Рассказ о том, как некий человек посадил на дороге колючий кустарник

Кусты колючек некто на дороге

Взрастил, и люди обдирали ноги.

 

Его просили: «Срежь ты их с земли»,

Но он не слушал, и кусты росли.

 

Кустарник вырастал под небом божьим,

Бедой он стал для всех людей прохожих.

 

Шипы впивались в дервишей босых,

Одежды рвали юных и седых.

 

Узнав об этом, приказал правитель,

Чтоб перед ним предстал кустов садитель.

 

И так сказал: «Колючки уничтожь!»

Кто насадил их отвечал: «Ну что ж,

 

Я с корнем вырву их на той неделе!»

Но все ж кусты росли, и дни летели.

 

Ослушник вновь предстал перед владыкой,

И тот сказал в печали превеликой:

 

«Пойми, несчастный, то, что взращено,

В конце концов ты вырвешь все равно!

 

Но чем ты мне противишься упорней,

Тем глубже в почву проникают корни.

 

Становятся, увы, с теченьем дней,

Слабее люди, дерева сильней.

 

Вот и за это время – видит бог

Кусты набрали сил, а ты усох.

 

Пойми: чем больше ты упустишь дней,

Тем корни будет вырывать трудней.

 

И говорю я ныне от души:

Покуда сила в теле – поспеши,

 

Ибо кровавят проходящим ноги

Не только те колючки на дороге,

 

Но каждый твой изъян и твой порок,

Что ты взрастил, а выполоть не смог!»

 

Книга 3

 

Рассказ о том, как шакал угодил в бадью

 

Однажды некий молодой шакал

В бадью со свежей краскою попал.

 

И, выбравшись наружу, стал гордиться,

Кричать: «Я райская отныне птица!

 

Среди шакалов я такой один,

Да не шакал я вовсе, я павлин!»

 

И впрямь, на том, чья шкура пестрой стала,

Чудесно солнце жаркое играло.

 

И был он не в пример другим шакалам

И голубым, и розовым, и алым.

 

Шакалье племя очень удивилось:

«Ответь, собрат наш, что с тобой случилось?

 

Скажи, чем возгордился ты сейчас,

Что свысока теперь глядишь на нас?»

 

Был друг шакала удивлен немало.

«Скажи, – спросил он, – что с тобою стало?

 

Ведь ты готов взобраться на мимбар[4]

И поучать всех нас, кто юн и стар,

 

И с высоты своей гордыни ложной

Всех болтовней смущать пустопорожней.

 

Но что слова и пестрой шкуры цвет,

Когда в тебе святого пыла нет?

 

Раскрасить краской шкуру – слишком мало,

Чтобы господня святость свойством стала.

 

Какую бы ты шкуру не надел,

Весь век купаться в краске – твой удел!»

 

Но гордый пестротой своей шакал

Так отвечал тому, кто порицал.

 

«Взгляни на облик мой, на яркий цвет,

Таких божков и у шамана нет.

 

Еще недавно был я незаметным,

Как райский куст стал теперь стоцветным.

 

Склонитесь пред венцом моих красот,

Я – гордость веры, божий я оплот.

 

Господня благодать – Аллаха милость

Так, как во мне, ни в ком не отразилась.

 

Хочу я, чтоб отныне всякий знал:

Я средь шакалов боле не шакал!»

 

Его спросили: «Кто ж ты, господин?»

Шакал ответил: «Райский я павлин!»

 

Его спросили: «Райские долины

Ты украшаешь ли как все павлины?

 

Ты излучаешь ли небесный свет?»

Шакал подумал и ответил: «Нет!»

 

«Скажи еще, оплот наш и твердыня,

Умеешь ли кричать ты по-павлиньи?»

 

«Нет, не могу!» – сказал шакала сын.

«Тогда ты лишь хвастун, а не павлин.

 

Ибо никто, бывавший лишь в пустыне,

нам не расскажет о святой Медине.

 

Ты жалкий зверь, который в краску влез,

Меж тем краса павлинов – дар небес!»

 

 

О том, как горный козел теряет рассудок, завидя козу

 

Козел в горах пасется высоко,

Меж скал, что от вершин недалеко.

 

Он осторожен, ибо и стрелки,

И звери хищные недалеки.

 

Ему и подобает осторожно

Судить: опасность истинна иль ложна?

 

Но вот он видит горную козу

За пропастью на склоне, там, внизу.

 

И тотчас меркнет свет в его глазах,

И корм ему – пустяк, опасность – прах.

 

Летит он через пропасть, слеп и глух,

Как будто пропасть – это лишь уступ.

 

Но лучники умны, неторопливы,

Козлиный знают нрав и ждут поживы.

 

Им ведомо, что все забудет он,

Внезапным вожделеньем ослеплен.

 

И зверь, чей глас любви подруги кличет,

Становится нетрудною добычей.

 

Ведь и герою собственная страсть

Страшней порой, чем прочая напасть.

 

 

Дерево и незрелые плоды

 

Сей мир подобен дереву, а нам

Уподобляться суждено плодам.

 

Пока незрелы на ветвях плоды,

Они висят, не ведая беды.

 

Но держатся на ветках еле-еле

Плоды, которые уже созрели.

 

Всяк норовит сорвать созревший плод,

Пока на землю сам не упадет.

 

Вот так же созреванье человека

И означает окончанье века.

 

 

Рассказ о ловце змей...

 

Послушай то, что слышал я стократ,

В чем скрытый смысл и тайный аромат.

 

Однажды в горы некий змеелов

Пошел, надеясь обрести улов.

 

Тот, кто избрал в удел исканий путь,

Отыщет, что искал, когда-нибудь.

 

Пускай взыскующий найдет, что ищет,

Ибо исканье – для надежды пища.

 

Охотник змей искал, как ищут клад,

В ту пору был обильный снегопад.

 

И вот во впадине крутого склона

Ловец увидел мертвого дракона.

 

Искал диковинок ловитель змей,

Чтоб легковерных удивлять людей.

 

Хоть мы – цари природы, тем не мене

Ничтожность нас приводит в изумленье.

 

Сам человек себя не познает,

За что и низвергается с высот,

 

На нищенское рубище подчас

Меняя драгоценный свой атлас.

 

Мы змеям продолжаем удивляться,

Хоть сами змеи нас, людей, боятся.

 

Был змеелов своей удаче рад,

Когда тащил диковинку в Багдад.

 

Хоть было тело этого дракона

Огромно, как дворцовая колонна.

 

Ловец пыхтел и думал: всех людей

Я удивлю находкою своей,

 

Скажу, какие претерпел мученья,

Чтоб мне щедрей давали награжденье.

 

И он с трудом по снегу, без дорог,

Свою добычу страшную волок.

 

Однако был живым дракон, чье тело

В снегу застыло и окоченело.

 

Ловец дракона притащил в Багдад,

и каждый был взглянуть на чудо рад.

 

Во многолюдном городе Багдаде

Все удивлялись, на дракона глядя.

 

Все говорили: «Вот какое чудо

Отважный муж принес Бог весть откуда!»

 

На чудище смотреть со всех концов

Текли к базару сонмища глупцов.

 

Чтоб зреть диковинку, валил народ

И змеелову приносил доход.

 

И чернь, и знать, и все, кому не лень,

Крича, бежали, словно в Судный день,

 

Туда, где замертво дракон лежал

Под грудою ковров и покрывал.

 

Ловец, однако, не был простоватым,

Дракона крепким окрутил канатом.

 

Дракон лежал недвижный и слепой,

Меж тем вставало солнце над толпой.

 

Оно взошло на небе и пригрело

Огромное диковинное тело.

 

И шевельнулась, злость в себе тая,

Казавшаяся мертвою змея.

 

Тут люди, видя, что пришла беда,

Стеная, побежали кто куда.

 

Все на пути сметали с перепуга,

Топтали и калечили друг друга.

 

И думал сам охотник, сбитый с ног:

«Что я себе на горе приволок?»

 

Он был как та овца с незрячим оком,

Что волка разбудила ненароком.

 

И проглотил дракон живую плоть,

Что так искусно сотворил господь.

 

И кости всех, которых проглотил,

Змей, вкруг столба обвившись, измельчил.

 

Во льду несчастий, как дракона тело,

Тщета души твоей окаменела.

 

Лед горестей или иное зло

Твоим страстям полезней, чем тепло.

 

Дракон страстей не страшен, спит покуда,

Покуда спит он, нам не будет худа.

 

И ты не пробуждай его теплом,

Чтобы весь век не каяться потом.

 

 

Рассказ о том, как собака...

 

Зимой собака бедная всегда

Сжимается, становится худа.

 

Зимою говорит себе собака:

«Такой я стала тощею, однако,

 

Что мне для сократившегося тела

Жилье построить – шуточное дело.

 

Клянусь, что летом я построю дом,

Притом, пожалуй, с небольшим трудом.

 

Но летом сыто и неторопливо

В тени собака думает лениво:

 

«Я дом воздвигла бы, но чья вина,

Что стала велика я и тучна,

 

И не построить дом такой обширный

Чтоб уместиться мне, большой и жирной!»

 

Когда людей несчастия гнетут,

Они обеты частые дают.

 

Построить дом они клянутся, плача,

Той самой зимней клятвою собачьей.

 

А после все обеты забывают,

Когда немного беды отступают.

 

 

История о том, как суфий...

 

Однажды суфий, человек святой,

Увидел на гвозде мешок пустой.

 

Увидел суфий эту благодать,

И стал в слезах одежды рвать.

 

«Лишь в нем, – воскликнул суфий, – нет коварства!

В нем царство нищих и от бед лекарство!»

 

Кричали: «Вот спаситель наш от бед!»

Другие суфии за ним вослед.

 

Они порой смеялись и рыдали,

Мешок пустой хваленьем восхваляли.

 

У простака вопрос сорвался с уст:

«Что прославлять мешок, который пуст?»

 

Ответили ему не без презренья:

«Ты здесь к чему, ты чужд воображенья?

 

Ступай отсюда, если ты такой,

Что зришь лишь то, что можно взять рукой.

 

В мечтах влюбленный видит днем и ночью

Предмет любви, невидимый воочью!»