Та же комната. Старая женщина лежит ногами к двери.

1.                                                  

Год. Комната в сталинке. Высокие потолки, чугунные батареи, холод. На деревянном полу скрученный разноцветный полосатый половик. Окно занавешено. В углу комнаты икона, на столе икона, гребень, на стене ещё одна икона. На ножках первый цветной телевизор «Рубин – 401», накрытый кружевной салфеткой. На нем включённый ночник – мельница. Светится, освещает бирюзовым, а повращаешь лопасти против часовой - и по часовой тебе музыка, пока завод не кончится. На табуретке рядом с кроватью стоит одеколон «Гвоздика», а настольный вращающийся календарь из мельхиора завис между сменой цифр, рядом лежит ручной тонометр фиолетовый, стетоскоп и исписанная бумажка, сложенная во много раз, слегка протертая и пожелтевшая. Ни ручки, ни карандаша нигде в комнате нет - не нуждается, кому надо – с собой принесут. Справа от табурета – кровать: деревянные подлокотники, красная грубая обивка. На диване матрас, потом клеенка, потом уже постельное. На полу рядом тряпичные синие тапки на литой подошве. Молдавские, наверное. Пахнет лекарствами. На диване лежит старая женщина - Прабабушка. Одеяло, подушки. Только видно голову: платок и выбивающаяся седина. Лежит головой к двери. Спит. Молчит радио «Маяк»: «Говорит и показывает. Жизнь продолжается». Время зависло. Звучат позывные «Подмосковные вечера».

Темнота.

Та же комната. Старая женщина лежит ногами к двери.

***

Коридор. Зеркало покрыто. Очень тихо вокруг.

Ивановна. Идите, в комнате поиграйте. Не выходите. Сидите там.

Отворачивается.

Ивановна. Ничего не случилось. Все хорошо. Идите.

В коридор выходит Нина Михайловна.

Нина Михайловна. Мама?

Ивановна. Все хорошо, идите, я сама.

 

2.

Кухня. Деревянные растрескавшиеся окна, заклеенные газетами, где-то выбивается грязноватая вата. Открыта форточка. Душно, в форточку сочится лето. На форточке покачивается сетка от комаров. На подоконнике стоит кастрюля. Плита с грязными конфорками. На плите закопченный чайник с проволокой вместо ручки. Прабабушка сидит за столом. На столе клеенка, хлеб и чеснок. Она отламывает кусок хлеба, надкусывает часть чеснока, чистит его, натирает им хлеб. Потом натирает другой кусок – корочку. Пахнет липами и чесноком.

Чайник кипит. Прабабушка встает, шаркая, подходит к нему, и, не находя прихватки, снимает чайник подолом своего шерстяного платья. Наливает кипяток в заварочный чайник. Идет пар. Тишина. Накрывает крышечкой. Прабабушка наливает кипяток в стаканы. Один оставляет у себя, другой двигает к смежной стороне стола. На табурете у стены сидит Эльза. Платье. Голые коленки, ни одной царапины.

Эльза. Я хочу корочку.

Прабабушкамолча меняет местами куски хлеба. Девочка откусывает хлеб.

Эльза. Мне не нравится.

Прабабушка. Вырастешь – поймешь. (Указывая на большую бежевую пластмассовую солонку) Неси сюда.

Эльза подходит к большой бежевой пластмассовой солонке, несет ее двумя руками. Прабабушказапускает безымянный, средний и большой, солит чесночную часть. Указательный палец у нее кривой и слегка отставленный в сторону.

Прабабушка. Всё, хватит.

Садятся обратно. Девочка откусывает, жует. Прабабушкапододвигает заварочный чайник Эльзе.

Прабабушка. Наливай себе.

В кружке Прабабушкиостается просто вода.

Эльза. Я наелась.

Прабабушка. А что, едят только голодные?

Эльза. Я не знаю.

Прабабушка. Давай сюда. Вырастешь – поймешь.

Эльза отдает прабабушке свой кусочек, хлебает пустой чай. На кухню заходит Ивановна.

Ивановна. Мама, не пугай ребенка.

Тишина. Лето. Радио молчит. Технический перерыв с двух до трех.

Действующие лица.

Прабабушка, 1889

Ивановна - мать, бабушка, прабабушка, дочь Ивана, 1917

Нина Михайловна - дочь своей матери Ивановны, мать, бабушка, 1936

Эльза, дочь Нины Михайловны, внучка, мать, 1965

Девушка в шапке, дочь Эльзы, правнучка, 1989

Дмитрий Викторович, первый муж Нины Михайловны, отец Эльзы, 1937

Резеда Федоровна, вторая жена Дмитрия Викторовича, 1945

Владимир, не муж Эльзы, 1962

Молодой человек, будущий муж девушки в шапке

Дядя Саша Лыжников

Гость 1, 2, 3

Ученик 1, 2, 3, 4, 5, 6

Учитель

Женщина на лавке

Женщина-огородница

Пьяненький старик с бородой

Мама Дмитрия Викторовича

Девушка без шапки

Разные пожилые люди. Одинокие и не очень

Неуловимые правнуки и таинственные праправнуки

 

3.

Наше время, Урал. Комната Ивановны. Единственная комната в квартире, где не сменили окна. Везде пластиковые, а тут еще старая деревянная выбеленная рама и решетка на окне. За окном футбольное поле. Подстриженный газон, две команды детей в цветных майках гоняют мяч. Слышно только звон мяча после удара, да крики тренера. Дети еще не матерятся, когда что-то идет не так.

Ивановна. Я не хочу умирать на вашей мебели. Переложите меня.

Нина Михайловна. Мама, что ты говоришь? Ты будешь жить еще долго.

Ивановна. Нинка!

Нина Михайловна. Мне пора ехать по огородным делам. Включить тебе телевизор? (Пауза). Радио? (Пауза). Книжку дать?

Ивановна. Отец твой, Семка, никогда без книги спать не ложился. На столе обязательная книга. Пусть две страницы в день, но книга.. Всю жизнь меня бранил, что по слогам читаю.

Нина Михайловна. Позвать Эльзу, она тебе почитает?

Ивановна. Дети дома?

Нина Михайловна. Нет, не дома.

Ивановна. Включи радио.

 

Раннее утро. Ребята идут в школу, но все без портфелей. Мальчики в серых военных гимнастерках с воротником стоечкой, с пятью пуговицами, да двумя прорезными карманами с клапанами на груди. Девочки в коричневых шерстяных платьях с черным передником. У комсомольцев и октябрят – значок на груди. Еще лежит снег. Валенки и калоши. Сменка есть. Помещение школы отапливается. На входе дежурные и учителя. Ребята переодеваются, вместо красных повязок у всех черные.

Учитель. Все в коммунистический класс.

 

Включают радио.

Голос Берии. Дорогие товарищи, друзья!

Трудно выразить словами чувство великой скорби, которое переживают в эти дни наша партия и народы нашей страны, все прогрессивное человечество.

Не стало Сталина - великого соратника и гениального продолжателя дела Ленина. Ушел от нас человек, самый близкий и родной всем советским людям, миллионам трудящихся всего мира.

Вся жизнь и деятельность Великого Сталина..

Ученик 2. Это Сталин говорит?

Ученик 3. Нет, это Берия, он тоже с акцентом. Молчи.

Ученик 4. Тише, не надо.

Голос Берии. Рабочие, колхозное крестьянство, интеллигенция нашей страны могут работать спокойно и уверенно, зная, что Советское Правительство будет заботливо и неустанно охранять их права, записанные в Сталинской Конституции. Наша внешняя политика ясна и понятна.

Ученик 5. Слышали, Сталина-то врачи убили, евреи, жиды.

Ученик 6. Конечно, евреи – врачи, за ними не следили ж. И до него добрались.

Ученик 4. Ты что такой непонятливый? Замолчи.

Ученик 5. И что?

Ученик 4. И то!

Голос Берии. Вечная слава нашему любимому, дорогому вождю и учителю - Великому Сталину.

 

Плач.

Ученик 5. Слышали, будет организованное прощание населения, и Сталин будет в Колонном зале лежать.

Ученик 6. Эх, был бы в Москве, посмотрел бы.

Учитель. Если кто-то может что-то сказать.. Если нет, то сегодня это простительно.

Дима уходит.

Нина. Не понимаешь всей меры ответственности.

***

Привокзальная, серый дом, другие дома вокруг ухоженные, крепкие, а этот без мужской руки, видно, уже давно стоит. Калитка с выбеленным номером на ней, за ней – не подрезанная сирень, черемуха стоят под снегом. Под снегом грядки, крыша дома, часть повалившегося забора. В доме тускло горит свет.

Дима. У тебя пирог.

Нина. Где?

Дима. На щеке.

 

Пробуют варенье.

Ученик 2. Можно есть!

Ученик 3. Зачем ты столько много наложил?

Дима. Все хорошо, я сам еще не пробовал. Положу.

Ученица 2. О, как хорошо.

Дима. Ну?

Ученик 4. Вкусно.

Дима. Нина, пробуй.

Нина. Я уже попробовала. Мама ругать не будет, что без нее открыл?

Дима. Это только одна банка, там еще есть. Есть еще из черноплодной рябины. Будешь?

Нина. Спасибо, я уже все.

Дима. Совсем все?

Нина. Только чай просто.

Дима. Чего пустой чай хлебать, давай еще другую банку открою.

Нина. Не надо, не надо.

Дима. Я сейчас. (Убегает).

Нина. Не надо. Мне пора. Мама волноваться будет.

5.

Марта 1977 Юбилей Дмитрия Викторовича. 40 лет. Молодая Нина Михайловна, приходят гости, кто парами, кто поодиночке. Большая комната. Большое окно, большая балконная дверь за голубоватым тюлем сплошным, а по бокам тяжелые шторы в цветок. На стене – ковер, на полу – ковер. Диван, накрытый покрывалом в красно-синюю клетку. Напротив, у другой стены – шкаф-пенал. На нем стоят две игрушки Эльзы: бурый мишка и кудрявая кукла. Мишка молчит, его ведь не наклонили, а кукла не закатывает глаза. Молчат, смотрят. На середине комнаты большой раздвижной журнальный стол. У стены стоит магнитофон, крутит. Телевизор на тумбочке, по обе стороны от нее – два кресла. Стол накрыт белой скатертью. На нем вина, салаты. Ваза с фруктами. На кухне, в духовке, доходит второе.

Гость 1. А фотоны на нас падают, и время уходит безвозвратно.

Гость 2. Читал новый номер «Химии»? Я сейчас покажу.

Гость 1. Это там, где про французов и Пушкина? Он тратит шесть страниц древесины, подходя к поэзии Пушкина чисто с информационно несущей стороны.

Гость 2. Смотри, берем новый номер. Прикладываем к старому – он на пару сантиметров больше. А у меня полочка специальная. Теперь же весь архив нужно переформировывать. Как ставить-то?

Гость 1. Он еще с января такого формата.

Гость 3. Говорят, что Пушкин перед смертью принял ислам.

Гость 1. А с чем это связано, интересно.

Гость 3. Да это просто сказали и всё.

Гость 2. Пушкин принял ислам?

Гость 3. Он просто..

Гость 2. Нет, Женя, должно быть как-то не просто.

Гость 3. А что там должно быть? Документы?

Гость 1. Там – это где? Если ты говоришь «а», говори «б». Там – это где?

Гость 2. Где?

Гость 1. Там, там. Ты сказал там.

Гость 3. Казахи это говорят.

Гость 1. Какое отношение он вообще к казахам имеет?

Гость 2. Он, вообще-то, больше негритянского уклона.

Нина Михайловна. Философы-литературоведы, а! Для вас.

 

Наше время, Урал, кухня.

Нина Михайловна...здоровья, здоровья надо было желать. Дядя Саша дарил. Были хорошие люди. Я тогда еще работала в школе, потом уже вычислительный центр. Мы жили тогда в шестом микрорайоне. 14 лет жили. Не 20, не 30 и не 50. Всех жизнь пораскидала по разным местам. Развелись, а потом, потом я к маме сюда приехала. Приехала и приехала.

6.

Тишина. Нина Михайловна лежит в большой кровати не по середине, а так, с краю, по привычке: одно одеяло, одна подушка, одна Нина Михайловна. Смотрит в потолок. Где-то на соседней улице простучал последний по рельсам в депо. Душно. Балконная дверь открыта. Колышется занавеска. Нина Михайловна смотрит в потолок в одну точку. Тускло горит ночник, слышно электричество. Молчит, смотрит, хочет уснуть. Эхом в подъезде хлопнула входная дверь. Занавеска колыхнулась и медленно опустилась обратно. Тишина. Мимо светящейся замочной скважины прошла чья-то тень на свой пятый. Чуть изменилось напряжение в розетке – ночник засветил ярче, но вот уже стабилизировалось – никто ничего не заметил. По стене поползла линия занавески – по двору едет машина. Желтый луч остановился на черно-белой свадебной фотографии и тут же пополз дальше, к Первому сентября дочери, но остановился, исчез на пару секунд и потом обратно, но уже красноватый - не стал ничего разглядывать. Надулась занавеска под напором уличного воздуха, но в комнату не пускает, как щит. Тишина. Все так же душно, но это скоро пройдет, с первой росой. На кухне затрясся холодильник. Пошумел и затих так же резко, как начал. Нина глаз не отводит, лежит, смотрит, да и моргает редко. Тишина. Духота. Уличный фонарь желтит окно, стены, фотографии, прикроватную тумбочку с городским телефоном, расческой, шпильками, очками, и, если бы он светил чуть ярче, то много чего еще видно было бы, пусть лежит так. За стенкой у соседей засвистел чайник. Нина Михайловна все еще лежит с открытыми глазами. Зажурчала вода по сточной трубе, и снова тишина. Щелкнули часы – часовая стрелка совпала со стрелкой завода будильника. На часы легла рука Нины, и они не стали шуметь. Один взгляд на часы. По двору проехала машина, но следа на стене от неё уже не было никакого. Рассвело. Теперь пора будить Эльзу и на работу.

7.

Зима. Ивановна глядит в окно, но ничего не видит. Сидит на табурете, слышно, как в щель рамную ветер дует. На улице идет снег, Ивановна сидит в старой потрепанной кроличьей шубе. В квартире тепло, но Ивановне не жарко.

Ивановна... Бумажки, бумажки. Я вот свою трудовою сожгла. Сейчас жалею. Пенсия бы была нормальная, вам бы сладости покупала. Отменили все когда, думала – не пригодится. Всю жизнь работала. Никогда сложа рук не сидела. А бумажки эти, ну их, вон, я вот  шубу купила на бутылки, без бумажек всяких. Вдоль реки после пикников собирала бутылки, договорилась с продавщицей. Бутылки из-под сухого вина почти не брали, брали из-под водки. А водочных много было. Брали из-под водки, из-под пива и из-под шампанского. А пива не было. А водку мы не пили. Водка была в одинаковых бутылках, вот насобирала и купила за 200 рублей. Это были большие деньги. 12 копеек стоила бутылка. В бакалее. Дворники на стадионах дрались за эти бутылки и покупали себе волги. А я только шубу купила. Кроличью. (Пауза). Семка мой, вы его не помните, не застали, царство ему небесное, пришел домой говорит, распределяют меня, без тебя не поеду, бери паспорт, пошли расписываться. Так и поженились, сюда переехали. (Пауза). Вы здесь, слушаете?

 

Ивановна лежит бледная, с открытыми выцветшими глазами, какие они были насыщенные голубые, все белой пеленой затянуло. На её лице очень глубокие морщины. Настолько, что если бы сейчас из её глаз покатились  слезы, то их бы никто и не заметил. Настолько не заметил, насколько незаметны хорошо спроектированные каналы для стока воды.

Нина Михайловна. Сегодня весь день дождь льет, слышишь? Мама, давай я тебя переверну. Радио включить?

8.

9.

Год, 13 ноября. Вечер, остановка троллейбуса, мелкий дождик. Поздно, но вдруг последний позже, чем по расписанию, пойдет. Эльза стоит, как обычно, без зонта. Мокнуть – это честно. К ней подходит Владимир, держит над ней зонт.

Эльза. Это вы зачем?

Владимир. Промокнете.

Эльза. У меня болоньевая.

Владимир. А вам в какую сторону ехать?

Эльза. Мне – в другую.

 

Владимир смеется. Мимо проезжает троллейбус, но не останавливается.

Эльза. Мой.

Владимир берет Эльзу за руку, и они бегут за ним. Владимир бежит быстрее, не отпускает руку, и от этого Эльза тоже бежит так быстро, как не бегала, догоняют троллейбус, он останавливается, открывает двери.

Голос водителя. Товарищи, в депо.

Эльза. Подходит!

 

Садятся.

***

Памятник Пушкину. 12.42 слышны залпы пушек, грохот. Через некоторое время – машины, предприятия, все начало гудеть. Эльза стоит, сидит, ходит. Ждет. Смотрит на часы. Люди вокруг ходят, сидит только женщина на лавке тепло закутанная.

Женщина на лавке (Эльзе). Свихнешься тут от мороза. Иди домой.

Эльза молчит.

Женщина на лавке. Конечно, он не может не прийти.

Эльза молчит.

Женщина на лавке. Ну и дура. Прождешь его так всю жизнь.

Эльза уходит. Ее догоняет Владимир с букетом красных гвоздик. Женщина на лавке что-то кричит, но ее не слышно, только пар изо рта идет.

Владимир. Это тебе.

Эльза. Дурак!

Владимир. Гроб уронили!

Эльза. И что!?

Владимир. Примета плохая. В армию меня теперь заберут, наверное. (Улыбается) Дождешься меня?

Эльза. Уже дождалась.

Владимир. Как сегодня. Дождешься?

Эльза. Куда пойдем?

Владимир. В кино сейчас все отменили. Но, судя по погоде, катки должны открыть. Можно пойти в библиотеку на читательские конференции по книгам Брежнева.

Эльза. Просто погуляем?

Владимир. У меня коньяк есть.

 

***

10.

Наше время, Москва.

Кухня, тот же линолеум с пятном от турочки, ничего не изменилось. Посреди кухни сидит Дмитрий Викторович на табурете. Вокруг, на полу газеты, большой разворот. Резеда Федоровна подстригает его. Старые портновские ножницы, еще годные, большие, с зелеными выкрашенными кольцами.

Резеда Федоровна. Все кудрявее и кудрявее у тебя волос. Жизнь у тебя, значит, кудрявая.

Дмитрий Викторович хочет что-то ответить.

Резеда Федоровна. Не вертись. Уши отрежу, сколько можно повторять. Ничего не запоминаешь.

Подстригает его.

Резеда Федоровна. Что бы ты без меня? Ничего бы. Режим. Не пропустить ни одного приема лекарства. Ты думаешь, ты бы это помнил? Да не вертись! Тебе это нужно, но ты же этого не помнишь. Врач даже похвалила меня, что я так внимательна. Я же ничего такого не делаю. Нормально, по-человечески. Очень важен контроль. Тебе положено через три часа, а организм – это чудо какое-то, он ждет эту таблетку через три часа. Три раза в день и ночную еще.

Дмитрий Викторович. А если чуть пропустил?..

Резеда Федоровна. Ну, я-то точно знаю это время твое. Контроль.

Дмитрий Викторович. Почувствовал. Можно зарубки делать.

Резеда Федоровна. Да ты забудешь про свои зарубки. Я-то помню, но мне бы хотелось, чтобы ты тоже помнил. Мы вот к Кате так и не съездили. Забыли.

 

Стрижет его.

Резеда Федоровна. Вот я никак не могу понять одну твою привычку, до сих пор. Весь день дома, даже если поспишь до двух часов, встал там, кофе выпил или поел, перекусил, но вот каждый день выходишь в восемь вечера. В семь-восемь и до двенадцати тебя нет. Вот где можно по одному и тому же району столько времени, объясни?

Дмитрий Викторович. Ищейку надо.

Резеда Федоровна. Но я приблизительно знаю твой маршрут. Круги, по которым ты ходишь.

Дмитрий Викторович. Я быстро от хвоста ухожу.

Резеда Федоровна. Ты же дальше Первомайской, Измайлово не ездишь.

Дмитрий Викторович. Почему?

Резеда Федоровна. Все пешком, все пешком. Каждый день. А я сижу и жду, дать тебе ночную таблетку.

 

Молчит. Подстригает. Рассматривает его.

Резеда Федоровна. Потом брусничный чай с тобой попьем. Мне посушили. С медком. Это не сладость.

Дмитрий Викторович. Да я пока еще хорошо ориентируюсь: направо, налево, Кремль.

Резеда Федоровна. Врач постоянно говорит, чтоб в шахматы ты играл.

Дмитрий Викторович. Да, всё хочет заставить.

Резеда Федоровна. Немножко поработал чтоб мозгами, покрутил.

Дмитрий Викторович. Да я если ему даже и фору дам..

Резеда Федоровна. А почему нет - не понимаю. Нельзя, чтоб заржавели мозги.

Дмитрий Викторович. Уровень не тот.

Резеда Федоровна. Масштаб маленький, развернуться негде, понятно. Хотя бы просто поиграть. Позабавился и пошел себе. Оживить. Шахматы – нужно думать. Думать и держать. А ты не хочешь этого делать. Нейрончики должны работать.

Дмитрий Викторович. Это не ко мне.

Резеда Федоровна. В Сокольниках открывают шахматный дом.

Дмитрий Викторович. Клуб. Он там вообще-то всегда был.

Резеда Федоровна. Но потом его немножечко прикрыли.

Дмитрий Викторович. К туалетам сместили территориально.

Резеда Федоровна. Ну, и не важно, что снесли.

Дмитрий Викторович. Сместили. Закрытый, но он плохой был, маленький.

Резеда Федоровна. Не знаю, но я помню, и буфет там хороший. Чай можно, кофе.

Дмитрий Викторович. Кому что. Кому шашки, шахматы, поддавки. Все, закончили?

Резеда Федоровна. Нет еще, стригу.

Дмитрий Викторович. Что-то ты долго сегодня.

Резеда Федоровна. Нет, почему, как обычно.

Дмитрий Викторович. Делаю ход, он отвечает, я обратно, он снова ход, снова обратно. Фору даю. Ставлю на исходную позицию.

Резеда Федоровна. Это ты неправильно.

Дмитрий Викторович. Почему? Ладно.

Резеда Федоровна. Ты газету-то купил себе, «Коммерсант»?

Дмитрий Викторович. Да, вот она на полу лежит. Потом прочитаю.

Резеда Федоровна. А почему ты ее в эту стопку-то положил.

Дмитрий Викторович. Так получилось. Сижу на «Коммерсанте».

Резеда Федоровна. Пиво твое в холодильнике давно уже стоит, что с ним делать?

Дмитрий Викторович. Да что с ним делать? Вон у нас сосед выпивает.

Резеда Федоровна. Это, который, сверху?

Дмитрий Викторович. Но, с мамой, который ходит.

Резеда Федоровна. Даже и не подумала бы. Здоровается всегда. И собачка у него такая хорошая. Его маме уже много лет, а смотри, какая крепенькая. Может, собачку заведем?

Дмитрий Викторович. Он тоже крепенький.

Резеда Федоровна. Как мы въехали сюда, сколько лет назад, они каждый день утром гуляют. По два часа. Может, ты там тоже с чьей-нибудь собакой вечера гуляешь?

Дмитрий Викторович. Конечно. Главное – одеваться тепло.

Резеда Федоровна. Давай собаку заведем?

Дмитрий Викторович. Заводили уже в свое время.

Пауза. Щелкают ножницы.

Резеда Федоровна. Смотри, какой барометр природы у нас с тобой за окном. Как будто и нету башни. Ты обратил внимание, что ее сегодня не видно.

Дмитрий Викторович. Да ее часто не видно.

Резеда Федоровна. Чуть-чуть просвечивается. Вот когда ее видно - все чисто, значит, экология нормальная, все нормальное, все нормально.

Дмитрий Викторович. Да все, достригла уже, ничего не осталось. Все равно в шапке хожу.

 

11.

Наше время, Урал. Поселковая дорога. Старый красный ЛиАЗ едет по ней. «За безбилетный проезд – штраф 50 копеек». Дребезжит. Поднимает пыль на дороге. Въезжает в горку – облако пыли поднимается. Пыль снаружи автобуса, пыль внутри салона. Звенит железнодорожный переезд, шлагбаум опускается. Опускается пыль. Все замерло. Пассажиры крепко держатся за поручни – качает по ямам. Водитель крепко держит руль в синей изоленте. Мигает красный. Нина Михайловна сидит на боковом трехместном, у кабины водителя – там трясет меньше всего. Подпирает голову локтем. Каждый день на огород, от кладбища две остановки и до него еще. Автобус стоит на переезде. Нина Михайловна не смотрит в окно – чего она там не видела. Смотрит на свои руки.

Нина Михайловна. Распухло уже больше недели. Потянула, что ли. Надо идти к травматологу, наверное. Вроде так: иногда побаливает, иногда не болит. Я мажу троксевазином, хондроксидом. К терапевту пойду, заодно и талон возьму к травматологу. Потянула, наверное. Эти вон, вообще, распухшие вон какие. Этот тоже. Непорядок, непорядок. Артрозы, артриты. Так оно и есть. Все болячки на –оз: атеросклероз, остеохондроз, артроз, остеопороз. Весь букет.

Смотрит в окно.

Нина Михайловна. Жара такая. Как сейчас что поливать. Хоть бы дождь пошел. Автобуса долго не было. До автостанции успела дойти. До жары хотела. На полдевятого. Автобус на остановке, говорят, только что ушел. Смотрю на часы: еще четверть. - Как ушел? - Так ушел. Следующий не скоро. Не возвращаться же. Видимо, пошел не по расписанию. Вы тоже на километр? Она говорит: да. Потом подъезжает машина, молодой человек, она села. Я дождалась. Не рискнула. Куда я? Людей мало. Прихожу на автостанцию – никого почти, мало. Минут 40 сидела. Потом поехала. Я обычно на шесть сорок езжу. В больницу ходила. Зашла. А карточку не ту дали, пока ходила, женщина другая зашла. Дали карточку от эндокринолога. - Идите в регистратуру. Пошла, нашли еще одну карточку. - У нас должна быть одна карточка, говорит. Смотрю, приносит вторую. Потом, пока ходила за карточкой, другая женщина зашла. Всё. Так думала быстро. Фигушки. Карточку нашла. - Раздевайтесь до плавок. Все сняла. Даже носки. Щупала мне все кости. Потом пока все записала, пока бумажку ждала, потом пока в регистратуре. Время идет. Одиннадцатого. День в день час в час за талончиком идти. Возьму-не возьму. В семь тридцать.

Зевнула.

Нина Михайловна. Фотографии надо компьютер выбрать, что печатать. Зимой, когда времени от огородного больше будет. Фотографии. Цветы, веранда. Фотографировала. Пионы. Красиво цвели. Дверь новую поставили. Я на окне птичек кормлю, кот сидит. Как только утром, еще не расцвело, я им насыпала. Слышу – кот хвостом замахал, значит, птички прилетели. Туда- сюда. Хоть видит око, да зуб неймет. Сначала на кухонном окне кормила. По окну лапой – птичек-то нет.

У кого-то звонит телефон.

Нина Михайловна. У кого телефон? Не слышно. Не видно. Приехали уже. Телефон.

Идет мимо деревянных домиков, одноэтажного магазина с черным Петром первым на витрине, печеньем развесным на синих гиревых весах, обходит ямы, проходит мимо лающих собак, обходит репейники по тропинке, за горкой гудит поезд, сигналит – СУМЗовский мост. Не было раньше автобуса, ездили на электричке сюда, 7 километров до города. Первый муж Нины Михайловны отсюда. Старый дом тут стоял - жил тут, мать его жила. А потом снега много выпало, с крыши пополз, как лавина, да обвалил весом часть стены. Новый дом потом выстроили с верандой, вторым этажом. Землей, сыростью не пахнет. Электрочайник, холодильник, микроволновка. Старый на дрова разобрали.  Переодевается. Надевает резиновые сапоги. В один попала, в другой никак не может попасть.

Нина Михайловна. Я на веранду не поднимаюсь. Там из окна кладбище видно. А в огороде, ничего, нормально. Белая смородина, красная, черная. Вишню надо обязательно парно сажать. Усы клубники. Земляники. Подвязать, прополоть, протяпать. Не жалею о прошлой жизни. Все было хорошо. Да и сейчас ничего. Единственное, что здоровье подводит. Внуками довольна, выросли хорошие ребята, хоть я и ворчу часто, но все равно довольна, так что не зря я старалась. Было бы здоровье - никаких бы проблем не было.

Снова звонит телефон.

Нина Михайловна. У меня, что ли? Алло?

Голос Эльзы. Мама, бабушке плохо.

 

12.

Наше время, Москва. Дмитрий Викторович стоит у подъезда – забыл код опять. Просто стоит. Запищал домофон. Кто-то вышел. Дмитрий Викторович зашел в подъезд. Нажимает на кнопку лифта. Он не работает. Был старый лифт, работал, поменяли, так теперь через раз.

Дмитрий Викторович. Понятно.

Начинает подниматься пешком.

Дмитрий Викторович. Первый. Первый с половиной. Второй. Второй с половиной.

Устал, остановился.

Дмитрий Викторович. Третий. Раз-два. Семь восемь. Раз два пять шесть.

***

Лес. Сосны, ели, маленькие березки где-то между. Папоротник вдоль. Дмитрий Викторович молодой, в кроссовках, майке и шортах бежит вверх, в гору. Сам для себя. Раз в неделю, забег по субботам. Дорога каменистая, на деревьях пометки о маршруте, чтоб не сбиться. Бежит, боковым зрением мелькают заметины. Дышит правильно. Вдох-выход. Вдох-выдох. Раз-два. Три-четыре.

Дмитрий Викторович. Тысяча двести. Тысяча двести. Высота. До дождя главное. Дорога скользкая будет. Напряжение. Победитель.

Бежит. Внутри тепло-тепло, а потом, добежит до вершины, так холодно станет.

Дмитрий Викторович. Места-то такие, серьезные, звериные тропы. Расстояния большие до железки. Дороги.

Чуть замедлил бег, удлинил шаг.

Дмитрий Викторович. Жарко. Снега. Да я такие зимы видел - лыжи из рук отпустил. Снега - во. Упали на снег и тут же потерялись. Искали, откапывали – не нашли. Бежишь, бывало, холодно, носом дышишь, через рот выдыхаешь. И кончик языка раз, и от холода отвалился, выплюнул, дальше бежишь, холодно стоять.

Закашлялся.

Дмитрий Викторович поднялся на свой этаж, зашел домой, сел в кресло не разуваясь. На стене висит картина. Море, на берегу моря – дом-маяк. Шумит море. Пахнет водорослями, волной. Мелкие брызги летят. Так их не видно, а постоял подольше – промок незаметно. Смотрит на картину.

Дмитрий Викторович. И это было, и то, и другое. А я и не заметил. Куда. Как по галочкам пробежался. Письмо вчера писал другу, свет не зажигал. От окна – не спалось. Вставать - не вставал. Наутро на тумбочку глянул – почерк свой не узнал. Откуда почерк? Откуда, кто писал. А знакомое что-то. Потом понял, что мой. Какой я стал: волосы седые, но свои. Ворчливый. Отец. Дед. Прадед. Не отмотать ничего, всего не запомнить.

К нему в комнату заходит Резеда Федоровна.

Резеда Федоровна. Ты что тут сидишь, телефон не слышишь?

Дмитрий Викторович. Кто-то звонил?

Резеда Федоровна. Эльза.

Дмитрий Викторович. Что случилось? Почему ты меня не позвала?

Резеда Федоровна. Я звала.

Дмитрий Викторович. Я не слышал.

Резеда Федоровна. Бабушка её умерла.

Дмитрий Викторович. Тамара Ивановна.

Резеда Федоровна. Чай будешь?

Дмитрий Викторович.  Кофе только. Надо ехать.

Резеда Федоровна. Да я так предлагаю просто. Режим весь пропустишь.

Дмитрий Викторович. Она ко мне очень хорошо относилась, любила.

Резеда Федоровна. Тебе нельзя.

Дмитрий Викторович. Готовь свой чай.

Резеда Федоровна. Один слепой сидит, умирает; другой – борется.

Дмитрий Викторович. Натуры человеческие.

Резеда Федоровна. Как хочешь.

13.

Наше время, Урал. Дмитрий Викторович едет в автобусе, рядом на сиденье – его дорожная сумка с вещами. Молчит, задумался куда-то. Перед ним на сиденье какая-то женщина-садоводница, котомки, панама, рассада в пустых баночках от кошачьего корма. Она сидит у окна, крутит в руках маленький радиоприемник на батарейках, приедет, да в огород - время убивать, будет полоть, песни напевать, а потом на предпоследнем, на 21:55 домой, кошек кормить, разговаривать с ними. Чтоб снова утром встать, да на огород, а осенью к рынку бегать будет – урожай свой продавать, сидя на ящике, да выслушивать от таких же, сидячих. К ней подсаживается пьяненький старик с бородой.

Пьяненький старик с бородой. Осенняя пора. Очей очарованье. Красиво. Пушкин. Я-то редко езжу.

Молчание.

Пьяненький старик с бородой. Вы здесь работаете? А сколько лет каждый день ездите?

Женщина-огородница. Вы со мной, дедушка?

Пьяненький старик с бородой. Какой же я дедушка? Бороды не только ведь дедушки носят, но и профессора всякие.

Подходит кондуктор, нужно заплатить за проезд. Пьяненький старик с бородой  передает мятый полтинник, женщина передает заранее заготовленную мелочь. Кондуктор хмурится, пересчитывает, отрывает билеты, уходит.

Пьяненький старик с бородой. На паперти стоите, что ль?

Женщина-огородница. Что?

Пьяненький старик с бородой. Наконец-то я вас!

Женщина-огородница. Боже мой.

Пьяненький старик с бородой. Вы учительница?

Женщина-огородница. Я люблю в автобусе слушать музыку, никому не мешать.

Пьяненький старик с бородой. У меня жена бухгалтер.

Женщина-огородница. Извините, можно я пересяду, пропустите, пожалуйста. (Пытается встать со всеми своими вещами, автобус качается).

Пьяненький старик с бородой. Вы на меня не обижайтесь. Так вы здесь работаете?

Женщина-огородница. Я радио слушаю, а не вас.

Пьяненький старик с бородой. В какой месяц вы родились? Овны -страшные женщины, у меня жена вот.

Женщина-огородница. Да не работаю я тут.

Пьяненький старик с бородой. 35 лет вместе уже.

Женщина-огородница. Вам всего хорошего. (Пробирается через него, пересаживается).

Пьяненький старик с бородой. Но вы же сами сказали. (Тыкает пальцем в окно, кричит на весь салон). Вот она, жизнь, а вы её так и не поняли! Или я не понял?

 

Молчание.

Пьяненький старик с бородой. Видно меня, слышно? Извините меня.

Молчание.

Пьяненький старик с бородой. Ну, у каждого додика – своя методика.

Смеется. Никто не смеется ему в ответ.

***

Конечная. Лето. Жарко. Воздух движется, цветет все, дурман. Дорога засыпана вдоль забора. Дмитрий Викторович идет. Ноги ведут. Домой вернулся. Сейчас он маленький, лабазник выше него. Набегался, без спросу убежал далеко. Сейчас ругать будет мать. Шагает тихо, слушает, наверняка мать уже по соседям всем прошла. Забор кривой, условный. Если бежать быстро вдоль него – то будто его и нет – все видно. Видно, что мать в огороде работает. Раскрасневшаяся, шея черная, обожжённая, а с лица – только нос обгорел. Под ногти, да в растревскавшуюся кожу земля забилась. Черная земля, но кислая. Известь гашеную сложно достать. Скоро сбор урожая, дел много. Яблоки будут, картошка своя, самая-самая вкусная и сладкая. Пролез под калиткой, юркий.

Дмитрий Викторович. Мама.

Мама Дмитрия. А, вернулся.

Дмитрий Викторович. Ты меня не потеряла разве?

Мама Дмитрия. Я волновалась.

Дмитрий Викторович. Я помогать буду.

Мама Дмитрия. А все, поздно уж. Я сама на сегодня все сделала.

Дмитрий Викторович. Как сама?

Мама Дмитрия. Так сама. Дел много, некогда за тобой еще бегать.

Дмитрий Викторович. Ты после работы не устала разве?

Мама Дмитрия. Ты мне мешать пришел? Иди в дом, я скоро закончу.

Дмитрий Викторович. Давай я помогу, я же обещал.

Мама Дмитрия. Завтра приходи помогать. Сегодня уже все. Солнце, видишь, садится уже.

Дмитрий Викторович. Давай я приготовлю еду.

Мама Дмитрия. Я уже все приготовила. В доме холодным стоит. Иди, отдыхай.

Дмитрий Викторович. Я полезным быть хочу.

 

Наше время, большое офисное здание. Совещание. Большой крепкий стол, стулья вокруг. Доска с бумагами и маркером. Ничего лишнего. Абсолютно ничего. Вынеси стол, да стулья – пустое пространство останется. Кабинет для деловых встреч, лекций. Сотрудники стоят за столом. Директор тоже сидит. Ложная демократия. Над всеми потолок-купол, полностью застекленны