Леонид Батов, 56 лет, кинорежиссер.

До сегодняшнего дня я был убежденным и принципиальным врагом прогресса и с подозрением относился ко всем сомнительным новшествам нашего века высоких технологий, которые обещают нам «счастье и быстрый рай». Это было вовсе не из‑за моих «зеленых» убеждений. Скорее, это вытекало из самой логики моей жизни и из моего творчества. Я вел довольно уединенный образ жизни, жил в деревне, общался с узким кругом единомышленников. Раз в четыре года я снимал фильм. Мои фильмы многие кинокритики называли «элитарными», «закрытыми», даже «высокомерно маргинальными». Они правы: я всегда ратовал за элитарность в искусстве, за «кино не для всех». Главным врагом своим я считал Голливуд, этот большой «Макдоналдс», заваливший мир кинематографическим фаст‑фудом сомнительного качества. Моими кумирами и учителями были Эйзенштейн, Антониони и Хичкок. По политическим убеждениям я был анархистом, поклонником Бакунина и Кропоткина, этих борцов против безликой машины государства. Я активно поддерживал «зеленых», даже принимал участие в двух их акциях. Я родился и вырос в тоталитарном государстве и всегда был внутренне напряжен, ожидая агрессию извне. Почему я говорю сейчас о моих политических убеждениях? Потому что в человеке все взаимосвязано. И этика и эстетика, и еда и отношение к животным. Точно так же я был напряжен и сегодня утром, когда курьер доставил мне систему «LЁD». Представители фирмы‑производителя несколько раз звонили мне и долго уговаривали принять этот подарок. Сначала я, естественно, отказался. Я был сыт по горло рекламой этой системы и вообще той шумихи, которая сотрясала наши СМИ последние месяцы. Я повторяю, что я никогда не верил в «быстрый рай» ни в жизни, ни в искусстве. С другой стороны, вопли в СМИ о «крахе мировой киноиндустрии» после выхода системы, сравнение ее с торпедой, способной потопить Голливуд, вызывали у меня некоторое профессиональное любопытство. Короче, получив коробку с системой, я позавтракал, выпил традиционную чашку фруктового чая, сдвинул свое старое кожаное кресло на середину комнаты, сел в него и исполнил все, что написано в инструкции. Надел шлем и нажал кнопку «ON». Перед глазами сначала была тьма непроглядная. Но молоточек со льдом стал равномерно постукивать меня в грудину. Прошла минута, другая. Я сидел, вперясь во тьму. А ледяной молоточек долбил меня в грудь. В этом было что‑то трогательное и смешное. Я вспомнил, как в детстве, когда я жил в провинции, у нас в роще жил громадный дятел. Таких больших дятлов никто не видел – ни отец, ни соседи. Большой, черный, с белыми мохнатыми лапами и белой головой. Все ходили в рощу смотреть на громадного дятла. Наконец, кто‑то сказал, что это канадский дятел, в России он нигде не водится. Видимо, он улетел из зоопарка или кто‑то привез его и не уберег. Работал он как заводной – стучал непрерывно. И так громко, звонко! Я просыпался от его стука. И бежал смотреть на него. А он никого не боялся, был занят своим делом. Мы так привыкли к черному дятлу, что стали звать его Стаханов. А потом кто‑то из шпаны с соседней улицы убил дятла камнем. И повесил его вниз головой на дереве. Я так плакал. Может, в тот самый день я и стал «зеленым»… И вдруг, вспоминая мертвого дятла и глядя по‑прежнему во тьму, я заплакал. И в сердце стало так горячо и остро, как бывало только в детстве, когда все переживаешь непосредственно. Мне было ужасно жалко дятла и вообще всех живых существ. Слезы потекли из глаз. И в шлеме сразу заработали слезоотсосы. Это было такое приятное чувство, они нежно засасывали слезы. А я содрогался от приступов вселенской жалости. А молоточек все стучал и стучал, и я уже ощущал не удары, а мягкое давление посередине груди. Эти приступы жалости к живому накатывали волнами, как прибой. И каждая волна завершалась слезами, которые тут же исчезали в слезоотсосах. Молоточек застучал быстрее, волны стали накатывать чаще, и на меня обрушилась непрерывная лавина. Водопад жалости. Я просто затрясся в рыданиях. Это было феноменально. Последний раз я так рыдал шестнадцать лет назад, когда умерла мама. Не помню, сколько это продолжалось – полчаса или час. Но у меня не было никакого страха или дискомфорта. Наоборот, было очень приятно рыдать, это очищало душу. Я целиком отдавался этим приступам. Наконец рыдания постепенно закончились, я успокоился. Молоточек стучал так быстро, что казалось, в грудине у меня отверстие до самого сердца. Чувство вселенской жалости сменилось чувством невероятного покоя и благодати. Мне НИКОГДА в жизни не было так спокойно и хорошо! И в этот момент на внутреннем экране шлема перед моими глазами появилось изображение. Вернее, не появилось, а вспыхнуло – ярко, широко и сильно. Передо мной раскинулся скалистый остров в океане. Он воздымался из океана, как плато, и был почти круглой формы, а в диаметре несколько километров. И на краю этого острова стоял я, держась руками за руки рядом стоящих голых людей. За левую руку держалась девушка, за правую пожилой мужчина. В свою очередь, они держались за руки других людей. И все мы образовывали громадный круг, идущий по периметру острова. И я почему‑то понял, что нас в круге ровно двадцать три тысячи. Мы стояли, замерев. Внизу плескался океан. Солнце сияло в зените. Ослепительно голубое небо простиралось над нами. Мы все были голые, голубоглазые и русоволосые. И мы с ВЕЛИЧАЙШИМ благоговением ждали чего‑то. И это мгновение ожидания величайшего события длилось и длилось. Казалось, время остановилось. И вдруг в моем сердце что‑то проснулось. И сердце заговорило на совершенно новом языке. Это было потрясающе! Мое сердце говорило! Я впервые в жизни почувствовал его ОТДЕЛЬНО, как самостоятельный орган. Оно чувствовало всех людей, стоящих в кольце, ощущало сердце каждого из них. И все сердца, все ДВАДЦАТЬ ТРИ ТЫСЯЧИ НАШИХ СЕРДЕЦ заговорили в унисон! Они повторяли некие новые слова, хотя это были не слова в речевом смысли, а некие энергетические всполохи. Эти всполохи нарастали, множились, словно выстраивая невидимую пирамиду. И когда их стало двадцать три, произошло самое потрясающее. Это невозможно передать никаким языком. Весь видимый мир, окружающий нас, стал вдруг таять и бледнеть. Но это было вовсе не как в кино, когда кадр бледнеет из‑за широко открытой диафрагмы. Мир действительно ТАЯЛ, то есть распадался на атомы и элементарные частицы. И наши тела вместе с ним. Это было НЕВЕРОЯТНО приятно: великое облегчение после десятилетий земной жизни. Исчезали, исчезали и вдруг потоки света