Caveat imperium (Опасайтесь власти).

 Обрабатывающая промышленность и торговля представляют собой главные движущие силы на втором этапе ускоренного экономического развития. Поэтому задача политиков – направить предпринимательские таланты не в сферу услуг, а в обрабатывающую промышленность, особенно в крупномасштабное производство, с тем чтобы в основной своей части оно могло конкурировать на мировом рынке. Государство поддерживает производственные компании протекционистскими мерами и субсидиями. Благодаря этому вмешательству создается свободное пространство для предпринимателей, пока они обучаются производству конкурентоспособных товаров. К сожалению, протекционизм и субсидии влекут за собой и хорошо известные риски – экономисты называют их рентоискательством. В развивающихся странах оно связано со стремлением предпринимателей сосредоточивать усилия на получении протекции и субсидий (ренты), а не на обеспечении технологического прогресса и конкурентоспособности своего бизнеса, как того требует национальная экономика. Эта крайне серьёзная проблема подорвала усилия многих бедных стран по развитию индустрии. Решение данной проблемы состоит в поиске механизмов, которые заставили бы промышленников стать конкурентоспособными на мировом рынке и в то же время позволили бы им зарабатывать для себя прибыль. Другими словами, интересы национального развития и предпринимателей необходимо принудительно сближать. На определенном историческом этапе правительства всех крупных стран Восточной Азии пробовали стимулировать отечественных производителей. То, что в Северо-Восточной Азии эти попытки завершились успешно, а в Юго-Восточной Азии с треском провалились, объясняется несколькими различиями в политике. Несомненно, самым важным из них является наличие или отсутствие того, что я называю «экспортной дисциплиной». Этот термин относится к политике постоянного тестирования и испытаний продукции отечественных производителей, получающих от государства субсидии и защиту на рынках, с тем чтобы заставить их экспортировать свои товары, а значит, сталкиваться с глобальной конкуренцией. Именно уровень их экспорта показывает, заслуживают ли они государственной поддержки или нет. Продажи на международном уровне служили механизмом обратной связи, посредством которого преуспевающее государство могло оценить, приближаются ли опекаемые им промышленные предприятия к мировым стандартам и насколько эффективно они инвестировали миллиарды долларов в создание, например, конкурентоспособного сталелитейного предприятия или автомобильного завода. Там, где экспортная дисциплина отсутствует, политика экономического развития превращается в фарс, когда местные фирмы могут делать вид, что они вот-вот достигнут мировых стандартов без подтверждения этого на мировом рынке. Так, в Юго-Восточной Азии предприниматели направляли свою энергию на то, чтобы одурачить политиков, а не на увеличение экспорта. В сложившихся обстоятельствах они ухитрялись проявлять такую ловкость, что могли бы продавать песок арабам, а снег эскимосам. Они также израсходовали национальный капитал, предназначенный для развития, перенаправив значительную его часть на непомерное расширение своих земельных участков, кульминацией чего стали «пузыри» на рынке недвижимости, с которыми связывают финансовый кризис в Азии. Экспортные способности компаний служили для политиков в Японии, Южной Корее и на Тайване показателем того, какое предприятие эффективно работает, а какое нет, чтобы соответственно реагировать на это. Поскольку товары, предназначенные для экспорта, должны были пройти через таможню, то проверить компании не составляло большого труда. Так, в Японии фирмам разрешалось списывать со своих счетов амортизационные расходы, то есть, по сути, им предоставлялись налоговые льготы с учетом объёма их экспорта. В Южной Корее компании должны были ежемесячно отчитываться перед правительством о динамике своего экспорта, объём которого определял их дальнейший доступ к банковским кредитам. На Тайване для поощрения экспортеров использовалось все, начиная с денежных субсидий и заканчивая льготным обменным валютным курсом. Власти стран Северо-Восточной Азии затем увеличили отдачу от своей промышленной политики, применив ещё один вид вмешательства – отбраковку тех компаний, которые не отвечали требованиям. Наказанием для проигравших могли стать: принудительное слияние с более успешной компанией, вывод капитала через государственную финансовую систему, отзыв (или угроза отзыва) лицензий на производство продукции или даже применение высшей меры капиталистических санкций – банкротства. Начиная с 1970-х гг. предметом оживленных дискуссий стала государственная промышленная политика западных стран, в соответствии с которой предпринимались попытки «выбирать победителей» среди компаний, что является крайне трудным делом. Но этот термин не относится к успешно развивающимся государствам Восточной Азии{152}. В Японии, Южной Корее, Китае и на Тайване государство не столько выбирало победителей, сколько отсеивало неудачников. Изучив опыт Германии, Япония ещё в начале 1930-х гг. создала правительственное агентство, начавшее «рационализировать» различные отрасли обрабатывающей промышленности путем слияния компаний, а после Второй мировой войны возродила это агентство{153}. Правительство Южной Кореи действовало по отношению к отстающим предприятиям ещё более жестко. Из десяти ведущих чеболей (промышленных конгломератов), существовавших в середине 1960-х гг., бóльшая часть к середине 1970-х перестала существовать вследствие принудительного слияния и банкротства, а половина новой группы чеболей таким же образом исчезла к началу 1980-х{154}. Немногие корейцы, не говоря уже об иностранцах, помнят сейчас названия таких крупнейших в послевоенное время чеболей, как Samho, Gaepong, Donglip, Dongmyung и Shinjin, – все они давно мертвы. Другая группа производителей-гигантов, включая Daewoo, Hanbo, Halla и Sammi, была выбракована в результате переговоров c государством и властных указаний в ходе азиатского финансового кризиса. В автомобильной промышленности на протяжении 1970 – 80-х гг. с помощью прямого и косвенного государственного субсидирования было создано с полдюжины предприятий. В течение следующих трех десятилетий большинство из них было уничтожено. На сегодняшний день выжила только одна чисто корейская автомобильная компания Hyundai (включая её дочернее предприятие Kia). Но зато она самый быстро развивающийся и один из самых успешных производителей автомобилей в мире. Тот факт, что правительства государств Северо-Восточной Азии сосредотачивались на отсеивании проигравших, а не на выборе победителей, помогает объяснить существование также и крупного бизнеса, который вырос, не опираясь на значительную прямую государственную поддержку и вне рамок государственных планов, – Sony и Honda в Японии или Acer и HTC на Тайване. Реально работавшему бизнесу всегда позволяли выживать. Третьим видом государственного вмешательства в Северо– Восточной Азии стало оказание весомой официальной поддержки успешным производителям-экспортерам. В дополнение к протекционизму на внутреннем рынке и предоставлению кредитов государство оказывало компаниям значительную помощь с приобретением иностранных технологий. Правительства Японии, Южной Кореи, Тайваня и Китая вели разнообразные совместные договорные операции по закупке технологий за рубежом, нередко понуждая иностранные фирмы передавать свои ноу-хау или снижать на них цены в обмен на доступ к местному рынку. А также создавали государственный сектор или совместные государственно-частные исследовательские проекты, в рамках которых отдельные фирмы не могли самостоятельно предпринимать научные изыскания или вкладывать деньги в свое технологическое развитие. История сохранила пример скандального вмешательства со стороны государства, когда в конце 1950-х гг. Сахаши Шигеру, руководитель Бюро по предпринимательству при Министерстве внешней торговли и промышленности{155}, заявил IBM, что он будет блокировать бизнес «Голубого гиганта»[4] в Японии, пока корпорация не выдаст местным фирмам лицензию на использование своих технологий максимум за 5 % её стоимости. Он также известил американскую корпорацию о том, что ей придется согласиться с «административным руководством» (эвфемизм взамен «директивных указаний правительства») касательно того, сколько компьютеров она может продавать в Японии ежегодно. Крайне нуждавшаяся в растущем японском рынке, IBM согласилась на всё. Такая жесткая официальная поддержка отечественной обрабатывающей промышленности подкреплялась в каждом государстве передачей ключевых решений касательно промышленной политики и внешней торговли в ведение только одного правительственного учреждения. В Японии это было Министерство внешней торговли и промышленности, в Южной Корее – Департамент экономического планирования, на Тайване – Бюро индустриального развития, в Китае – Национальная комиссия по развитию и реформам{156}. Этим бюрократическим структурам на протяжении многих лет уделялось пристальное внимание, в частности потому, что наиболее известный и влиятельный научный труд о промышленном развитии Северо-Восточной Азии – книга Чалмерса Джонсона «Министерство внешней торговли и промышленности и японское чудо» (MITI and the Japanese Miracle) целиком посвящена чиновникам. Сравнение с Юго-Восточной Азией показывает, что роль чиновников в конечном счете определяется более фундаментальным решением правительства – принудить предпринимателей производить товары на экспорт, а потом избавляться от не справившихся с этой задачей. Чиновники хороши всего лишь настолько, насколько хороша политика, которую они проводят. Прежде всего, развивающиеся государства должны заставить своих самых сильных и продуктивных предпринимателей работать на экспорт, как правило, против их воли. Фирмы, способные заработать деньги дома, в защищенной среде, всегда неохотно соглашаются конкурировать в глобальном масштабе. Прочие методы воздействий обычно обусловливаются этой принципальной основой. Однако она не была логически объяснена творцами политики в Восточной Азии, а была скопирована Японией XIX в. с исторического образца. Неописуемая реальность

Cовременному экономисту, впитавшему в себя идеи свободного рынка, якобы выгодного для всех его участников, политика, направленная на защиту национальной промышленности и одновременно на организацию форсированного марша к экспорту, может показаться едва ли не преступной. Нам, жителям богатых стран, с детства внушают, что все благосостояние порождено конкуренцией. Неудобная правда, однако, заключается в том, что каждое экономически успешное общество на стадии своего формирования грешило протекционизмом. За исключением «финансовых гаваней» – аномальных офшорных портовых зон, таких как Гонконг и Сингапур, в мире нет экономик, которые развились бы до первоклассных через свободную торговлю{157}. Первой применила протекционизм и субсидии как средства для проведения индустриализации Великобритания эпохи Тюдоров в XVI в. Правительство облагало налогами экспорт сырой шерсти и импорт одежды, чтобы взрастить в стране ориентированную на экспорт шерстяную отрасль текстильной промышленности{158}. Франция применила сходную стратегию в XVII в. Обретшие независимость Соединенные Штаты Америки отвергли возражения плантаторов Юга (они предпочитали экспортировать товарные культуры и импортировать мануфактуру), преследуя протекционистскую промышленную политику и сохраняя высокие ввозные пошлины со времен одного из отцов-основателей США и первого министра финансов Александра Гамильтона вплоть до начала XX в. Недаром историк экономики Пол Байрох назвал Соединенные Штаты Америки «родиной и оплотом современного протекционизма»{159}. Пруссия со времен Фридриха Великого (XVIII в.), а затем и объединенная Германия усовершенствовали и расширили интервенционную промышленную политику в Европе. В свою очередь, немецкий протекционизм оказал глубокое влияние на Японию эпохи Мэйдзи. Политика, проводившаяся странами Европы и Северной Америки в период их индустриализации, включала: суровые тарифные и нетарифные ограничения на импорт; контроль за правом торговли (например, британские Законы о мореплавании (Navigation Acts) с 1651 г. разрешали торговлю в Великобритании и её колониальных портах только судам под британским флагом); специальные субсидии или «премии» для экспорта промышленных товаров и переработанного сырья; налоги и количественные ограничения для экспорта необработанного сырья; государственную поддержку инфраструктуры для экспортеров путем постройки каналов и железных дорог; государственные проекты в целях получения иностранных технологий (обычно путем приобретения передового машинного оборудования и привлечения иностранных специалистов, часто в нарушение законов других стран); усиленное снабжение сырьем, частично оплаченным государством; государственный режим контроля над качеством экспортных товаров с целью создания национальных брендов и репутации надежных изделий. Общим для всех этих стран было предоставление широкой государственной поддержки небольшим группам крупных фирм – монополиям и олигополиям, которые располагали ресурсами, чтобы делать весомые капитальные вложения и конкурировать на международном уровне. Примеры тому охватывают диапазон от первой британской торговой монополии, официально получившей привилегии, – Ост-Индской компании, до гигантских индустриальных картелей Германии в конце XIX в. Короче говоря, протекционизм всегда служил для богатых предпринимателей допуском к индустриальному развитию – в этом пункте историки приходят к значительному консенсусу. Однако большинство экономистов считают невозможным рассматривать протекционизм как необходимое условие промышленной модернизации. Проблема в том, что протекционизм предполагает временный компромисс, который экономическая наука объяснить не в состоянии. Действительно, измеренный экономистами в отдельно взятый момент времени протекционизм обходится дорого и не приносит эффекта, поскольку увеличивает себестоимость продукции, наносит ущерб потребителям и вызывает ответный удар. Тем не менее в качестве средства обучения промышленному менеджменту протекционизм позволяет приобрести стратегически важные знания, в то время как затраты носят лишь краткосрочный характер. Субсидии, неотъемлемые от протекционизма, позволяют поднять структуру модернизирующейся экономики с низкого уровня простого добавления стоимости на более высокий. По достижении нового уровня экономисты будут по-прежнему утверждать, что протекционизм неэффективен из-за его затратности, забывая о том, что именно протекционизм изменил структуру экономики. Обучающая роль государственной промышленной политики и промышленного протекционизма на протяжении веков находила отражение в многочисленных аналогиях с воспитанием детей. Так, Александр Гамильтон, который в качестве министра финансов США отвечал за формирование ранней промышленной политики в отвоевавших независимость Соединенных Штатах Америки, ввел понятие «молодая промышленность», когда излагал свои аргументы в пользу протекционизма, Потом этот термин был подхвачен и широко использовался в Германии XIX в. Суджи Кодзи, эволюционный теоретик эпохи Мэйдзи, писал о необходимости национальному бизнесу находиться «под защитой, пока он не достигнет зрелости, подобно тому как родители защищают своих детей, а учителя – учеников»{160}. Ха Джун Чанг, современный корейский экономист, подметил, что инвестиции развивающейся страны в промышленное обучение преследуют те же цели, что и затраты родителей на образование своих детей. Подобно тому как в Европе XIX в. родители могли бы на законных основаниях отправить своих 10-летних детей работать на фабрике, но избегали этого, если позволял достаток, и держали детей в школе, пока они не получали образование, так и успешные правительства развивающихся стран сделали упор на обучении и на более высокой отдаче от капиталовложений в будущем{161}. Путь к повышенной доходности в обрабатывающей промышленности лежит через изучение набора базовых технологий производства, ранее уже наработанных в развитых государствах мира. Исключениями из этого правила стали офшорные финансовые центры с очень малочисленным и мобильным населением, а также немногие узкоспециализированные аграрные экономики, такие как в Дании, Новой Зеландии и до определенной степени Австралии, которые сосредоточились на переработке сельхозпродукции (впрочем, это одна из форм обрабатывающей промышленности). Механизм для приобретения производственных возможностей тот же, что и способ приобретения любых практических навыков, – познание через практику, выполняя работу снова и снова, пока не научишься делать её хорошо{162}. Подобно любому виду обучения, этот применяется с переменным успехом и приносит множество разочарований. Но точно так же, как мы не отвергаем саму идею школы только из-за того, что ребенок часто не справляется с домашним заданием, так и в этом случае индивидуальные неудачи не делают производственное обучение ущербным процессом. Более того, само обучение производству такой продукции, как сталь, продукты нефтехимии, пластмасса, полупроводники и т. д., напоминает школьную учебу в том смысле, что до вас этому обучались другие согласно образовательной программе. Специалисты-технологи называют такой процесс работой с обучением на переднем крае технологий. По крайней мере на протяжении двух десятилетий развивающиеся государства изучают, модифицируют и крадут навыки, созданные другими. То же самое происходило на протяжении всей истории человечества. Именно такое обучение набору общепринятых производственных навыков делает столь важной роль правительств и правительственной политики. Правительства могут подтолкнуть как отдельные фирмы, так и в целом экономику к точному достижению поставленных целей, когда эти цели утверждены. Позже слишком усердное или ошибочное вмешательство правительства в экономику становится проблемой, как это наблюдается сегодня во многих развитых странах от Японии до Италии, где отмечаются низкий рост производства и стагнация технологического прогресса. Впрочем, это уже проблема именно богатых стран, возникающая после того, как они использовали возможности государства для быстрой модернизации. Нас же в первую очередь интересует, каким образом можно разбогатеть: для тех, кто беден, эта цель представляется гораздо более важной. С кем поведешься…

Чтобы понять, как действовала успешная промышленная политика в Восточной Азии, необходимо проследить за способами, с помощью которых уроки, усвоенные другими странами, были внедрены в этом регионе. Промышленная политика не снизошла на Северо-Восточную Азию свыше, а была в деталях скопирована с примеров успешной модернизации экономики в Соединенных Штатах Америки и Европе. Непосредственно же она была скопирована с Германии, которая в конце XIX – начале XX вв. предоставила Японии эпохи Мэйдзи современную историю успешной индустриализации. Затем уже из самой Японии эти идеи распространились на её колонии – Корею и Тайвань, а также на Китай, где модернизация началась примерно через два десятилетия после Японии{163}. Впрочем, китайское руководство находилось ещё и под влиянием эклектической смеси идеологии Ленина и Сталина во время индустриализации России и межвоенной фашистской Германии. Последняя выполняла роль специального советника Чан Кайши по индустриальной и военной модернизации, пока в 1938 г. Гитлер не отказался от сотрудничества с Китаем в пользу Японии. Влияние советского социализма и национал-социализма в сочетании с глубоко укоренившимися предрассудками первого президента Сунь Ятсена в отношении частного бизнеса объясняет, почему в Китае и на Тайване как до, так и после 1949 г. особенно сильный упор был сделан на государственные компании. Страны же Юго-Восточной Азии, отрезанные от непосредственного влияния японской индустриализации, не могли воспользоваться плодами промышленной политики, направленной на развитие, и вынуждены были ждать наступления постколониальной эпохи после Второй мировой войны, когда было создано несколько международных агентств, в частности Всемирный банк, для помощи обретшим независимость государствам. Агентства предлагали ряд новых «согласованных» подходов к дальнейшим действиям. Вначале эти идеи действительно извлекались из исторического опыта развития стран, уже разбогатевших. Со временем, однако, возобладала более абстрактная экономическая теория, исходящая из убеждения, что любая экономика, независимо от уровня её развития, подчиняется одним и тем же правилам. Это привело далеко не к благотворным последствиям для государств, потерявших связь с уроками истории и попавших под диктат экономической «науки». Япония на германо– американо-британском пути

В XIX в. японские лидеры эпохи Мэйдзи инстинктивно ухватились за пример Германии, хотя Япония отставала от нее по уровню развития. Реставрация императорской власти в Японии в 1868 г. произошла за три года до объединения Германии под руководством Пруссии. Олигархи, правившие новой Японией, тоже были под стать пруссакам, заправлявшим модернизацией Германии. Обе эти группы имели консервативные взгляды, были привержены индустриализации и беспокоились о территориальной безопасности. Военную безопасность пруссаки стремились обеспечить путем привлечения к себе других германоязычных стран и мечтали отомстить Наполеону Бонапарту за прошлые поражения и территориальные потери{164}. Сходным образом самураи инициировали государственный переворот против клана Токугавы с целью объединения всех японских ханов, крупных полуфеодальных владений, в унитарную страну, способную сопротивляться колониальным притязаниям. Главным способом достижения военной безопасности в обеих странах стало усиленное экономическое развитие. Германия XIX в. стала первым государством, четко сформулировавшим ряд принципов развития, к которым ещё раньше пришли американцы, после того как они отделились от Британской империи. Концепция Германии была сформулирована так называемой «Исторической школой», неформальным объединением интеллектуалов, доминировавшим на кафедрах политической экономики и юриспруденции в немецких университетах середины XIX в. Она пришла к выводу, что по опыту английской истории успешно развивающиеся государства должны использовать протекционизм в своей промышленной политике с целью взращивания собственных производителей. При этом школа отвергала новомодные теории в защиту свободного рынка, связанные с именами Адама Смита и Давида Рикардо, как неуместные на данном этапе развития Германии. Фридрих Лист, корифей школы, утверждал, что проповедь свободного рынка, исходящая из Великобритании, во многом мотивирована конъюнктурой вследствие глобального технологического лидерства страны. Нападая на новую науку «экономики», Лист писал: Для нации, которая с помощью протекционистских пошлин и ограничений на судоходство подняла свою обрабатывающую промышленность и судоходство на такую высоту, что никакая другая страна в мире не может выдержать конкуренции с ней, самым разумным было бы отбросить эти подпорки своего величия, проповедуя другим народам преимущества свободной торговли, и покаяться в том, что до сих пор шла неверной стезей и лишь теперь ей впервые открылась истина{165}. Взгляды Листа на экономическое развитие сформировались в 1825–1832 гг., когда он жил в США, где изучал аргументы в пользу протекционистской промышленной политики с целью взращивания «молодой промышленности», изложенные Александром Гамильтоном в его «Докладе о мануфактурах» (Report on the Subject of Manufactures), представленном конгрессу в 1791 г. Многие из содержавшихся в докладе рекомендаций, в том числе об избирательно высоких ввозных пошлинах, были реализованы в Америке с начала XIX в.{166} Гамильтон, родившийся в Британской Вест-Индии в семье шотландца, внимательно наблюдал за экстремально высоким протекционизмом, который способствовал продвижению Великобритании к глобальному превосходству, в чем немалую роль сыграли меры, направленные на предотвращение конкуренции колониальных производителей с британскими{167}. Фридрих Лист всегда утверждал, что свободная торговля должна быть конечной целью развития национальной экономики. Но достижение этой цели возможно только после того, как обрабатывающая промышленность достаточно нарастит свою мощность под защитой государства. «Система протекционизма, – писал он, – для тех стран, которые далеко отстали от цивилизации, является единственно возможным способом добиться равных условий с доминирующей нацией [Великобританией], представляется наиболее эффективным средством формирования грядущего союза наций, а следовательно, содействует подлинной свободе торговли»{168}. Этот исторический аргумент, основывавшийся на стадиях экономического развития, бросал вызов стандартным утверждениям экономистов и впоследствии был, несомненно, подтвержден опытом Восточной Азии. По возвращении в Германию Лист сделался наиболее влиятельным ученым-политологом XIX в. после Карла Маркса. Именно он предложил некоммунистический путь развития экономики. Идеи, к которым Лист пришел в Америке, впоследствии переняли японцы, как от него самого, так и от его коллег по «Исторической школе». Вообще японцы были исключительно внимательными учениками. Большинство руководителей высшего звена путешествовали в 1870 – 80-х гг. по Европе и Северной Америке. Первая японская миссия, отправленная за рубеж в 1871 г., включала трех министров и была использована для определения пилотных индустриальных проектов{169}. Хотя японцы часто посещали Англию, Францию и Соединенные Штаты Америки, их фаворитом оставалась Германия. Ито Хиробуми, первый (и неоднократный) премьер-министр Японии, провел в 1882 г. два месяца в Берлине, встречаясь там с «железным канцлером» Отто фон Бисмарком. Несколько человек из второго поколения политических лидеров эпохи Мэйдзи годами обучались в Германии. Хирата Тосуке, в 1890-х гг. министр сельского хозяйства и коммерции, а затем министр внутренних дел, стал первым японцем, получившим ученую степень доктора в Германии в 1875 г. Хирата также сделал один из нескольких переводов трудов Листа на японский{170}. Канаи Нобору учился в Германии в 1880-х гг., где ему преподавали почти все крупнейшие представители «Исторической школы». Вернувшись на родину, он воспитал целое поколение чиновников в качестве профессора Императорского университета Токио, который по сей день остается самым элитарным учебным заведением для государственных служащих. Кроме того, нескольких видных немецких ученых приглашали в Японию для преподавания и консультирования правительства. Дневники и другие личные бумаги ведущих государственных деятелей Японии содержат постоянные ссылки на пригодность прусских идей и институтов для их страны. Историк Кеннет Пайл назвал стремление копировать траектории развития развитых государств «идеей фикс эпохи Мэйдзи применительно к развитию»{171}. Историк экономики Роберт Уэйд отметил, что в японском языке эта концепция часто выражалась метафорой, согласно которой все развивающиеся страны и их экономики в конце концов «спускаются по одному и тому же участку реки». По сути, это была отчетливо выраженная позиция «Исторической школы». Выпрашивай, заимствуй, кради…

Япония эпохи Мэйдзи начала реализовывать свою промышленную политику в 1870-х гг., как и Пруссия в конце XVIII в., с открытия ряда государственных опытных фабрик в базовых отраслях. Большинство из них разорились, но, как и в Пруссии, правительство было готово субсидировать первоначальный процесс обучения, в отличие от частных инвесторов, не желавших рисковать своими капиталами в деле, которое они не понимали. Подобно тому как пруссаки покупали и копировали английские машины, а также переманивали английских инженеров к себе на работу вопреки запрещавшим это английским уголовным законам, Япония модифицировала импортное оборудование и нанимала иностранцев с необходимыми техническими знаниями. В течение 10 лет после реставрации Мэйдзи число иностранцев, приглашенных на работу в Японию, достигло 400 человек, а затем увеличилось на несколько тысяч. В 1843 г. Великобритания отменила последние юридические ограничения на экспорт оборудования для обрабатывающей промышленности. В континентальной Европе правительства и городские гильдии также начали снимать аналогичные ограничения. В результате доступность иностранных технологий для Японии эпохи Мэйдзи оказалась менее затрудненной, чем для континентальных европейских государств{172}. При этом японцев понуждали к подписанию международных патентных соглашений и авторских договоров, но они их игнорировали. «То, что они [соглашения] не представляли эффективных препятствий для копирования японцами иностранных образцов, – писал историк японской экономики Уильям Локвуд, – служило постоянным поводом для жалоб со стороны зарубежных производителей»{173}. Подобно тому как это происходило снова и снова в развивающихся странах Восточной Азии после Второй мировой войны, японские подделки в эпоху Мэйдзи представляли собой в общем случае малозатратные, технически несложные, адаптированные к рынку изделия, которые за их дешевизну и безвкусие иностранцы высмеивали. На деле же обычно это были товары, предназначенные прижимистым сельским потребителям, составлявшим ключевой первоначальный рынок. Реже зарубежная технология не только копировалась, но искусно совершенствовалась, как это произошло с автоматизированным ткацким станком компании Toyoda, перепроданным обратно Великобритании, лидировавшей тогда в текстильном производстве{174}. Подобно Пруссии, Япония препятствовала прямым инвестициям иностранцев в свою экономику. В 1880-х гг. японское правительство продало по низким ценам частным предпринимателям бóльшую часть своих опытных предприятий в таких отраслях, как горная промышленность, хлопкопрядение, производство шерстяных нитей, шелкомотальная промышленность, судостроение, производство листового стекла и цемента. Впоследствии многие из этих предприятий стали высокоприбыльными{175}. В 1889 г. в Японии была обнародована новая конституция (модифицированный вариант конституции Пруссии), законодательно передавшая управление значительной частью бизнеса, фактически управляемого государством, в руки чиновников{176}. В дальнейшем эти чиновники взрастили первое поколение предпринимателей путем не только продажи опытных заводов, но и выдачи лицензий на управление компаниями, которые, будучи олигополиями, сталкивались лишь с ограниченной конкуренцией и получали гарантированные минимальные прибыли в горном деле, судостроении и инфраструктурных проектах. Например, строителям железных дорог гарантировалсь прибыль в размере не менее 7 %. Компания Mitsubishi, основанная в 1870 г. Ивасаки Ятаро, торговцем с хорошо налаженными политическими связями, получала от правительства суда и огромные субсидии до тех пор, пока не окрепла настолько, что преодолела засилье зарубежных компаний в судоходстве. В период между 1880-м и 1913 гг. японский экспорт, представленный вначале в основном лишь шелком-сырцом и простой мануфактурой мелких фирм, увеличился в восемь раз. …и наращивай масштаб

В Германии появлялось мало серьезных промышленных инноваций вплоть до финальных стадий восхождения страны на уровень современности в конце XIX – начале XX вв. В Японии данная тенденция проявилась ещё сильнее. Прусским, а затем немецким ключом к прогрессу стало увеличение масштаба инвестиций, часто путем слияния фирм, всего лишь при постепенных модификациях прежних технологий. Промышленное оборудование, которое использовала Германия во время своего подъема, было разработано в основном в Англии и Франции: процесс Гилкриста – Томаса для производства чугуна в чушках без содержания фосфора, оборудование для коммерческого производства анилиновых красителей, комплекс технологий для производства и передачи электроэнергии. Благодаря беспрецедентным объемам выпускаемой продукции, затраты на её единицу в Германии были ниже, чем у признанных индустриальных держав вроде Великобритании, чьи ранние инвестиции в небольшие предприятия стали для нее обузой. Эффект масштаба немецкой экономики был таков, что её металлургические и сталелитейные заводы стали окупать затраты на импорт 50 % поставляемой для них железной руды, и это в то время, когда удельные фрахтовые ставки были гораздо выше, чем сейчас. (Эти предприятия по-прежнему остаются самыми эффективными производителями в Европе.) Германия вела игру c адресным индустриальным развитием, в которой довела суммарные ежегодные инвестиции в свою экономику до невиданной прежде величины – четверти валового национального дохода (ВНД){177}. Только в 1880-х гг., после двух десятилетий ставки на шелк-сырец как на источник получения иностранной валюты, Япония стала наконец готова к состязанию с Германией в широкомасштабном строительстве заводов. Начала она, как и любая другая значительная развивающаяся экономика, с производства текстиля – бизнеса с ограниченными потребностями в капитале и с повсеместными рынками сбыта. В 1882 г. Сибусава Эйити, легендарный предприниматель эпохи Мэйдзи, свел технического специалиста, посланного им в Манчестер для изучения хлопкопрядильного производства, с группой финансистов и открыл паровую мельницу с 10 500 веретенами. Инвестиции в это предприятие более чем в шесть раз превышали любое другое вложение в японскую хлопчатобумажную промышленность до настоящего времени. Спустя год после начала производства предприятие выплатило акционерам уже 18 % дивидендов на акцию. Эффект масштаба начал действовать в японской экономике, и страна стала сокращать свою зависимость от ввоза хлопковой нити и тканей, на долю которых в конце 1870-х гг. приходилась треть всего импорта. Вслед за этим Сибусава убедил правительство поднять пошлины на импорт хлопка-сырца и подвигнул Японию принять подход в стиле Германии к масштабной переработке импортного сырья. Он понимал, что крупные производители, скорее всего, будут искать протекцию на родине и в то же время свободный доступ к дешевому высококачественному сырью на мировом рынке. Правительство пожертвовало интересами защищаемых им ранее фермеров-хлопководов в пользу промышленности, и к 1914 г. текстильная продукция составила 60 % совокупного японского экспорта. Хронический торговый дефицит страны закончился. Затем Первая мировая война подорвала промышленное производство в Европе, что позволило японским фирмам двинуться на колониальные азиатские рынки со всеми видами товаров повседневного спроса: текстилем, велосипедами, консервами и многим другим. Разразился невиданный экспортный бум. (Действуя в европейском стиле, Япония завладела в 1895 г. Тайванем, а в 1910-м Кореей, превратив их в свои колониальные рынки, защищенные от конкуренции.) Потребовалось укрепление экспортной дисциплины

Несмотря на успехи, в модели развития Японии скрывалась проблема, с которой столкнулась и Германия. Дело в том, что крупнейшие компании страны стремились избегать экспортной деятельности, оставляя её более мелким фирмам. Так называемые дзайбацу, семейные кланы, которые стали доминировать в японской экономике в период между двумя мировыми войнами, сосредоточились на добыче полезных ископаемых, морских перевозках, инфраструктурных концессиях, а также на масштабном промышленном бизнесе, ориентированном на внутренний рынок. Это позволяло им устанавливать высокие цены для остальной экономики и избавляло от необходимости завоевывать экспортный рынок. Дзайбацу постепенно разрастались до огромных размеров: в 1928 г. на долю «большой четверки» (Mitsui, Mitsubishi, Sumitomo и Yasuda) в японской экономике приходилось около 15 % оплаченного акционерного капитала{178}, но они часто получали прибыли и за счёт подавления мелких производителей. Это означало, что в хорошие времена мелкие производители ещё выживали, но им не хватало притока денежных средств, чтобы перейти к более сложной деятельности, а с наступлением плохих времен они разорялись. В 1920 г.