Отклик Европы на призыв о помощи

 

Влюбленный мужчина, пусть даже и герой многих битв, робеет в присутствии возлюбленной, ему проще выступить против врага, чем попросить ее об ответной любви.

Смелость графа Корти перед лицом разъяренного льва в Синегионе создала ему в Константинополе репутацию непревзойденного храбреца; после истории с крестьянами она еще укрепилась, и теперь имя его было у всех на устах.

В первые дни после прибытия графа в город привычка ходить повсюду закованным в доспехи вызвала определенные нарекания, ибо обращенные на него взоры принадлежали по большей части поколению тех, кто был скорее склонен искать безанты на мирных пажитях, чем устремляться за славой на менее ухоженные поля битвы. Теперь с этой привычкой смирились, и, завидев его – верхом, в блестящих латах, – даже злопыхатели улыбались и молча посылали ему благопожелания, а если говорили вслух, то следующее:

– Ах, если бы Пресвятая Богородица послала нам побольше таких, как он!

Граф знал, что пользуется всеобщим расположением. Такие вещи мы почему‑то узнаем, даже если их не произносят вслух.

В высших придворных кругах положение его было не менее многообещающим. Император не таил своего благоволения и вновь стал настаивать на том, чтобы переселить графа во Влахерн.

– Ваше величество, – сказал граф однажды, – моя галера и ее команда мне более не нужны. Прошу вас распорядиться ими по собственному усмотрению.

Константин с благодарностью принял это предложение:

– Сам Бог послал нам эту галеру. Я прикажу за нее расплатиться. Дука Нотарас, адмирал, условится с тобой о цене.

– Если ваше величество позволит мне поступить по‑своему, – отвечал граф, – то он распорядится перевести галеру в одну гавань с торговым флотом; если война завершится победой вашего величества, тогда адмирал расплатится со мной, в противном же случае, – при этих словах граф улыбнулся, – полагаю, ни у меня, ни у вашего величества не будет возможности выйти в море.

Галеру перевели из гавани Юлиана и поставили на якорь в Золотом Роге. В ту же ночь, обсуждая эту сделку, император сказал Франзе:

– Граф Корти решил разделить наш жребий. Если я правильно его понял, он не намерен оставаться в живых после поражения. Проследи, чтобы именно он выбрал телохранителя, который последует за мной в битву.

– Он назначается начальником стражи?

– Да.

Долг повелел графу перебраться во Влахерн. Через несколько дней в подчинении у него уже было пятьдесят бойцов, в том числе девять его берберов.

Эти обстоятельства радовали его. Кроме того, освободившись от службы у Магомета, он обрел душевный покой. Едва ли не ежечасно он в мыслях благодарил султана за великодушие.

Однако ничто не радовало его так же сильно, как возможность свободно посещать княжну Ирину.

Мало того, что ее приемная была для него открыта, но где бы она ни появлялась – во Влахерне или в Святой Софии, – он оказывался в ее свите. Часто, когда наступал час молитвы, она приглашала его вместе со своими домочадцами в покои, которые специально определила для отправления обрядов; в такие часы он пытался проявлять духовное рвение, беря, однако, пример с нее – он пока еще нетвердо выучил, когда нужно вставать, а когда преклонять колени, когда осенять себя крестом, – и если порой мысли его перетекали от Богоматери с Младенцем к ней, если порой он начинал проводить сравнения, в которых Богоматерь проигрывала в красоте, более того, если порой он ловил себя на том, что поклоняется живой женщине у подножия алтаря, а не Божеству над ним, – вряд ли бы у многих, даже в те времена, повернулся язык осудить его. Любовь и влюбленный в этом мире – понятия вне времени.

По условиям договора с Магометом он имел право признаться княжне в любви; случались мгновения, когда он готов был броситься к ее ногам и дать словам волю, но его всякий раз охватывала дрожь, язык отказывался повиноваться, и он утешал себя оправданиями слабодушного: в другой раз, завтра, завтра. И всякий раз, упустив возможность, отправив порыв на кладбище нарушенных обещаний, где они уже покоились в великом множестве, – у любого труса есть в душе подобный погост, – он отходил от ее дверей, мечтая встретить какого‑нибудь соперника и выместить на нем свое раздражение.

– Ах! – произносил он, многозначительно растягивая это восклицание. – Окажись Магомет сейчас у ворот! Или он никогда не явится?

В один из дней он спешился у дверей княжны, и Лизандр препроводил его в приемную залу.

– Я привез добрые вести, – отметил он по ходу разговора.

– Какие именно? – спросила она.

– Нам дорог каждый меч. Я только что из Влахернской гавани, куда сопровождал старшего конюшего, – он встречал некоего Иоганна Гранта, тот прибыл с отрядом наемников, по преимуществу моих земляков.

– Кто этот Иоганн Грант?

– Немец, давно уже служащий на Востоке; говоря точнее – специалист по изготовлению и метанию полых железных шаров, наполненных воспламеняющейся жидкостью. При ударе шар разрывается, а огонь невозможно потушить с помощью воды.

– Ага! Вновь открыли наш греческий огонь!

– Так он утверждает. Его величество приказал предоставить ему все испрошенные материалы – завтра он примется за работу и сделает запас своих снарядов. Кроме того, он утверждает, что, если его святейшество папа объявит Крестовый поход против турок, в Константинополе места не хватит для всех добровольцев, которые ринутся на его защиту. По его словам, Генуя, Венеция – вся Италия – готовы ринуться в битву.

– Я рада прибытию этого Иоганна Гранта, – отозвалась княжна, – тем более что его святейшество действует очень медленно.

Позднее, примерно первого декабря, граф вновь соскочил с коня у дверей, чтобы поделиться новостями.

– Что на сей раз? – осведомилась Ирина.

– О благородная княжна, пришла весь от его святейшества.

– Наконец‑то?

– Легат прибудет завтра.

– Всего лишь легат! И каково его имя?

– Исидор, митрополит всея Руси.

– Он прибудет со свитой?

– Без бойцов. Лишь с представителями духовенства разных рангов.

– Понятно. Он едет на переговоры. Увы!

– Почему – увы?

– Ах, эти распри, распри! – вскричала она сокрушенно, потом, заметив удивление на лице графа, добавила: – Возможно, вам неизвестно, что Исидор, которого принято называть кардиналом, был назначен митрополитом Русской православной церкви папой, но Церковь его не приняла, и он вынужден был искать убежища в Польше. Какой, полагаете, ему тут окажут прием?

– Он не грек?

– Грек‑то он грек, но, будучи католическим клириком, среди монахов он считается вероотступником. Прежде всего он потребует права отслужить мессу в Святой Софии. Если бы весь мир разваливался на куски, шуму и то было бы немногим больше, чем будет при этом. Ах, дурной ветер принес его к нашим воротам!

Ипподром тем временем превратили в военный лагерь, где новоиспеченных бойцов круглосуточно обучали тем воинским искусствам, к которым они предназначались: кого‑то – обращению с луком, кого‑то – с пращой; иных – с баллистами, катапультами и аркебузами, кого‑то – с малыми пушками, специально отлитыми для защиты стен. А поскольку торговля в городе захирела – приготовления к войне занимали внимание куда сильнее, чем коммерция, – именно это древнее место стало средоточием жизни. Туда граф и отправился, дабы избыть сокрушение, в которое повергли его слова княжны.

Впрочем, на той же неделе и его, и прочих верных константинопольцев подбодрило важное событие. В одно прекрасное утро на волнах Мраморного моря показались какие‑то военные корабли. Судя по флагам, принадлежали они христианам. В то же время дозорные с мыса Димитрия сообщили, что по Босфору курсируют несколько турецких галер. Представлялось, что морское сражение неизбежно. Стены поблизости от мыса немедленно запрудила толпа зевак. Возбуждение было настолько велико, что даже император покинул свой дворец. Будучи уверен в том, что галеры везут припасы, а возможно, и подкрепление, он приказал, чтобы небольшой флот, стоявший в Золотом Роге, приготовился в случае надобности прийти им на помощь. Его заключения оказались верными, однако турки, по счастью, воздержались от нападения. Свернув в гавань, новоприбывшие подняли флаги Венеции и Генуи – и никогда они еще не казались византийцам столь желанными, никогда еще не прибывали так кстати. На палубах теснились воины в шлемах, которые с пылом ответили на обращенные к ним приветствия.

Константин лично принял новоприбывших во Влахернской гавани. Со стены за их высадкой наблюдала княжна Ирина, а с ней и ее свита из благородных дам.

Рыцарь необычайно мужественного обличья шагнул с борта на землю и представился:

– Я – Джованни Джустиниани из Генуи, прибыл с двумя тысячами соратников по оружию защищать христианнейшего императора Константина. Прошу, проводи меня к нему.

– Император здесь – это я.

Джустиниани поцеловал протянутую руку и с жаром ответил:

– Благословенны Христос и Матерь его! Я очень тревожился, как бы не опоздать. Ваше величество, отдавайте приказы.

– Дука Нотарас, – заговорил император, – окажите помощь этому благородному воину и его спутникам. Когда они сойдут на берег, проводите их ко мне. Пока я размещу их в своей резиденции. – После этого он обратился к генуэзцу: – Дука Нотарас, адмирал империи, удовлетворит все ваши просьбы. Именем Господа и ради веры в Спасителя нашего, которой грозит опасность, милости прошу.

Похоже, что шарфы и белые руки, махавшие со стен, равно как и громогласные приветствия присутствовавших, пришлись дуке не по душе; он соблюдал холодную вежливость и все же показался Джустиниани неподходящим представителем величественного, но любезного императора.

Вечером состоялась аудиенция во Влахернском дворце, и Джустиниани, при помощи Франзы, представил своих спутников; и хотя последовавший за этим пир, возможно, и не мог сравняться по изысканности яств и богатству сервировки с тем, которым император Алексей приветствовал вождей Первого крестового похода, но и скромным его назвать было нельзя; часто так случается – если доверять историческим хроникам, – что сякнущий свет великих держав дольше всего теплится в пиршественных залах: подобным же образом древние семейства тешат свою гордость наследственными безделушками, притом что все прочее уже распродано. Если в наборе блюд и были какие упущения, Константин сполна возместил это своей любезностью. Будучи и императором, и воином, он знал, как завоевать симпатии и преданность других воинов. Многие из чужеземных гостей, разделивших в тот вечер с ним трапезу, впоследствии погибли, почти не делая различия между ним и священной миссией, которая и повела их на смерть.

Стол был длинным, он не имел головы и конца. В середине одной стороны сидел, председательствуя, император, напротив него – княжна Ирина; справа и слева от них стол тут и там украшали другие дамы, жены и дочери сенаторов, вельмож и придворных – они дарили свое очарование рыцарям Запада.

Что касается гостей, некоторые их имена история сохранила, вместе с теми постами, которые они заняли во время осады.

Был среди них Андрей Диниа, служивший под началом дуки Нотараса и командовавший галерами.

Был венецианец Контарино, которому доверили оборону Золотого Рога.

Был Марий Катанео, воин из Генуи, – он принял командование на внутренней стене между Золотым Рогом и Селимбрийскими воротами.

Были два брата, благородные доны из Генуи, Паоло Бокьярди и Антонин Троил Бокьярди, защитники Адрианопольских ворот.

Был Жером Минотте из Венеции – ему поручили оборону стен между Адрианопольскими воротами и Керкопортой.

Был меж ними немец‑артиллерист Иоганн Грант, который вместе с Теодором Каристосом защищал Харизийские ворота.

Был и еще один генуэзец, Леонардо де Лангаско, защитник Деревянных ворот.

Был Габриэль Тревизан; вместе с четырьмя сотнями других венецианцев он держал оборону на стене порта от мыса Димитрия до гавани Святого Петра.

Был тут Педро Джулиани, испанский консул, которому поручили защиту приморских стен от мыса Димитрия до гавани Юлиана.

Был тут и мужественный Николас Гуделли; вместе с братом императора он командовал резервами.

Все они – или почти все – были кондотьерами, однако они не стали дожидаться распоряжений Николая, медлительного папы, и явили свою преданность вере, и будто про них сказано сегодня:

 

Мужи сии восходят по ступеням

Своих смертей к высотам бытия.

 

 

Глава V