Как я решила написать книжку про Катю и Маню Сковородкиных

КАК Я РЕШИЛА НАПИСАТЬ КНИЖКУ ПРО КАТЮ И МАНЮ СКОВОРОДКИНЫХ

 

Однажды я сидела дома и пила чай с сушками и вишнёвым вареньем.

"Эх! — думала я. — До чего же славно всё-таки чай пить! Жалко только, что я одна сижу. Зашёл бы кто-нибудь на огонёк, что ли!"

И только я так подумала — дзинь! — звонок. Пришли две мои знакомые девочки, две родные сестры Катя и Манечка Сковородкины. Мы с ними в соседних подъездах живём, они — в третьем, а я — в четвёртом.

— Здравствуйте, тётя Ира! — весело закричала с порога старшая, Катя, неполных семи лет. А что вы делаете, чай пьёте, да? Вот здорово! А мы думали, детские писатели целыми днями только книжки пишут.

— Здравствуйте, тётя Ира! — солидным басом вторила ей младшая, Манечка, неполных шести. — А можно нам с вами тоже чаю попить? А то я очень чай люблю. — И Манечка погладила себя по животу, чтобы показать, как она любит чай.

— И я люблю! — махнула тощей рыжей косичкой Катя. — Особенно с вареньем!

— А я особенно с сушками! — сказала Манечка.

— Так что же вы стоите? Садитесь! — пригласила я.

Катя с Манечкой мигом забрались с ногами на диванчик и наполнили блюдца вареньем. А я налила им крепкого душистого чаю, Кате в стакан с подстаканником, а Манечке — в большую чашку с синим кораблём.

— Чур, мой стакан! Чур, моя чашка! — закричали одновременно Катя с Манечкой, схватили одна — стакан, другая — чашку и, очень довольные, принялись прихлёбывать чай с вишнёвым вареньем. Манечка — из стакана с подстаканником, Катя — из чашки с синим кораблём.

— Ой, как вкусно! Какое вареньице сладкое! Правда, Манечка? — весело сказала Катя и как бы невзначай двинула своим острым, как конец линейки, локтем в пухлый Манечкин бок.

Манечка поперхнулась, но стакан не выронила (она его цепко держала).

— Прелесть вареньице, — важно сказала Манечка. — А сушечки — ещё лучше. Правда, Катечка? — Поставила стакан на стол, повернулась к сестре Кате и так щёлкнула её по лбу, что по комнате звон пошёл.

— Ну вот что, хватит, уважаемые сестры! Вас надо рассадить, — сказала я. — Вы почему себя так безобразно ведёте? Да если бы я только знала, ни за что вас чаем не стала бы поить! Лучше бы Нинку Кукушкину позвала и всё варенье с сушками ей отдала!

— Ой, не надо! Не надо Нинку Кукушкину звать! сразу испугались Катя с Манечкой. — Нинка — вредная! Она нас Сковородками дразнит!

— Знаю я вас! — сказала я. — Вы, наверное, сами первые её дразните.

— Не дразним! Не дразним! — закричали обиженно Катя с Манечкой. Мы только очень редко ей говорим "Кукушка-кукушка, глупая ватрушка, в лужу упала, грязи набрала".

— Так я и знала, — сказала я. — Хороши, нечего сказать!

— Мы не виноваты, — сказали Катя с Манечкой. — Зачем она на нас Косте Палкину наябедничала, что мы у него ружьё сломали? Костя после этого с нами целый день дружить не хотел. А мы не нарочно. Оно само сломалось, правда, Манечка?

— Ага. Хоть бы эту кукушку-ватрушку Змей Горыныч за синие моря, за зелёные леса унёс! Знаете, как во дворе без неё хорошо бы стало! Вот возьмём и пошлём Змей Горынычу телеграмму: "Срочно унеси Нинку Кукушкину за зелёные леса и утопи её в синем море".

— Ничего себе! — удивилась я. — Вот вы, оказывается, какие жестокие дети, а я и не знала!

— Это Катя жестокая! Катя! — сразу закричала Манечка. — А я хорошая девочка! Добрая и послушная. Меня мама с папой всегда хвалят. Знаете что, тётя Ира, я вас давно хотела попросить: напишите про меня, пожалуйста, книжку, чтобы другим детям меня в пример ставить. Знаете, я как всем детям понравлюсь!

— Лучше про меня напишите! — обрадовалась Катя. — Ничего в Манечке хорошего нет.

— Это в Кате ничего хорошего нет! Скорее про меня напишите. Знаете, какая книжка, тётя Ира, хорошая получится! Я вам всё сам а про себя расскажу, вам и сочинять ничего не надо будет.

И вы знаете, мне почему-то и в самом деле вдруг захотелось написать книжку про двух этих смешных девчонок. Просто даже непонятно, почему? Вроде девчонки как девчонки. Ничего замечательного. Даже наоборот.

И действительно, я взяла и написала эту книжку. Вот она, перед вами.

Катя с Манечкой её уже прочли. Они её раз двадцать во двор таскали, всем показывали: Косте Палкину, Нинке Кукушкиной, Матвею Семёнычу, их приятелю, и даже дворнику Симе Ивановой, с которой у них были довольно сложные отношения. И ничего, всем понравилось. Даже вредной Нинке Кукушкиной.

 

 

ПИСЬМО НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

 

Катя и Манечка очень дружили с инвалидом войны Матвеем Семёнычем. Матвей Семёныч был хороший, старый, ходил с палкой и хромал. Его Альфа тоже была старая и тоже прихрамывала. Она вся была чёрная, только морда седоватая.

Раньше Катя с Манечкой никогда не видели седых собак, они даже не знали, что собаки тоже умеют седеть от старости. И им почему-то было жалко Альфу. И Матвей Семеныча жалко. Потому что у него, кроме Альфы, была только дочь Надя, которая жила со своим мужем Володей на Дальнем Востоке, очень далеко от Москвы, и совсем почти никогда не приезжала.

То есть она всё время собиралась приехать, навестить Матвей Семёныча, но всё никак не могла собраться, оттого что у неё было трое детей.

Фотографии этих детей висели у Матвей Семёныча на стенке, и Катя с Манечкой знали их по именам. Слева висел старший Гриша, в серёдке — средний Павлик, а справа — Анечка, самая младшая, двух лет.

Эти дети Кате с Маней не нравились, потому что они не писали Матвей Семёнычу письма. Гриша не писал, потому что учился в третьем классе, занимался в математическом кружке и был очень занят. Павлик не писал, потому что ленился. А младшая Анечка не писала, потому что ещё не умела писать.

И дочка Надя писала не часто, потому что тоже была занята — занималась хозяйством, ходила на работу и воспитывала детей.

Матвей Семёныч очень любил свою дочку Надю и всех этих детей — Гришу, Павлика и Анечку, хоть они и родились на Дальнем Востоке и он их никогда не видел. Надиного мужа Володю он тоже никогда не видел. Матвей Семёнычу трудно было ехать на Дальний Восток, потому что он был больной, у него болели спина и ноги.

Иногда он так плохо себя чувствовал, что Катя и Манечка сами гуляли во дворе с его Альфой и даже иногда сами варили ей суп из костей. Ничего сложного — положишь кости в кастрюлю, нальёшь воды, они и варятся себе в кастрюле часок. А потом кастрюлю надо с плиты снять, покрошить в неё хлеба — вот суп и готов! Альфа его очень любила и могла целую миску сразу слопать.

Когда Матвей Семёныч чувствовал себя хорошо, он каждый день открывал ключом почтовый ящик, а потом тяжело поднимался по лестнице.

Когда от Нади приходило письмо, он тут же, у почтового ящика, вынимал его из конверта и говорил:

— Голос, Альфа!

И давал нюхать Альфе письмо. И Альфа нюхала и лаяла на весь подъезд. А когда соседи возмущались, что она лает, говорил:

— Мы получили письмо. Собака радуется. Надо же понимать!

А потом Матвей Семеныч звонил по телефону Валентину Борисовичу, приглашал сыграть партию в шахматы и читал ему вслух письмо.

И Кате с Маней читал.

Эти письма были очень интересные. Надя писала, что недавно получила повышение по работе и теперь работает уже не простым бухгалтером, а главным. Что Володя уезжал в командировку на три дня в соседнюю воинскую часть. Что у Павлика болел живот, Анечка нечаянно проглотила пуговицу, а Гриша засунул карандаш в электросеть и устроил короткое замыкание, так что они все сидели весь вечер в темноте, пока не пришёл монтёр и не починил сеть.

Ещё она писала, что очень хочет приехать в Москву повидать папу, но никак не может, и волнуется, как папа себя чувствует.

— Дети растут, надо же понимать! — гордо говорил Матвей Семёныч. — Скоро они будут такие, как вы, и приедут навестить дедушку.

И Матвей Семёныч писал в ответ письмо на Дальний Восток, а Катя и Маня относили письмо на почту.

Катя и Манечка с нетерпением ждали приезда Гриши, Павлика и Анечки, но те всё не ехали.

Альфа тоже ждала. Она тоже, вместе с Катей и Манечкой, смотрела на стенку, на фотографии Матвей Семёнычевых внуков.

Альфа вообще была умная. Когда Катя с Маней приносили ей косточки и кидали прямо в передней, она всегда уносила их на кухню, клала в свою миску и грызла, как бы говоря:

"Всему своё место. Пусть косточки лежат в моей тарелке. Они такие вкусные! Надо же понимать!"

Однажды Вероника Владимировна дала для Альфы целую большую миску косточек (потому что она сварила холодец), и Маня с Катей взяли миску и понесли к Матвей Семёнычу.

Они позвонили раз, другой — Матвей Семёныч не открыл. Они снова позвонили — не открывает.

Альфа лаяла за дверью, а Матвей Семёныча, наверное, не было. Это было странно, потому что Матвей Семёныч всегда и всюду ходил со своей Альфой.

Катя с Маней побежали обратно и стали звонить Матвей Семёнычу по телефону. Он не подходил.

— Дайте я позвоню, сказала Вероника Владимировна. — Вы, как всегда, перепутали номер!

Она стала звонить сама, но только после четвёртого или пятого гудка Матвей Семёныч подошёл к телефону.

— Алле, — сказал он.

— Матвей Семёныч, что с вами? — взволнованно спросила Вероника Владимировна. — Почему вы не откликаетесь?

— Большое спасибо. Всё в порядке, Вероника Владимировна, — неохотно и тихо ответил Матвей Семёныч. — Напрасно вы волнуетесь. У вас и своих дел много. Надо же понимать!

— Матвей Семёныч, вы не заболели? У вас голос какой-то странный.

— Нет, что вы, голос как голос… Благодарю вас, Вероника Владимировна. Не беспокойтесь, я вас прошу.

— Матвей Семёныч, милый, можно я к вам заскочу на минутку? Я тут написала незабудки в вазочке, и мне необходимо с вами посоветоваться. У вас ведь такое чувство цвета! Вы лучше всех разбираетесь в моей живописи! И Катя с Манечкой соскучились. Они для Альфы целую миску косточек приготовили! И вообще, Матвей Семёныч, у меня сегодня вышел потрясающий холодец, вы такого в жизни не ели!

— Вы очень внимательны, Вероника Владимировна. Холодец — это вещь прекрасная. Но я вас прошу, приходите без холодца, мне и так будет приятно. И вы уж, ради бога, извините, что я сегодня не совсем в форме. Просто я подсчитал, что уже три года не видел свою дочь, а её детей, то есть своих собственных внуков, не видел вообще ни разу в жизни.

— Мы сейчас придём…

Вероника Владимировна повесила трубку, сняла со стены свой самый лучший натюрморт с незабудками, положила на тарелку аппетитный кусок холодца с хреном и вместе с Катей и Манечкой отправилась к Матвей Семёнычу. Катя с Манечкой тащили в миске косточки для Альфы и всю дорогу спорили, кого Альфа любит больше, Катю или Манечку.

— Меня, — говорила Катя. — Я её глажу чаще.

— Нет, меня, — говорила Манечка. — Я её чаще за ухом чешу.

…На этот раз Матвей Семёныч открыл дверь сразу. Он был в полосатой пижаме, и голос у него был уже не такой грустный.

— Ах, какая замечательная картина! — воскликнул он. — Какие чудесные незабудки! Вы, Вероника Владимировна, талантливый художник, надо же понимать. А на меня, старика, не обращайте внимания. Временный спад. Я уже в форме. Как-никак бывший фронтовик. А бывшему фронтовику нельзя киснуть!

— Да, Матвей Семёныч, конечно, — засмеялась Вероника Владимировна. — А можно мне подарить вам этот натюрморт? Я его специально для вас ведь рисовала.

— О-о, мне будет очень приятно! Очень! Я ваш большой поклонник, Вероника Владимировна. И хотя я бывший бухгалтер, но всё же в хорошем кое-что смыслю.

Катя и Манечка прикрепили натюрморт кнопками к стене, причем неуклюжая Манечка два раза укололась, но виду не подала (неловко было перед Матвей Семёнычем, который на войне воевал и был очень смелый). А потом Катя с Маней отнесли Альфе на кухню миску с косточками, и Альфа грызла косточки, а Матвей Семёныч любовался натюрмортом.

А потом все пили чай с вареньем из облепихи, которое прислала Матвей Семёнычу с Дальнего Востока дочка Надя, и после чая Вероника Владимировна и Катя с Манечкой пошли домой.

— Садись, — сразу сказала Катя Манечке, как только они пришли к себе в детскую. — Садись. Будем писать письмо.

— Какое письмо? — удивилась Манечка.

— На Дальний Восток, Матвей Семёнычевой Наде.

— А что мы ей напишем?

— Чтобы приезжала побыстрей. Сколько можно на своём Дальнем Востоке сидеть? А Матвей Семёныч всё один да один. Это у каждого терпение лопнет, не только у бывшего фронтовика! Как она только не понимает, а ещё главный бухгалтер!

— Ага, — сказала Маня. — Глупая какая! А ещё главный бухгалтер!

И Катя с Манечкой (вернее, одна Катя, потому что Манечка совсем ещё коряво писала, как вы сами уже поняли) написали письмо на Дальний Восток дочке Матвей Семеныча Наде.

Вот что было в этом письме. Привожу его без ошибок

"Дорогая Надя. Скорее приезжайте. Потому что ваш папа очень старенький и скучает. Не забудьте, пожалуйста, привезти ваших детей Гришу, Павлика и Анечку, потому что мы с ними хотим познакомиться и играть в лапту, прятки и фантики. А ещё мы им покажем нашего Бобика и Зюзю. Шлём большой привет от мамы и папы. Катя и Манечка Сковородкины".

Они сами отнесли письмо на почту и попросили какого-то длинного мальчишку сунуть письмо в почтовый ящик.

А когда они, очень довольные тем, что выполнили такое серьёзное дело, вернулись с почты, то неожиданно встретили в подъезде, возле почтового ящика, Матвей Семёныча с Альфой. Матвей Семёныч читал Альфе вслух письмо, и Альфа громко лаяла от радости. Потому что письмо было от Нади и в нём Надя писала, что через неделю со всей семьёй приедет в отпуск в Москву к Матвей Семёнычу и, если он захочет, заберёт его с собой на Дальний Восток.

— Вот видишь! — обрадовалась Катя. — Наше письмо подействовало!

— Ага, — сказала Манечка. — Вот мы какие! Нас все боятся и слушаются!

 

ВСТРЕЧА В ЗООПАРКЕ

 

Однажды Валентин Борисович со своими дочками Катей и Маней отправился в Зоопарк. День был зимний. Маня и Катя были одеты в меховые шубки, на ногах сапожки, а на головах вязаные шапки. У Кати — с круглым помпоном, у Мани — с кисточкой.

Катя с Манечкой с большим удовольствием шли, держа папу за руки, Катя — за правую, Маня — за левую, и вертели по сторонам головами.

Манечка сушки с маком грызла. У неё в правом кармане лежало три сушки и в левом — четыре. Всего семь. Вот она их и грызла.

А Катя подкидывала ногой льдышку. Запульнёт подальше, дёрнет папу за руку, покажет ворону на дереве:

— Пап, а пап, погляди, какая ворона красивая! — И тут же стихи сочинит:

 

Вот ворона чёрная,

Чёрная, учёная,

У неё учёный дар

Громко каркать "кар-кар-кар".

 

Потом на старинный дом с колоннами поглядит.

— Ух ты! — скажет. — Какой дом красивый! Вот бы в таком доме жить! Я бы в том окошечке жила, а ты, папочка?.. И снова стихи сочинит:

 

В том окошке бы жила,

Чай с баранками пила,

Папу в гости приглашала,

Ну, а Маньку не звала!

 

— Ну и не надо! — обиделась Манечка. — Я бы сама тебя не звала, очень ты мне нужна.

Манечка важная шла. Под мышкой кукла Зюзя (она тоже в Зоопарк попросилась). Ноги спереди торчат, а голова сзади растрёпанная высовывается. Кукла Зюзя большая неряха, всегда причёсываться забывает. Вот в Зоопарк пошла, а не причесалась. И шапку не надела, глупая. Простудится ведь!

А Манечка шла в красивой новой шапке. На сапожках "молнии" не спущены, шубка на правильные пуговицы застёгнута — приятно посмотреть. Даже платки носовые из карманов, как обычно, не высовываются и до земли не свешиваются!

Маня шла и задавала папе вопросы:

— Папочка, а что такое "прогресс"? Это когда прогревают? Папочка, а что такое "искусство"? Это когда из кустов выскакивают? Папочка, а почему, когда зима, то холодно? Папочка, а тебе понравилась та девчонка, которая пробежала? Правда, противная? Как ты думаешь, как её зовут?

Папа, надо сказать, на Катины и Манины слова отвечал рассеянно. Он на ходу обдумывал предстоящую турнирную партию в шахматном клубе и мысленно передвигал на шахматной доске слона с поля ЕЗ на поле С5.

Не успел он его передвинуть, как они все втроём подошли к Зоопарку. Рядом с кассой висела табличка: "Билеты для взрослых 30 коп., для детей — 10 коп.".

Катя с Маней сразу сказали:

— Чур, нам билет для взрослых. Мы уже взрослые!

И папа — делать нечего — вынул деньги и купил два взрослых билета и один детский. Взрослые он отдал дочкам, а себе оставил детский.

Шёл приятный снежок. Дорожки были утоптаны, было воскресенье, и в Зоопарке было много народу. Некоторых животных в клетках не было, потому что зимой зверям сидеть в клетках на улице холодно, и их перевели в зимние вольеры. Но все же в некоторых клетках вдоль дорожки сидели некоторые зверьки.

— Нутрия американская, — прочла Катя. — Смотри, папочка, это нутрия американская! Питается мелкой рыбкой. Запомнил?

— Запомнил, — сказал папа.

— А вот этого зверька зовут "визель". Смотрите все, это крыса визель. Папа, ты запомнил, как зовут эту крысу?

— Визель, — послушно сказал папа. — Какое необычное название.

— Между прочим, эта крыса питается злаками и распространена в странах с сухим и жарким климатом, — важно прочла Катя.

— Ага, — сказала Манечка. — Катя права. В странах с сухим и жарким климатом.

— Потрясающе! — обрадовался папа. — До сих пор ничего не слыхал о крысе визель! Как полезно ходить в Зоопарк со взрослыми детьми!

И вот так они ходили и смотрели на всяких зверей и птиц. А потом они вошли в закрытые вольеры и глядели на волков, медведей и тигров, и Катя с Маней крепко держали папу за руку, чтобы он не боялся.

А один тигр вдруг как зарычит! И Катя с Манечкой как бросятся к дверям, как выскочат на улицу! Это они, оказывается, за папу испугались, чтобы тигр на него не набросился и не разорвал на кусочки!

И тут, на улице, — вот так встреча! — папин знакомый из шахматного клуба, Ким Васильевич Пятаков. Идёт и тоже за руку ребёнка тащит. Мальчика, лет семи.

— Здравствуйте! Как поживаете, Валентин Борисович?

— Добрый день! Рад видеть, Ким Васильевич! Ну, как, играем сегодня вечером?

— Конечно. Ровно в семь. Смотрите не опаздывайте… А это что же, ваша смена? Будущие Чибурданидзе и Александрия?

— Никакие мы не "бурданидзы"! — обиделась Манечка.

— И не "александры", — сказала Катя.

— Дети, что же вы не здороваетесь! — воскликнул Валентин Борисович. — Вот не знал, что у меня дочки такие невоспитанные!

Но Катя с Маней, как только увидели мальчика, сразу насупились и сердито отвернулись.

— Ну хоть скажите, как вас зовут, милые барышни? весело спросил Ким Васильевич. Приятно будет познакомиться!

— Меня зовут Нутрия Американская, — сказала Катя и запульнула ногой льдышку.

— А меня — Европейский Волк, — грозно сказала Маня и с треском вонзила зубы в сушку с маком.

— Вот это да! — поразился Ким Васильевич. — Ну и попал я в компанию!

— Подумаешь, Европейский Волк! — скорчил презрительную рожу мальчишка. — А зато я Австралийский Гигантский Муравьед!

— А я Лошадь Пржевальского! Лошадь Пржевальского! — закричала оскорблённая в лучших чувствах Катя Сковородкина.

— А я… я… я… — разгорячилась Манечка, забыв на минуту даже про сушку с маком. — Я — Свинья Бородавчатая, вот кто!

— Бог ты мой, что творится! — только и выдохнул потрясённый Ким Васильевич и даже схватился за сердце. — Я-то думал, передо мной дети как дети… На вид милые такие… Никогда не скажешь!.. И даже собственный сын!.. Кто бы мог представить?! Ладно, пошли Муравьед. До встречи, Валентин Борисович!

— Тоже мне, Гигантский Муравьед! — сказала Катя. — А у самого нос в зелёнке! — И Катя обернулась и показала язык Гигантскому Муравьеду, который в это же самое время показал ей кулак и сморщил свой перемазанный зелёнкой нос.

— Дурак! — сказала Манечка.

— Ну зачем ты так? — сказал папа. — Это наверняка умный и хороший мальчик. Мне просто неудобно за вас, милые дети. Вы так странно себя вели…

— Да что ты, папочка, какой же он умный и хороший?! — сказала Маня. — Все мальчишки дураки, правда, Катя? — И Манечка как ни в чём не бывало принялась за сушки.

Потом она снова дала руку папе и сказала:

— Папочка, послушай, а почему облака по небу бегают? А почему все мальчишки такие? Как ты думаешь? Папочка, а почему свинья бородавчатая? У неё борода, что ли? А лошадь? Лошадь почему "прожевальская"? Её кто-нибудь прожевал?

 

 

О ПАПЕ ВАЛЕНТИНЕ БОРИСОВИЧЕ И О СТЕНГАЗЕТЕ "ЯИЧНИЦА"

 

 

Я хочу вам поподробнее о папе рассказать — Валентине Борисовиче Сковородкине. Этот папа, по правде мне очень симпатичен. Кате и Манечке просто повезло, что у них был такой милый, хороший папа.

Правда, папы почти все хорошие (как и мамы, конечно), но Валентин Борисович был какой-то особенно хороший. Катю и Манечку очень любил, Веронику Владимировну тоже и вообще ко всем относился хорошо и доброжелательно. Сотрудники по работе любили и уважали Валентина Борисовича, за то что он был талантливый инженер и верный товарищ, начальник тоже с большим почтением относился к Валентину Борисовичу, потому что он был всегда на работе, и в отпуск уходил только в самое худшее время отпуска. В метро и автобусе никогда никого не толкал, а если кто-нибудь толкал его, то он горячо извинялся.

На работе он ни от каких поручений не отказывался. Однажды начальник поручил ему выпустить сатирический номер стенгазеты "Шпилька", вместо заболевшего сотрудника Захлебаева. Валентин Борисович Сковородкин никогда раньше не выпускал сатирических газет, но он согласился, потому что не мог отказать человеку в просьбе.

Он поехал с рулоном бумаги домой, случайно задел рулоном шляпу какого-то гражданина, шляпа упала, папа стал извиняться, бросился её поднимать и уронил свои очки. Очки разбились, рулон упал на рельсы, его переехал поезд, а папа снова горячо извинялся перед дежурным по станции.

Огорчённый и уставший, Валентин Борисович приехал наконец домой и весь вечер рисовал стенгазету.

Папа никогда раньше не рисовал карикатур, но он был способный. И чтобы не обижать никого из сотрудников карикатурами и шаржами, он нарисовал посреди газеты огромную карикатуру на самого себя в виде длинного тощего зайца, вскакивающего в двери проходной с криком: "Караул! Опаздываю!!!" На что начальник, который стоит тут же в виде вполне симпатичного волка, грозит ему пальцем и говорит: "Ну, Заяц, погоди!"

Все очень смеялись. Только начальник, который неожиданно оказался чрезвычайно похожим на папиного волка, обиделся.

И папа поклялся, что никогда в жизни больше не будет рисовать стенгазет.

Однако уже вечером следующего дня Катя в стареньких своих джинсах и Манечка в синем переднике вместе с папой сидели на полу в детской и увлечённо рисовали сатирическую семейную стенгазету под смешным названием "Яичница", которое придумал папа.

С этого вечера Валентин Борисович на целых два месяца увлёкся выпусканием "Яичницы". Он стал её главным редактором, а Катя и Манечка — главными сотрудниками. Папа рисовал карикатуры, Катя сочиняла стихи, а потом Катя с Манечкой кисточками старательно рисовали красивую зелёную рамку и всякие там звёздочки, бабочки и цветочки.

Первый номер "Яичницы" был целиком посвящен Веронике Владимировне.

Валентин Борисович нарисовал Веронику Владимировну, которая стоит на кухне, мешает в кастрюле огромными кисточками суп, а вместо фартука на ней висит деревянная, перемазанная красками палитра.

Под этим рисунком Валентин Борисович поместил следующие, своего сочинения, стихи (как видите, он и это умел делать, так что Катя со своими стихотворными способностями пошла явно в него!):

 

Ах, как я устала —

Штопала, стирала!

Надоело суп варить,

Я хочу творить, парить!

Ненавижу я кастрюль,

Киселей, яичниц,

Потому что я не нуль,

А творческая личность!

 

Это, конечно, стихи были не бог весть какие, но Кате с Маней понравились. Потом они все трое взяли из альбома мамину фотокарточку, нарисовали прямо на маме усы, большой чёрный берет и широкую чёрную блузу с бантом, какие в старину носили художники, приклеили фотокарточку на стенгазету и нарисовали под ней большие красивые буквы: "Знаменитый художник Вероника Владимировна". А потом ещё Катя написала своей рукой такие стихи:

 

Ты у нас не дворник,

Ты и не сапожник,

Не бухгалтер, не кассир,

А большой художник!

 

Манечка нарисовала вокруг газеты рамку, венок из незабудок и васильков, сверху, под названием, — улыбающееся лицо своей любимой куклы Зюзи, чем-то удивительно смахивающее на кусок пирога с капустой, и они показали стенгазету маме.

Когда Вероника Владимировна увидела свою испорченную фотографию, она сначала ужасно разозлилась! А потом ничего, засмеялась. Её развеселила кукла Зюзя и то место, где было сказано, что она "большой художник" Вероника Владимировна с этим была совершенно согласна.

Но всё равно она не очень-то обратила внимание на стенгазету. Ей как всегда, было некогда, она хотела поскорее сесть писать цветущий кактус на фоне окна, уж очень он был красивый. Вероника Владимировна всегда писала цветы, когда освобождалась от домашних дел.

 

ПАПИНЫ ИЗОБРЕТЕНИЯ

 

Однажды Катя и Манечка призадумались, хорошо ли им живётся на свете. И решили, что хорошо.

У них всё было. Своя собственная комната, которую папа называл "площадка молодняка". Своя собственная шведская стенка, которую построил папа, когда увлёкся спортом. Свой собственный аквариум, который купил папа, когда увлёкся разведением аквариумных рыбок. Свой собственный гербарий с цветами и травами, который они собрали летом на даче вместе с папой. И наконец, целая гора своих собственных (бывших папиных) шахматных журналов, которые девочки любили разглядывать по вечерам перед сном.

Но это ещё не всё. В детской, рядом с книжным шкафом, в котором хранились свои собственные, Кати-и-Манечкины книжки с картинками, стоял, специально укреплённый на полу, большой деревянный велосипед, на котором можно было кататься, не съезжая с места. Конструкцию неподвижного велосипеда придумал папа, когда увлёкся изобретениями. К слову сказать, папа в то время изобрёл, кроме деревянного велосипеда, валенки для натирки пола, автоматический веник с моторчиком и новый сорт котлет.

Идея валенок была гениально проста. Надо было всего-навсего засунуть ноги в старые стоптанные валенки и натирать себе пол.

Чтобы не было обидно, папа, Катя и Манечка натирали пол по очереди. Папа уверял, что это очень полезное занятие, особенно для Мани. Но Манечка, натирая пол, так часто падала, разбивала нос и так громко хныкала, что её пришлось отстранить. И папа с Катей сами натирали пол, взявшись за руки и раскатываясь по полу каждый на одной ноге, в одном валенке, как будто катались на коньках.

Автоматический веник был устроен уже гораздо сложнее. К обычному венику папа приделал моторчик, и когда нажимали кнопку, веник начинал вырываться из рук и самостоятельно носиться по всей квартире.

Шуму от этого веника было много, пыли ещё больше, поэтому автоматический веник пришлось в конце концов упразднить, то есть снять с веника моторчик, что значительно облегчило уборку квартиры.

После изобретения автоматического веника папа изобрёл домашние качели. Он купил ящик гвоздей, топор, молоток, доски, с большим трудом достал инструкцию по изготовлению качелей и принялся строить.

Вскоре качели висели в детской комнате, на крюке, специально приделанном к потолку, и Катя с Манечкой весело на них раскачивались.

Папа так увлёкся, что сделал бы ещё качели в гостиной, для качания гостей, но мама испугалась, что может рухнуть потолок вместе с хрустальной люстрой, доставшейся семье Сковородкиных в наследство от бабушки. А кроме того, она опасалась, что вместе с потолком и люстрой на них может свалиться весь мебельный гарнитур семьи Четвертаковых, проживавшей этажом выше, вместе с хозяевами Анной Ивановной и Михаилом Юрьевичем, а также их сыном — семиклассником Володей.

Кстати сказать, вскоре выяснилось, что качелями в детской тоже нельзя пользоваться — с потолка сразу начинала сыпаться штукатурка.

Поэтому всё кончилось тем, что Маня катала на качелях свою куклу Зюзю, а Катя кота Мишкина, который всегда при этом норовил убежать и отчаянно орал и царапался, несмотря на свой спокойный, вежливый и положительный характер.

Да, кстати, кот Мышкин тоже был свой собственный. Катя и Маня нашли его, когда он был ещё совсем котёнком.

Словом, папины изобретения не принесли никакой особой пользы семье Сковородкиных. Кроме деревянного велосипеда. Деревянный велосипед пользовался в семье огромным успехом. На нём катались все — и Катя, и Манечка, и Валентин Борисович, и даже Вероника Владимировна.

Вероника Владимировна садилась на велосипед и принималась бешено вертеть педалями, когда сердилась. Когда ей в очередной раз страшно надоедало домашнее хозяйство и она горевала о том, что должна стоять у плиты или мыть полы вместо того чтобы с утра до ночи писать акварелью натюрморты и блистать на поприще искусства…

Валентин Борисович любил обдумывать на велосипеде очередное изобретение или трудную шахматную партию…

Катя с криком "ура!" влезала на велосипед, когда ей было очень весело или когда она с пластмассовой саблей в руках изображала красную конницу…

А толстая Манечка Сковородкина крутила педали, чтобы похудеть. И она похудела бы, уверяю вас, если бы, слезая с велосипеда, не мчалась сейчас же на кухню стрельнуть бутерброд с сыром, пирожок с капустой и стаканчик молока заодно с чашечкой компота.

 

ВРЕДНАЯ НИНКА КУКУШКИНА

 

Однажды Катя с Манечкой вышли во двор, а там сидела на лавочке Нинка Кукушкина в новеньком коричневом школьном платье, новеньком чёрном переднике и очень беленьком воротничке (Нинка была первоклассница, хвасталась, что учится на пятёрки, а сама была двоечница), и Костя Палкин в зелёной ковбойке, сандалиях на босу ногу и синей кепке с большим козырьком.

Нинка с воодушевлением врала Косте, что встретила летом в лесу настоящего зайца и этот заяц так Нинке обрадовался, что сразу же залез к ней на руки и не хотел слезать. Тогда Нинка принесла его домой, и заяц целый месяц жил с ними, пил из блюдца молоко и караулил дом.

Костя слушал Нинку вполуха. Истории про зайцев его не волновали. Вчера он получил от родителей письмо, в котором говорилось, что, возможно, через год они возьмут его в Африку, где они сейчас жили и строили молочно-консервный комбинат, и Костя сидел и обдумывал, что он с собой захватит.

"Не забыть удочку, — думал Костя. — Капкан для змей обязательно… Нож охотничий… Надо купить в магазине "Охотник". Да, ружьё ещё. Винчестер. Или двустволку".

Тут подошли Катя с Манечкой.

— Это что! — сказала Катя, выслушав конец "заячьей" истории. — Это пустяки! Подумаешь, заяц! Зайцы — это чепуха! Вот у нас на балконе уже целый год настоящая коза живёт. Аглая Сидоровна звать.

— Ага, — сказала Манечка. — Аглая Сидоровна. Она к нам погостить приехала из Козодоевска. Мы уже давно козьим молоком питаемся.

— Точно, — сказала Катя. — Такая коза добрая! Столько нам всего привезла! Десять пакетов орехов в шоколаде, двадцать банок козьего сгущённого молока, тридцать пачек печенья "Юбилейное", а сама ничего, кроме клюквенного киселя, супа с фасолью и ванильных сухарей, не ест!

— Двустволку куплю, — почтительно сказал Костя. — Из двустволки сразу двух тигров убить можно… А почему именно ванильных?

— Чтобы молоко хорошо пахло.

— Врут они! Никакой козы у них нет! — рассердилась Нинка. — Не слушай, Кость! Ты же их знаешь!

— Ещё как есть! Она в корзине спит по ночам на свежем воздухе. А днём загорает на солнышке.

— Врушки! Врушки! Если бы у вас на балконе коза жила, она на весь двор блеяла бы!

— Кто блеял? Зачем? — спросил Костя, успев погрузиться в размышления, брать или не брать в Африку тётино лото.

— А она блеет. Скоро сами услышите… А сейчас давайте в прятки сыграем?

— Давайте, — сказал Костя.

И Костя стал водить, а Маня, Катя и Нинка побежали прятаться.

Вдруг во дворе послышалось громкое козлиное блеянье. Это Манечка прибежала домой и заблеяла с балкона:

— Бе-е-е… Ме-е-е…

Нинка от удивления вылезла из ямки за кустами.

— Костя! Послушай!

— Ну да, блеет, — сказал Костя. — Я же говорил…

А Маня бекнула последний раз и побежала выручаться.

Теперь водила Нинка.

На этот раз Катя с Манечкой уже вдвоём побежали домой и стали блеять с балкона. А потом спустились и как ни в чём не бывало побежали выручаться.

— Послушайте, у вас и вправду коза поселилась? — сказал Костя. — Что же вы раньше скрывали?

— Она не настоящая, не настоящая! — закричала Нинка. — Она у них заводная!

— Вот ещё, заводная! Да она у нас книжки читает, считает до десяти и даже по-человечьи умеет разговаривать. Вот мы пойдём её попросим, а вы тут стойте, слушайте.

Катя с Маней прибежали домой, присели за балконной решёткой и в один голос заблеяли:

— Ма-а-ма! Ма-а-ма!

— Ну как? — высунулась Катя. — Нравится?

— Подумаешь, — сказала Нинка. — "Мама" каждый дурак может сказать. Пусть стишок какой-нибудь прочтёт.

— Сейчас попрошу, — сказала Маня, присела на корточки и на весь двор закричала:

 

Наша Таня громко плачет:

Уронила в речку мячик.

Тише, Танечка, не плачь:

Не утонет в речке мяч.

 

Старушки на лавочках недоуменно завертели головами, а дворник Сима, которая в это время старательно подметала двор, насторожилась и подняла голову.

— Ну как, правда, здорово? — сказала Катя.

— Потрясающе! — скорчила хитрую рожу Нинка. — Но только я ничего не слышу. Попроси, чтобы ваша коза погромче стихи читала.

Тут Манечка как заорёт благим матом. А поскольку у Мани голосок был что надо, и когда Маня старалась, то могла реветь, так, что стены тряслись, то неудивительно, что после стишка про плаксивую Танечку из всех окон с возмущением стали высовываться людские головы, а Матвей Семёнычева Альфа, которая в это время бегала во дворе, оглушительно залаяла.

А уж дворник Сима… О ней и говорить не приходится! У неё и так с детьми Сковородкиными отношения были не из лучших. Они Симе до смерти осточертели своими выходками.

Поэтому, услышав нечеловеческие вопли с балкона восемнадцатой квартиры, Сима прямо со своей метлой бросилась в подъезд и стала колотить кулаками в дверь восемнадцатой квартиры.

А вреднейшая Нинка, довольная, что ей так хорошо удалось проучить Сковородок, проводив взглядом разгневанную Симу, как ни в чём не бывало сладенько сказала:

— Молодец ваша коза! Отлично стихи читает! А сейчас я ей кое-что прочту.

И, приплясывая, и высовывая язык, но не забывая при этом поправлять на голове голубой капроновый бантик, хитрая, вредная Нинка очень противно запищала:

 

Обманули дурака

На четыре кулака!

Обманули дурака

На четыре кулака!

 

А потом сказала Косте:

— Вот видишь, я же тебе говорила, зачем ты с ними дружишь, с такими Сковородками? Я бы лично с ними ни за что не дружила! Просто даже смешно, какие они глупые! Думают, я в их козу так и поверила.

 

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ БОБИКА

 

Однажды Катя и Маня решили устроить день рождения Бобика. Это у них игрушка была такая. Собачка с оторванным хвостом и одним глазом.

Они испекли для Бобика торт. Положили в этот торт много всякой начинки — кусочки колбасы, ветчины, покрошили сосиску. Торт получился на славу.

Они поставили торт на стол, посадили за стол Бобика и стали читать ему поздравительные стихи, которые специально для него сочинила Катя:

 

Милый Бобик, дорогой,

Поздравляем мы тебя,

Потому что ты хороший,

Хоть с оторванным хвостом.

 

Ты пойдёшь учиться скоро,

Прямо в школу в первый класс.

Там, где учатся собачки,

Не пускают в школу нас.