Глава 14. Как все нарушилось

 

Вдруг стало темно. Потом темнота сменилась ярко‑желтым светом… Нет, не совсем так. Не темнота сменилась, а из темноты протянуло желтые ветки желтое дерево, и небо вокруг него, и трава под ним, и река – все стало желтым. После так же все стало синим: река, дерево, трава… Потом точно так же – зеленым. И все быстрей, быстрей… Начало мелькать, как в испорченном цветном телевизоре. А вместо музыки, которая звучала при смене дня, слышалось сухое пощелкивание. Зоя зажмурила глаза, надеясь, что ей показалось и что это пройдет. Но нет, нет, все было именно так..

Лиловый Пурзя схватил Зою за руку и потащил к дому. Они бежали, а вокруг, будто молнии, мелькали разные цвета: цок! – голубая тропинка, голубой песок, голубая трава; цок! – красный куст, красное дерево; цок!..

– Если бы Дедушка мог сыграть… – задыхаясь, сказал Пурзя. – Ведь они вместе – цвет и музыка…

Но говорить было не о чем. Дедушка ничего не мог сыграть без смычка. А мелькание все убыстрялось.

Цок! Цок! – оранжевое дерево, оранжевый кубик‑дом. Цок! Цок! – зеленая дверь…

И вдруг возле самой двери Зоя увидела смычок. Он стоял, прислоненный к стенке дома. Кто‑то принес и поставил его. Вернул.

Девочка схватила его и со смычком в руках вбежала в дом.

В пуховом гнезде лежали пурзи лицами вниз. Старик сидел, прикрыв глаза негнущимися пальцами. Зоя вложила ему в руку смычок. Старик глянул рассеянно и поднес его к стволу дерева. Послышался одинокий грустный, но мягкий звук. Он как‑то заглушил, погасил щелканье. Мелькать стало чуть реже, цвета потеряли резкость. Зоя вздохнула. Она подсела к старику, она прижалась к его сухому жесткому плечу, заглядывая в круглые, широко открытые глаза.

– Дедушка! – взмолилась она. – Дедушка, я не рвала Цветка! Ну поверьте…

Старик ответил, не переставая играть:

– Мы попали в беду, Зося. А тебе я верю.

Зоя понимала: он говорит так от доброты. И опять зашептала:

– Но почему же тогда там были следы моих туфель? А? Ведь это были мои туфли с квадратными каблуками.

Дедушка Музыкант отложил смычок, задумался.

– Да. Это были твои следы. И все‑таки я тебе верю.

Цок! – вспыхнул ярко‑голубой свет, и все стало голубым. Цок! – ярко‑красный. Цок! Цок!

Это потому, что Дедушка перестал играть.

Он снова поднес смычок к дереву, и опять утихли краски. Лиловый Пурзя знаком подозвал Желтого, и они вместе вышли.

– Дедушка, – между тем шептала Зоя, – но что же делать? Ты ведь не можешь без конца играть! Я хочу помочь. Давай придумаем что‑нибудь!

Старик грустно пожал плечами.

В это время, толкаясь, в дом вбежали Желтый и Лиловый пурзи.

– Это не те следы! – крикнул Лиловый Пурзя.

И Желтый повторил:

– Это не те, не Зосины следы!..

Потом немного успокоился и объяснил:

– Мы сравнили: где Зося наступила рядом с нами – там следочек маленький. А те – похожие, но большие. Они много больше!

– А еще мы нашли вот это, – сказал Лиловый Пурзя и разжал кулак.

Все кинулись смотреть, что там.

– Это жучье крылышко, – сказал один из пурзей.

– Шелушинка от шишки! – заспорил второй.

– Засохший листок! – крикнул третий.

Зоя тоже посмотрела. На шершавой ладошке лежало что‑то очень знакомом – полупрозрачное, серое, с черной кляксой, похожей на кошку.

Зоя шагнула поближе. Она взяла с Пурзиной ладони полупрозрачную бумажку и при вспыхнувшем свете прочитала знакомые буквы: «Кис‑кис».

 

Глава 15. Ловушка

 

Теперь Зоя знала, что делать Она уселась возле двери, положила на колени блокнот и начала рисовать.

Лиловый Пурзя заглянул через плечо, удивился:

– Ты хочешь есть, Зося?

Девочка не ответила. Она нарисовала грушу, яблоко и пирог, сняла их с листа и быстро вышла из дома. Она спешила к реке На песчаной поляне уже не было Цветка. Вероятно, пурзи, уходя, взяли его с собой. Но следы остались. Вот деревянные башмачки пурзей, вот ее, Зоин, след, а рядом, у обрыва, ходила, придавливала камнем Белый Цветок Люба Вилкина. «У, противная! – думала о ней Зоя. – Все тебе надо сломать да испортить! Зачем тебе Цветок, а? Зачем? Да еще камнем его!» Зоя вспомнила, как свисал стебелек над песчаным обрывом, далеко не доставая до воды. И вдруг поняла: да ведь Люба хотела перебраться на остров. Зачем? Как же зачем?! Там Зоя оставила еду. Ведь Люба не умеет рисовать – где же ей взять? Это она, она, конечно, съела тогда пирог И Пурзю украла, чтобы переправиться на остров. Увидела, что по стеблю не спуститься, и утянула Лилового Пурзю. И про Ослика понятно: на нем после уплыла с острова. И смычок схватила, а потом, когда стало мелькать, вернула: ведь ей и самой плохо, когда мелькает! Только зачем ей понадобился? Может, хотела научиться играть, как Рыженькая?

«Противная Любка! – думала Зоя. – Ну ладно! Больше ты не сможешь никому повредить!»

И Зоя принялась разгребать мягкий приречный песок – копать яму.

Копать было сначала совсем легко, а потом совсем трудно, потому что внизу песок слежался и не поддавался пальцам. И все же яма получилась довольно глубокая. Хорошо, что Зоя догадалась заранее подтянуть к яме длинную ветку куста. Эту ветку она пригнула к земле и присыпала песком, чтобы та не распрямилась и не убежала.

Когда работа была кончена, Зоя, держась за ветку, вылезла из ямы, а ветку отвела в другую сторону. И тогда только огляделась. Воздух был розоватый, иногда набегали другие цвета – лиловый, синий, оранжевый, – но сменялись они не резко. Издалека долетала музыка, и Зоя узнала мелодию: ее играла Рыжая Пурзя в день карнавала. Значит, Рыженькая сменила Дедушку Музыканта. Но долго ли они так выдержат?

И Зоя заторопилась. Она бросила на дно ямы всю еду: яблоко, грушу и пирог. Кушай, Любочка! Любочка спрыгнет, а вылезти не сможет. Вот и весь разговор!

Но это еще не все. Потому что сколько бы Люба не сидела на дне ямы – хоть сто лет, – Белый Цветок от этого не оживет. А как оживить его, не знают ни пурзи, ни сам Дедушка Музыкант. А Зоя… Зоя попробует.

 

Глава 16. Попытка

 

«Нас привел сюда пан Художник. И нас, и все, что ты видишь вокруг», – сказал как‑то Желтый Пурзя.

«Художник живет в своих картинах», – говорила мама.

«И в этой?» – спросила тогда Зоя.

«Конечно».

А вечером, при задернутых шторах, Зоя сама видела, отлично видела, в правом углу картины – вероятно, очень далеко – белел дом. Издалека он казался игрушечным. Одно окошко его светилось.

Зоя захлопала в ладоши.

– Ослик! – позвала она. И знала, что Ослик придет, потому что теперь был ее день, хотя никакой палочки на ней не было Просто сегодня она была сильнее всех остальных.

И верно: в кустах зашуршало, потом послышался треск и стук копыт, и на поляну вышел Серый Ослик. Он поглядел знакомо и потянулся к Зое доверчивой мордой.

– Помоги мне, Ослик, – попросила она. – Помоги мне перебраться на тот берег. Ведь я не умею прыгать, как пурзи, и не умею плавать.

Ослик потерся боком о Зоин бок. Может он и не понимал слов, но Зоя знала, что он доверяет ей. Зоя забралась к нему на спину, он припал на задние ноги, прыгнул и легко понесся над рекой. Зоя даже не думала, что он умеет так отлично прыгать!

И почему она вообразила, будто он не понял ее слов? Отлично понял, иначе не приземлился бы, как всегда, на острове. Теперь же они оказались на другом берегу реки. Зоя обняла Ослика, поцеловала его в теплую серую мордочку.

– Спасибо, Ослик, милый!

– И, не оборачиваясь, пошла по тропинке, протоптанной в траве.

Дорога полого подымалась в гору. Чем дальше от реки, тем ниже становилась трава. Кроме этой травы, ничего не было видно. Зоя шла, шла вверх, стала уставать. Неужели она ошиблась и здесь нет никакого белого дома? Что же тогда делать?

И вдруг из‑за холма выступили верхушки деревьев. Зоя так обрадовалась, что побежала. Но быстро задохнулась и пошла медленней.

Деревья приближались, и вот за ними открылся взгляду белый дом. Он стоял на поляне и был обнесен белым забором с воротами.

«Только бы застать его! – шептала Зоя, пересекая поляну. – Только бы застать и суметь объяснить все».

 

Глава 17. У дядюшки Тадеуша

 

Белые ворота оказались незапертыми. Зоя толкнула створку и вошла во двор, поросший ровной зеленой травой. Дом за воротами был двухэтажный, узкий, с верандой вдоль всего первого этажа. А на ступеньках веранды стоял дядюшка Художник. Он был точно такой, каким когда‑то нарисовал себя: узколицый, в темном бархатном берете и платке, заправленном под отложной воротник белой рубашки. А на плече сидела большая коричнево‑красная птица.

– Дя… – проговорила Зоя и запнулась.

– Здравствуй, Зося! – ласково, как своей, улыбнулся он. Поцеловал ее в макушку, обнял за плечи и повел в дом.

За высокой белой дверью с медным витым кольцом сразу начиналась деревянная лесенка – узкая, домашняя; окошко было прорезано высоко, а на подоконнике стояли горшки с цветами. Зое показалось, что она когда‑то уже поднималась по такой лестнице.

Художник распахнул высокую коричневую дверь. Зоя почувствовала запах красок.

– Входи, входи, Зося, – пригласил дядюшка. – Тебе будет интересно.

Здесь была мастерская. По стенам стояли и висели картины, на грубо сколоченном столе у окна были разложены краски, из высокого стакана торчали кисти. И тут же стояла резная черная шкатулка – точно такая, какую тетя Янина подарила Зое в день рождения. Зоя подошла, притронулась к ней пальцами.

– Нравится? – спросил дядюшка Тадеуш.

– У меня есть такая же, – тихонько ответила Зоя. – Только она не открывается.

– Не может быть! – И дядюшка поднес шкатулку к глазам. – Эту тоже так просто не откроешь; во всех этих старинных вещицах есть свой секрет. – Он передал Зое шкатулку. – Попробуй, открой.

Зоя не знала, как начать говорить о главном, и, чтобы не обидеть дядюшку, попыталась разъять ящичек. Ничего не получилось.

– А посмотри‑ка на нее внимательно: может, что и заметишь.

Зоя, продолжая думать о своем, стала вертеть вещицу, вглядываться в резной рисунок с матово блестящими кусочками перламутра. На нем были изображены женщины в длинных платьях, и каждая держала в руках по веточке. Все точно так же, как на Зоиной шкатулке. И тут на одной из веточек Зоя увидела бутон цветка – он был более выпуклым, чем все другие цветы и ветки. Зоя оглянулась на дядюшку, тот едва заметно кивнул.

– Просто нажмешь, – сказал он, – но сейчас не надо.

И он так это сказал, что Зоя поняла: настало время. И голос у нее дрогнул.

– Дядюшка… – начала Зоя. – Дядюшка Тадеуш… У пурзей больше нет Белого Цветка. И они без него не могут жить.

Художник нахмурился, пожал плечами:

– Что я могу сделать? Надо было беречь.

– Но они не виноваты! Это я, я! Все из‑за меня! – И Зоя заплакала.

Она не ожидала, что дядюшка так холодно примет эту весть.

А он отвернулся, стал перебирать краски на столе, и Зоя увидела: руки его дрожат.

– Что за глупости! – сказал он резко. – При чем здесь ты? Я ведь все знаю.

– Дядюшка, милый, я показала ей картину и пурзей… И потом она вошла за мной…

– И тебе тоже нечего было тут делать, – проворчал художник. – Разве так учатся?!

Зоя видела, что он сердится, ну и пусть, пусть, лишь бы помог пурзям! Она подбежала к Художнику, прижалась к его руке:

– Дядюшка, ну сделайте что‑нибудь! Ведь они такие тихие, такие… беспомощные!

– Я знаю, какие они, Зося, – гораздо мягче ответил Дядюшка Тадеуш и погладил ее по голове. – И рад, что ты полюбила их. Я даже попытался нарисовать, но… – Он поднял и поставил на мольберт картину, которая была повернута к стене. – Вот смотри!

На картине был цветок, свежий, сочный, очень похожий на тот, на настоящий Белый Цветок.

– Почти такой же… – проговорила Зоя робко.

– Да. Почти. Похож, да не тот. И я не знаю, удастся ли… – Художник еще раз оглядел картину и остался недоволен. – Нет, два раза не бывает одинаково. Впрочем… Почему обязательно такой же, а, Зося? Лишь бы он жил, перекликался с цветом, с музыкой картины, что ли, верно ведь? Как ты считаешь?

Зоя не знала, не могла ответить, но была рада, что дядюшка снова взялся за работу А он уже схватил кисть, он свободно менял форму лепестков, удлинял стебель.

– Как ты называешь их? – работая, весело спрашивал он Зою. – Пурзи? Почему пурзи!

– Так… Не знаю…

 

 

– Очень смешно. А они и правда милые Когда я впервые нарисовал такого «пурзю»… Видишь ли, Зося, я жил тогда в чужой стране, тосковал по родине. И вдруг у меня появились они. Эти существа. Я придумал их Понимаешь – сам! Я тогда почувствовал себя счастливым! – И вдруг добавил непонятное: – Ты когда‑нибудь тоже найдешь своих пурзей.

 

Глава 18. Возвращение

 

Зоя не поняла о чем говорит дядюшка, но ей тоже хотелось иметь своих пурзей.

– А как? – шепотом спросила Зоя. – Как их найти?

– Прежде всего, – ответил Художник, – рисуй то, что тебе интересно. Очень интересно. То, что ты очень любишь или очень не любишь. – И вдруг велел: – Возьми‑ка бумагу, садись вот сюда за стол. И меня отвлекать не будешь. Работай, работай. – И больше уже не глядел на нее.

О, теперь Зоя прекрасно поняла, что, а вернее, кого она не любит. Она нарисовала стриженную девочку с конфетой в руке. А потом сделала так, так и вот так – зачертила! И сама вдруг почувствовала: получилось как‑то нехорошо. Через руку и плечо девочки прошли черные полосы, как следы от кнута, и ей, наверное, больно.

Зоя оглянулась на дядюшку.

– Конечно, больно, – сказал он. – За что ты ее?

Зоя нагнула голову и промолчала. Но она‑то знала, за что: да за все!

И за пурзей – им ведь так тяжело, когда дни мелькают; и за то, что она все жилит, эта Любка, такая противная, даже играть по‑честному не может: прыгалки подсекает, глаза не зажмурила, когда Зоя вела ее, – вот и пролезла в картину! И Лилового Пурзю напугала, и про Белый Цветок ничего не поняла, веревку из него сделала, и конфеты свои ест одна – никогда никого не угостит!

И Зоя еще раз черканула по рисунку.

– Ого, Зося! – удивился дядюшка. – Ты, оказывается, не такая добрая.

– Ну и пусть, – ответила Зоя, не поднимая головы. – Это же рисунок.

– Но ты забыла про яму! Ведь ты хотела, чтобы твоя подружка…

– Какая она мне подружка?!

– Ну, а если просто девочка?

– Плохая девочка, – заспорила Зоя. Она еще никогда ни с кем так не разговаривала, а тут прямо что‑то нашло на нее. – Она плохая девочка, дядюшка, поверьте мне!

– Довольно обычная. Ведь она была голодна.

Зоя промолчала, потому что в этом дядюшка был прав. Но он ничего не знал о прыгалках, о конфетах «Кис‑кис», да и голод… Можно ли так поступать из‑за голода?

Только объяснить все это Зоя не могла и потому едва слышно проворчала:

– Она вообще такая.

– А если, пока ты здесь, она попала в твою ловушку и сломала ногу? – продолжал Художник. – Или вдруг никто не придет к реке и она не сможет выбраться? Ты понимаешь, что может случиться?

– Да.

– Ты этого хотела?

Нет, Зоя этого совсем не хотела, даже не подумала об этом. И теперь заволновалась:

– Дядюшка, как же…

– Вот видишь, Зося. Если говорить честно, мне совсем не понравилось, как ты поступила.

Зое теперь и самой не нравилось. Ей было стыдно и грустно. И хотелось, чтоб кто‑нибудь все исправил и успокоил и пожалел ее, как это всегда делала мама. И вообще она так соскучилась, так давно не видела маму. И Зоя вдруг закрыла бумагу руками, положила на них голову и заплакала.

– Полно, полно, Зося. – Легкая рука Художника коснулась ее волос.

– Я хочу к маме! – плакала Зоя. – Я не злая, не злая!

– Я помогу тебе вернуться, – ласково проговорил дядюшка.

– А Любе?

– И ей. Посмотри, какой получился цветок.

Зоя глянула, но из‑за слез он расплылся. И все же было видно, что цветок не очень похож. Лепестки, чуть собранные в бутон, шире и плотней, они, наверное, не смогут так раскрываться. И даже цвет иной: не совсем белый – с красными и лиловыми расплывчатыми пятнами на кончиках.

Зоя вытерла глаза получше, всмотрелась:

– Он получился немножко другой…

– Конечно.

– Ну и как же?

– Значит, и жизнь там пойдет немножко другая.

– Хуже?

– Этого, Зося, я пока сам не знаю. Просто другая.

«Из‑за меня, – опять подумала Зоя. – А потом поправила себя: – Нет, из‑за Любки! Все ей надо».

– А как же с Любой? – спросила Зоя.

– Твоя подружка должна уйти, – ответил Художник, и Зое показалось, что он опять сердится. – Но без тебя ей не выбраться. – И дядюшка подал Зое руку: – Пойдем, девочка.

Рука была теплая, добрая. Нет, он не сердился. На Зою во всяком случае.

Они вышли из мастерской. На пороге Зоя оглянулась на картину. И заметила: сочные лепестки цветка потеснили зеленую коробочку, открылись шире, а сквозь запах краски явственно пробился сильный сладковатый аромат, так что немного закружилась голова. Цветок начинал оживать!..

Они шли, шли, спускались по неосвещенной лестнице; за высоким окошком было темно. Зоя совсем забыла, что так бывает: день, потом вечер, темнота. Она уже не различала ступенек, не понимала, куда идет. Это было похоже на игру «Найди свой дом», только ее никто не перекружил. И вообще это была не игра.

 

Чур‑ра, чур‑чура,

Тут игра

И не игра,

И не правда

И не ложь,

Потеряешь

И найдешь,

А найдешь

Не пятачок,

А ежиный

Пиджачок…

 

Вдруг Зоя почувствовала свежий ветер, впитавший в себя запах земли, травы, кустов и деревьев. Вот сейчас они выйдут из дома Художника… И она забеспокоилась.

– Дядюшка! – едва слышно позвала Зоя. – Дядюшка, теперь вы никогда не передадите мне свой дар?

– Зося, глупенькая, – в темноте улыбнулся он. – А как бы иначе ты смогла жить здесь, у нас, и подружиться со всеми? – И поцеловал Зою в макушку. – Теперь иди. И не бойся. Тут нет дорожки, придется на ощупь. Найдешь?

Зоя кивнула. Хотела еще спросить, но сразу же забыла о чем, потому что издалека услышала знакомый голос:

– Зоя! Зоя!

– Это мама! – крикнула она и побежала. Зоя спешила, спотыкалась о камни, или, может, это были клумбы. И все ждала, когда снова долетит мамин голос. Но было тихо. Девочка остановилась.

Вокруг колыхались под ветром кусты.

Невдалеке в темное небо тянулся высоченный дом. Окна его были разноцветно освещены. Зоя сразу поняла, что это городской дом. Она вышла из‑за кустов, ступила на асфальт.

Глаза понемногу привыкли к темноте, и Зоя видела теперь деревце яблони – оно ей знакомо! «Если так, – подумала Зоя, – если все обернулось так, то здесь должен быть поваленный забор…»

И он тоже был. И кирпичи, и бревна, и доски от снесенных домов. И все‑таки Зоя не знала, куда идти, – ведь она ни разу не бывала на пустыре ночью. Она пошарила в кармане брюк. Там лежала порядком потрепанная бумажка. Зоя подошла к фонарю – его она тоже не замечала днем, – при тусклом свете прочитала слова, выведенные четким маминым почерком: «Вишневый переулок, дом 7. квартира 101» По асфальтовой дорожке медленно прогуливалась женщина, держа на поводке здоровенного бульдога. Зоя шагнула к ним.

– Вы не скажете, где Вишневый переулок?

– Придется обойти, девочка, – ответила женщина. – Тут стройка, – и подробно объяснила Зое, как найти ее дом.

Зоя совсем не узнавала улицы. Да это и неудивительно – ведь она так мало жила здесь! Хорошо, ах, как хорошо, что мама положила ей в кармашек записку с адресом!

 

Глава 19. Дома

 

Наконец Зоя нашла подъезд, поднялась в лифте на пятый этаж и нажала кнопку звонка. И услышала поспешные шаги. Это была мама! Конечно, мама – только она ходила дома на высоких каблуках.

Открылась дверь. Зоя увидела испуганные мамины глаза, потом мама отошла на два шага назад. И вдруг бросилась, обняла Зою, заплакала. Когда она наплакалась, стала искать по карманам платок, а Зою все еще не отпускала. Но платка не было, и мама вытерла мокрое лицо концом Зоиной косички.

– Яня! – закричала она. – Янина! Иди сюда!

– Что? Что случи… – и тетя Янина замерла.

Потом вынула из кармана очки, надела их и на цыпочках подошла к Зое, будто боялась ее спугнуть.

– Милое дитя? – шепотом спросила тетя Янина и незаметно дотронулась до Зоиной руки. Затем так же шепотом ответила себе: – Милое дитя!

И только тогда заплакала.

Зоя не совсем понимала, почему они так дружно плачут, она была рада, что вернулась, и еще была рада, что у тети Янины нашелся платок, потому что Зоиных косичек не хватило бы, чтоб вытереть все пролитые в этот вечер слезы.

Вдруг что‑то живое, теплое прижалось к Зоиным ногам Не отрывая глаз от плачущих женщин, Зоя нагнулась и погладила нежную шерстку бывшею соседского кота.

Я не стану рассказывать, как были зажжены все лампы в доме, как были открыты лучшие банки с вареньем и какой отличный пирог испекла тетя Янина, – гораздо лучше того, который так понравился когда‑то Любе Вилкиной. Зоя отломила кусочек, опустила руку под стол, позвала:

– Кис‑кис‑кис!

И тут в дверь позвонили. И Зоя уже знала, кто это. И сама побежала открывать. Это была Люба. Живая. Здоровая. Ноги ее не были сломаны, они были обуты в запыленные, ободранные на носках красные туфли с квадратными каблуками. А по платью, пересекая правую руку, шла едва заметная полоса, похожая на шрам.

Тетя Янина вышла следом за Зоей:

– Любочка, и ты тоже нашлась!

Люба Вилкина вежливо поклонилась ей, потом сказала с удивлением:

– Мама волновалась обо мне, даже плакала. И отец тоже. А всегда говорили, что я никуда не денусь!

Зоя разглядывала полосу на Любиной руке.

– Где ты поцарапалась, Любочка? – спросила тетя Янина.

– А, пустяки, – ответила Люба. – Я уже почти все стерла.

Она провела ладонью по коже, размазала темную полосу и вдруг поглядела на Зою исподлобья.

– В другой раз ты… – начала Люба и не договорила.

Дядюшка Тадеуш был, конечно, прав, когда просил Зою больше не делать так, и Зоя хотела сразу сказать Любе, что она не будет. Но подумала и промолчала: она еще сама не знала, как поступит в другой раз.

– Девочки, девочки, идите пить чай с пирогом! – позвала из кухни мама.