Поздняя осень. Уже не та, чудесная, прекрасная, золотая, а холодная,

ЖИЛ-БЫЛ СТОЛ

I

Поздняя осень. Уже не та, чудесная, прекрасная, золотая, а холодная,

Серая, промозглая и тоскливая.

Обитатели дачного домика приуныли. Они всегда в такое время года

Чувствовали себя неуютно. Осеннее солнце уже не грело, и в доме было

Очень холодно. Темнело рано, что только добавляло уныния.

Какие обитатели? — возможно, поинтересуетесь вы. Кое-какая мебелишка:

Платяной шкаф, трюмо, диванчик, пара стульев и обеденный стол.

Несмотря на свой почтенный возраст, долгое время стол был главой

Этой нехитрой комнатной меблировки, объектом всеобщей любви и внимания

Со стороны людей, и отвечал им той же монетой. Он был галантен,

Как настоящий кавалер, и являлся верным другом семьи. Сделаный из

Белой акации, дерева, несомненно, благородного, был изящным, представительным,

Четыре точеные ножки его мастера инкрустировали бронзой.

Таким образом, можно сказать, что стол был дворянин по происхождению.

И не только потому, что дерево благородной породы, а еще и то, что

Он уроженец петербургской фабрики «Мельцер и К», поставщика императорского

Двора. Теперь, оглядываясь назад на свою прожитую жизнь,

Стол с грустью вспоминал, как замирало что-то внутри у него, видимо то,

Что у людей называется сердцем, у столов — не знаю, как и назвать — в

Предвкушении спокойной и беззаботной жизни. Первый его хозяин, высокий,

Статный, с безупречной выправкой морской офицер, и приучил его

К высшей светской культуре: прием пищи по расписанию, вилки — слева,

Ножи и ложки — справа; локти — за пределами столешницы. Из мебельного

Магазина стол приехал в квартиру офицера. Он был горд несказанно

И своим происхождением, и своим великолепным видом, и

Ничто не предвещало каких-то жизненных передряг и неприятностей. О,

Как же был он наивен, этот новенький, сияющий великолепным лаком

Обеденный стол.

Ну не мог же, в самом деле, он знать, что принесёт грядущий 1914 год!

Обстановка в доме очень ему понравилась, и он с несказанным удовольствием

Принялся исполнять свои обязанности. Ему нравилось находиться

В компании шести замечательных мягких стульев весьма изящной

Формы, правда, временами они были немного заносчивы, но стол, по природному

Своему добродушию, не заострял на этом внимания. Молоды,

Озорны, вот и не всегда почтительны, да к тому же, они считали себя

Старожилами, а стол всё-таки был новичком. Огромных размеров престарелый

Буфет с витиеватой, несколько излишней, по мнению стола, резьбой,

Старался, разумеется, поставить эту веселую компанию на место, но

Стулья и тут бывали недопустимо вольны. Стол возмущался их фамильярности

по отношению к старику-буфету, но тот часто говорил:

— Полноте, я нисколько не обижаюсь. Они — славные малые, просто

возраст у них ещё такой, глупы-с...

Стол не возражал в таких случаях, хотя стулья, между прочим, были его

Старше, года на три, не меньше, а он себе таких вольностей ну никак не

Мог позволить.

Кроме вышеназванных стульев и буфета в столовой обитала ещё одна

Представительница мебельного сословия — это внушительного размера

Тумбочка неизвестного происхождения, которая весьма странно смотрелась

В довольно изысканной столовой, правда, на ней достаточно уютно

Пристроилась настольная лампа. Эту лампу хозяин когда-то привёз из

Екатеринослава. С тех пор она в доме и прижилась.

К прочим обитателям столовой можно отнести серебряные приборы

Весьма высокого происхождения и великолепные сервизы из китайского

И саксонского фарфора — те жили в буфете, где командовала всем толстая,

Дородная супница, кажется, уроженка Баварии.

Только стол, как говорится, обжился, пообтёрся, как в августе 1914-го

Года грянула война с германцем. Офицер отправился на фронт, оставив

Его заботам свою семью: жену, сына, дочь и мать-старушку. Стол старался,

Как мог: накрывался три раза в день, не скрипел и не требовал особого

Ухода.

Несколько раз хозяину удавалось проведать семью, он приезжал с фронта

Домой. И сразу стол преображался. Его покрывали белоснежной кружевной

Скатертью. Она казалась ему милейшей барышней. Он с трепетом

Впитывал ее свежесть, наслаждался её чистотой и ласково называл её скатертью-

Самобраночкой. Сервировался стол по высшему разряду: сервиз

Саксонского фарфора, столовое серебро, батистовые салфетки. А какие

подавались блюда!

Десерт — птифуры (птифур (фр. petits fours) — ассорти из разного маленького

Голос.

 «Отцвели уж давно хризантемы в саду,

Но любовь все живет в моем сердце больном...»

Акация» конечно.

«Белой акации гроздья душистые,

Вновь аромата полны,

Молодость жизни прошла,

Зеленовато-желтого цвета.

II

Безвластия и криминала.

И продовольствия.

Простоволосая.

— Что вам угодно, господа?

— Господами рыбу в Мойке кормят! А мы — товарищи!

Который стол сразу учуял.

— Вы бы ноги потрудились вытереть... — робко сказала хозяйка.

— Ничего, подотрешь, не развалишься, ишь, барыня! Ручки замарать боимся?

Не приучены к труду? Подстилка офицерская!

Лужицу на паркете.

«Живой — слава Богу!» — подумал стол, определив состояние юноши

по кровавым пузырям, выдуваемым из носа. Он дышал, стало быть, жив!

Какое счастье! Дышит! Господи, спаси и сохрани!

Но устоял.

— Держу, держу... Потерпи, миленький... Сыночек, голову, голову запрокинь...

Ему было очень страшно.

Сиделкой.

Рученьки крепким узлом.

— Комиссар, посуду брать будем, али как?

— Другим разом...

— Господа, потрудитесь объяснить, по какому праву...

— Ты свою буржуазную хрень нам не трави! — оборвал женщину комиссар.

— Слыхала, что вождь мирового пролетариата сказал? Грабь награбленное!

Вот как сказал, уразумела, дура! Во-ождь! Ле-е-е-нин! Экспроприация

экспроприаторов! Поняла, шлёндра офицерская! Деньги и

III

Черной дыре.

И наполняться смыслом.

Как ты и эти люди?

— Выбор у меня был не велик. В расход или в доход? Предложили в

Доход. Я согласился.

Гражданской войны.

IV

В Военно-хозяйственную Академию. Однако это длилось не долго.

Бурьяном изрядно успела.

Когда на нем утюжили белье.

Так все и шло своей чередой. Стол уже привык к своим новым хозяевам;

Общеспания?

— Общежития... — буркнул диван.

— Это как это? Все вместе жить будут? — не унималась лампа.

— Да, вместе, система социалистического общежития.

— Ну и дела... — покачала абажуром лампа. — Дурдом какой-то!

— Где слов-то таких нахваталась? — неодобрительно сказал ей стол. —

А-я-яй, а еще уважаемая лампа!

 

89

— Мне можно, я из рабоче-крестьянской среды!

— Какой рабоче-крестьянской! — рассмеялись стулья. — Вы самого что

ни на есть купеческого сословия, мадам!

— А вот и нет! — разозлилась лампа. — Я-то, как раз, из рабочих и

крестьян, а вот вы, вы все буржуи недобитые, вот так! — и обиженно надулась.

— Не буду больше с вами разговаривать! Вы — чуждый моему восприятию

элемент!

Больше никого не задевал.

VII

Комнате, но и в мире.

Вставлен ключ.

— Господи, — не удержалась лампа от восклицания. — Неужто вернулись?

Я могилу милой искал,

Но ее найти не легко,

Где же ты, моя Сулико...»

VIII

Под скатёркой.

— Война... Господи Боже, опять с германцем, да что за напасть-то на эту

страну! Только-только стало что-то налаживаться!

«... Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную

войну за Родину, за честь и свободу! Наше дело правое, враг

будет разбит. Победа будет за нами!» — так сказал товарищ нарком иностранных

Дел.

Изрядно поблекшая скатерть.

— Да что ты меня успокаиваешь! — горячился стол. — Ты видишь, Вероничке

Были старики и инвалиды.

Городе, один за другим.

Печально всю ночь.

— Развалина старая! Хватит скрипеть! — не выдержала клеенка. — Дай

покоя!

100

101

традиций! Нынешние его хозяева вызывали у стола сначала лишь отвращение,

По прозвищу Лис.

Всегда начинал Каблук.

— Ну, чё, дубовый?

— Сам ты дубовый, я из акации...

— А-а-а... Акакиевый, тьфу ты, а — а — акациевый... Буду звать тебя

102

XII

Потом все это вынес.

— Что это? — тихо спросил топчан. — Меня это пугает...

— Да уж... — неопределенно ответил стол. — Что бы это значило?

Что еще надо?

— Ну... — стол замялся, боялся спугнуть. — Не мешало бы застелить

Чем-то и меня и топчан.

— Твою дивизию! — Каблук махнул рукой, вышел.

— Ну вот, обиделся, наверное... — тихо сказал топчан.

Клеточку.

— Вот еще, мать всегда так делала... — Каблук водрузил на стол обрезанную

103

— А то... — подобие улыбки скользнуло по лицу Каблука. — Пасха скоро...

Во... Пойдет? — он водрузил на топчан вышитую подушечку-думку.

Стол помолчал немного, потом сказал:

— Пойдет, конечно, уважаемый, да только украл ведь...

Каблук хмыкнул:

— Не гони, дубовый, в этот раз все по-чесноку. Не украл — сами дали.

Дачники... Видать им уже без надобности, а я взял...

— Ну, коли не обманываешь, то очень хорошо все, ты мне скажи, как

Тебя звать-величать?

— Как? Каблук я.

— Да это кличка какая-то собачья. Мама-папа как звали-то?

— Петькой...

— О, Господи, дай терпения! Вам, уважаемый, уже пятый десяток идет,

Ивановичу, не он ее начал.

— Ох, — с порога пьяно засмеялся Лис, — Каблук, ты что ли Каблучиха

теперь? Ну, тогда, жена, жрать давай!

Похоронят меня,

И никто не узнает,

Где могилка моя...»

XIII

Же тему.

Решил уходить и Каблук.

— Замерзну я тут. Ты, это, не думай, я весной как штык, уж тебя тут не

брошу, вернусь... Нравишься ты мне, чертяка, умен, сволочь, будто живой!—

улыбался Каблук и планы строил. — А может и вправду, пойду в центр

К тому, кого кормил.

105

XIV

Мимо дороги.

Крапивой.

Стол, тоскуя, пел: «Ох, умру я, умру я, похоронят меня...» Скрипучим

106

— Ну-ну, Акаций, полно тебе! Теперь-то уж все будет хорошо. Я тебя тут

не брошу. Поедем домой, дорогой...

— Домой? — не поверил стол своему счастью. — У меня опять будет

Дом?

— Ну, конечно, будет! Не хоромы, уж извини, но и не моя бомжацкая

хибара! Я ведь, как обещал тебе, так и сделал! И пить бросил, и на работу

Обо что-то.

107

108

— Ой, ну какой же вы умный, Акаций, — вздохнул настенный шкафчик,

— не то, что я, необразованный и неотесанный мужлан!

— Ну и что, — улыбнулся стол, — зато нужный в хозяйстве, скромный и

удобный...

XVI

Растут, из какого следует.

Сегодня?

— Ну что ты... Иди домой... — смутился стол, хотя, конечно, об этом

Только и думал.

— Да ладно, раз ты такой трусишка, побуду сегодня, освоишься, осмотришься...

XVII

Поверхность залита неизвестной жидкостью. Рекомендована

Обратимого лака и т.д.

Ивановичем.

— Да ты смотри, Иваныч, ты молодец какой! Вот где ты свой талант

прятал? Давай к нам! Бросай ты свое грязное дело... Вот приедет на той

неделе хозяин, давай дуй к нему! Такому мастеру, как ты, цены ж нет! Это

притом, что тебя никто не учил! Как ты умудряешься?

— А кто ж его знает, — пожимал плечами Петр Иванович. — Как-то

само получается...

— Офигенно получается!

— Да только я же пока работаю, у меня комнатуха есть, а если сюда уйду,

Где жить-то?

— Да тебе такой оклад дадут за твои художества, квартиру снимешь, и

еще на хлеб с маслом и икрой хватит! У тебя же руки золотые, Иваныч!

XVIII

Шарфе.

— Это и есть ваш стол? — с интересом осмотрел он Акация.

Петр Иванович закашлялся.

— Чего? Не понял?

— Ну что же тут непонятного, господин Каблуков, просто этот стол в

Удалился.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день... — почесал затылок Петр Иванович.

— Ничего себе, поворот событий! Что замер, Акаций? Не боись, я

тебя не за какие деньги не отдам... Доллары, блин, слыхал?

Стол облегченно вздохнул.

— Кто это был?

— Хозяин, мужики про тебя рассказали, ну и что я тебя восстановил...

Вон ты какой у меня красавец! Вот он и пришел поглазеть на тебя...

— И что теперь будет?

— Не знаю... — вздохнул Петр Иванович. — Да ничего не будет, но все

же сдаётся мне, надо быстрее валить отсюда!

XIX

Разговор.

«Наверное, все же Петр Иванович продал меня этому хозяину реставрационной

Мастерской», — думал стол.

Лучшим другом.

P.S.

ЖИЛ-БЫЛ СТОЛ

I

Поздняя осень. Уже не та, чудесная, прекрасная, золотая, а холодная,