Глава четвертая, рассказанная Зоей Семенцовой, медицинской сестрой и подругой Яниса Клаускиса

 

В первую же ночь, когда мы разбили лагерь возле озера, еще до звука, Янис стал словно взведенная пружина, – я по всему чувствовала, как напряглись его нервы. Он ходил словно наэлектризованный, все время не расставался с блокнотом, вел какие‑то расчеты. Когда стемнело, он отвел меня в сторону и шепнул: «Держись подальше от толстяка». Я хотела возразить, дескать, как же подальше, если еще в городе мы договорились, что за пеленгаторами будем следить парами: Янис и Ирина, я и Виталий. Но Янис шикнул на меня. В ту же ночь я убедилась, что он прав…

Как только раздался звук, я почувствовала, как меня буквально пронзил безотчетный страх. Я не могла прийти в себя, пока Ирина не растормошила меня и не заставила бежать вслед за Виталием. Я побежала, а вернее, тенью заскользила от камня к камню, от дерева к дереву, чутко прислушиваясь и приглядываясь ко всему. Издали я увидела огонек пеленгатора и подкралась почти бесшумно. Виталий, склонившись над прибором, громко сопел и ворчал. Я тронула его за плечо – он дико вскрикнул и с неожиданной проворностью отпрыгнул от меня в темноту. От страха я упала на землю и лежала не шевелясь, пока не прекратился этот ужасный звук. Совершенно разбитая, я вернулась к костру – там понуро сидел старик, возле него крутился пес Хара.

Через несколько минут пришли Янис и Ирина, тоже какие‑то усталые и молчаливые, и сели возле огня. Янис все озирался по сторонам и вдруг начал задавать старику вопрос за вопросом.

– Что такое «эрдени»? – был первый вопрос.

– Эрдени – драгоценность, ни с чем не сравнимая вещь.

– А почему камень смешивает тысячу веков?

– Есть камни, смешивающие сто веков.

– А этот, который в озере, смешивает тысячу?

– Этот – тысячу.

– А почему белый спустившийся с неба дворец вы назвали резным?

– Народ так говорит. Значит, такой дворец.

– А почему дворец поднялся с шумом и гулом?

– А ты видел, чтоб дворцы подымались на небо без гула?

– А где‑нибудь на земле еще есть такие поющие камни?

– Конечно, есть, но никто не знает, где они.

– Откуда же вы знаете, что есть?

– Народ говорит.

– А народ откуда знает?

– Народ все знает: что было давно‑давно, что будет дальше‑дальше вперед. Все народ знает.

– Но молчит?

– Ага, молчит, маленько не говорит.

– А скажет когда‑нибудь?

– Конечно, скажет.

– А когда?

– Не знаю, я мало‑мало знаю, в книги надо искать, в книги.

– В каких книгах?

– В толстых‑толстых, семь рядов – золотые буквы, семь рядов – серебряные, семь рядов – из красной меди. Вот какие книги!

Тут вернулся Виталий, черной тушей выплыл из темноты, – я чуть не вскрикнула и прижалась к Янису. Виталий молча, ни слова никому не говоря, нагреб полную миску каши и, сипло дыша, ушел в палатку. Мы посидели еще немного и пошли спать. Я насильно заставила Яниса выпить на ночь меду – снотворные таблетки уже не действовали.

Ночью я проснулась от какого‑то странного шума. Сначала я подумала, что это лошадь бьет копытом по пустому ведру, но, прислушавшись, поняла, что тут что‑то не так. Осторожно выглянув из палатки, я увидела Виталия, – в сером предутреннем сумраке он казался еще толще, еще ужаснее. Что он делал, я так и не поняла, потому что сразу же спряталась от страха под одеяло. По звукам, которые он издавал, похоже было, что он торопливо выскребал ложкой из ведра остатки вчерашнего супа.

Утром обнаружилась пропажа продуктов: исчезла вся тушенка, все брикеты с кашей и сухари. Остались постное масло, пшено, мука, немного хлеба и сгущенка. Нетронутыми оказались также чай, соль, перец, лавровый лист и молотый кофе. Я, как ответственная за провиант, забила тревогу. Никто ничего не видел, никто ничего не брал. И всем вроде безразлично, куда девались продукты, – одна я, как дурочка, все никак не могла успокоиться. Действительно, это настолько на меня подействовало, что весь день я ходила сама не своя. Все говорили: да брось, завалились куда‑нибудь, да успокойся, да плюнь, а я не могла. Страшно было как‑то и непонятно. Не могла же я подозревать кого‑нибудь из нас…

Вторую и третью ночь озеро почему‑то молчало, хотя ночи были ясные, полнолунные, теплые. Янис спросил об этом Василия Харитоновича. Он, по обыкновению, долго думал, потом сказал:

– Наран‑батор поправляется, коня поправляет. Очень много сил надо, чтоб так‑то землю грясти. С третьей на пятую ночь опять затрясет.

Янис выслушал старика с жадным вниманием, подавшись к нему и перекосившись от напряжения.

– То есть каждую четвертую ночь трясет? – спросил он.

Старик кивнул, почмокал губами и сказал:

– Большой газар‑хёдёлхё будет.

– Почему? – спросил Янис.

– Наран‑батор слабо тряс, силы берег, – ответил старик.

– А хур так же, как обычно, играл или слабее? – опять заприставал к старику Янис.

– Большой газар‑хёдёлхё – большая игра, малый газар‑хёдёлхё – малая игра, – монотонно произнес старик.

Янис хотел еще что‑то спросить, но, схватившись за живот, ушел в палатку. Я намешала меду в горячей воде и заставила его выпить полкружки. Мед при желудочных расстройствах тоже хорошо помогает. Янис, завернувшись в одеяло, скрючившись, чуть постанывал. Я предложила грелку, но он отказался и попросил оставить его в покое. Хара все крутился возле, я думала, что он голоден. Но когда я вывалила ему пшенную кашу на постном масле – остатки ужина, он понюхал и отошел. Старик, сидевший на камне возле огня, посмотрел на него и сказал что‑то по‑бурятски. Хара поджал хвост, прижал уши и ушел в темноту. Старик недовольно поворчал и снова принялся за свой бесконечный чай.

Прибравшись, я ушла в палатку. А надо заметить, что мы с Ириной спали в одной палатке, а Янис, Виталий и Василий Харитонович – в другой. В нашей палатке было пусто, еще с обеда Ирина с Виталием ушли куда‑то и до сих пор не вернулись… Я легла, но долго не могла уснуть…