Надежда Ивановна — любимица гг

Саша

Раиса Павловна — лениво стояла полногрудая «дамочка» в ситцевом полосатом платье, широколицая, напудренная, с маленьким носиком, с гребенками в туго завитых волосах.

Утевкин

Краснощекая Зоя Маслова

 

 

Один из свидетелей, студент инженерного училища Семенов, дал неожиданные показания по наиболее туманному, но, как это выяснилось в дальнейшем, основному вопросу во всем следствии.

трагической ночи (с третьего на четвертое июля)

Впоследствии Семенов рассказывал так об этой встрече: — С Василием Бужениновым мы окончили одно училище, он был классом старше. Затем он поступил на архитектурные курсы в шестнадцатом году, а я в семнадцатом — в инженерное.

В стороне от станции Безенчук, Пугачевского ныне уезда, тянулся по широкой грязище красноармейский обоз

Было это осенью 1919 года.

Его положили на воз с овсом. Вечером на станции Безенчук сделали перевязку и с ближайшим санитарным эшелоном отправили в Москву. Документы его были на имя Василия Алексеевича Буженинова, уроженца Смоленской губернии, двадцати одного года.

Выживший

Туркестана; ходил под Перекоп и в Польшу.

И Украина

После демобилизации Василий Алексеевич поступил снова на архитектурные курсы и пробыл в Москве до весны 1924 года. Семенов рассказывает, что все это время Буженинов работал с каким-то даже исступлением. Питался впроголодь.

он ночевал в склепе на Донском кладбище.

Четырнадцатого апреля 2024 года мне стукнуло сто двадцать шесть лет…

Я был ни стар, ни молод: седой, что считалось весьма красивым, — волосы отлива слоновой кости; угловатое свежее лицо; сильное тело, уверенное в движениях; легкая одежда, без швов, из шерсти и шелка; упругая обувь из кожи искусственных организмов — так называемой „сапожной культуры“, разводимой в питомниках Центральной Африки.

Полстолетия тому назад, когда я уже умирал глубоким стариком, правительство включило меня в „список молодости“. Попасть туда можно было только за чрезвычайные услуги, оказанные народу.

Затем вся внутренняя секреция была освежена пересадкой обезьяньих желез.

И заморозили в камере

Вся нервная система города перенесена под землю.

На земле шел сто седьмой год нового летосчисления.

Буженинову

Вася

утопсоциализмом

Шестнадцатого утром Буженинов уехал на родину. Весь багаж его состоял из папки с чертежами и ящика с чертежными принадлежностями.

Письмо, взволновавшее Буженинова, было от воспитанницы его матери, Надюши — Надежды Ивановны. Сидя у окна в вагоне, он еще раз перечитал его.

Мне уже двадцать два года, я служу в Древтресте.

Странное было письмо. Вроде сырой айвы: и как будто бы вкусное и скулы вяжет.

А была подросток — милое лицо, голубые глазки, каштановые, как шелк, волосы, заплетенные в косу с бантом. Когда разговаривает — подходит близко, доверчиво, опустив худые руки, — глядит прямо в глаза.

Все знают, что такое уездный городок на берегу реки: базарная площадь, хлюпающая навозом, сенные весы, балаганы, вывеска кооператива над кирпичной лавкой; поп в глубоких калошах, пробирающийся, подобрав рясу, в проулок; милиционер, или, как выражаются на базаре сердитые бабы, «снегирь», стоит, поглядывает непонятно;

Вот пожелтевшая фотография: он — семи лет, Надя — девочка, и мать — в шляпке, с необыкновенно сердитым лицом. Вот, в шали и в тальме, сморщенная бабушка — та, что колола спички.

баночка с кремом «Метаморфоза»,

Ну, что же: семнадцати лет влез в броневик, мчавшийся вниз по Тверской к площади Революции. Воевал три года. Потом — академия, чертежные столы, склеп на Донском кладбище, сны наяву о голубых городах. Житейского опыта не было ни на грош.

Столетняя лохматая ворона прилетела из неподвижного неба, села против окна на забор: «Карр, здрравствуйте, Василий Алексеевич, что думаете прредпрринять?»

Ко мне сватался один из Минска. Так мне захотелось в Минске побывать — все-таки столица.

Почем веники? — Два миллиарда, — сердито ответила баба.

В это время какой-то человек сел рядом с Василием Алексеевичем. Снял очки, протер их, высморкался. — А мы с вами были знакомы, товарищ Буженинов, — сказал он дружески.

В городе заинтересовались буженинихиным сыном. Пошли разные предположения. Конторщик Утевкин, говорят, даже побледнел, узнав о его приезде, и сказал более чем многозначительно:

сутулая фигура Василия Алексеевича появлялась в дневные часы на улице Карла Маркса, упиравшейся в торговую площадь, прохожие с ужасным любопытством оглядывали «академика». Даже милиционер благосклонно улыбался ему.

лавочник Пикус

Сашок — румяный молодой человек в поддевке и плюшевом картузе, сын хлебного оптовика Жигалева.

Буженинова, говорит, к нам выслали в административном порядке, за некрасивые дела; но вопрос — долго ли он будет у нас на шее сидеть паразитом…» Фельетон, а не человек, этот Утевкин…

А я вчера в кинематографе три сеанса высидел на «Молчи, грусть, молчи»,

Это Утевкин. Ухажер, первый фокстротист. У него расчет, что вы сестре про его фигли-мигли расскажете. А Надежда Ивановна с этой Раисой лютейшие враги: одного летчика в прошлом году не поделили.

ПОКАЗАНИЯ ТОВ. ХОТЯИНЦЕВА

В виде сценария или пьесы

Он показывал ей проект вокзала, Надя кивала головой: — Хорошо, мне нравится, Вася. Но уж очень как-то малопрактично. Я люблю маленькие домики, с палисадником. Качели, на лужке — шар. Резеда, душистый горошек… Вот моя мечта…

Тяжело было только безденежье. Хотя Надя и не намекала даже, но чувствовалось, что в доме сидит дармоед. Подавай ему и щи каждый день, и хлеб, и молоко, и сахар. Про дармоеда кричала однажды Матрена соседской стряпухе через забор.

Куда Надя ушла? — Милый, не знаю. Чай, к Масловым, все к ним. — Кто такие? — Масловы-то? Лавошники. Раньше богатеи были и теперь, слава богу, с достатком. Слетай, они недалеко. Прежние сады Масловых тянулись версты на три вдоль реки. Теперь остался трудовой участок, огороженный новым забором, а где — колючей проволкой, запутанной по зарослям акации.

Он нагнулся и между стволами увидел Надю и какую-то полную краснощекую девушку. Они лежали на лужку, на одеяле, на ситцевых подушках. Перед ними стояла пожилая, на низком ходу женщина, на руке держала платье, — видимо, портниха. Большие губы ее вытянулись, улыбались добродушно, глуповато. Краснощекая девушка проговорила, мотаясь по подушке: — Ох, умереть! Так отчего же вы, Евдокия Ивановна, замуж не вышли? — Порфирий Семеныч ужасно сколько раз умолял, плакался: «Евдокия Ивановна, измените ваше решение». Но я: «Порфирий Семеныч, как я пойду замуж, когда я щекотки боюсь, не переношу».

Краснощекая Зоя Маслова приподнялась и, оправляя голыми до плеч руками рассыпавшиеся волосы, сказала: — Что же он не идет в самом деле, дурак несчастный. — И опять легла, обняла Надю за талию. — Цыпочка моя, котинька, не обращай внимания, наплюй — пусть языки чешут, кому не лень. Живи, заинька, как тебе подсказывает молодое сердце. Валяй вовсю, покуда

по переулку имени Марата.

Ну, он с горя и присватался к Чуркиной, Настасье. Настасья — рада-радешенька, — приданое справила, подвенечное платье сшила. Вот — свадьба, а вечером Порфирий Семеныч является к невесте пьяный, конечно, и все платье ей облювал подвенечное. «Я, говорит, первую любовь не могу забыть…»

Я решила: если отдамся человеку, то по законному браку, пусть обеспечит мне материальное существование. Тогда, может быть, в Москву поеду, в театральную школу.

К ним подходил Сашок в палевой вышитой рубашке, в полосатых брюках, в желтых полуботинках. Под мышкой он держал гитару. Снял клетчатую кепку — московской моды «комсомолка», опустился перед девушками и поздоровался за руку:

Между куплетами на мотив «Алла верды» Сашок острил, говорил приговорочки, остро поглядывал на Надю. Когда музыка прискучила, все трое захватили одеяло и подушки и пошли пить чай.

— Негодяй, негодяй! — закричала она, топая ногами, и заплакала на голос. На дворе шумела Матрена, ругалась: — Ах, паршивцы, ах, разбойники! — Уезжай, слышишь — уезжай сию минуту от нас! — повторяла Надя сквозь брызгающие слезы. Оказалось, ворота в трех местах были измазаны дегтем, и написано дегтем же, аршинными буквами, матерное слово. Матрена уже отвела во двор обе половинки ворот и смывала деготь щелоком.

Почему Буженинов был убежден, что ворота вымазал Утевкин и что им же брошен камень в переулке Марата? Надя. Не знаю. Следователь. А вы уверены, что это сделал Утевкин? Надя. Кому же еще? Конечно он. Следователь. Какая была цель? Утевкин ревновал вас, что ли? Надя. И это отчасти. Да ревновал.

ИЗ ОПРОСА НАДЕЖДЫ ИВАНОВНЫ

Сценарий

Буженинов резко кинулся вперед и со всей силой ударил Утевкина камнем в висок…

Вопрос, которому следователь придавал важное значение: когда и при каких обстоятельствах у некурившего Буженинова появилась в кармане коробка спичек, — оставался темным.

Хотя он хорошо помнил половинку луны — низко в окошке — в Надиной комнате, Надю и Жигалева в густой тени на постели. (Он даже не сразу и сообразил, кто на постели.) Помнил, как крикнул: «Я убил Утевкина». (Ни Надя, ни Сашок этого не слыхали.)

Я очень страдал от внутренного разлада, то есть разлада между собой и обстановкой, куда попал. Мои навыки были только одни — война.

Тогда Буженинов чиркнул спичку и сунул в сено. Загорелось несколько невинных стебельков и сухой листочек. Буженинов коротко вздохнул, протиснулся несколько дальше и справа и слева от себя поджег сено. Подполз под телегами до наветренной стороны, где кончались воза, и там сунул в сено последний пучок спичек. Между возами повалил белый дым. Буженинов отбежал, обернулся. Вырвалось пламя. З

А план голубого города я должен был утвердить на пожарище поставить точку… Держа полотнище в зубах, Буженинов полез на столб, но сорвался и потерял сознание. Дальнейшее известно. Следствие по этому беспримерному делу закончено. Буженинов Василий Алексеевич предстает перед народным судом.

КОММЕНТАРИИ

Материалом для рассказа послужили впечатления писателя от поездки в 1924 году по городам Украины и Белоруссии. Рассказ был первым произведением Толстого, в котором изображалась непосредственно советская современность. Недаром он связывал именно с «Голубыми городами» «начало работы по возвращении на родину