Неэффективное по всем разумным меркам

Вернувшись на главную дорогу, мы направляемся на юго-восток в сторону городка Ла-Кастеллана и по пути пересекаем поместья ещё нескольких элитарных филиппинских семейств. Мощные ирригационные насосы, орошающие посевы сахарного тростника, выделяют земли семейства Арройо, к которому принадлежит недавно покинувшая президентский пост Глория Макапагал-Арройо, у семейства несколько поместий на Негросе. Владеет землей муж Глории – Майк Арройо, а её сводный брат Игнасио Арройо (Игги) – член национального конгресса от пятого округа Негроса, куда мы сейчас направляемся. В 2001 г. Глория пообещала, что земли Арройо подвергнутся аграрной реформе, но этого так и не произошло.

Путешествие по сельским районам Западного Негроса ведет вас мимо поместий, названия которых читаются как перечень семейств из справочника «Кто есть кто», помогавших правительству поставить страну на колени в эпоху, последовавшую за объявлением независимости Филиппин: Кохуангко, Бенедикто, Арройо, Куэнка, Лопес… Оперативная группа «Мапалад», крупнейшая организация из числа тех, что способствуют проведению земельной реформы на Филиппинах, в 2005 г. подсчитала, что более чем за 15 лет, прошедших со времени принятия CARL, 78 % посевов сахарного тростника на Западном Негросе до сих пор контролируется всего лишь 17 семействами{94}.

Сельское хозяйство Филиппин остается до смешного неэффективным. Вопреки утверждениям землевладельцев Негроса о том, что выращивание сахарного тростника может быть конкурентоспособным только на плантациях немалого размера, урожаи здесь всегда оставались более низкими, чем на семейных фермах Южного Тайваня и Китая: в среднем соответственно около 56 т и 85–90 т на га. Перераспределение земли в рамках закона о всеобъемлющей земельной реформе не привело к увеличению урожайности на Негросе потому, что государство не оказало никакой поддержки фермерским домохозяйствам, хотя и утверждало обратное, а также потому, что землевладельцы подорвали процесс реформы.

В исследовании, проведенном в провинции в 2007 г., отмечались «удручающе низкие доходы бенефициаров аграрной реформы и минимальное возрастание сельскохозяйственной продуктивности». Семь из десяти бенефициаров на Негросе утверждали, что им живется сейчас ничуть не лучше, чем до реформы{95}. Даже поддерживаемые Alter Trade группы на асьендах «Эсперанса» и «Изабель», чьи урожаи, хотя и составляют около 70 т на гектар, что на четверть выше, чем средние урожаи на Негросе, значительно уступают урожаям на Тайване и в Китае. Этим группам по-прежнему приходится копить средства на создание оросительной системы, которая в Северо-Восточной Азии стала бы типичной частью предоставляемых государством услуг по созданию инфраструктуры. Когда в сельской местности Негроса то и дело переправляешься через реки, кажется абсурдным тот факт, что большинство посевов сахарного тростника остаются неорошаемыми. Путешественнику как будто специально напоминают: бедность в сельских районах Восточной Азии достигает самого высокого уровня там, где самый высокий уровень природного изобилия.

Ошеломляющая нищета филиппинских крестьян не связана с дешевизной производимой ими сельскохозяйственной продукции. Конечная стоимость производства сахара на Негросе, включая затраты на очистку, составляет здесь 15 центов США за один фунт, в то время как средние оптовые цены на тростниковый сахар в мире колеблются в последние годы на уровне 12–15 центов, исключая резкое повышение цен летом 2009 г. Все 12 сахарных заводов, действующих на Негросе (их называют здесь «централами»), отличаются самым отсталым оборудованием во всей мировой сахарной промышленности: даже полвека назад объёмы обессахаривания были в стране выше, чем сейчас. В свете того что в 2010 г. Филиппины ввели беспошлинный импорт сахара, перспективы местных производителей не выглядят обнадеживающими. Землевладельцы объединили усилия в поддержке сахарной промышленности на приемлемом уровне только потому, что у них есть доступ к официальной банковской системе и ко все ещё существующей американской квоте на закупку сахара, которая гарантирует им как минимум 18 центов США за фунт. Как отмечает историк сахарной отрасли Филиппин Майкл Биллиг, плантатор, владеющий 60 га земли, по-прежнему может позволить себе иметь десяток слуг в своем доме в Баколоде и содержать квартиру в Маниле{96}.

Неэффективность сахарного производства на архипелаге характерна и для других культур. Средние урожаи риса и кукурузы – двух важнейших зерновых культур составляет здесь соответственно 3,8 и 2,6 т на гектар. Для сравнения, на Тайване эти показатели равны 4,8 и 3,8 т. Исследование совокупной условно чистой стоимости продукции сельского хозяйства в различных странах Азии в 1980-х гг. с подсчётом показателей производства риса и кукурузы, а также животноводства принесло следующие результаты в пересчёте на один гектар: $ 665 на Филиппинах, $ 2500 в Китае, $ 5000 на Тайване, $ 7000 в Южной Корее и $ 10 000 в Японии. В тот момент показатели для государств Северо-Восточной Азии включали в себя значительные по объёму субсидии, которые выплачивались с целью поддержания цен на сельхозпродукцию в обществах, уже достигших процветания. Но одна только огромная разница между Филиппинами и Китаем, вернувшимся к высокопроизводительному семейному фермерству в конце 1970-х гг., все объясняет {97}.

Вольф Ладежинский посещал Филиппины несколько раз и был свидетелем ещё первых попыток провести там земельную реформу в сельской местности. Как всегда, его наблюдения отличались точностью. После поездки в декабре 1962 г. он писал: «Я не смог удержаться от того, чтобы сказать мистеру Пересу [тогдашнему министру финансов], что, пока я его слушал, наделенные истинным природным изобилием Филиппины напомнили мне зоны экономического бедствия в Индии». Ладежинский подметил те же самые сетования «в роскошных домах богачей Манилы», которые можно слышать и в наши дни, на то, что филиппинские крестьяне по природе своей «ленивы» и спасать их бесполезно. Он посетил также Международный научно-исследовательский институт рисоводства (International Rice Research Institute) в «городе природы и науки» – Лос-Баносе, провинция Лагуна. Именно этот институт начал «зелёную революцию» в Азии. Ладежинский пишет, что высокопроизводительные сорта риса, созданные в Лос-Баносе, изменили к лучшему жизнь миллионов людей в Северо-Восточной Азии, но принесли мало пользы на Филиппинах, где отсутствовали механизмы внедрения ирригации, удобрений, кредитов и маркетинговой поддержки. Что же касается истинной сути филиппинского фермера, то Ладежинский пришёл к следующему выводу: «В тех условиях, которые преобладают на Филиппинах, арендатор повёл бы себя иррационально с точки зрения экономики, если бы стал применять методы, ведущие к повышению урожайности, отчётливо при этом понимая, что львиная доля прибыли все равно перейдёт к землевладельцу, заёмщику или торговцу». Спустя полвека этот вывод остаётся верным {98}.

Пустые обещания Сукарно

Филиппины, пожалуй, являют самый разительный пример стойкого расстройства земельной политики в Юго-Восточной Азии. Тем не менее если мы двинемся дальше по часовой стрелке вокруг региона, то встретимся в другом месте с похожим подходом к развитию сельского хозяйства, хотя и не в столь ярком воплощении.

Когда в 1945 г. Индонезия объявила независимость, её президент Сукарно пообещал провести нарастающими темпами радикальную реформу сельского хозяйства в течение 1950-х. В 1957 г. плантации, принадлежавшие иностранцам (преимущественно голландцам), были национализированы. В 1960 г. объявлена общая программа земельной реформы. Однако, хотя Сукарно, находившийся под влиянием марксистов, обещал революцию, собственная безграмотность в аграрных проблемах и защитные маневры землевладельческой элиты сделали его политику неэффективной. Индонезийский закон о земельной реформе и подзаконные акты копировали филиппинскую модель.

К 1960 г. главный остров государства Ява был уже одной из самых густонаселенных территорий в Азии. Средний размер участков тех, кому вообще посчастливилось получить на этом острове землю, не достигал и половины гектара, а 60 % сельского населения оставалось безземельным{99}. Несмотря на это, минимальная площадь участков, не подлежащих отчуждению у землевладельцев, в Индонезии была установлена на уровне пяти га, но вполне могла достигать и 20 га за счёт лазеек в законе. Не затронутым реформой остался широко распространенный класс зажиточных крестьян кулацкого типа, известных как сикеп. Крупным землевладельцам, постоянно проживавшим вне своих поместий, было дано шесть месяцев на то, чтобы либо объявить о постоянном пребывании на собственной земле, либо продать её местному жителю и тем самым ограничить экспроприацию или вовсе её избежать{100}. Реализация земельной реформы сопровождалась множеством упреждающих переходов прав собственности, так что в результате крайне мало участков реально сменило владельцев. Существовали и комитеты по сельскохозяйственной реформе, однако управлялись они землевладельцами, которые, само собой, стремились не допустить перераспределения земель.

Вольф Ладежинский трижды посетил Индонезию в начале 1960-х гг., посвятив несколько месяцев полевым наблюдениям. Описывая программу земельной реформы как слишком усложненную, неэффективную и крайне замедленную, он подсчитал, что на Яве перераспределялось всего 2 % обрабатываемых земель, а на Бали, вероятно, около 4 %. В письме своему коллеге в правительстве США он сообщал, что «только чудо может помочь им добиться хоть чего-нибудь осмысленного при их законодательстве о земельной реформе – объемистом, бессвязном, противоречивом и в целом слишком политизированном и консервативном»{101}.

Чуда не произошло. Доказательством провала служат так и не выросшие урожаи. Несмотря на чрезвычайно плодородные вулканические почвы Явы, Ладежинский во время своего продолжительного визита на остров в 1963 г. отметил, что урожайность риса оставалась там на уровне одной трети от достигнутого в Японии. Хотя индонезийское правительство действительно проводило продолжительные кампании с целью повышения урожайности: поставляло удобрения и семена улучшенных сортов риса, финансировало развитие инфраструктуры, но в отсутствие земельной реформы эти меры лишь немного подняли продуктивность сельского хозяйства. У обремененных долгами арендаторов и сельскохозяйственных рабочих не было стимулов к увеличению производства в условиях, когда потенциальный прирост достался бы землевладельцам. Хуже того, землевладельцы и прочие местные элиты ещё и разворовали значительную часть фондов развития.

После того как в 1967 г. президентом стал Сухарто, попытки поднять урожайность через расширение государственной поддержки стали более целенаправленными, и поначалу их результаты оказались достойными внимания. Отчасти это объяснялось тем, что режим Сухарто ввел минимальные гарантированные закупочные цены на рис. Тем не менее уже к середине 1970-х урожайность упала из-за того, что фонды развития в очередной раз были расхищены. Не последнюю роль в этом сыграли государственные кооперативы, занимавшиеся маркетингом на уровне деревень: вместо того чтобы покупать у крестьян урожай по обусловленным минимальным ценам, они попросту прикарманивали выделенные на это деньги{102}.

Индонезия не сумела перестроить систему управления земельной собственностью и к тому же не смогла избежать типичного для Юго-Восточной Азии колониального подхода к продовольственной экономике, который ориентировался на низкие цены для покупателей, а не на высокие закупочные цены для мелких, но мотивированных производителей. Такая политика ещё была объяснима с точки зрения колониальных правительств, искавших поддержки у плантаторов и владельцев рудников, стремившихся сократить расходы на заработную плату{103}. Но такая политика не создавала условий для развития сельских территорий в независимой стране. Однако лидеры, пришедшие к власти уже в постколониальный период, постоянно отдавали предпочтение городскому, а не сельскому населению, создав своего рода гибрид старой колониальной политики с городскими тенденциями новой национальной элиты. По мере роста населения низкая продуктивность сельского хозяйства вынудила Индонезию импортировать огромные партии риса и пшеницы, истощая тем самым валютные запасы, которые можно было бы использовать на более насущные нужды экономического развития. В середине 1980-х страна наконец достигла самообеспеченности рисом, однако полная самообеспеченность продовольствием осталась недостижимой.

Судьба национализированных плантаций в Индонезии тоже остается печальной. Государственные компании взяли под контроль большинство поместий, официально принадлежавших иностранцам, и управляли ими неэффективно. В 1960-х гг. сахарные плантации, занимавшие самые большие площади, испытали падение урожайности до уровня, вполовину меньше довоенного, что обернулось тяжёлыми потерями для экономики{104}. И опять правительство провинилось в городском уклоне, оставив розничные цены на сахар такими же низкими, как и раньше, а плантации обложив высокими налогами. При Сухарто в 1975 г. был предложен радикальный переход к выращиванию сахарного тростника мелкими фермерами с целью повышения урожайности{105}. Однако мелких фермеров попросту заставили перейти к выращиванию тростника, при этом их коммерческие взаимоотношения с сахарными заводами не сопровождались льготными финансовыми условиями, приемлемые кредиты и техническая поддержка не предоставлялись, а производство сахара облагалось более высокими налогами, чем выращивание других культур. Предсказуемый результат свелся к тому, что фермеры, вынужденные выращивать тростник против собственной воли, так и не подняли урожаи. Наконец, Индонезия переключилась на то, что Майкл Липтон назвал одной из «двух великих уверток»{106} эволюционной земельной политики, – программу переселения фермеров. (Вторая увертка, по словам Липтона, совершается тогда, когда правительство целиком сосредоточивается на арендных отношениях, полностью отказываясь от перераспределения земли.) Когда в 1970-х гг. численность населения на Яве подскочила до 80 млн, администрация Сухарто начала переправлять десятки тысяч семейств кораблями на новые сельскохозяйственные земли, выбирая для этого менее населенные острова, особенно Суматру. Самый интенсивный период этой финансируемой миграции пришелся на 1979–1984 гг., когда государство оплатило переезд 1,5 млн переселенцев{107}. Программа переселения не затрагивала фундаментальных проблем земельной реформы и не предусматривала эффективного распространения сельскохозяйственных знаний, к тому же затраты государства на переезд оказались слишком высокими. Фактически она лишь на некоторое время снизила напряжение в наиболее бедных частях страны. Как это ни парадоксально, но миллионы безземельных и ведущих натуральное хозяйство фермеров, оставшихся на Яве, зачастую спасает от голода огород, который они возделывают у своих жилищ. То же самое можно сказать и про население других экваториальных стран Азии, Латинской Америки и Карибского бассейна. Экваториальный климат позволяет иметь ту или иную пищу в любое время года. Исследования на Яве показывают, что выход продукции с квадратного метра домашнего огорода несравненно выше, чем с рисовых полей или других плантаций, формально переданных в сельское хозяйство и обрабатываемых арендаторами или поденными рабочими. Выясняется, что высокие урожаи в сельском хозяйстве Северо-Восточной Азии достигаются и в местах, подобных Яве, но только в самом крошечном масштабе на микроучастках, возделываемых для личного потребления{108}.