, чай, на казённых харчах вас так не кормят! Есть ещё замысел третьей линии… А когда этот ОМОН прибывает?

— Я прикинул — завтра к полудню. Они мчатся на всех парах от наших южных соседей. Это часть, расквартированная как горные стрелки в Аянах. Оттуда даже на хорошей машине до железной дороги — часов шесть. А они вряд ли будут пересаживаться, быстрее будет по трассе. Но по трассе тоже нужно ещё организовать движение, это должно быть обставлено, как переброска регулярной части на учения — а то кому нужно знать, что подразделение на боевых машинах мчится на север, сметая всё — ну, слухи о гражданской войне в Сибири никому не нужны. Кроме, может быть, нас! — Бурностай захохотал.

— К полудню. И на площадь они свои машины вряд ли пустят, пойдут со щитами, дубинками, в касках?

— Эти — не уверен. Эти, скорее, в бронежилетах и с автоматами. Готовые палить в кого угодно, от страха, что в них палить будут.

— Хуже. Тогда — согласна, по первой линии — пластик и стекло. По второй — нет, не бабушки. Бабушки пусть будут по третьей. По второй — ну что мы, не найдём кучу старого железного хлама?

— Плохо, — сказал Каменев, — если на первой линии мусор, и на второй — хлам, нет неожиданности. А нам ведь нужно… Мак, что нам нужно?

— А нам нужно, — сказал Мак, как бы вдруг проснувшись, — чтобы они, как минимум, опозорились, желательно, нейтрализовались, в лучшем случае, перешли на нашу сторону.

— Насчёт выставить их победу над мусором, дворниками и бабушками на всеобщее обозрение — это влёт. С «Секундой» я уже списалась, «Студия дождя» пока не ответила, но они точно на любое зрелище примчатся, про остальных заранее знаю, какие ключевые слова пригонят мальчиков с камерами и девочек с микрофонами. Внимание как минимум пяти телеканалов и двух новостных сайтов нам гарантировано. Теперь вопрос, как правильно организовать внимание.

— С бабушками, честно сказать, мне идея не нравится, — сказал Петрович, — подставим ещё. С дворниками — куда не шло. Двадцать бронежилетов под халаты, если что, мне капитан подгонит, есть у них на складе, не учтённые. А ребят, которым что обычным мечом, что световым, что метлой… Найдутся!

— Хорошо, и дворники — хорошо, и телевидение… Но второй периметр нужен, хотя бы на всякий случай. — Сказал Мак. — Саня, а что за публика может быть в этой бригаде?

— Публика? — Удивился Бурностай. — Нормальное пушечное мясо, вряд ли отягощённое особенным интеллектом. Какая же это может быть публика?

— Конечно, публика в данном случае — это зрители телеканалов и читатели новостей. Но и эти… Мы не имеем права, да и не имеем возможности, воевать против них, значит, они должны быть шокированы, остолбенеть — и в итоге публично признать поражение. От зрелища. Повторяю, дворники — это хорошо, они к этому заведомо не готовы. Но нужно что-то ещё припасти. Чтобы все зрители и читатели новостей смеялись, например, чтобы этих разгонщиков мирных мастерских никто в серьёз не воспринимал, чтобы мамы им в части писали — что же это вы, сыночки, мы думали, вы родину защищаете…

— Деморализация армии? — уточнил Бурностай. — Согласен, если армия сама стремительно движется к собственной деморализации, наш гражданский долг — ей в этом как можно скорее помочь.

Здесь расхохотались все.

— Итак, итак… Бред, конечно. Я вспомнила плакаты хиппи, все эти Make love, not bombs… С цветочками, в дулах танков… Если мы по периметру расставим вазы с цветами, это же будет совсем смешно, как спецназ громит цветы? Снимать, кстати, будут с крыш и использовать камеры дорожного наблюдения, так что всё безопасно. Ни одной камеры в поле зрения, так сказать, атакующих.

— Сейчас… — Мак звонил. — Янек, я понимаю, вы заняты, дочку купаете! О, извини, запамятовал, большенькая, сама папу искупать норовит… Не в службу, а в дружбу, набери Мирека, у меня нет его номера, а тут срочно, дело опять о миллионе цветов.

С Мирославом, хозяином сети цветочных ларьков, сговорились быстро. В любом случае какое-то количество цветов не покупается, списывается, идёт в издержки, это, конечно, влияет на общую стоимость, но что поделать, лучше девять роз из десяти завянут, чем в ларьке не окажется ни одной розы. Так что Мирославу такая акция не особо в убыток, наоборот, реклама, розы и гвоздики в специальных бадьях, разве что кто отдельно напишет — «Цветы Мира. Мир Един, Цветов Много!»

 

В дворников согласились поиграть ребята из фехтовальных клубов «Фаланга» и «Переславль». Жалели, что не могут взять щиты и кольчуги, но к идее фехтования на мётлах отнеслись весело, пробовали, перед тем, как завезли амуницию. Что бронежилеты удобнее и легче кольчуг, оценили. Надевая халаты и бахилы, весело обсуждали, что не первый раз ради шоу рядятся в дурацкое.

И выходили на позицию, по одному, демонстративно лениво сметая бычки и бумажки, кто-то чуть не смёл хорошо потоптанную тысячерублёвую купюру. Она ввела всех в оторопь, можно случайно обронить десять рублей, но не тысячу же! Бурностай освидетельствовал, убедился, что не фальшивая, и предложил совместно пропить, в случае успеха.

Тут же девушки из фирмы Единовича размещали цветы. Бадьи — не тратить же на такое дело приличные вазы, они в магазинах нужны — представляли собой картонные ящики, изнутри обклеенные водонепроницаемой плёнкой. Снаружи на них был прилеплен греческий орнамент, явно по мотивам античных ваз из учебников истории. Десять минут работы дизайнера и сколько-то времени принтера, дёшево и сердито.

Петряев всё утро находился в управлении внутренних дел, дозвониться до него было невозможно, кто то даже предположил, что его уже арестовали, за потворство, так сказать. Синегоров был мрачнее тучи — его подчинённые могли окоротить любую шпану, но против регулярных подразделений они не могли и не имели права сопротивляться. А очень хотелось — двадцать человек оцепления уже почувствовали себя командой, уже подружились с обитателями «Гаражии». Но теперь им придётся или сделать вид, что они ни при чём, или быть на стороне законной власти, то есть громить и растаскивать, или вступить с представителями законной власти в прямое противодействие.

Компромисс состоял в том, что они прохаживались внутри цветочного периметра, помахивая патрульными дубинками. В бушлатах, из запасников — без погон. На всякий случай, тоже в бронежилетах. Но демонстративно, ничего огнестрельного. А то мало ли, у кого нервы не выдержат.

 

Три автобуса, оценил Каменев. Сто пятьдесят человек. Нас против этой оравы маловато. Автобусы аккуратно встали, из них выгружались парни… Нет, тоже ничего огнестрельного. Всё как положено при разгоне мирной манифестации — прозрачные щиты, дубинки, каски… Ещё — две пожарные машины. Про разгон толпы водой из шлангов все, конечно, читали, в кино и репортажах видели.

— Знаешь, мне в первый раз в жизни по-настоящему страшно, — сказала Нюра, наблюдая из окна штаба, как эти парни аккуратно строятся в шеренгу.

Аня Громеко всегда имела репутацию бесстрашной, ещё в те времена, когда участвовала в клубах исторического фехтования. Она никого и ничего не боялась, наоборот, все говорили — бойтесь эту девочку с протазаном. Что её временами колотили — поболит и пройдёт, до свадьбы заживёт.

Не боялась, когда муж бросил, с полугодовалой дочкой. Есть папа, который не даст пропасть совсем, и есть возможность зарабатывать сценариями и статьями. Не боялась, когда на её акульи выпады во время избирательных кампаний заводились уголовные дела, это её работа — публиковать правду, пусть те, кто эту правду скрывает, боятся. Не боялась даже, когда дочка болела — хотя мамам, вроде, положено. Тем более, что Олеся болела достаточно редко. И даже в неприятности, при её шебутном характере, редко попадала — один раз была в больнице, потому что что-то не то съела, и один раз, потому что руку сломала.

А тут что-то другое… Штаб, и все, кто в штабе, если что, успеют уехать. Эти любители дешёвых шоу по мотивам жанра «Кино и немцы» тоже, как и шпана с окраин, не подумали, что от площади есть резервные дороги. За себя, за друзей не страшно.

Страшно за что-то существенное. Если эти сейчас победят, дальше жить уже смысла нет. Растить дочку — но чему она тогда сможет её научить?

Надо встряхнуться, собраться, Анне Юрьевне Громеко недостойно играть в панику.

— Коллеги, коньяк у кого-нибудь есть?

Початая бутылка обнаружилась у Каменева, он постоянно настаивал, что от простуды в чай или кофе добавлять нужно.

Сейчас он плеснул по пластиковым стаканчикам, Ане, себе, Каре, предложил Маку и Бурностаю, но те пока отказались. Сказал, поднимая:

— Ну, для храбрости!

 

Тем временем, ОМОН выстроился в цепь. С тактическим планированием у них, впрочем, дело обстояло плохо: цепь должна ещё пройти павильоны между проезжей частью и площадью, то есть разделиться. Левое крыло цепи, шедшее со стороны остановки, шло бодро, правое, шедшее со стороны основного въезда на площадь, тоже, а вот центр завяз.

Отчасти застрял физически, в разбиении по проходам и в мусоре, который выметался прямо навстречу им. В пластике, битом стекле, заодно ещё добавили железных банок. Отчасти — морально, уж на что, а на дворников в халатах и с мётлами они не рассчитывали.

Кроме того, никто не знал, что происходит в разных проходах.

И началось интересное.

Между салоном мобильной связи и пиццерией Лёха Килостратов, по прозвищу Алотхо (парень за два метра ростом, косая сажень в плечах) кричал:

— Мусора пришли? Я тут за уборку мусора отвечаю! Выметайтесь!

Они не вымелись, но поскольку от ударов дубинками он только слегка почихал, а на попытку надавить щитами ответил тем, что сам надавил и пару товарищей нечаянно уронил, встали. Неясно, что делать, приказа стрелять нет, а всё остальное совсем не по инструкции происходит.

Между продуктовым магазином и аптекой работала бригада, во главе со старой подругой Бурностая, Верой Кузькиной, известной также как Кузькина Мать. Вера только что закончила, единственная девушка в группе, специальность «кузнечное дело», а теперь для разнообразия решила на повара научиться. Двое других из её бригады были тоже кузнецами, собственно, Вера и пошла в кузнецы, чтобы самой себе сковать всё, что, необходимо для реконструкции пятнадцатого века, и других на это подсадила.

Она шла не спеша. Напевая:

— Мы кузнецы, и дух наш молод, куём мы счастья ключи! Вздымайся выше, наш тяжкий молот, в стальную грудь сильней стучи!

Мало кто знал, что эта девушка — неплохой знаток японской поэзии и графики и очень любит играть в Го. Но здесь всё было по правилам.

— Ребята, конфигурация — кошачий глаз!

Кошачий глаз — это не очень ровная структура стенки, через которую можно просочиться и захватить территорию.

Двое и просочились. Нервно распихивая ребят со щитами, приговаривая:

— Делать нам нечего, мы тут весь день убираемся, а вы тут весь день мусорите!

Вера в итоге сказала:

— Топчетесь тут, топчетесь, дайте нам, наконец, подмести всё. Когда закончим, пройдёте.

У любого советского и российского школьника есть рефлекс на уборщицу. И у этих он присутствовал. Нужно, по возможности, отойти куда-нибудь подальше, вытереть ноги и не очень светиться, пока на тебя орут.

Этим, впрочем, отойти сильно не удалось. Кошачий глаз — это блокировка группы, когда мётлы сзади щекочут шеи, трудно что-то соображать.

В других проходах происходило нечто подобное, не столь патетически, но так же эффективно.

А фланги наступали. Флангам дворники не особенно противостояли, трудно противостоять, когда на тебя движется монолитная шеренга.

Ночью Ян и Нюра, впрочем, придумали ещё один резервный ход, с цветочной линией.

— Ой, какие симпатичные мальчики, — приговаривали две бабушки на цветочной линии, — у вас и девочки такие же, наверно, симпатичные! Купите цветочки, недорого!

Бабушки, правда, были не настоящие, студентки театрального факультета, им же нужно учиться и бабушек играть, при необходимости. Зато, в случае чего, и бегать быстро могут.

Некоторые задумались. В самом деле, не купить ли? На коробках были ценники, в среднем раза в два дешевле, чем в ларьках. Но линия в целом двигалась.

Коробки достаточно большие, их перешагнуть так просто не получится. Их нужно мять, рвать на куски, топтать… Не все на это решились. Вид бравых солдат, топчущих цветы, транслировался в сеть. Некоторым сразу приходили сообщения — ты что, сдурел, с цветами биться! Тоже мне, армия. И в том же духе. На боевом посту, конечно, сообщения читать нельзя, прочитали уже после.

Человек двадцать, тем не менее, решились, остальные встали, до следующего приказа. Во всяком случае, приказа топтать цветы точно не было, был приказ теснить и разгонять людей.

И тут на всю площадь зазвучало:

— Дойче зольдатен унд унтер-официрен…

Когда полоса обороны в виде коробок с цветами была прорвана, а бабушки сдавались в плен (реально сдавались в плен, говоря — такие красивые солдатики нам ничего же плохого не сделают), этот немецкий марш уже пел:

— Тум-драца-тум-драца-тум-драца-ца.

А потом:

— Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война!

Пока эти двадцать смелых, сдав бабушек тыловым частям и перегруппировавшись, продолжили движение — они, правда, уже не понимали, двигаться ли на палаточный городок, где уже появлялись рассерженные мужики с молотками и тётки с пульверизаторами, или на точку, которая была указана на плане, как штаб — зазвучало:

— Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой, с фашистской силой тёмною, с проклятою ордой! Пусть ярость благородная вскипает, как волна, идёт война народная, священная война!

И уже дальше, несколько с ёрническими интонациями, голос Петровича:

— Ребята, вы уже определитесь! Вы на страже народа или против народа? Если вы армия, то по конституции на страже. Вы сюда с кем воевать пришли? Вам не стыдно с цветами воевать, с дворниками? Тьфу, регулярная армия!

Когда среди мужиков с молотками появился седой дядька, с длинной бородой, в чуть закопчённом фартуке и с кувалдой, а с ним рядом два молодых подмастерья, один с раскалённым прутом в клещах, другой, улыбаясь, вертел в руках рессору от самосвала, регулярная армия дрогнула. Не отступила, просто встала. Приказа стрелять не было, к тому же до автобусов, где лежали автоматы, пришлось бы отступать, пятясь — а щиты обычный молоток, как и булыжник, конечно бы, выдержали — но вряд ли такое.

Кузнец подошёл, ласково постучал по щиту. Щит пошёл трещинами, парню за щитом стало маленько не по себе.

— Так и знал, что фуфло! — Радостно сказал кузнец, — «Ничего не пожалеем для родной армии», всё разучились делать толком! Тоже мне, инвестиции в обороноспособность страны.

— Гражданин! Это порча казённого имущества, это вооружённое сопротивление! — Заорал один из парней. — Я прапорщик, я боевой офицер, я не дам!

— Курица — птица, Монголия — заграница, прапорщик — офицер! — Теперь кузнец уже конкретно хохотал. Его бы быстро разогнали, если бы не впечатление от молотка и не решительные парни рядом.

Тот, что с прутом, решил тоже попробовать щит на прочность, запахло палёным пластиком, парень остался доволен:

— Вот как металл охлаждать хорошо, а мы всё водой и водой! — И отошёл, довольный, с клещами, оставив прут в проплавленной дырке.

Второй продолжал меланхолично вращать рессору. То, что он не только кузнец, но и штангист, мало кто знал даже в «Гаражии», так что зрелище внушало.

Да и остальные, решительные, с молотками и пульверизаторами, подтянулись. С другой стороны, и вторая линия, те, кто не ринулся в итоге на цветы, тоже подтянулась. У многих на лицах читался внутренний конфликт между присягой — и пониманием, что всё происходящее точно не похоже на войну и даже на вооружённых бандитов.

Над площадью, тем временем, крутилось — Мой командир меня почти что спас, но кто-то на расстреле настоял, и взвод отлично выполнил приказ, но был один, который не стрелял. И потом — Их восемь, нас двое, расклад перед боем не наш, но мы будем играть! Серёга, держись, нам не светит с тобою, но козыри надо равнять!

Прапорщик продолжает разоряться, про порчу казённого имущества.

Подходит Синегоров, толпа перед ним почтительно расступается, кузнец даже козыряет — он в картузе, ему можно — за ним Бурностай, как ведомый за ведущим, слева по диагонали и как бы даже чуть сверху.

И сразу к прапорщику.

Достаёт удостоверение.

— Капитан МВД Синегоров. Младший по званию, представьтесь, как положено, и отрапортуйте, что вы здесь делаете.

— Порча казённого имущества, — продолжал бормотать прапорщик, но рука сама потянулась к каске. — Прапорщик Епифанов, старшина второй роты особой бригады «Аян»!

— Вольно, товарищ прапорщик! Так что тут про порчу казённого имущества? Я не спрашиваю, что вы тут делаете, хотя акт вандализма налицо. Казённое имущество… Эх! Видимость одна, а не имущество, сам на Кавказе с таким огрёбся. Так что вы тут делаете?

Прапорщик тоже не только лыком шит, достаёт рацию, набирает. Явно, командира. Передаёт рацию Синегорову. С выражением лица — а мой папа твоего папы главнее! Ну что за детство?

— Да, так точно. Слушаю, товарищ полковник. На вверенном мне участке всё спокойно. Если не считать… Вы могли бы сами освидетельствовать ситуацию. И убедиться, что никаких вооружённых бандитов, которых нужно разгонять, нет. Так точно. Полагаю, ордер на арест мне предъявят? Что — потом? Как — потом? Я — всё, я не товарищ, тамбовский волк тебе товарищ, и за попытку ареста без ордера ты будешь отвечать!

Рацию Синегоров вернул прапорщику, сказал:

— Чего встали, вяжите, волки позорные! Ваш командир приказал, так и вяжите!

Правда, толпа продемонстрировала, что если вязать Синегорова, то без порчи казённого имущества и телесных повреждений дело не обойдётся.

— Коней выводить? — нервно спросил подоспевший атаман.

— Погоди! — ответил Бурностай. — Мы закон изо всех сил стараемся соблюдать, хотя народ, видишь, нервный. Они начали не соблюдать, так пусть по всей строгости. Не дай Бог, кровь, тут такой замес будет! На всякий случай, выведи ребят пешей линией. Пусть салют шашками отдадут!

— Мои ребята тоже уже нервные. Ладно, напомню, что бывает дисциплина.

И умчался.

Ситуация патовая, это понимали, кажется, все. Если ОМОН дёрнется — накостыляют по первое число. Если гаражники дёрнутся, то же самое. В обоих случаях, ещё и злостное правонарушение, если быть побитым ещё можно, то сидеть точно никому не хотелось.

 

Что «штатские» сидят в штабе, на этом ещё с утра Петряев настоял. Каменев и Олег понимали, что они здесь делают, оперативная сборка информации и оперативное оповещение, карту теперь приходилось обновлять каждую минуту и слать сообщения, по крайней мере, ключевым действующим лицам.

А Мак и Нюра место себе не могли найти.

— Ладно, хороши метаться, — в конце концов сказал Каменев, которого сумбурные движения друзей по пространству отвлекали от работы с оперативной картой, — сделайте нам кофе, если уж всё равно руки чешутся, а то мы с Олегом упадём скоро, и займитесь, наконец, аналитикой, гуманитарии!

Каменев это сказал весьма потешно, так что даже не обидно. Нюра пошла делать кофе. А Мак посмотрел картинку на площади, и в окно, и с камер, и сказал:

— Хорошо было якобинцам, хорошо было большевикам. За ними были массы людей оголтелых, которым реально нечего терять, кроме своих цепей. А этим реально есть чего терять, у каждого так или иначе налаженное своё дело… И этим ребятам, с той стороны, есть что терять, хотя бы статус. В таких войсках срочную обычно служат те, кто дальше по контракту собирается. И никто не хочет, мягко говоря, опозорится.

— Справить нужду в штаны, не к столу будь сказано, — сказала Нюра, занося на подносе кружки с кофе. — Извините, на скорую руку, по-еврейски, не в турке.

— Главное, чтобы с кофеином, — сказал Каменев. — Принюхался, отпил. — Нынче евреи не жалеют заварки! Мак, тебе не кажется, что в патовой ситуации нужен джокер?

— Я думал… В кризисе Российской империи роль джокера сыграл сбой в поставках хлеба в столицу. Но это — не то, это негатив.

— А когда Франция уже почти кончилась, джокером оказалась девочка из северо-восточных провинций, юная дева в красном платье! — Напомнила Нюра. Она сама с удовольствием пила кофе и заедала печеньем, вспоминая, что не завтракала.

— Потянешь?

— Не сегодня. Столько времени за писаниной, вообще такой профессиональный комплекс, пока мне целевая аудитория не понятна, ничего не могу сказать. А вот своя студентка Марина? Она же достаточно оголтелая? Красное платье не по сезону, но, если что, красную куртку я ей дам, мы же с ней примерно одной комплекции.

— Звоню. Есть ещё её парень, он за шевалье Ла Гира вполне сойдёт.

Хорошо понимать друг друга на полуслове людям, хорошо знающим предмет.

 

Первые джокеры, всё же, случились раньше.

Пока командир, с которым разговаривал Синегоров, выгружал себя из штабного джипа (такую тушу нужно выгружать, как такая туша может быть командиром боевой части, совершенно не ясно), позвонил Петряев.

— Приказ отменён. Приеду — расскажу. С тебя пузырь, за новую звёздочку. Этих — гони к чертям, я всё видел. С меня, впрочем, тоже пузырь, за новую звёздочку.

В штатной обстановке всё было бы ясно, их повысили в звании, это нужно отметить. За что — начальству виднее.

Цепь уже собралась, кроме тех, кто ушёл пить чай или что-нибудь покрепче с дворниками, полковник подходил, точнее, подтаскивал себя к месту событий. Это же надо на казённой должности так отъесться, то-то солдатики такие худенькие, а щиты такие хрупенькие!

— А полковник думал мысль, и разглядывал пыль на ремне, — звучало над площадью.

Видимо, такие люди говорить не умеют, умеют только орать.

— Капитан, вы превышаете полномочия! Почему не выполнили приказ об аресте?

— Моём? — Сказал Синегоров уже весело. — Пожалуйста, арестовывайте!

Он даже протянул руки, как в кино, для надевания наручников. Только наручников почему-то ни у кого не было.

Но толпа на площади возбудилась.

Все уже привыкли, что Синегоров — наш, правильный, хороший. И что он действительно за порядок, готовы были вступиться.

А ни у кого из исполнителей не было наручников.

— Что же, — сказал Синегоров, — нечем арестовывать? Я умываю руки! Мальчики, кто сбегает в штаб за полотенчиком?

Полковник озверел, орал в целом нечто нечленораздельное, из чего следовало, что все здесь неправы, в том числе он сам. Пришёл в себя в итоге, скомандовал:

— Этого городка здесь быть не должно, к вечеру, таков приказ!

Уже готово было начаться кромешное мясо, и казаки подошли, и патруль вокруг Синегорова сконцентрировался…

На площадь ворвался серьёзный «Гелендерваген», с мигалками, из тех, что в гараже областной администрации и думы. Первым выпрыгнул Петряев, подскочил к Синегорову. Дальше степенно вышел не очень старый, но явно заслуженный человек от Церкви. И кто-то в штатском, но с квадратной фигурой сотрудника органов.

Человек из Церкви степенно сказал товарищу в штатском:

— Я повторяю, делайте, что угодно, вы — светская власть. Но мы не благословляем и никогда не благословим.

Каменев чуть ли не единственный сразу узнал митрополита. Узнать было трудновато, всклокоченная борода и «Аляска» с капюшоном поверх подрясника, видимо, торопился.

Церковно поставленный голос, митрополит говорил так, что на всю площадь слышно было без микрофона.

Дальше подскочила старенькая «Волга», из тех, которые в советские времена были машинами местного начальства и такси. Из неё выпрыгнул многим знакомый отец Виталий, без облачения, судя по особой грязи на кроссовках, его только что выдернули из огорода, а с ним вместе — парень в парадном облачении, видимо, только что со службы. Видом, несмотря на облачение, парень больше походил на местный клон Мефистофеля, с бритой головой и короткой бородкой. Но с разожжённым кадилом.

— О, хорошо! — Сказал митрополит. — Пойдёмте со мной.

Пошёл вокруг палаток, произнося:

— Благословенны плоды сей земли, благословенны руки созидающие, благословенны умы, споспешествующие плодородию и созиданию! Позор тем, кто руки и ум использует на разрушение, не будет им благословения! Позор, брата Каина, тем, чьи руки в крови или кто кровью братьев не гнушается! Позор Иуды тем, кто готов убивать доверившегося! Радость Лазарю, воскресшему, и дочери сотника, и прозревшему, и раскаявшейся блуднице! Благословенна будет и Мария, и Марфа! И хозяйство устроенное, и ласка от сердца!

И всё так чинно, мало ли что митрополит в куртке, с ним слегка зябнущий настоятель и дьякон, похожий на рэпера. Крестный ход образовался как бы сам собой, многие молились и пели, кто как знал.

В том числе бойцы, покидавшие щиты, дубинки и каски. В самом деле, это же стыдно, что всю жизнь учились не растить, не созидать, а разрушать!

Около десятка ещё толпилось вокруг полковника, только что тщетно пытавшегося арестовать Синегорова.

К полковнику сперва подошёл квадратный. Показал корочки, полковник резко стушевался.

— Вам было приказано предотвратить возможные массовые волнения, а не уничтожать частное имущество!

— Так точно!

— Что так точно! Что за самоуправство вы тут себе позволяли?

— Массовые волнения осуществлялись посредством продажи частного имущества!

— Вон! — Заорал квадратный. — Я думал, приказ поймёте, а вы меня в гроб вгоните! Вы что, историю не знаете?

Истерика у представителей начальства — всегда страшная сила, а у тех, кто считает себя самыми главными командирами и вдруг понимает, что всё идёт не по приказу — тем более.

Поэтому все, кроме полковника, которому некуда было деваться, отодвинулись на несколько метров. Но тут и крестный ход подошёл, пели, кто знал: светлейшую херувим, и славнейшую, без сравнения, серафим …

Полковник ещё столбенел, но прапорщик, в силу некоторой общей потери контроля над ситуацией, вспомнил, что нужно суметь отсекать лидеров от колонны. И, подбодрив нескольких ребят, кинулся.

Он успешно отсёк митрополита и отца Виталия. Крестный ход продолжал петь, возможно, решили, что это входит в традицию, но напрямую прапорщик наткнулся на Мефистофеля с кадилом.

— Расходитесь, вы тут незаконно! — Заорал прапорщик. Другие слова он, возможно, уже и забыл.

— Уважаемый! — сказал тот, что с кадилом. — Мы же, православные, очень миролюбивые. Вот ударь меня по щеке, я другую подставлю. А кадило, оно, между прочим, само собой машется, пока меня бьёшь, оно тебя. Ну что, бить будешь?

Пока у прапорщика чесались руки, наводить порядок, как у себя на улице в родной Сосновке, когда он показывал, что крутой, скоро на армейку, а остальные — зелень, кадило моталось перед животом, видно было, что штука увесистая, дымилось чуть охмуряющим ладаном, сыпалось искрами.

— Не будешь? А я думал, серьёзный человек. Что встал колом, пропусти, подвинься! Мне за митрополитом следовать должно.

И подвинул.

Квадратный, тем временем, сказал:

— За не предотвращение общественных беспорядков, за их отсутствием, ответите по всей строгости!

— Так, товарищ, вы же приказали?

— Я приказал найти и предотвратить! Всё! Действуйте по собственному усмотрению!

И квадратный отбыл, к служебной машине. Уехал.

 

Петряев подошёл к полковнику. Отдал честь, по форме — полковнику тоже пришлось включить рефлекс — генерал-майор Петряев. Докладывайте обстановку.

Полковник ещё более смешался.

— Докладываю… Вверенное мне подразделение… Завязло в дворниках и цветах. Но продолжает наступление! На подавление населения, как нам приказано.

— Представьтесь по форме. Или вы не трезвы?

— Разрешите доложить, — полковник собрался. — Полковник Немоляев. В ваше распоряжение прибыл, в силу отмены предыдущего приказа разрешите отбыть.

— Разрешаю, отбывайте. Только дайте, пожалуйста, текст предыдущего приказа. А то у нас, в оперативном штабе, разночтения, так сказать, возникли.

Полковник снова смешался.

— Вообще-то это военная тайна!

— Ах, разгон мирного митинга теперь военная тайна!

— Нам сказали, что это тунгусские бандиты, хуже, чем чеченские!

— Тунгусские! И таких двоечников производят в полковники! Вы хоть знаете, где находится Тунгуска?

— Это где-то на Севере, близко к Карелии и Чукотке.

— Вы свободны, полковник. Свободны, кругом марш! Что непонятно? Вы свободны от интеллекта, иногда я таким завидую…

 

Приказ был быстро найден в джипе и доставлен кем-то из рядовых.

Петряев читал его и приговаривал:

— Вот как здорово, вот как интересно!

Бурностаю и Синегорову объяснил:

— Такое классическое «казнить нельзя помиловать», то-то разночтения возникли. Вечером сядем, расскажу детали. А вы, товарищ полковник? Видите, уже начинается неразбериха, стихийное братание, этак скоро бойцы дубинки на сувениры начнут продавать!

Полковник встрепенулся, скомандовал по машинам. Его, правда, не очень услышали. И эвакуировался, такое значительное тело эвакуировать в машину было ещё труднее, чем вынуть из машины, но он, каким-то образом, смог.

Бурностай тем временем о чём-то очень задушевно беседовал с прапорщиком. Такая задушевность — это из его старого опыта работы в наркоконтроле, когда парню, случайно попавшемуся на покупке дозы, объясняли, что он пройдёт свидетелем, если через его показания удастся выйти на дилерскую сеть.

ОМОН окончательно перестал играть в войнушку, парни сложили щиты, дубинки и каски в автобусы и растворились среди других покупателей и пользователей, Мак набрал Марину.

Первый вопрос:

— У тебя же гитара с собой?

Второй:

— Никита — далеко?

И гитара была с собой, и Никита был близко, и тоже с гитарой.

И вообще они были совсем рядом, Никита рукой помахал.

— Ребятки, сейчас нужно что-то очень духоподъёмное. Я «Голос» позвал, Ян легко подорвался. Да и «Соболи» на стрёме. Но они пока всё соберут, пока расставят, пока настроят. А нужно сейчас, сразу. Микрофоны на митинг настроены, ну, вы же сами сообразите, как на гитары?

— Легко, — сказал технарь Никита.

— В начале, пожалуй, Les Enfantes de la Patriere… Не мне вас учить, баронесса де Лефлер, специалист по истории революционных движений во Франции. Потом, нашу, русскую Марсельезу… Текст же знаете?

— Максим Станиславович, вы всё ещё меня за самоуверенную двоечницу считаете? — Марина даже несколько обиделась. — Вот, я как знала, сегодня с утра заново пропела, когда сюда собиралась.

— Отменно! А потом, пока наши музыканты собираются, что-нибудь ещё духоподъёмное.

— Я вот тут решил, — чуть стесняясь, сказал Никита, — перевести «Возьмёмся за руки» Окуджавы на французский. Марина говорит, не шедевр, но нормально. А по-русски я её с четырнадцати лет знаю!

— О! И давайте, сперва тогда «Марсельезу», а потом Окуджаву… А там и другие подъедут.

Марина, наверно, специально учила эту песню под Эдит Пиаф, ей шло сочетание страстности и сдержанности. Публика постепенно начинала собираться, и уже на третьем куплете многие на площади подпевали всем понятное: Формир ле батальон… Марш он!

И уже потом — Отречёмся от старого мира. У каждого своё понимание старого мира, но что пора от чего-то отречься, все уже хорошо понимают. Поэтому под вставай, поднимайся, рабочий народ! — слышны и звуки из мастерских, и гул проверяемых автомобильных двигателей, и многие иные шумы — места, где люди делают что-то полезное.

Тем временем на сцене появляются двое.

П