Дискуссия Б.В. Маркова, С.П. Щавелёва

КРИТИКА ТОТАЛИТАРНОГО ОПЫТА

Дискуссия Б.В. Маркова, С.П. Щавелёва

Содержание

С.П. Щавелёв. Предисловие второго составителя ………………….……….

 

Б.В. Марков. Предисловие первого составителя ……………………………

 

I. С.П. Щавелёв. «Да здравствует тоталитаризм!?.» Критика попыток реабилитации репрессивного опыта.  

 

II. Переписка об организации дискуссии ……………………………………

 

 

III. Б.В. Марков. Как нам преодолеть тоталитаризм? ……………………

 

IV. С.П. Щавелёв. Ответ критика на антикритику … ………………………

 

V. Б.В. Марков. Ответ на возражения критика ……………………………

 

VI. Беседа на заданную тему ………………………………………………..

 

Д.П. Кузнецов. Тоталитаризм: теория и опыт ………………………………

 

А.С. Щавелёв. Тоталитаризм: дискурс и дискуссия ………………………

          

      Б.В. Марков. Ответы на критику.

С.П. Щавелёв

Предисловие второго составителя

 

    Второй по алфавиту имени и академической иерархии составитель «предисловствует» первым потому, что он-то и затеял дискуссию. Борис Васильевич Марков и не подозревал о том, что один из его провинциальных коллег, бывший ученик по философскому факультету Санкт-Петербургского университета, Сергей Щавелёв возьмёт, да и пошлет на одну из очередных конференций тезисы, где в качестве ответчика за попытки реанимации тоталитарного прошлого будет выдвинут почему-то именно он, профессор Марков. Зато Борис Васильевич тут же согласился продолжить дискуссию и привлечь к ней нескольких молодых коллег. Все мотивы этого нашего, как сейчас говорят, проекта, изложены в открывающих эту публикацию текстах.

 

21 февраля 2010 г.

Курск.

Б.В. Марков

Предисловие первого составителя.

Я не люблю слово «тотаталитаризм», потому что раньше оно было введено в оборот Х. Аренд для отождествления фашизм а и коммунизма, а сегодня вообще стало журналистским ругательством и окончательно утратило верифифицируемое значение. Собственно, как магия слова, так и попытка её нейтрализовать и заставили меня втянуться в дискуссию. Другая причина в том. что я не мог не ответить Сергею Павловичу Щавелеву, к которому я всегда относился с большим уважением. И уж если он осудил мои последние высказывания, то как же их воспринимают другие. В общем, приходится отвечать,

10 Мая 2010. С-Петербург

I

С.П. Щавелёв

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТОТАЛИТАРИЗМ!?.»

II. ПЕРЕПИСКА ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ДИСКУССИИ

 

1.

Б.В. Марков — С.П. Щавелёву

 

26 декабря 2009 г.

Санкт-Петербург — Курск.

 

Сергей Павлович, посылаю тебе свой ответ. Он написан несколько официозно. Это на тот случай, если ты опубликуешь свой текст. [Тогда] будь добр, отправь туда же и мой ответ. Мне, конечно, неприятно, что именно меня ты выбрал среди множества «тоталитарных» философов, но я готов поспорить на эту тему, ибо она выводит на множества действительно важных и актуальных вопросов.

Всех тебе благ в Новом году!

Б.В. Марков.

 

2.

С.П. Щавелёв — Б.В. Маркову

30 декабря 2009 г.

Курск — Санкт-Петербург.

Дорогой Борис Васильевич!

Мне как-то неловко отвлекать на себя Ваше просвещённое внимание. Очень и очень Вам благодарен за него; польщён, рад, что Вы не обиделись на меня, а восприняли мой пасквиль научно-теоретически… Ведь это Вы сделали меня доктором философии, без Вашей великодушной поддержки в 1994 году я бы остался вечным доцентом. Всегда это помню и мню себя одним из Ваших учеников. Как завещал Б.Л. Пастернак, имя важнее положения, особенно в наше смутное время. А Марков из Петербурга — это имя в русской философии.

Что до темы, то я постараюсь в январе сверстать мой пасквиль с Вашим ответом и пошлю Вам. А Вам будет решать — куда это отправить и надо ли расширять. Давайте, действительно, опубликуем наши размышления. Может, ещё сделать общую беседу (стилизовать). Нечто похожее я недавно читал у своего любимого Анджея Сапковского — он беседует о жанре фэнтези с другим поляком, редактором и тоже писателем Береснем. Получилась у них книжка листов на 20 [10]. Может, подумать о вопроснике таком, по пунктам которого мы обмениваемся мнениями?.. А исходные тексты послужат своего рода введением?

Извините за надоедание. Рад нечаянному сотрудничеству.

Ваш Сергей Щавелёв.

 

III. Б.В. Марков.

IV. С.П. Щавелёв

Б.В. Марков. Ответы на критику.

Прочитав полемику, я подумал, а стоит ли все это выносить на публику. Когда я писал фразы, вызвавшие возражение С.П. я имел в виду публицистов и историков, фасадом мышления которых является кисло-молочный гуманизм, а интерьером – звериная ненависть к прошлому которое оценивается как «ужасное». Результат, как говорят, «превзошел ожидания». С.П. как историк привел убедительные факты в пользу именно такой оценки. В результате понятно, что Гулаг и Холокост – это не только журналистский эффект, а событие, требующие осмысления. Вступая в дискуссию, я исходил из того, что молча ничего нельзя преодолеть. Но ее развитие все равно протекало не слишком академично. Поэтому я засомневался, может быть не стоит подливать масла в огонь. Проблема-то еще на улице, поэтому разговоры о ней не успокаивают, а усиливают волнения. Может, не настало время говорить об этом спокойно? Но, в конце концов, мы же не выносим наши разговоры на площадь. Мне они кажутся важными в нескольких отношениях.

Во-первых, они поднимают вопрос, от чьего имени мы говорим?

Во – вторых, какую роль играет в наших разговорах место, занимаемое нами в бытии. Получается, что одни заложники – территории, озабочены охраной границ, другие мыслят себя космополитами и озабочены правами человека, не замечая, что речь идет о правах европейца, другие озабочены сохранением культурного пространства России, третьи, заложники своих званий и должностей, т.е. социальных институций, которые переживают период крутой ломки и в науке.

В-третьих, следует всегда следить, какую роль играет язык. Со мной, я чувствую, он сыграл плохую шутку. И все же кажущийся уже грубым архаичный язык, кажется мне более правдивым и честным. Но у молодых такие словосочетания как «резня армян», обычные в прессе начала ХХ столетия, вызывают шоковое состояние. Наверное, следует быть более дипломатичным и говорить о «геноциде».

О себе:

Особенно в дискуссиях о ценностях, нужно учитывать, кто говорит. Факты, так сказать, «делают свое дело» независимо от того, признаем мы их или нет. А признание ценностей зависит от доверия к говорящему. Поэтому сразу заявляю, что я не состою в доверительных отношениях с «самим бытием». Не могу «косить» и под человека в кепке. Жизненный опыт у меня не богатый, человек я бумажный, книжный. Я не историк, а философ. Темы, которые я более или менее уверенно могу обсуждать, достаточно отвлеченные.

Теперь о месте, где я располагаюсь в этом мире. Я должен признать, что мне повезло. Сегодня уже вряд ли возможно, чтобы человек, родившийся в глухой деревушке, стал профессором. Этим не исчерпывается моя «полуинтеллигентность». Для меня, как для Бахтина и для Блока, первичным автором истории является народ. Неуверенность в притязаниях интеллигенции его «просвещать», а не приспособление к власти, вот что делает меня пассивным. Я понимаю, что от этого нужно избавляться. Во-первых, где сейчас «народ»? Во-вторых, вырождение интеллигенции, падение статуса науки и ученого, философии и философа – вот против чего нужно бороться. Только вот как? Реформаторы, наверное, правы, содержать прежнее количество ученых нынешнее государство уже не в состоянии. Вопрос в том, как проводить конверсию? Боюсь, она затронет именно молодых. 

Отразилась ли моя жизненная биография в моем творчестве? Я не стал философом от сохи, как Хайдеггер. Не слишком много внимания я уделяю русской философии. Внешне я похож на старого еврея и изучаю культуру повседневности.

 

Насчет прелестей нового.

Пример с Клейном не кажется мне удачным для демонстрации преимуществ современности. Конечно, плохо, что раньше его посадили за неправильную сексуальную ориентацию. Зато теперь он имеет приемного сына и, надеюсь, счастлив.

Хорошо бы каждый садист нашел своего мазохиста, но он ищет невинную жертву. Извращенцы не довольствуются друг другом. И это означает, что наша терпимость приводит к страданиям других людей. Именно в мягких, гуманных обществах процветает то, что было ранее запрещено. Конечно, нехорошо, что раньше извращенцев сажали, но хорошо ли когда они становятся сегментами рынка и таким образом расширяют «сферу влияния».

Нельзя закрывать глаза на зло, бедность, насилие, ибо это приведет к вырождению людей и появлению более решительных «санитаров» с известными знаками на красных повязках. Я согласен, что общество благоденствия лучше репрессивного. Но мы не можем нашими критериями осуждать прошлое. Это тоже, что приписывать крестоносцам колониализм.

Я не собираюсь оправдывать злодейства. Я лишь пытаюсь показать, что то, зло, которому мы так ужасаемся, не исчезло сегодня, а лишь изменило свою форму. Очернение прошлого вызывает иллюзию белизны и чистоты современного мира и делает нас слепыми относительно тех, кто принесен в жертву сегодня, тех, от кого С.П. отмахивается. 

Все мы молчим, когда речь заходит о безработных, нищих и голодных, сколько их парий со своими субкультурами. Чем не Гулаг? Это правда, что мы живем лучше. Но возможности для повышения уровня благосостояния и духовного развития народа далеко не исчерпаны. Нельзя забывать об обездоленных. Общество, кстати, нужно оценивать, по тому насколько оно поддерживает слабых.

 

В чём именно заключалась «логика эпохи», «здравый смысл» которой якобы сделал необходимыми и оправданными массовые политические репрессии XX века?

Эпоха, конечно, сама по себе ничего не требует. Даже «дикие народы» были не так кровожадны, как их изображали европейские колониалисты. Когда я читал «Слепящую тьму» Кестлера, то понял, что в репрессиях, в насилии, в том, что революции пожирают своих сыновей, есть какая-то ужасная логика. Видимо, это понимал и Адорно, который писал, что философия после Освенцима невозможна, ибо концлагерь, может, и не высшее, но все же рациональное предприятие. Поэтому ссылаться на то, что Гитлер и Сталин были безумцами, значит просто отмахнуться от обсуждения проблемы. Вождь и народ едины. Но можно ли обвинять народ в безумии? Раньше думали, что его надо просвещать, а теперь берутся его лечить. Боюсь, что это может обернуться дурными последствиями. И если продуктом Просвещения стал Освенцим, то к чему приведет господство психоанализа? В свете этой дилеммы философская аналитика повседневного опыта советского периода российской истории кажется мне более взвешенной, чем оголтелая идеологическая критика прошлого.

 Суть моего предложения в том, чтобы не ограничиваться моральным осуждением Гулага и Холокоста, а понять, как это стало возможным. Когда-то всех поразил фильм «Обыкновенный фашизм». После него внимание сконцентрировалось не на вождях, а на массе. Именно на нее была возложена вина за репрессии. На самом деле следует учитывать роль аппарата: «органы», созданные для защиты революции, нейтрализовав «чужих», стали искать врагов среди «своих» (что и определило судьбу отца Щавелева). Но это тоже не дает исчерпывающего ответа на вопрос, почему возвышенная идеология обернулась массовыми репрессиями. В конце концов, диктатура – это не изобретение большевиков. Еще в древнем Риме в чрезвычайных ситуациях назначали диктатора, который складывал свои полномочия в нормальной обстановке. В принципе чекисты тоже могли бы, как нынешние сотрудники ФСБ, наблюдать, собирать и анализировать данные, а не вытаскивать по ночам мирных граждан из постелей. Вопрос в том, что заставляло власть прибегать к насилию, и почему народ не протестовал, если репрессии имели «массовый» характер. С точки зрения морали, суть дела не в том, что число жертв Гулага преувеличено. И все же, сколько их было: одни говорят их было 600 тыс., другие 20 мл., а недавно по ТВ телеведущий назвал цифру 50 мл. человек. Конечно, если за инакомыслие казнен даже один человек, это уже повод для беспокойства и протеста. Казнь Христа, благодаря ее трансляции христианской медиаимперией, созданной Павлом, стала событием определившим человеческую историю.

Почему же наши люди оставались равнодушными? Можно ссылаться на страх, на незнание масштабов репрессий. Но вряд ли оправданной является ссылка на особый русский характер. Скорее всего, причина отчасти в том, что сами репрессированные считали себя жертвами ошибки и не осуждали социализм. Присутствуя при их разговорах, я чувствовал себя диссидентом. Поэтому меня удивляет реакция С.П., не думаю, что он слышал из уст своего отца проклятья в адрес существующего строя.

Нельзя смотреть на историю своей страны глазами инопланетянина. Позиция «русского европейца» не дает увидеть, что высмеиваемый вами колхоз – это форма жизни. Платили мало, производительность не велика, зато жили дружно. Главным продуктом деревни были люди - мужики и бабы. Именно это хотела сказать моя мать, чья молодость пришлась на самые трудные годы советской истории.

Сегодняшняя ненависть к социализму воспитывается уже не «живой памятью», а социальными технологиями. Именно поэтому я выступаю против того, чтобы Гулаг, Холокост и геноцид армян превращались в медиаэффекты, вызываемые в нужное время для манипуляции настроениями людей.

 

 Фашизм и сталинизм по существу одно и то же?

Различие С.П. видит только в символах: свастика и пятиконечная звезда. Ни для человека, ни тем более для историка, отождествление фашизма и коммунизма непростительно. Это не только стирает величие борьбы и победы, но и обессмысливает всю историю ХХ века. Нельзя судить прошлое по меркам настоящего. Наоборот, полезно посмотреть на современность глазами наших предков.

 

«Оправдании жестких мер».

Тут тоже недоразумение. С.П. прочитал это как оправдание репрессий, массовых переселений, геноцида. Во всем этом он видит исключительно какие-то зверства. Но парадокс в том, что все это задумали и исполнили по своему мягкие и интеллигентные люди. Например, у нас шоковая терапия была проведена душкой Гайдаром. Освенцим и другие концлагеря – по своему рациональные предприятия по переработке тел, как сырья. Приходя с работы, палач умывал руки и садился за фоно. Гулаг – это перевоспитательное и экономическое предприятие, основанное на дешевой рабочей силе. Таким же образом ранее была оправдана каторга в Европе. Конечно, все это ужасно.

Только надо помнить, что и сегодня есть опасные профессии: судьи, врачи, военные и, между прочим, преподаватели философии. С одной стороны мы остаемся людьми, с другой занимаем место в социальном пространстве и выполняем функции, им задаваемые

Говоря о необходимости «жестких мер», я имею в виду адекватный ответ на проявления зла сегодня. На каком языке нужно разговаривать с террористами, бандитами, насильниками, наконец, сомалийскими пиратами? И напрасно СП считает, что армяне, евреи и русские должны меня растерзать за эти слова. Наоборот, именно «Массад» (а в последнее время и мы: освобождение «Московского университета»), дает адекватный ответ на акции террористов. Ужасаясь количеству невинных жертв в прошлом, мы перешли на язык толерантности, отменили смертную казнь, гуманизировали пребывание преступников в тюрьмах и т.п. Превращение современного общества в своеобразный профилакторий привело к обратному результату: те, на воспитание кого потрачено столько сил и средств, совершают акты вандализма и насилия. Естественно, что приходит в голову мысль о необходимости отказа от кисло-молочного гуманизма. И не нужно сразу истерично кричать о возрождении тоталитаризма. Речь идет об обсуждении способов «прививки» вирусов жестокости с целью укрепления тела и духа наших современников и не более того. Опасность-то в другом: сколько существует клубов и обществ, где под видом физической закалки молодежи осуществляется явная передозировка этих «вирусов»? Вот, чем нужно заняться, а не заставлять трясти штанами старых профессоров.

 

Оправдано ли было германское вторжение в СССР? Советское вторжение в Польшу и Прибалтику, потом дальше на Запад? Нападение Японии на США? Логика чьей «эпохи» требовала этих политических решений и военных действий?

Что касается вопроса о территориях, то лучше его и не поднимать. И сегодня редко кто занимает в этом вопросе позицию гражданина мира. Не только мы русские – заложники территории. Боюсь, как бы ее не пришлось защищать, готовиться к этому, во всяком случае, нужно. В отличие от немцев и французов мы первые не нападали. Освоение русского Севера и Сибири никак несравнимо с колониальными войнами европейцев. Конечно, в ХIХ в ХХ веке Россия пугала европейцев своими военными успехами. Но и тут, я думаю, ввод наших войск в Прибалтику (участники этих событий вспоминают, что их встречали цветами) отличался от вторжения немцев даже во Францию, не говоря о России. Да и раньше, например, Гердер благодарил русскую императрицу за то, что Латвия процветала под протекторатом России.

 

Смогут ли философы «советского разлива» сформировать исключительно позитивное видение прошлого?

Их речи, конечно, тоже нужно контролировать. И именно поэтому согласился стать для СП «мальчиком для битья». Преподаватели, особенно недовольные, не так уж и безобидны. Партийные органы нас побаивались и контролировали. Нынешние власти, кажется, махнули на нас рукой, и напрасно. Сегодня революции готовятся в университетских кампусах, то бишь, общежитиях и недовольство провоцируется как раз речами профессоров.

Теперь я с большим, чем прежде, уважением отношусь к тем, кого прежде считали душителями передового, молодого и зеленого. То, на что мы по молодости оказались падкими, действительно оказалось опасным. Вместе с тем прежние идеологи, желая оградить молодежь от «тлетворного» влияния Запада, по сути, сделали ее беззащитной перед вирусами чужого. Именно создание «железного занавеса» во многом стало причиной того, что мы не остановились, например, на «демплатформе», а ринулись в пропасть дикого капитализма и то, что мы читали о нем в книжках, оказалось чистой правдой. Поэтому теперь возникла проблема идентичности и поиски «национальной идеи». Кстати, старшее поколение ведет себя более взвешенно. Радикально мыслят молодые преподаватели. И они меня заботят больше, чем старики.

Как формировать позитивное видение истории, я не знаю. Знаю только, что одних фактов для этого недостаточно. Каждый факт интерпретируется и вызывает ту или иную реакцию, а масс медиа используют их для своих целей и даже прибегают к инсценировкам. Правда, результат оказывается парадоксальным. Люди перестают реагировать, они как бы утрачивают чувствительность, становятся зрителями гладиаторских боев, веерных бомбардировок, расстрелов и смертных казней.

 

С.П. Пишет. «Мы» разные (по мироощущению), хотя и живём в одной стране.

    Миф об утраченной России, конечно, нуждается в обсуждении. Но я бы не стал сегодня делить всех наших сограждан на «красных» и «белых». Скорее, можно говорить о росте численности «зеленых». Но, главное не вносить раскол в общество, а пытаться содействовать примирению. Я лично настаиваю на том, что в современном обществе можно жить лучше, и предлагаю осмыслить и устранить причины небывалого различия богатых и бедных.

 

С.П. вопрошает: На кого тогда мы обижаемся? На тех, кто открыли своё дело или пошли в криминал?

А вот этих я бы не смешивал. Против этого моя интеллигентская половина восстает. Могу с мрачным удовлетворением отметить, что я не одинок в своем «старческом цинизме». Выше С.П. ругал меня за оправдание насилия «логикой эпохи». Но оправдывая криминал, разве он не опирается на этот аргумент. 

 

Каких жертв требовала эпоха?

Когда я был мальчишкой, то думал, неужели Матросов не мог уничтожить дот как-то иначе. Как-то тупо закрывать пулемет своим телом. Недавно один студент сказал мне, что его смерть была глупой или показной. На самом деле логика героя во время войны совсем другая, чем у людей, живущих в мирное время. С нашей точки зрения судьба его печальна: отдать жизнь за родину и быть посмертно награжденным. Поэтому правы те, кто считают, что было лучше, если бы проявлять героизм не требовалось. Вот на это и надо направить свои усилия, а не только морализировать, оценивая прошлое с позиций настоящего.

Забывать прошлое, конечно, нельзя, но эта память не должна парализовать нас. Тут я согласен с Ницше, рассуждавшего о пользе и вреде истории для жизни. Ницше много переиздают: куда уходят книги, кто и как их читают? Вот что заставило меня написать о нем. Возможно, влиянием Ницше вызваны мои излишне резкие суждения о «гуманизме», проявлением и следствием которого я считаю Гулаг и Холокост. Не думаю, что я в этом одинок. Любимые С.П. критики «тотаталитаризма» - представители франкфуртской школы - как раз и считали, что Освенцим – это следствие рационализма. Моральным осуждением эти машины не возьмешь. Они воспроизводятся с непонятным постоянством. Надо понять их устройство, которое и определяет «дух эпохи».

 

Для Бориса Васильевича нет разницы — что быть убитым, что прозябать в бедности (не умирая с голоду, впрочем). А я предпочитаю последнее первому, отнюдь не приходя в восторг от этого последнего.

     

Вопрос не о бедности, а о чести и достоинстве. Что лучше: Умереть стоя, или жить на коленях? Поневоле думаешь, что такой экзистенциальный выбор характерен для эпохи войн и чрезвычайных ситуаций. К нему, конечно, нужно быть готовым. Но, слава Богу, в мирной жизни такой выбор не стоит. Если есть более важные ценности, чем жизнь, то возникают проблемы с правами человека. С радикализмом и даже с обостренным чувством ответственности надо бороться и не впадать в моральное бешенство. 

 

Соцреализм и гламур.

Это старая загадка советологов: почему на картинах советских художников у рабочих и крестьян такие радостные лица. Ведь труд – это родовое проклятье человека. Поэтому за сияющими лицами они видят затаенный страх. Зато гламур и американская улыбка не удивляет. Сейчас у людей много свободного времени, они посвящают его развлечениям. Правда у нас это объясняют с точностью до наоборот: элита боится народа и гламур – это защита от страха.[26] 

 

О прошлом.

Да по сравнению с Рожиным и Тугариновым мы просто пигмеи! Посмотрите на тиражи их работ, пересчитайте количество языков, на которые были переведены их работы. А Козлова и Кисель – лучшие представители шестидесятников. Тогда одни ворчали по углам, а другие открыто выступали против «научного коммунизма». Но самое тяжелое положение было у тех, кто избрал публичную профессию. Это сегодняшние студенты могут удивляться, что они критиковали «буржуазную философию», но мы-то понимаем, что тогда не было другого способа рассказать о ней. И разве сам С.П. не узнал о Витгенштейне от Козловой, о Сартре от Кисселя. Кстати, по словам Сартра, без цензуры нет литературы. Слова в то время обладали большим весом, чем теперь. Сегодня можно говорить, что хочешь, но тебя никто не слышит. Неудивительно, что даже бывшие диссиденты вздыхают о старом порядке.  

С. Петербург. Май 2010

 

Обсуждение.

 

Д.П. Кузнецов [27]

Тоталитаризм: теория и опыт

 

Отрадно быть свидетелем полемики маститых коллег старшего поколения. Положение наблюдателя невольно ставит тебя на позицию своеобразного третейского арбитра, вызывая даже чувство некоторого превосходства. Начав дискуссию, и попросив молодых ученых принять участие в этом обсуждении, Сергей Павлович и Борис Васильевич поставили себя в очень непростую ситуацию. Они явно изложили не только концептуальную сторону своих взглядов, но и беспрецедентно полно раскрыли их личную автобиографическую составляющую. Такая честность встречается очень и очень не часто, ведь она дает возможность критики на всех уровнях: от биографически-личного до концептуально-понятийного. Ничего не остается скрытым. Вряд ли кому-то из моего поколения вообще присуща подобная смелость, в этом смысле, мы действительно — «инопланетяне». 

Склоняя голову перед отвагой двух замечательных современных интеллектуалов, позволю себе высказать несколько замечаний. Во-первых, то, что лично меня поразило (если мне будет дана возможность придерживаться схемы дискуссии, начинающейся с личного опыта). Наверное, в силу того, что не осуществляю специально мониторинг общественного мнения, я был удивлен самим фактом актуализации темы сталинизма в современных дискуссиях. Студентом историко-педагогического (на тот момент самого идеологического) факультета я был свидетелем журналистских разоблачений сталинизма и участником горячих споров в студенческих аудиториях. Кажется, наш выпуск (1993) был последним, где читался курс «История КПСС». Знакомство с «Архипелагом ГУЛАГ» было не последней причиной того, что мы всей группой вышли из комсомола. Конечно, никто из нас не считал, что советский период истории изучен полностью. Помню свою неудовлетворенность изложением материала по важнейшим экономическим и социальным структурам советского общества. Общий же вывод был абсолютно понятен: сталинизм — преступный режим, в основе которого собственно социалистические идеи занимали отнюдь не лидирующее положение, а вот безграничная жажда власти решала все. Со стороны нравственных оценок эта тема казалась давно закрытой. Меня и сейчас не покидает чувство, что вся эта возня со Сталиным от плакатов до восстановления исторических лозунгов в московском метро, опросов и т.д. есть обыкновенная провокация общественного сознания, подобная той, которая была проведена несколько лет назад и имела своим содержанием убедить людей в дефиците соли и спичек. Идет обыкновенная проверка российского сознания на наличие скрытой тревожности и ее основных мотивов. Реально же никакого интереса к фигуре генералиссимуса нет, а часть молодежи, я уверен, плохо представляет кто это вообще такой. Понимаю, что такая «конспирологическая» версия скорее отражает черты личности пишущего, чем реальность и все-таки, повторю, ни о какой полной реабилитации сталинизма и И. Сталина никто не говорит, кроме людей с абсолютно помраченным сознанием, но кто заставляет нас слушать речи подобного рода?

Тем не менее, мы вынуждены констатировать, что тема сталинизма указывает нам на какие-то глубинные пласты сознания современного русского общества. Вопрос должен стоять не о характеристиках самого российского тоталитаризма, но о причинах внимания к нему сейчас, так как в этой теме самым необычным образом сошлись надежды и проекции, мечты и проекты. Странно, что в периоды замораживания общественной жизни из «консервной банки» извлекается именно Иосиф Виссарионович. Из этого следует первое методологическое замечание. Не следует обсуждать наше отношение к проблеме сталинизма, это ведет к непродуктивной, эвристически пустой дискуссии, образцы которой известны и могут быть определены как «русская политика» в ее самом жутком выражении. Давайте попробуем высказаться по вопросам, специалистами, в которых нам велит быть гуманитарная аналитика. Не будем подчеркивать момент оправдания или отрицания, а попытаемся рассмотреть идеи друг друга как фактологическую базу своеобразного исследования по проблеме современного российского сознания. Попытаемся понять, что же, в конце концов, с нами произошло в двадцатом веке. Каким образом сталинизм оказался в сознании общества связан с социализмом вообще, с чем связан такой, прямо скажем, примитивный подход? Какую роль он выполняет в проектировании современного действия социального и политического? Что вызывает акцентирование одних форм опыта и социальной памяти, и затушевывание других? Так в ответе многоуважаемого А.С. Щавелева говорится о том, что СССР потерпел крах как социокультурный проект, но разве русская культура того времени исчерпывается этим проектом?

Второй, на мой взгляд, важнейший момент. Замечание Б.В. Маркова о соотношении 20 миллионов к 200, носит не человеконенавистнический характер; полагаю, у главы кафедры философской антропологии и в мыслях не было оправдывать смерть одних как способ процветания других, да и что это было за процветание. Речь здесь идет, видимо, о человеческом опыте как способе фиксации истории и путях концептуализации этого опыта, а, возможно, и самой необходимости или возможности такой концептуализации. Должен быть поставлен вопрос о ценности опыта каждого человека, о том является ли рефлексия важнейшей характеристикой такого опыта. С какой позиции возможна оценка человеческого опыта? Способны ли мы освободиться от романтической иллюзии, что наше творческое «Я» может быть вместилищем абсолютного духа, позволяющего выносить решения за всех?

Опыт русских за прошлый век действительно пограничный. Полемика о Сталине, на мой взгляд, есть попытка (которая сама себя маскирует, пытается быть не понятной самой себе) понять каким ресурсом (нравственным, идеологическим, мировоззренческим, психологическим) мы сегодня обладаем. Обращение к дореволюционной России за ответом на этот вопрос невозможно, мы потеряли структурообразующие слои старого отечественного общества. Представим полемику как попытку переучета опыта.

Полемика, переходящая в эмоции, не есть ли следствие сомнения в самой возможности разумно понять тоталитаризм; и фашизм и коммунизм — явления перед которыми разум останавливается. Не стал ли тоталитаризм вызовом разуму такого размера, что мы до сих пор не пришли в себя; способны ли мы создать текст, примеряющий наши позиции и историю? Здесь самое время включиться в полемику философам и историкам. Особую жесткость полемике придает и то, что спор об оправдании тоталитаризма имеет оттенок давней полемики в европейской культуре — проблеме теодицеи. Понятие «дух эпохи» указывает на ряд ключевых вопросов: существует ли смысл истории вообще, исчерпывается ли он человеческим действием, рационализируем ли он в рамках человеческого познания.

Полемика имеет и еще одну сторону, напрямую связанную и с имморализмом Ницше и с разрушением этических стандартов в постмодернизме. Нужно признать, что мы их потеряли, и теперь вынуждены действовать особым образом. Современная ситуация не имеет прецедентов, нам не на что опереться. Притязания на истину абсолютного духа беспочвенны и нам придется действовать, не имея доктрины, отвечая на один и тот же вопрос по-разному, тщательно балансируя. Объект интеллектуальной схватки более не идейная конструкция, а человеческий поступок в его конкретике. Давайте обсудим важнейший элемент полемики — способны ли мы создать доктрину (накрывающую одним колпаком фашизм и коммунизм или разводящей их по разным углам — в этом смысле принципиально неважно), в которой различные аспекты человеческой деятельности будут связаны воедино, или нам придется довольствоваться фрагментарным знанием, которое, однако, позволяет нам сохранить определенную интеллектуальную трезвость.

Если нет общих подходов, то как излагать историю для массового сознания, как должен быть написан учебник, причем, не только школьный, но и вузовский? Как оценивать историю? Ведь всегда мы делали это так, будто она актуально является объектом нашего вмешательства. Здесь есть некая аберрация — мы не распоряжаемся тем, что прошло. Эту недоговоренность и пытается восполнить Б.В. Марков, говоря о «здравом смысле» эпохи. Выражение явно неудачное, так как оно отсылает к особой структуре интеллекта, оберегающей человека от наиболее необдуманных поступков. Здесь же речь, конечно, идет о другом: страшен опыт тоталитаризма, но без него наше знание о человеке было бы неполным. История, и с этим, кажется, никто не будет спорить, есть опыт человечества о самом себе. Оправдание здесь ни при чем, здесь другой вопрос — возможно ли без этого опыта.

Россия принципиально оказалась втянутой в проект культуры модерна, по сути — естественно европейский. Неудачи современной России имеют несомненную корреляцию с завершением этого проекта, вот только единственная ли это причина?.. Б.В. Марков в одной из своих статей утверждает, что должна быть пересмотрена вся триада «бог-государство-человек». Естественно, что такой пересмотр вызовет пересмотр и истории как познавательного проекта и истории как социокультурного проекта Нового времени. Вопрос сразу станет о сакральных предметах нашей культуры, секуляризация не затронула их. Связь апологии сталинизма и сомнения в философской обоснованности проекта Просвещения являются слишком явными. «Россия и проект модерна» — вот тема для изучения.

И последнее. Б.В. Марков часто использует понятие «символический капитал». История прошедшего столетия показала, что этот вид общественных ресурсов является самым мощным, а с другой стороны, плохо предсказуемыми, и, кажется, вообще не управляемым. Обращаться с такого рода реальностью следует с особой осторожностью. И здесь мы, современные российские интеллектуалы, вообще не признаем никаких ограничений, мы обычно путаем свободу творчества и безответственность. Советская система рассматривала нас как исполнителей определенного политического заказа, который формируется, конечно, не самими гуманитариями. Идеи и ответственность стали разделены. В этом контексте любой спор о символах нации должен вестись очень осторожно. Последствия высказанных или невысказанных идей могут быть непредсказуемы. Хорошо, что нашу «заумь» мало кто читает, иначе нам бы пришлось засекретить эту дискуссию. Возможно, следовало бы воздержаться, хотя бы на какое-то время, от споров о судьбах России, нашем положении в системе цивилизаций, особом русском пути и т. д. Продвижения в решении всех этих проблем со времен Чаадаева нет, а воображение нации вновь и вновь ухватывается за них, производя настоящие опустошения социального пространства России. 

 

А.С. Щавелёв [28]

КРИТИКА ТОТАЛИТАРНОГО ОПЫТА

Дискуссия Б.В. Маркова, С.П. Щавелёва

Содержание

С.П. Щавелёв. Предисловие второго составителя ………………….……….

 

Б.В. Марков. Предисловие первого составителя ……………………………

 

I. С.П. Щавелёв. «Да здравствует тоталитаризм!?.» Критика попыток реабилитации репрессивного опыта.  

 

II. Переписка об организации дискуссии ……………………………………

 

 

III. Б.В. Марков. Как нам преодолеть тоталитаризм? ……………………

 

IV. С.П. Щавелёв. Ответ критика на антикритику … ………………………

 

V. Б.В. Марков. Ответ на возражения критика ……………………………

 

VI. Беседа на заданную тему ………………………………………………..

 

Д.П. Кузнецов. Тоталитаризм: теория и опыт ………………………………

 

А.С. Щавелёв. Тоталитаризм: дискурс и дискуссия ………………………

          

      Б.В. Марков. Ответы на критику.

С.П. Щавелёв

Предисловие второго составителя

 

    Второй по алфавиту имени и академической иерархии составитель «предисловствует» первым потому, что он-то и затеял дискуссию. Борис Васильевич Марков и не подозревал о том, что один из его провинциальных коллег, бывший ученик по философскому факультету Санкт-Петербургского университета, Сергей Щавелёв возьмёт, да и пошлет на одну из очередных конференций тезисы, где в качестве ответчика за по<