Я был отчаянием перед лицом неизбежного

 

Что такое Самайн?

Это страх перед завтрашним днём,

Это лютая скорбь о содеянных всуе поступках,

Это музыка в муках,

Это ясность небес под дождём.

Это старых бесед недосказанные слова,

Когда шёпот шагов отдаётся раскатным эхом.

И безудержным смехом

Из брюквы содеянная голова

Вдруг предстанет вместилищем духа великого Брана,

Что наши дома от вселенского зла хранит неустанно,

Взошедшего в мир бестолковых людей

Из вселенских глубин.

                                                 

Что такое Самайн?

Это радость прихода гостей,

Когда бедным богатые дарят еду безвозмездно.

Это смертная плата за нарушение гейсов,

Когда самый великий герой

Обедает братом своим;

Это жизнь, что казалась игрой

На доске, где фигуры так часто похожи на нас,

И у каждой собственный грим;

Это грань между всепоглощающей тьмою и яростным светом,

Где всякому делу свой час.

И боги приходят к тебе и ждут прямого ответа

О том, кто ты есть,

Кем был и кем будешь, во имя кого и чего,

И сколько лососей тебе предстоит ещё съесть,

Дабы понять, что тебе не положено ни одного.

 

Что такое Самайн?

Это истая вера, что новый британо-ирландский год

Будет лучше того, что прошёл;

Это тихий, домашний накрытый стол,

Это святость яблочных вод.

И Рогатый Охотник выйдет из-за дерев

И рукой мне взъерошит вихры,

И я вспомню припев

Той песни, с которой я начал путь в иные миры.

И последние зёрна падут, и собраны фрукты, и к празднику скот зарезан,

И для умерших предков в доме стоит еда;

Но даже старый осётр, которому мир наш тесен,

Не скажет тебе никогда,

Что такое Самайн.

 

 

Феоган удалился раздавать указания, пребывая в святом убеждении, что в ближайшее время именно он, некогда нерадивый сын простого общинника, – суть самый главный в монастыре Килдар.

 

– Ты уже решила, что делать с пришлецами? - спросил Бригитту Мананнан.

 

– Почти. Это сейчас не столь важно.

 

– Хм, хорошо, если так. Может, мать с детьми тоже… отправить по делам? Разговор-то непростой намечается.

 

– Ох, Ман, пусть уж держатся поближе. На всякий случай. Даже прямо за пределами этой кельи теперь неспокойно. Фоморы с ними, с книгами, ежели что случится, новые напишем. Но ради этих детей я… никого в живых не оставлю, если придется выбирать.

 

«Услышат ведь!»

 

– Пускай. Если мы ничего не придумаем, станет уже всё равно, кто о чём услыхал или догадался. К тому же для всех будет опасным, если мы упустим из виду двух несмышлёнышей, способных несознательно наколдовать, вызвав этим приступ Безумия у пришлецов. Не переживай, девочка, – произнесла богиня, почувствовав на себе новый, ещё более тревожный взгляд Ллейан, – вперёд твоих детей в любом случае сначала умрём мы с Мананнаном. Согласись, жизнь двух богов далеко не последнего порядка – это неплохой залог безопасности. Кстати, Ман, ты с детьми прошёл сюда через Аннуин?

 

– Да, ходили тропою Страшил. Ребятишкам оказалось интересно.

 

– Значит, когда вы появились, нигде в монастыре всплеска Безумия не произошло.

 

– По крайней мере, никто с диким криком не кинулся царапать нам лица.

 

– Попробуем допустить, что, даже если кто-то здесь и заражен Безумием, волшебство не вызывает приступ у единиц.

 

– Всё как в обычной жизни, Бриг, – Мананнан засмеялся своей внезапной мысли, – то, что не трогает одного, может сдвинуть с места целые народы.

 

– Однако твоя правда. В любом случае, теперь, когда все в обители распевают псалмы, вероятность таких неожиданностей низведена в ничто. 

 

– Все заняты делом?

 

– Мне всегда нравилось, когда мы понимали друг друга с полуслова, Ман. Если мой расчёт верен, то… труд воистину – спаситель этого мира.

 

– Аминь, сестра, – рассмеялся Мананнан. – Что ж, я весь внимание. Сейчас тебя слушать особенно приятно. Когда ты принялась давать указания брату Туку, я будто снова оказался рядом с тобой на Равнине Столбов в пору второй битвы с фоморами.

 

– Да, только сейчас враг страшнее…

 

Мананнан повернулся к Блехерису:

 

– Спасибо, дружище, что не сдал. А то я забыл сменить обличье. Небось ваши монашки издалека засматривались.

 

– Ман, – Бригитта вдруг уставилась на морского бога, – мир на грани гибели, а ты с каждым разом всё задорнее становишься.

 

– Переживаю. Волнуюсь. Как это ещё назвать?

 

– Госпожа Бригитта, – произнес Блехерис, – видимо, господин Мананнан очень рад вас видеть.

 

Мананнан исподтишка показал Блехерису кулак. Тот лишь невинно пожал плечами.

 

– Спасибо, Блехерис, это я уже поняла, – мягко отозвалась Бригитта и тут же сменила тон. – Итак, хм, братья, положение у нас очень нехорошее. Я бы сказала, препоганейшее. И не у нас – у всего мира.

 

Блехерис переводил взгляд от богини к богу и обратно.

 

– Хорошо, священник, давай я объясню тебе, что сейчас на самом деле, а не в ваших проповедях, творится в мире, – сказал Мананнан. – Что мы знаем о Кроме Дуве? Нетрудно сказать…

 

… Когда морской бог закончил, Блехерис спросил:

 

– Если Безумие Крома уже давно ползёт по Эрину, почему же тогда за столько лет ни об одной напасти весть не дошла до обители?

 

– Доходили вести, – ответила Бригитта. – Только что удивительного ты увидишь, если кто-то у кого-то увёл в набеге стадо, или один септ в одночасье перерезал другой септ? Обычная. Человеческая. Жизнь. Да, это стало случаться чаще, чем прежде. Я не могу сейчас охватить взором весь остров, иначе пришлецы могу почуять этот весьма сильный всплеск волшебной силы и броситься сюда – чары их притягивают. Но допустим, что кое-где люди полностью покидали целые дуны и селения и влекомые Безумием уходили много дальше от мест своих кочевий, увлекая прочих и попутно, ни с того ни с сего, калеча и убивая друг друга. В этом случае, скажи мне, кто побежит рассказывать кому-то о произошедшем, если охватившее всех Безумие не просто заставляет считать, что всё в порядке вещей, но и вовсе лишает способности разумно мыслить и ощущать, как прежде? Безумие в человеке – это его новая жизнь, новая реальность, новая… система ценностей, что ли.

 

– Жизнь без жизни, ценность без ценности, – глухо отозвался Мананнан.

 

Бригитта продолжила:

 

– Эрин и Придайн сходят с ума незаметно ни для кого. Скоро Безумие Кромма придёт на полдень, на большую землю, и, набрав силу, расползётся по материку гораздо быстрее, чем распространяется здесь. Ты, небось, видел, Блехерис, сколько людей постоянно отплывает в Арморику из того же Моридунума, стремясь спасти свой образ жизни в привычной им среде, а саму жизнь спасти от саксов и внутренних усобиц.

 

За стенами кельи раздался частый звон набата, собиравший на богослужение. Вне обители пришлецы, услыхав набат, ещё усерднее занялись всеобщей стихийной молитвой Христу, как и велела им «святая Бригитта». Безумие в них, сосредоточенных теперь на общем действе, на время застыло. В ту пору христианство в Эрине, хоть и быстро распространялось, но пока ещё не догадалось заявить свои права на волшебство, и проповедники, наподобие Патрикея и незнакомого ещё вам Колма Килле, сами нередко прибегали к тайной помощи соблазнившихся на дары друидов, выдавая их волхвование за христовы чудеса. Иными словами, сила Йессу Гриста, хотя и пребывала уже в Эрине, но из неё ещё невозможно было извлечь волшебство. И немало времени побывшая христианской святой Бригитта, веля пришлецам молиться, прекрасно понимала, что никакого волшебства они своим действом привлечь не смогут.

 

– Не лучше ли, – священника осенила мысль, – спрятать Ллейан с детьми как можно дальше? Если бы кто-то из вас, господа мои, провёл через Аннуин…

 

Бригитта и Мананнан молчали. Наконец, сын Моря заговорил:

 

– Увы, дружище, это лишено всякого смысла. Ты говоришь, Аннуин. А выведут ли тропы Аннуина куда-нибудь далеко отсюда? Скажем, в ту же Киммерию, которая давеча пришла мне на ум, или ещё куда. Ты знаешь, неловко говорить, но, насколько я знаю, никто из нас не ходил через Аннуин так далеко. Оно нам… без надобности, что ли. Можно и вне Аннуина пройти, пролететь, проплыть… Бриг, а священник как будто дело предлагает.

 

Богиня недоумевающе-укоризненно уставилась на бога, и от её резкого взгляда у сидящего между ними человека несколько закружилась голова. Дочь Дагды резко вскочила и принялась ходить вкруг обоих.

 

– Ман, ты разве ещё не понял?! – наконец произнесла она.

 

– Не понял чего? Да перестань ты так быстро ходить, в глазах аж рябит.

 

Раздраженно-наставительно Бригитта почти по слогам отчеканила вопрос:

 

– Несравненный мой Мананнан, сын Лира, будь добр, скажи, пожалуйста, какое сейчас наступает время?

 

– Фомор побери! – выругался тот после некоторой паузы, во время которой нужная мысль заполнила всё пространство кельи. Потому что даже игравшие в углу мы с Гвенддид вдруг притихли, прислушиваясь, и, услышав слова тёти Бриг, тут же вспомнили, что сейчас надвигается Самайн.

 

– В Самайн миры снова станут единым целым, – будто чужим, отрешённым, даже обречённым голосом роняла слова Бригитта, – и Безумие Кромма придет в Аннуин. Нашествие Детей Моря на заре времен, когда Эрин с Придайном сделались островами, покажется лёгкой перепалкой на застолье в Бруге-на-Бойне у моего папы.

 

Мананнан сказал:

 

– С Безумием мира людей ещё можно было что-то придумать. Но с Безумием Аннуина… с Безумием Аннуина не справится даже сам Аннуин.

 

Тишина звенела недолго.

 

– В таком случае близнецам и их матери лучше всего остаться подле вас. Вы хотя бы понимаете, что происходит, – сказал Блехерис, и ему стало по-настоящему страшно.

 

– Итак, – задумчиво произнес Мананнан, – у нас под опекой, будем искренни, три ребенка и бывший друид, который, как и мы, связан словом – опекать, беречь и быть рядом. На носу гибель мира, что случится гораздо быстрее из-за наступления Самайна. У нас остаются считанные дни, и мы совершенно не знаем, что делать.

 

– Тогда давайте начнём делать то, что мы точно знаем, – сказала Бригитта. – Для начала решим вопрос с пришлецами, а затем доберёмся до Керридвен, чтобы перепоручить ей её родичей. Так, думаю, будет правильно. Да и испросить совета у кумушки Кер будет куда как проще, чем, например, мне докричаться до своего отца, а тебе, Ман, до твоего.

 

– Согласен, – вздохнул сын Моря.

 

В храме у корней многовекового дуба братия и послушники, мужчины и женщины, складно затянули псалмы. Феоган хорошо знал свою работу.

 

– Ллейан, – обратилась к ней Бригитта, – собери себя и детей, одень их потеплее. Очень скоро нам предстоит отправиться в путь. Думаю, Блехерис тебе сейчас поможет.

 

 

Я был беседой о несбывшемся

 

Нет, не глубже наш путь и не шире,

Чем основы легенды любой,

Но живём мы в поганейшем мире,

Где рифмуются «кровь» и «любовь».

 

Мы питаем свой мозг новостями

О вопросах, решённых за нас,

«Тем не менее выбор за нами», –

Мы солгали себе сотню раз,

 

На сто первый воскреснув, и снова

Убеждаемся в том, чего нет.

Мы не любим любить, но готовы

Ждать чужую любовь сотни лет.

 

Мананнан и Бригитта остались в келье одни. Богам не нужно печься о скарбе в дорогу. Богам иногда нужно поговорить друг с другом о том, что волнует лишь их одних. И в этом боги весьма сродни людям. И, как и люди, боги начинают говорить о сокровенном, лишь когда осознают, что больше такой возможности не представится.

 

… Тянут до последнего.

 

– Бриг, ты же знаешь…

 

– Знаю.

 

– Ну, а ты?

 

– Не знаю…

 

– Может быть…

 

– А может и не быть. Стоит ли сейчас?

 

– Стоило всегда.

 

– И где же ты был?

 

– Там, где не было нас обоих.

 

– Вот. Что-то всегда было важнее.

 

– Или кто-то.

 

– Не «кто-то». Мы сами для себя, какой видели свою жизнь, такой и жили.

 

– Мы же не люди, чтобы бояться смерти и спешить.

 

– Мы и не спешили. А сейчас уже, возможно, поздно.

 

– Снова нам не до нас?

 

– Нет «нас», Мананнан. И никогда не было. Всегда порознь и со своими заботами о мире.

 

– Об общем мире.

 

– Да, странно получается. Мир общий, а заботы разные.

 

– И ты не хотела бы…

 

– Не знаю. Не думала. Вернее, думала. Но давно. Из всей нашей вечности на самые важные слова – считанные минуты.

 

– Если всё это вдруг перестанет быть, я хочу в тот момент смотреть на тебя.

 

– Тогда смотри. Зачем снова откладывать всё на конец?

 

– Бриг, скажи, мы есть?

 

– Ты есть у меня, а я есть у тебя. Всё это время. Где бы мы ни были. Иногда быть друг у друга гораздо важнее, чем быть друг с другом.

 

– А если ты не права?

 

– Значит, я большая дура. Но так это или нет, мы с тобой никогда не узнаем.

 

– Почему же не узнаем?

 

– Не с чем будет сравнивать.