Не был болен, еще не был болен, а последствий перенесенной еще в лагере операции не

ощущал». А. И. Солженицын изъявил готовность восстановить прежние отношения и

предложил Наталье Алексеевне вернуться к нему (32).

Бросать свою новую жизнь и ехать в Казахстан она не захотела. На этом их переписка

снова прервалась. Только после этого, как утверждает Н. А. Решетовская, т. е. не ранее

середины сентября к ее бывшему мужу «явилась болезнь». Исчез аппетит. Александр

Исаевич стал худеть. Врачи терялись в догадках: «то ли гастрит, то ли язва» (33).

Если исходить из этого, получается, что А. И. Солженицын лег в городскую больницу

только осенью 1953 г. Местные врачи оказались бессильными поставить диагноз, и

Александра Исаевича направили в областной центр — Джамбул (34).

«В Джамбуле, — читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, — Сане сделали все

анализы, рентген. Увы, обнаружили не желудочное заболевание, а опухоль величиной с

кулак. Она-то и давила на желудок, причиняя боль. Одни врачи думали, что это —

метастаз прежней злокачественной. Другие считали ее самостоятельной и относительно

опасной. Кому же верить? Во всяком случае, следовало готовиться к худшему» (35).

Наталья Алексеевна не была в ссылке и по этой причине писала со слов мужа, который

тоже упоминает о существовании у него в 1953 г. крупной опухоли: «Мне, — говорится в

«Архипелаге», — пришлось носить в себе опухоль с крупный мужской кулак. Эта

опухоль выпятила и искривила мой живот, мешала мне есть, спать»11 (36).

Позднее, в 70-е годы, А. И. Солженицын привез «джамбульский» рентгеновский

снимок в Ленинград и попросил одного своего знакомого показать его специалистам. Им

оказался известный ленинградский онколог А. И. Раков, который, ознакомившись с

рентгеновским снимком, заявил, что подобная опухоль неоперабельна, и больной обречен на

смерть (37).

Если опухоль была величиной с «крупный мужской кулак», если она «выпятила и

искривила» живот, то ее можно было наблюдать невооруженным глазом. Более того, в таком

случае не нужно было специального образования, чтобы заподозрить рак. Однако

обоснованный вывод на этот счет мог дать только гистологический анализ опухоли. Между

 

11 Еще более значительные размеры этой опухоли Александр Исаевич рисовал в одной из бесед с

К. И. Чуковским: «У меня внутри опухоль была как два кулака, теперь уменьшилась, ташкентские врачи, очень

хорошие, лечили» (Чуковский К. И. Дневник. 1930–1969. М., 1997. С. 341–342).

 

 

тем, сведения о производстве такого анализа отсутствуют.

Казалось бы, обнаружив у больного подобную опухоль, джамбульские врачи должны

были поставить вопрос об операции, но, как писала Н. А. Решетовская о муже, «в Джамбуле

ему дали направление в Ташкентский онкологический диспансер» (38). Неужели в

джамбульской областной больнице не было хирурга? И почему направление было дано не в

столицу Казахской ССР Алма-Ату, а в столицу другой союзной республики — Ташкент?

В первом издании «Теленка» можно прочитать, что узнав о характере своей болезни,

Александр Исаевич сообщил об этом Наталье Алексеевне и пригласил ее приехать в

Кок-Терек, чтобы проститься с ним, но она даже не откликнулась на его приглашение (39).

Комментируя это свидетельство, Н. А. Решетовская заявила, что не только не получала

подобного приглашения, но и узнала о самой болезни только летом 1954 г. (40). Более того,

по ее словам, в рукописной варианте «Теленка» подобного утверждения не было (41).

Кому же верить? Чтобы ответить на этот вопрос, посмотрим, как солженицынская

версия отразилась в первом и последующих изданиях «Теленка»:

1 издание

 

«По особенностям советской почтовой цензуры никому во вне я не мог

крикнуть, позвать: приезжайте, возьмите, спасите мое написанное! Да чужого

человека и не позовешь. Друзья — сами по лагерям. Мама — умерла. Жена — не

дождалась, вышла за другого; все же я позвал ее проститься, могла б и рукописи

забрать, — не приехала» (Солженицын А. И. Бодался теленок  с дубом. Paris,

1975. С.8).

 

Журнальный вариант

 

«По особенностям советской почтовой цензуры никому во вне я не мог

крикнуть, позвать: приезжайте, возьмите, спасите мое написанное! Да чужого

человека и не позовешь. Друзья — сами по лагерям. Мама — умерла. Жена — не

дождалась, вышла за другого» (Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом//

Новый мир. 1991. № 6. С.8).

 

Сопоставление двух приведенных текстов показывает, что после выступления

Н. А. Решетовской в печати А. И. Солженицын предпочел исключить из второго издания

«Теленка» слова о приглашении Натальи Алексеевны. Это означает только одно — в письме

от 12 сентября 1953 г. Александр Исаевич ничего не писал Н. А. Решетовской о своей

болезни и не звал ее приехать к нему, чтобы проститься.

Зато 23 ноября 1953 г. он пригласил приехать к нему другого человека:

«Пишу тебе в предположении, что я умру… Если я умру, то этим летом ты обязательно,

отбросив всякие помехи, приедешь в Берлик12. На Садовой улице, 41, живет врач Николай

Иванович Зубов, который заботливо лечил меня во всем течении моих безжалостных

болезней. От него ты узнаешь подробности моего последнего года жизни и этим самым

как бы повидаешься со мной. Кроме того, ты распорядишься остатками моего имущества,

которого наберется больше тысячи…» (42).

Кому же было адресавано это письмо? Оказывается, подруге Натальи Алексеевны по

Ростову-на-Дону Ирине Арсеньевой, с которой Александр Исаевич «некоторое время назад

стал переписываться» (43).

Приведенное письмо производит странное впечатление. С одной стороны, это

предсмертный отчаянный крик, с другой стороны, автор письма еще не уверен в

приближении смерти. Тогда для чего поднимать тревогу? И почему  отнюдь не самый

близкий автору письма человек должен был броситься к нему в далекий Берлик? Но если

 

12 Берлик — поселок, в котором жил А. И. Солженицын, — предместье Кок-Терека.

 

 

когда-то они и были близки, не следует забывать, с тех пор прошло более 12 лет. За это

время у Ирины Арсеньевой мог появиться жених. К тому же следует иметь в виду, что тогда

в глазах окружающих ее знакомый являлся преступником. Не следует сбрасывать со счета и

то, что дорога из Ростова в Казахстан требовала денег. Поэтому вероятность приезда Ирины

в Берлик была равна нулю. Зачем же тогда нужно было писать ей?

Точная дата возвращения Александра Исаевича из Джамбула неизвестна.

Н. А. Решетовская утверждала, что он вернулся в первых числах декабря (44).

А. И. Солженицын пишет, что ожидал разрешения на поездку в Ташкент с ноября — месяца

(45). Расходятся они и в оценке его состояния. Наталья Алексеевна вспоминала, что по

возвращении «в Кок-Терек Саня почувствовал себя лучше», «вернулся аппетит» (46).

Александр Исаевич рисует совершенно иную картину: «В декабре подтвердили врачи,

ссыльные ребята, что жить мне осталось не больше трех недель» (47). «Еле держась, я вел

уроки; уже мало спал и плохо ел» (48).

Как же так? Если смерть уже стучалась в дверь, чего ждал на протяжении всего декабря

А. И. Солженицын? По одной версии, — направления в ташкентский онкологический

диспансер (49), по другой — окончания четверти (50). И одно, и другое объяснение могут

вызвать только недоумение.

В «Теленке» Александр Исаевич пишет, что «поехал умирать в Ташкент» «под новый

1954 год» (51), т. е. в последних числах декабря 1953 г. А вот его свидетельство из

«Архипелага»: «Эту ночь перед отъездом в Ташкент, последнюю ночь 1953 г., хорошо

помню» (52), из чего явствует, что он уехал не ранее 1 января 1954 г.

От Кок-Терека до Ташкента несколько сот километров. Это расстояние можно было

преодолеть за один день. Между тем, выехав около 1 января, А. И. Солженицын добрался до

столицы Узбекистана только 4-го числа, когда его положили в 13-й (онкологический) корпус

клиники Ташкентского государственного медицинского института и передали врачам Лидии

Александровне Дунаевой и Ирине Емельяновне Мейке (53).

«Врачи, — вспоминала Н. А. Решетовская, — сочли операцию ненужной, предложив

рентгенотерапию. Так Саня попал в лучевое отделение», здесь он провел «полтора

месяца» и получил «12 тыс. рентгенов» (54). Свое пребывание в Ташкенте

А. И. Солженицын позднее описал в повести «Раковый корпус» (55).

Когда ее автора положили в больницу, был сделан запрос относительно результатов его

операции 12 февраля 1952 г. Однако обнаружить их не удалось (56). Подобный эпизод нашел

отражение и в истории болезни главного героя «Ракового корпуса» Костоглотова (57).

«Я — отмечал А. И. Солженицын, выступая 22 сентября 1967 г. на заседании

Секретариата Правления Союза писателей СССР, — давал повесть на отзыв крупным

онкологам — они признавали ее с медицинской точки зрения безупречной и на современном

уровне. Это именно рак, рак как таковой» (58).

Я тоже обратился к одному из онкологов, который заявил, что познакомился с

«Раковым корпусом» еще тогда, когда он ходил в Самиздате, но не смог дочитать его до

конца именно потому, что с медицинской точки зрения течение болезни и процесс лечения

описаны совершенно некомпетентно (59).

 

«В угаре радости»

 

По свидетельству Н. А. Решетовской, в Ташкенте ее муж пробыл полтора месяца, т. е.

примерно до 19 февраля 1954 г. (1) «По пути домой» он заехал в горы, к «старику

Кременцову» за лечебным корнем и в последних числах февраля вернулся в Кок-Терек (2).

«Тем временем, — пишет Наталья Алексеевна, — освобождали многих ссыльных. В

марте 54-го года Саня тоже написал Ворошилову просьбу избавить от ссылки. Даже

приложил справку онкодиспансера, хотя не очень надеялся на успех. В Москве заявление

почему-то не разбиралось. Вернули на усмотрение Джамбула. Там отказали» (3).

Вскоре после возвращения из Ташкента Александр Исаевич стал домовладельцем.

 

«Появились деньги — пишет он, — и вот я купил себе отдельный глинобитный домик,

заказал крепкий стол для писания, а спал — все также на ящиках холостых» (4). «Домик мой

стоял на самом восточном краю поселка. За калиткою был — арык, и степь, и каждое утро

восход» (5).

Почувствовав весной 1954 г. выздоровление, А. И. Солженицын, если верить ему, с

головой ушел в учительство (6). «При таком ребячьем восприятии я в Кок-Тереке

захлебнулся преподаванием, и три года (а может быть, много бы еще лет) был счастлив даже

им одним» (7). По утверждению Александра Исаевича, работал он в школе в две смены (8) и

его нагрузка составляла 30 часов в неделю. (9). Однако, пишет он, «мне не хватало часов

расписания», «я назначал… вечерние дополнительные занятия, кружки, полевые занятия,

астрономические наблюдения… Мне дали и классное руководство, да еще в чисто казахском

классе, но и оно мне почти нравилось» (10). И, несмотря на подобную загруженность, у него

«каждый день оставался часик для писания» (11).

30 часов в неделю, это 5 часов в день без «окон». «Вечерние дополнительные занятия,

кружки, полевые занятия, астрономические наблюдения» — не менее одного часа в день.

Подготовка к урокам, проверка тетрадей и классное руководство — около двух часов,

«кухонное хозяйство» в самом широком смысле этого слова, включая покупку продуктов,

заготовку топлива, топку печи, приготовление  пищи, мытье посуды и т. д., — еще, как

минимум, два часа, утренний туалет и прогулка — не менее часа, завтрак, обед и ужин с

учетом разогревания пищи — столько же, уборка дома, стирка одежды — полчаса, дорога в

школу и обратно — еще столько же, слушание радио и чтение газет — не менее получаса,

общение с коллегами, соседями и другими знакомыми — как минимум, полчаса. Итого по

меньшей мере 14 часов. Если взять один час на отдых и восемь часов на сон, окажется, что

для литературного творчества у А. И. Солженицын действительно оставалось не больше

«часика» в день. Единственно, на что он мог рассчитывать — на воскресенье.

Зачем нужна была такая учебная нагрузка? И как понять человека, который, если

верить ему, еще  совсем недавно, превозмогая усталость и холод, сочинял стихи в колонне

заключенных, а тут променял возможность спокойно заниматься литературным творчеством

на преподавательскую работу?

Что же писал он в свободные минуты? По словам А. И. Солженицына, новую пьесу:

«…Весной 1954 г. я был награжден выздоровлением и в радостном полете писал

„Республику труда“» (12). Под опубликованным текстом пьесы значится: «1954, Кок-Терек»

(13). В «Исторических датах» работа нею датирована  несколько иначе: январь — февраль,

май — июнь, сентябрь — октябрь 1954 г. (14) В «Теленке» А. И. Солженицин отмечает, что

пьеса была закончена им в июне этого года (15). Вероятнее всего, к январю — февралю

следует отнести возникновение замысла пьесы, к марту — июню — написание ее первого

варианта, к сентябрю — октябрю — редактирование.

Сейчас пьеса занимает около 100 страниц типографского текста (16). Первоначальный

вариант, по утверждению А. И. Солженицына, был в полтора раза  больше, т. е. около 150

страниц (17). Одна типографская страница — как минимум, полторы машинописных,

следовательно, первоначальный текст пьесы составлял не менее 225 машинописных страниц,

или же 10 а.л. Как же мог автор написать такой текст практически за 16–17 выходных дней?

Одно из двух: или учебная нагрузка была не такой, как пишет о ней Александр Исаевич, или

же к лету 1954 г. пьеса не была готова.

По выходе из диспансера больные раком остаются в нем на учете и обязаны появляться

для профилактического осмотра сначала один раз в месяц, потом один раз в полгода,

наконец, один раз в год (18). Казалось бы, и опасение за свою жизнь, и возможность лишний

раз побывать за пределами Кок-Терека делали Александра Исаевича заинтересованным в

точном соблюдении этого требования. Между тем, в Ташкенте он появился снова только 21

июня 1954 г. (19).

По свидетельству Н. А. Решетовской, летом этого года А. И. Солженицына опять

госпитализировали, и он «долечивался в диспансере почти два месяца» (20), т. е. до конца

 

августа, после чего в Ташкенте больше не появился ни через полгода, ни через год. Более

того, летом 1954 г. Александр Исаевич сообщил Наталье Алексеевне о полном

выздоровлении (21).

Из Ташкента он привез фотоаппарат (22). «…За одним ремеслом, — пишет

А. И. Солженицын, — потянулось другое: самому делать с рукописей микрофильмы (без

единой электрической лампы и под солнцем, почти не уходящим в облака — ловить

короткую облачность). А микрофильмы потом — вделать в книжные обложки, двумя

готовыми конвертами: Соединенные Штаты Америки, ферма Александры Львовны Толстой.

Я никого на Западе более не знал, но уверен был, что дочь Толстого не уклонится помочь

мне». (23).

Невольно вспоминаешь чеховского Ваньку Жукова, который адресовал свое письмо

почти также: «На деревню дедушке». Разница заключается только в том, что Ваньке было

всего девять лет и он не имел университетского образования.

Но давайте вдумаемся в приведенное свидетельство.

1954 г. Заброшенный в степи небольшой казахский поселок и почтовое отделение, куда

поступают две бандероли, адресованные не куда-нибудь, а в Соединенные Штаты Америки!

Поскольку отсюда такие бандероли уходили не каждый день, они сразу должны были

привлечь к себе внимание. И уж их никак не могли не заметить на таможне. Последствия

этого представить не трудно.

По свидетельству А. И. Солженицына, завершив «Республику труда», он в 1955 г.

начал писать роман «В круге первом», в основу которого легли его личные впечатления о

пребывании в Марфино и который первоначально назывался «Шарашка» (24). Со слов мужа,

Наталья Алексеевна утверждала, что до конца ссылки роман был написан на треть (25).

Поразительно, находясь в лагере и имея возможность, если верить ему, сочинять только

в уме, А. И. Солженицын за два с половиной года (с августа 1950 по февраль 1953 г.) написал

полпоэмы и две пьесы, а в ссылке за три с лишним года года (с марта 1953 по июнь

1956 г.) — только одну пьесу и не более трети первой редакции романа «Шарашка». Причем

с ноября 1954 по сентябрь 1955 г. в схеме «Исторические даты» вообще перерыв (26).

Что же отвлекало его от литературного творчества?

Не исключено, что после второй поездки в Ташкент у А. И. Солженицына начался

«роман». «Пятьдесят пятый год, — пишет Н. А. Решетовская, — Саня встретил с девушкой,

которой симпатизировал. Смертельно надоело жить бобылем. К тому же вдруг заболеет? И

поухаживать некому» (27). Единственно, что пока известно об этой девушке, ее имя —

Ксенья (28). Видимо, именно к ней, в Караганду, ездил Александр Исаевич в августе 1955 г.

(29) «Я повидал ее, — пишет он о Караганде, — перед концом всеобщей ссылки, в 1955 г.

(ссыльного меня на короткое время отпустила туда комендатура: я там жениться собирался

на ссыльной же)» (30). «Но жениться на ней, — вспоминала Наталья Алексеевна, — все-таки

не решился — слишком велик риск для творчества» (31).

О том, что после второй поездки в Ташкент А. И. Солженицын действительно был

озабочен поисками невесты, свидетельствует и его «роман» в письмах с Натальей

Бобрышевой, которая была племянницей Е. А. Зубовой и жила с матерью на Урале, в

Златоусте (32).

Вернувшись осенью 1955 г. к литературному творчеству и начав писать «Шарашку»

(33), Александр Исаевич, как явствует из «Хронографа», вскоре отложил роман в сторону и

21 декабря взялся за цикл лагерных стихов «Сердце под бушлатом», с 27 января по 24 марта

1956 г. он трудился над поэмой «Дороженька», которая тогда называлась «Шоссе

энтузиастов», с 22 мая по 9 июня — над «Пиром победителей» (34).

«Вдруг совсем негаданно-нежданно, — читаем мы в Архипелаге, — подползла еще

одна амнистия — „аденауэровская“, в сентябре 1955 г. Перед тем Аденауэр приезжал в

Москву и выговорил у Хрущева освобождение всех немцев. Никита велел их отпустить, но

тут хватились, что несуразица получается: немцев-то освободили, а их русских подручных

держат с двадцатилетними сроками… И вот крупнейшая из всех политических амнистий

 

после Октября была дарована в „некий день“, 9 сентября… Ну, как не заволноваться?.. А

московские друзья настаивали: „Что ты придумал там сидеть?..  Требуй пересмотра дела!

Теперь пересматривают!“. „Зачем?..“ Однако… начался XX съезд… И я — написал

заявление о пересмотре» (35).

Кто же были эти московские друзья А. И. Солженицына? В начале 1955 г. в Москве

Н. А. Решетовская случайно встретилась в ЦУМе с женой Д. М. Панина Евгенией Ивановной

и дала ей адрес А. И. Солженицына (36). К этому времени Дмитрий Михайлович отбыл свой

срок и обосновался в Москве (37). Здесь он восстановил отношения с тоже вышедшим на

свободу Л. З. Копелевым. Срок наказания Л. З. Копелева истекал 7 июня 1955 г., однако его

освободили досрочно 7 декабря 1954 г. (38) И хотя он вынужден был прописаться в деревне

под Клином, но вернулся в Москву и жил у друзей (39).

«Весной 1955 года, — вспоминал Л. З. Копелев, — мы с Дмитрием Паниным узнали

адрес Солженицына… стали переписываться. Он тогда был под наблюдением онкологов —

еще не оправился после операции семиномы» (40).

Именно они и могли подвигнуть А. И. Солженицына на подачу прошения о пересмотре

его дела. Если верить ему, он решился на такой шаг только после ХХ съезда, который

проходил с 14 по 25 февраля 1956 г. и на котором был осужден культ личности

И. В. Сталина.

Но вот перед нами воспоминания уже упоминавшегося бывшего военного прокурора

Б. А. Викторова: «…Мое заочное знакомство с Александром Исаевичем Солженицыным,..

состоялось в сентябре 1955 г… Из Секретариата Первого секретаря ЦК КПСС нам было

передано заявление А. И. Солженицына. Адресовывалось оно естественно на имя

Н. С. Хрущева. Датировано: 1 сентября 1955 г.» (41).

Б. А. Викторов приводит текст этого заявления с изъятиями (42), полностью оно

воспроизведено в книге К. А. Столярова (43). Заявление заканчивалось словами: «Прошу Вас

снять с меня ограничения в передвижении, а по возможности и прочие ограничения» (44).

Итак, получается, что А. И. Солженицын снова поставил вопрос о пересмотре своего

дела не после ХХ съезда и даже не после «аденауэровской амнистии», а за полторы недели

до того, как узнал о ней.

Начало 1956 г. ознаменовалось целой серией подобных обращений Александра

Исаевича: 30 января 1956 г. он направил письмо на имя министра обороны СССР

Г. К. Жукова (45), в котором просил его помочь в «снятии ссылки», «снятии судимости»,

«возврате орденов» (46). 24 февраля 1956 г. последовало новое ходатайство на имя

Н. С. Хрущева, на этот раз с просьбой о «полной реабилитации» (47). В тот же день подобное

заявление было направлено Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко (48). Имеются

сведения, что тогда же А. И. Солженицын обратился к заместителю председателя Совета

министров СССР А. И. Микояну (49).

«Совершенно неожиданно в апреле 56 года, — писала Н. А. Решетовская в своих

первых воспоминаниях, — я получила от Сани письмо. Он сообщил мне, что его освободили

от ссылки со снятием судимости» (50). Это свидетельство нашло отражение и в

последующих ее воспоминаниях (51).

28 мая Александр Исаевич продал свой домик (52) и 20 июня покинул Кок-Терек (53).

 

Глава 3

Необычный учитель

 

 

Новая жизнь

 

Четверо суток дороги.

24 июня, наконец, Москва. Здесь на вокзале А. И. Солженицына встречали

Л. З. Копелев и Д. М. Панин. Из дневника Л. З. Копелева: «Он похудел. Бледный,

 

нездоровый загар. Но те же пронзительные синие глаза. Еще растерян, не знает — что, куда?

Тот же торопливый говор» (1).

На следующий день Л. З. Копелев записал в дневнике: «С. приехал к нам на дачу.

Сумка рукописей … Читает стихи — тоска заключенного о далекой любимой. Искренние,

трогательные, но все же книжные,.. очень интересные пьесы: „Пир победителей“ — мы в

Восточной Пруссии… „Республика труда“. Лагерный быт… „Декабристы“ — дискуссии в

тюремной камере… Я всего до конца и не услышал, заснул где-то после половины» (2).

Через несколько дней в Москве на квартире Д. М. Панина А. И. Солженицын

встретился с Н. А. Решетовской (3).

По свидетельству Натальи Алексеевны, в эти же дни Александр Исаевич сумел

разыскать в Москве свою бывшую помощницу по марфинской шарашке «Анечку», Анну

Васильевну Исаеву. Она уже была замужем, но продолжала хранить рукописи

А. И. Солженицына (4). «Воротясь из ссылки, — пишет А. И. Солженицын, — с

благодарностью получил их от нее в 1956» (5).

К этому времени в Москве жили Л. А. Ежерец и К. С. Симонян, ставшие мужем и

женой. Однако они не пожелали возобновлять отношения со своим бывшим другом (6).

Объяснение этого сводится к тому, что в 1952 г. К. С. Симонян был приглашен в управление

МГБ по Москве и ознакомлен с пространными показаниями А. И. Солженицына против него

(7). Александр Исаевич подтверждает факт его допроса по делу К. С. Симоняна в 1952 г., но

заявляет, что от показаний против своего друга отказался (8). Как все обстояло на самом деле,

мы не знаем.

Видимо, тогда же Александр Исаевич посетил литературоведа профессора Альфред

Штёкли, который написал в лагере роман о Древнем Риме. Н. И. Зубову удалось сохранить

его рукопись, и он передал ее с А. И. Солженицыным. Однако А. Штёкли от нее отказался

(9).

Александр Исаевич не пожелал возвращаться в родные места и в поисках работы

отправился во Владимир, где 30 июня получил место в Мезиновской сельской школе

Курловского (сейчас — Гусь-Хрустального) района (10), после чего решил выяснить судьбу

своего ходатайства о реабилитации.

«Летом в Москве, — пишет он, — я позвонил в прокуратуру: как там моя жалоба?

Попросили перезвонить — и дружелюбный простецкий голос следователя пригласил меня

зайти на Лубянку потолковать» (11). Голос следователя был дружелюбным потому, что

после XX съезда КПСС началась реабилитация необоснованно репрессированных. «14 июня

1956 года, — говорится к книге К. А. Столярова, — помощник Главного военного прокурора

полковник юстиции Прохоров обратился в КГБ с просьбой выполнить некоторые

следственные действия, необходимые для принятия решения по жалобам Солженицына»

(12). Это дело было поручено капитану КГБ Орлову, от прокуратуры его курировал

подполковник юстиции Горелый (13).

По всей видимости, именно с капитаном Орловым и встретился А. И. Солженицын на

Лубянке 6 июля 1956 г. (14) В первом издании «Архипелага» Александр Исаевич так

описывает свой разговор со следователем: «Он даже смеется над моими остротами 44-го года

о Сталине. „Это вы точно заметили“. Он хвалит мои фронтовые рассказы, вшитые в

дело, как обвинительный материал. „В них же ничего антисоветского нет. Хотите —

возьмите их, попробуйте напечатать“. Но голосом больным, почти предсмертным я

отказываюсь» (15).

Во втором издании «Архипелага» этот разговор изображен несколько иначе:

«Он даже смеется над моими остротами 44-го года о Сталине. „Это вы точно заметили“.

Все ему ясно, все он одобряет, только вот одно его забеспокоило; в „резолюции № 1“ вы

пишете: „выполнение всех этих задач невозможно без организации“. То есть, что же, вы

хотели создать организацию?

— Да не-ет! — уже заранее  обдумал я этот вопрос. — „организация“ не в смысле

совокупности людей, а в смысле системы мероприятий, проводимых в государственном же

 

порядке.

— Ах ну да, ах ну да, в этом смысле! — радостно соглашается следователь.

Пронесло.

Он хвалит мои фронтовые рассказы…». И далее по тексту (16).

И здесь мы видим, что «Резолюция № 1» появилась только во втором издании

«Архипелага».

Читая приведенный диалог, нельзя не отметить, что, по словам самого же

А. И. Солженицына, в упоминаемом документе не только давалась характеристика советской

политической системы как феодальной, но и обосновывалась необходимость ее ликвидации,

причем вопрос об организации рассматривался именно «в смысле совокупности людей»:

«Выполнение этих задач невозможно без организации. Следует выяснить, с кем из активных

строителей социализма, как и когда найти общий язык» (17).

Поэтому если бы в этом разговоре «Резолюция № 1» действительно обсуждалась, то

радостно согласиться с А. И. Солженицыным («Ах ну да,  ах ну да, в этом смысле!»)

следователь КГБ никак не мог. Это дает основание думать, что добавленный во второе

издание «Архипелага» разговор — имел место только в воображении автора.

Казалось бы, ходатайство Александра Исаевича о реабилитации, означало признание

им своей лояльности по отношению к существующему политическому строю, однако если

верить ему, из ссылки он вернулся с намерением продолжать начатую им борьбу. Прежде

всего он хотел отправить свои произведения за границу. По тем временам это уже само по

себе было криминалом, а если принять во внимание содержание «Прусских ночей» и «Пира

победителей», со страниц которого в самом неприглядном виде представали офицеры

советской контрразведки, то их публикация за рубежом могла тянуть на новый срок. По

утверждению А. И. Солженицына, первоначально он думал использовать иностранных

туристов или же иностранных дипломатов, затем особые надежды стал возлагать на

Л. З. Копелева (18).

«…со Львом Копелевым, — пишет он, — развитие было такое: из нашей зэческой

компании он раньше и ближе всего стоял к столичным литературным кругам, к

иностранцам… Приехавший в Москву в 1956 г. я в туристах иностранных и в возможности

прорваться к посольству разуверился быстро. Но на Льва была надежда огромная, я ему

читал, читал написанное в лагерях, в ссылке и с надеждой смотрел: что согласится отправить?

Но — не хвалил он моих вещей» (19).

Из Москвы Александр Исаевич отправился на Урал к Наталье Бобрышевой. «Теперь

пришла пора решить судьбу. — читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, — Наташа Б.

понравилась настолько, что Саня сделал ей предложение. Но робкая девушка испугалась

подобной стремительности» (20).

На Урале Александр Исаевич пробыл с 16 по 27 июля (21). Вернувшись из этой

поездки, он решил навестить родные места и 31 июля после длительной разлуки снова

появился в Ростове-на-Дону (22). Здесь уже находился Н. Д. Виткевич, который, как и

Л. З. Копелев, тоже вышел из заключения досрочно, еще в 1954 г. (23). 9 августа Александр

Исаевич навестил Георгиевск, повидал И. И. Щербак, посетил могилу матери (24).

Только после этого он отправился к месту работы. Мезиновская сельская школа

находилась неподалеку от железнодорожной станции с поэтическим названием

Торфопродукт. В самом Мезинове жилья Александр Исаевич не нашел, но ему удалось

устроиться в соседней деревне Мильцево у Матрены Васильевны Захаровой (25). Почти

сразу же он написал Наталье Алексеевне и сообщил свой новый адрес (26).

В феврале 1957 г. Матрена Васильевна погибла (27), и Александр Исаевич перешел в

новый дом, хозяйку которого звали Евдокия Федоровна (28). Как говорится в одной из

статей об этом периоде в его жизни, «вне школы он был необщителен и замкнут» (29).

Из «Хронографа» явствует, что, обосновавшись на новом месте, А. И. Солженицын

вернулся к роману и работал над ним с 16 сентября 1956 по 27 июня 1957 г., сделав лишь

один перерыв (14–31 октября) для доработки пьесы «Республика труда» (30). Этот перерыв,

 

по всей видимости, был связан с тем, что на ноябрьские праздники Александр Исаевич

собирался в Москву (31), где надеялся повидать Л. З. Копелева, который обещал отправить

его пьесу в Польшу (32).

Обжившись на новом месте, А. И. Солженицын пригласил Наталью Алексеевну в гости.

19 октября она приехала в Мильцево (33), а вернувшись домой, решила расстаться с

Всеволодом Сергеевичем Сомовым (34). 30 декабря Александр Исаевич нанес ответный

визит в Рязань (35). 2 февраля 1957 г. они с Натальей Алексеевной заново оформили брак

(36).

Другой проблемой, которая в это время занимала Александра Исаевича, была проблема

реабилитации. Вспоминая свои отношения с А. И. Солженицыным, Л. З. Копелев отмечал:

«…в 1956–1957 гг. он был учителем в поселке Торфопродукт. Мы переписывались. Я ходил

в приемную Верховного суда узнавать, когда, наконец, оформят его реабилитацию. Изредка

он приезжал» (37).

Дело с реабилитацией двигалось медленно. Свой вердикт на этот счет КГБ вынес

только осенью 1956 г. «29 сентября, — писал К. А. Столяров, — заместитель председателя

КГБ генерал-лейтенант… П. И. Ивашутин утвердил подготовленное следователем капитаном

Орловым заключение», согласно которому следовало «возбудить ходатайство перед

Генеральным прокурором СССР о внесении протеста в Верховный Суд СССР на предмет

отмены постановления Особого совещания от 7 июля 1945 года в отношении

Солженицына А. И. и прекращении его дела по п. „б“ ст.204 УПК РСФСР» (38).

Прошло еще три месяца, и «28 декабря Главная военная прокуратура направила в

Военную коллегию Верховного суда СССР поднадзорный протест за подписью

генерал-майора Терехова, где ставился вопрос об отмене постановления ОСО НКВД и

прекращении дела Солженицына по п.5 ст.4 УПК РСФСР, то есть за отсутствием состава

преступления» (39).

А «6 февраля 1957 года Военная коллегия Верховного Суда СССР… вынесла

определение, полностью реабилитирующее А. И. Солженицына, о чем его уведомили 2

марта» (40).

Впервые этот документ был оглашен в 1964 г. в связи с выдвижением

А. И. Солженицына на Ленинскую премию (41), а опубликован в 1970 г. в первом издании

собрания его сочинений, изданном во Франкфурте-на-Майне (42), и с тех пор печатался

неоднократно (43).

Сравнивая отдельные публикации, можно заметить, что между ними нет расхождений

по содержанию, но они различаются датировкой. Первая публикация имела дату —

1956 г., 13 все последующие — 1957 г. Можно было бы допустить, что в первую

публикацию вкралась опечатка. Но оказывается, что подобное расхождение наблюдается и в

исходящем номере документа: «4н — 083/ 56» в первом случае и «4н — 083/ 57» — во

втором (цифры «56» и «57» являются обозначением года). Это дает основание думать, что

перед нами не опечатка, а сознательное изменение в датировке документа. Но чем это

вызвано, сказать трудно.

Вот текст «Определения»:

 

«Верховный Суд Союза ССР

Определение № 4н-083/57

Военная Коллегия Верховного Суда СССР в составе: Председательствующего

полковника юстиции Борисоглебского и членов — полковников юстиции Долотцева и

Конова рассмотрела в заседании от 6 февраля 1957 г. протест Главного военного прокурора

на постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 7 июля 1945 г., на основании

 

13 О том, что А. И. Солженицын был реабилитирован в 1956 г. говорится и в «Записке КГБ при СМ СССР и

Прокуратуры СССР», направленной в ЦК КПСС 27 марта 1972 г. (Кремлевский самосуд: Секретные документы

Политбюро о писателе А. Солженицыне. М., 1994. С.198).

 

 

которого по статьям 58–10, ч.2 и 58–11 УК РСФСР был заключен в ИТЛ сроком на 8 лет

Солженицын Александр Исаевич рождения 1918 г., уроженец г. Кисловодска, с высшим

образованием, до ареста являлся командиром батареи, участвовал в боях против

немецко-фашистских войск и был награжден орденами Отечественной войны II степени и

Красной Звезды.

Заслушав доклад тов. Конова и заключение зам. Главного военного прокурора —

полковника юстиции Терехова, полагавшего протест удовлетворить, установила:

Солженицыну вменялось в вину то, что он с 1940 года и до дня ареста среди

своих знакомых проводил антисоветскую агитацию и предпринимал меры к созданию

Антисоветской организации.

В протесте Главный военный прокурор ставит вопрос об отмене в отношении

Солженицына указанного постановления Особого Совещания и прекращения о нем дела за

отсутствием состава преступления на следующих основания:

Из материалов дела видно, что Солженицын в своем дневнике и в письмах к своему

товарищу Виткевичу Н. Д., говоря о правильности марксизма-ленинизма, о прогрессивности

социалистической революции в нашей стране и неизбежной победе ее во всем мире,

высказывался против культа личности Сталина, писал о художественной и идейной слабости

литературных произведений советских авторов, о нереалистичности многих из них, а также о

том, что в наших художественных произведениях не объясняется объемно и многосторонне

читателю буржуазного мира историческая неизбежность побед советского народа и армии и

что наши произведения художественной литературы не могут противостоять ловко

состряпанной буржуазной клевете на нашу страну.

Эти высказывания Солженицына не содержат состава преступлен