Граф Корти удостаивается особой милости

 

– Благородная княжна, пришел итальянец граф Корти. Нижайше просит, чтобы вы выслушали его просьбу.

– Ступай, Лизандр, и приведи графа.

Было раннее утро одного из последних дней февраля.

Железные подметки гостя заклацали по мраморным плитам приемной залы, а полное отсутствие каких‑либо украшательств в его облачении говорило о том, что он готов исполнять свой воинский долг.

– Надеюсь, Богородица хранит вас в добром здравии, – проговорила Ирина, протягивая гостю руку.

С пылом, несколько превосходящим обычный, граф поцеловал белую ладонь и стал дожидаться приглашения сесть.

– Мои дамы уже ушли в часовню, однако я вас выслушаю – или вы предпочтете посетить службу и поговорить со мной после?

– На мне доспехи, конь мой у дверей, а отряд дожидается у Адрианопольских ворот; посему, прекрасная княжна, если позволите, я выскажу свою просьбу без отлагательств.

Взволновавшись, она произнесла:

– Помилуй нас Бог, граф! Надеюсь, что вы не с дурными вестями. С тех пор как добрый Григорий отправился в изгнание, дабы укрыться от преследователей, а в особенности после того, как кардинал Исидор попытался отслужить католическую мессу в Святой Софии, а этот безумец Геннадий до смерти перепугал народ своими бессмысленными анафемами, меня обуревают столь дурные предчувствия, что я пугаюсь даже собственных мыслей. А потому попрошу вас изложить свою просьбу прямо сейчас.

Она позволила ему подвести себя к простому стулу; встав перед ней, он с решимостью заговорил:

– Княжна Ирина, вы приняли решение остаться в городе и претерпеть в нем осаду, справедливо заключив, что все произойдет по воле Господа, однако выскажу ту истину, которую знаю: никто не заинтересован в том, как день ото дня развиваются события, столь же сильно, как и вы; ибо если Небеса не примут наших усилий защитить себя, если начнется штурм и город будет взят, победитель, согласно суровым законам войны, получит в свое распоряжение всю собственность, как общественную, так и частную, равно как и всех уцелевших. Мы, воины, умрем так, как Он сочтет должным, а вы, благороднейшая и добродетельнейшая из женщин… увы, язык мой отказывается произносить те слова, которые должен произнести!

Розы на щеках ее увяли, однако она ответила ему:

– Я знаю, что вы собирались сказать, и должна признаться: меня страшит подобный исход. Порой меня охватывает желание бежать, пока еще не поздно, но потом я вспоминаю, что принадлежу к роду Палеологов. Я помню также, что моему родственнику императору потребуется поддержка в грядущем испытании. Помню также и о других женщинах, как высокого, так и низкого происхождения, которые останутся здесь и разделят участь своих мужей и братьев‑воинов. Поскольку я не рискую потерять столько же, сколько они, граф Корти, мне должно еще неукоснительнее исполнить долг чести.

В глазах графа сверкнуло восхищение, но в следующий же миг они потускнели.

– Благородная госпожа, – начал он, – надеюсь, вы не сочтете фамильярностью слова о том, что я вот уже несколько дней испытываю за вас крайнюю тревогу. Я опасался, что вы переоцените нашу способность отразить натиск врага. Мой долг – предупредить вас об истинном положении дел, дабы вы позволили нам обеспечить вашу безопасность, пока это еще возможно.

– То есть помочь мне бежать, граф Корти?

– Нет, княжна Ирина, покинуть город.

Она улыбнулась, позабавленная этим различием, однако произнесла:

– Я выслушаю вас, граф.

– Вы должны знать, княжна, что – если сведения о приготовлениях султана верны – штурм по крайней мере в одном не будет знать себе равных. Большие пушки, из‑за которых наступление откладывается, по слухам, больше всех тех, которые ранее использовали при осаде крепостей. Не исключено, что они сломят нашу оборону сразу же; возможно, они откроют врагу все двери и обнажат все наши тайны; ту неопределенность, которую они привносят, не должен сбрасывать со счетов даже самый храбрый боец… Во‑вторых, из массы слухов, которые ходят здесь уже целый месяц, следует, что штурмовать город будет войско куда более многочисленное, чем те, которые когда‑либо собирались под этими стенами. Позвольте мне описать его, княжна… Султан все еще в Адрианополе собирает свои силы. Крупные отряды пехоты пересекают Геллеспонт в Галлиполи и Босфор – в Хисаре; в окрестностях Адрианополя собрались целые орды конников, говорящих на всех мыслимых языках и вооруженных всем мыслимым оружием, – казаки с севера, арабы с юга, курды и татары с востока, румыны и славяне из‑за Балкан. Дороги с северо‑запада забиты обозами, которые доставляют продовольствие и осадные машины. Города на берегах Черного моря уже сдались Магомету, а те, что защищались, обращены в руины. Враг опустошает Морею. Брат его величества, которого император поставил там править, погиб или бежал – куда, никому не ведомо. Ждать от него помощи не приходится. Выше по течению, до самого моря, все бухты заполнены всевозможными судами; с горных вершин мы насчитали четыреста вражеских парусов. Отпала и надежда на помощь от христиан Европы – и эта весть дурно повлияла на боевой дух нашего гарнизона. Наш гарнизон! Увы, княжна, но и с учетом пришедших нам на помощь чужеземцев нам не хватит людей даже для защиты внутренней стены.

– Вы рисуете мрачную картину, граф, однако если цель ваша – поколебать мою решимость, то этого недостаточно. Я предаю себя в руки Пресвятой Девы. Я останусь, а далее пусть Господь решает мою судьбу.

Лицо графа вновь вспыхнуло от восхищения.

– Я так и думал, княжна, – произнес он с теплотой, – однако мой долг – предупредить вас о грозящей нам опасности; теперь, исполнив его, я прошу вас выслушать совсем другое… В прошлую ночь, поскольку мы нуждались в сведениях о противнике, я попросил его величество позволить мне съездить верхом в сторону Адрианополя. Он согласился, я отправляюсь немедленно, но, прежде чем уехать, прежде чем проститься с вами, о благородная княжна и прекрасная дама, я хочу попросить вас об одном одолжении.

Он осекся, но потом – неловкое молчание придало ему храбрости – продолжил:

– Прекрасная дама, ваше решение остаться, несмотря на все опасности осады, наполняет меня тревогой за вашу безопасность.

Он опустился на колени и простер к ней руки:

– Прошу вашего дозволения защищать вас. Посвящаю вам свой меч и свое искусство обращения с ним – свою жизнь, свою душу. Позвольте мне стать вашим рыцарем.

Она поднялась с места, однако он продолжил:

– Может, настанет день, когда то, что я совершу во имя вашей страны и вашей веры, придаст мне мужества отчетливее выразить свои чувства и упования; сейчас же решусь лишь попросить о том, что уже высказал. Позвольте мне, по крайней мере, быть вашим рыцарем и защитником в опасные дни осады.

Княжне его речь пришлась по душе. Она быстро все обдумала. Рыцарь, одним из первых устремившийся в битву с ее именем на устах, – такое польстило бы любой женщине. Она ответила:

– Граф Корти, ваше предложение принято.

Взяв протянутую руку, он запечатлел на ней почтительный поцелуй, а потом произнес:

– Я – счастливейший из мужчин. А теперь, княжна, дайте мне какой‑то знак – перчатку, шарф, – я стану носить его в доказательство того, что являюсь вашим рыцарем.

Она сняла с шеи ажурный шелковый шарф нежно‑розового цвета – достаточно длинный, чтобы служить головным платком или кушаком.

– Если впоследствии этот дар и вызовет у кого‑то улыбку, – проговорила она в глубоком смущении, – если, собственноручно повязав его вам на шею… – с этими словами она склонилась и накинула шарф поверх капюшона, длинные концы свесились ему на грудь, – я поступаю нескромно, прошу вас не понять меня превратно. Мысли мои – о моей стране и соотечественниках, о вере и Боге, о той благородной службе, которую вы можете им сослужить. Встань, граф Корти. В долгий путь, сопряженный со многими опасностями, ты отправляешься с моей молитвой.

Граф встал и, не в силах произнести что‑либо еще, вновь поднес ее ладонь к губам, после чего, с простыми словами прощания, поспешил к выходу, вскочил в седло и помчался к Адрианопольским воротам.

Четыре дня спустя он подскакал к тем же воротам, имея при себе пленного, и прямиком проследовал в Высочайшую резиденцию, где доложил обо всем совету в составе императора, Джустиниани и дуки Нотараса.

– Я сильно переживал за вас, граф, – произнес Константин. – И не только потому, что мы сейчас не можем позволить себе разбрасываться добрыми бойцами.

Радость императора была искренней.

– Благоволение вашего величества – лучшая мне награда, – отвечал граф и, отвесив положенные поклоны, начал было свой рассказ.

– Погоди, – остановил его император, – я попрошу принести стул, чтобы тебе было удобнее.

Корти отказался:

– У арабов есть поговорка, ваше величество: «Птице место в гнезде, а воину – в седле». Эта прогулка меня лишь освежила, тем более что оказалась совсем не опасной. Турок – мой давний знакомец. Я жил с ним рядом, гостил у него в доме и в шатре, в качестве боевого товарища много раз искушал с ним вместе Провидение и изучил его слова и привычки едва ли не лучше его самого. Мои африканцы‑берберы все – магометане, совершившие хадж. Один из них – муэдзин по профессии; покажите ему хоть краешек солнца – и он ни за что не пропустит ни одной из пяти молитв. Никому из них не надо говорить, в какой стороне находится Мекка… Я выдвинулся из ворот вашего величества примерно в третьем часу, направился по дороге на Адрианополь и только около полудня встретил первого человека. Справа и слева от меня лежали крестьянские дома, поля были засеяны вовремя, однако впоследствии опустошены; я хотел поговорить с обитателями домов, но выяснил, что они пустуют. Дважды меня встречала вонь от трупов, гниющих перед дверью.

– Греки?

– Греки, ваше величество… В кустах паслись дикие кабаны, которые умчались прочь при нашем появлении, а трупы терзали стервятники.

– А другие животные – лошади, быки? – поинтересовался Джустиниани.

– Их не было, благородный генуэзец, – по крайней мере, мы их не видели, свиней же пощадили потому, что детям ислама запрещено есть их мясо… В конце концов, Хадифа, которого я вырастил шейхом – прошу прощения вашего величества – и глаза которого различают мельчайшие предметы, которыми заполнен наш мир, он подобен соколу, кружащему у самого солнца, – Хадифа заметил человека, который прятался в тростниках; мы начали преследовать этого несчастного, поймали его, и он тоже оказался греком; когда, немного оправившись, он вновь обрел дар речи, он сказал, что группа каких‑то чужеземцев – подобных им он никогда не видел – напала на его хижину, они сожгли ее, увели коз и буйволиц; с тех самых пор – а тому уже месяц и неделя – он разыскивает свою жену и троих малолетних дочек. Да будет Господь к ним милосерд! О турках он ничего не смог нам поведать, вот разве что все ценное уже разграбили и после этого они не появлялись. Я отдал бедняге часть овсяных лепешек и оставил его терзаться далее. Да будет Господь милосерд и к нему тоже!

– Ты не посоветовал ему прийти ко мне?

– Ваше величество, то муж и отец, разыскивающий свое семейство; смиренно спрашиваю, что еще ему остается делать?

– Ты рассудил правильно, граф. Ничего иного.

– Я скакал до сумерек, не встретив ни друга, ни врага, по широкой равнине, ранее населенной, теперь обращенной в пустыню. Здесь прошли воины султана, огнедышащие чудовища. Мы обнаружили пересохший ручей и, слегка углубив дно, смогли напоить лошадей. В той лощине мы и провели ночь… На следующее утро, после часа в пути, мы встретили обоз – повозки, запряженные быками. Скрипение и дребезжание разболтавшихся колес предупредили меня о его приближении еще до того, как появился авангард из всадников – около тысячи человек. Я не стал натягивать повод…

– Как? – в изумлении вскричал Джустиниани. – С отрядом всего в девять человек?

Граф улыбнулся:

– Прошу прощения, храбрый капитан. Предыдущей ночью у себя в лагере я приготовил своих берберов к этой встрече.

– Клянусь мощами святых, граф Корти, вы меня только сильнее запутали! С таким численным перевесом о какой подготовке может идти речь?

– «Лучший оберег – крупица ума в кошеле у тебя под шляпой». Добрый капитан, это мудрая поговорка, хотя она и пришла к нам из персидского языка. Я сказал своим бойцам, что нас в любой момент может настигнуть отряд слишком многочисленный, чтобы мы могли вступить с ним в бой, но вместо того, чтобы бежать, мы встретим врагов дружелюбно, будто бы сражаемся за одно с ними дело; если спросят, откуда мы, ответ должен быть единый. Меня представить турком, их – египтянами из западной части Нила. Сами мы – из новой крепости напротив Белого замка, направляемся к нашему могучему повелителю Магомету в Адрианополь. Более я велел им ничего не говорить – сам доскажу остальное.

Император и Джустиниани рассмеялись, Нотарас же спросил:

– Если твои берберы – магометане, как ты сказал, граф Корти, не могли ли они предать тебя в руки магометан?

– Благородный адмирал, возможно, не слышал про установление, согласно которому если один араб убил другого, родственники убитого обязаны убить и его, если не достигнуто иное соглашение. Мне довольно было напомнить Хадифе и остальным о тех турках, которые пали от наших мечей в полях под Баш‑Кеганом.

Корти продолжил:

– Переговорив с командиром авангарда, я получил дозволение двигаться дальше; поравнявшись с обозом, я увидел, что повозки нагружены боевыми машинами и инструментами для рытья окопов и укрепления рубежей. Машин там сотни, повозок – великое множество. Караван этот, ваше величество, растянулся на многие мили, а с флангов его охраняли на небольшом расстоянии друг от друга отряды всадников.

Это сообщение сильно взволновало троих членов совета.

– Миновав обоз, – продолжил граф, когда их волнение утихло, – я двинулся дальше, и нам все время встречались военные отряды – все нерегулярные. Около трех пополудни мне явилось совершенно удивительное зрелище. Сомневаюсь, что даже благородный капитан Джустиниани, со всем его опытом, видел что‑то подобное.

Впереди двигалась многочисленная передовая группа с необходимым инструментом – они разравнивали всхолмия и сглаживали рытвины на дороге; потом – четырехколесная колесница, на которой стояли двое барабанщиков; палочки напоминали увеличенный конец весла от галеры. На удары барабан отвечал гулким рокотом, напоминавшим раскаты грома в далекой туче. Пока я гадал, зачем они бьют в барабан, подкатила следующая упряжка: шестьдесят быков, впряженных парами. Ваше величество может сам себе вообразить, какое пространство они занимали. Справа и слева от каждой упряжки шли погонщики со стрекалами, их вопли вступали в странное согласие с рокотом барабана. Груз был настолько тяжел, что на животных было жалко смотреть. Пока я терялся в догадках, ко мне приблизилось бронзовое бревно, напоминающее ствол древнего платана и при этом длинное настолько, что положить его пришлось на тридцать сочлененных вместе повозок; а для того, чтобы оно не скатилось с покачивающегося настила, рядом шагали, не спуская с него глаз, двести пятьдесят дюжих работников. Продвигалось все это медленно, но в конце концов я увидел…

– Пушку! – воскликнул генуэзец.

– Верно, о благородный капитан, – говорят, она самая крупная из всех, когда‑либо отлитых.

– А ядра вы видели?

– Сразу же следом ехали другие повозки, заполненные шарами, выточенными из известняка; на мой вопрос, в чем предназначение этих шаров, мне ответили, что это – снаряды двенадцати пядей в обхвате, а пороха в ствол можно засыпать столько, что они полетят на целую милю.

Члены совета молча взирали друг на друга; направление их мысли можно определить по действиям императора. Он дотронулся до стоявшего на столе колокольчика и сказал явившемуся по зову Франзе:

– Благородный церемониймейстер, пусть утром ко мне явятся два признанных специалиста по строительству стен. Для них есть работа, за которую нужно приняться незамедлительно. Деньгами я их обеспечу.

– Из того важного, что надлежит знать вашему величеству, осталось досказать немного… Вслед за чудовищной пушкой со столь же тщательными предосторожностями провезли еще две, несколько меньших размеров. Я насчитал семнадцать медных орудий, причем наименьшее из них превосходит мощью и искусностью работы лучшие из тех, что имеются на Ипподроме.

– А еще орудия были? – спросил Джустиниани.

– Да, и много, капитан, но старые, недостойные упоминания… Уже спускались сумерки, когда я достиг конца обоза, хотя мчался во весь опор. На восходе третьего дня я пустился в обратный путь… Со мной пленник, которого августейшему совету небесполезно будет допросить. Как минимум он сможет подтвердить мои слова.

– Кто это?

– Командир авангарда.

– Как он к вам попал?

– Ваше величество, я уговорил его отъехать со мной в сторону и, улучив момент, передал его уздечку Хадифе. Шейх в детстве обучился водить верблюдов в поводу и уверяет меня, что вести лошадь гораздо проще.

Эта шутка несколько развеяла тягостное впечатление, оставленное докладом графа; зазвучал смех, после чего графа отпустили. Засим привели пленника и подвергли допросу; на следующий день начались завершающие приготовления к наступлению Магомета.

С величайшей тщательностью, обусловленной важностью момента, Константин поделил стены на участки, начав с внутренней стороны стен возле Золотых ворот, или Семи Башен, закончив у Синегиона. Что касается стены гавани, ее он обозначил как единый участок, расположенный между Главными воротами Влахерна и Акрополем, нынешним мысом Сераль; от мыса Сераль до Семи Башен были расставлены дозорные и патрули – было решено, что со стороны моря и скалистого берега нападения не случится.

После этого император назначил командующего каждым участком. Имена тех, кто удостоился этой чести, были уже упомянуты ранее, хотя не лишне будет добавить, что папский легат кардинал Исидор добровольно сменил рясу на латы и принял на себя командование со стороны гавани – образец воинского мужества, который должен был бы пристыдить безвольных греков, что супились, попрятавшись по своим кельям.

Проницательно предусмотрев, что основной удар будет нанесен по воротам Святого Романа и по двум соседним башням, Багдадской и Святого Романа – первая располагалась справа, а вторая – слева, император поручил их оборону Джустиниани.

Разместив на стенах и в башнях многочисленный гарнизон, мужественный император переправил туда пушки и боевые машины, а также щедрый запас снарядов.

После этого, заполнив водой глубокий ров, он провел смотр на Ипподроме, откуда несколько отрядов отправились на свои посты.

Объезжая вместе с военачальниками стены, которые успели расцвести знаменами и боевыми вымпелами, Константин несколько воодушевился и вспомнил о том, как Мурад, бессчастный воин, посылал на них янычаров; то был скорбный день.

– Неужели этот юнец Магомет превзойдет величием своего отца? – спросил император.

– Бог ведает, – ответил Исидор, осеняя себя широким крестом.

Довольные осмотром, всадники вновь приблизились к мощным воротам Святого Романа. Все, что можно было сделать, было сделано. Оставалось лишь ждать.

 

Глава VI