Скоростные гонки в 1937 году

 

Прошел год. Попрежнему я преподавала в Академии и продолжала тренироваться. С каждым новым выпуском слушателей незаметно для самой себя я накопляла все новые знания, а приобретенные раньше еще более укреплялись в памяти. Я поняла справедливость мнения, высказываемого многими педагогами, что при желании учитель сам может многому научиться у своих учеников. Я продолжала применять методику Белякова, но вместе с тем у меня выработались уже собственные приемы преподавания. Огромное удовлетворение приносило сознание, что ты участвуешь в воспитании новых культурных авиационных кадров для своей горячо любимой родины.

К 1937 году советскими летчиками уже были совершены большие перелеты. Над советской землей летала славная стая Героев Советского Союза – Чкалова, Белякова и Байдукова, Водопьянова, Молокова, Мазурука, Спирина, Громова, Данилина и Юмашева и многих других. Имена наших летчиков все чаще и чаще занимали солидное место на страницах иностранной печати, а таблица международных рекордов все больше заполнялась фамилиями советских пилотов.

Наши летчики не успокаивались на этом. Каждый месяц приносил новые изобретения и усовершенствования, новые конструкции самолетов. В июле 1937 года, по предложению Героя Советского Союза Водопьянова, поддержанному всей авиационной общественностью и «Правдой», устраиваются скоростные гонки легкомоторных самолетов по маршруту Москва – Севастополь – Москва. Девятнадцать молодых пилотов на машинах различных конструкций участвуют в этих гонках, которые, по мысли инициатора, должны были стать традиционными гонками спортивных легкомоторных самолетов. В гонках должны показать свои качества наши советские летчики. Конструкторы же извлекали из опыта гонок уроки для усовершенствования своих конструкций.

На всесоюзное состязание вышли новые самолеты «УТ‑1», № 12 Яковлева, легкомоторные и легкокрылые машины конструкции Грибовского. Спортивный самолет Яковлева, на котором я летела в групповом женском перелете, считался уже самолетом устаревшей конструкции. Однако его сочли нужным отправить на скоростные гонки вне конкурса – не для соискания приза, а для сравнения, с научно‑практической целью. На самолете все оставалось таким же, как и в групповом женском перелете. Были установлены лишь добавочные баки для горючего.

Мне предложили участвовать в гонках на этой машине в качестве штурмана. Пилотировал самолет летчик Равикович.

Перед вылетом Равикович спросил меня:

– Как вы думаете, сможем мы посоревноваться со скоростниками?

– Думаю, что ничего невозможного в этом нет.

Пилот и штурман заключили между собою блок. Он состоял в том, чтобы стремиться лететь по прямой, не придерживаясь земных ориентиров. Кроме того, мы решили по возможности не делать посадок для заправки самолета горючим.

По условиям гонок нам было разрешено, пролетая над Запорожьем, принимать решение: садиться или не садиться для заправки. Мы вели самолет, как по ниточке, по заранее рассчитанному курсу – на Запорожье. Летели, минуя все города, считаясь только со своим прямым и кратчайшим маршрутом. Погода стояла прекрасная. Решили без посадки долететь до Севастополя. И когда приземлились, то оказалось, что в наших баках осталось еще горючего на тринадцать минут полета.

Внеконкурсная машина устаревшей конструкции прилетела в Севастополь четвертой. Это вызвало настоящую сенсацию. Летчики, прилетевшие немного раньше нас, говорили:

– Вот что значит лететь со штурманом! В следующий раз учтем…

Эти разговоры придали нам азарта. Мы быстро заправились и вылетели в обратный путь. Четвертое место! – это что‑нибудь да значило. В гонках было шесть призов. Если и на обратном пути мы сохраним свое место, то можно рассчитывать на приз!

Обратный путь был тяжелее. Пришлось лететь вдоль фронта облачности, навстречу дул сильный ветер. Он уменьшал и без того казавшуюся нам недостаточной скорость.

Приближался вечер, когда мы подлетали к Орлу. Орел – последний заправочный пункт. Садиться или рискнуть лететь дальше? Если сядем, из Орла нас все равно до утра не выпустят. Тогда уж лучше ночевать в Серпухове. До Серпухова долетим без заправки. Полетели на Серпухов, минуя Тулу и оставляя справа линию железной дороги.

По времени запасы горючего подходили к концу.

– Что будем делать? – спрашивает Равикович.

– Набирай побольше высоту, дотянем до Серпухова.

Равикович так и сделал. Набрал высоту тысячи две метров. В этот момент наш мотор, работавший до сих пор безупречно, вдруг стал давать перебои. Это значило, что бензин не поступает в мотор. Когда самолет стал набирать высоту, остатки бензина слились в угол бака, и бензин вовсе перестал поступать в карбюратор.

Равикович перевел самолет в горизонтальное положение, мотор снова заработал. До Серпухова осталось лететь минут десять. Я знала точно, что через десять минут мы уже увидим Серпухов. Но мотор снова стал покашливать, давая знать, что мы перестали поить его бензином. Вот ненасытная утроба! Но где возьмешь бензин? Равикович всеми силами старался держать самолет в строго горизонтальном положении. Однако всему наступает конец. Мотор закашлял еще более угрожающе, и самолет пришлось перевести на планирование.

– Да скоро ли Серпухов? – спрашивает Равикович.

– Вот, – говорю, – сейчас будет шоссе, и сразу за шоссе – аэродром. Я тут каждый дом знаю.

Равикович больше ни о чем не спрашивает и уверенно летит на Серпухов. Мотор время от времени покашливает.

Прошло еще несколько минут. Показался аэродром. Теперь уже спокойно заходим на посадку. Как только мы приземлились, мотор, не дав самолету пробежать по аэродрому и нескольких десятков метров, замолк окончательно.

В сумерках, по высокой мокрой траве, мы добрались до ночлега.

Мотористы заправили баки горючим, проверили мотор. Мы встали задолго до восхода солнца, взлетели и взяли курс на Москву. В Тушине аэродром еще спал. На нем была мертвая тишина, и только стрелки охраны шагали у ангаров.

Мы сели, подрулили к ангару и здесь узнали, что до нас прилетели только пять участников гонок. Остальные заночевали в Орле. Значит, мы заняли шестое место. Недурно для машины устаревшей конструкции!

В моей летной жизни это был самый продолжительный полет. Ведь накануне мы шестнадцать часов находились в воздухе. Приятно было сознавать, что в одни сутки мы перелетели из Москвы в Севастополь и из Севастополя в Москву. Почувствовала усталость только тогда, когда приехала домой. Крепко заснула и проспала очень долго.

 

В ЭКИПАЖЕ ВАЛИ ГРИЗОДУБОВОЙ

 

Летчики много говорили о Валентине Гризодубовой. Мне часто доводилось слышать, что это замечательная летчица, что она много и очень хорошо летает. Я искала случая с ней познакомиться.

Однажды на выпускном вечере в Академии кто‑то из слушателей сказал мне, что видел только что Гризодубову. Я очень обрадовалась. Обегала все фойе, залы и коридоры, но нигде не обнаружила женщины‑летчицы. Снова встретив своего слушателя, я ему сказала:

– Что ты выдумал? Гризодубовой нет здесь.

– Как нет? Да вот она стоит с летчиком‑истребителем Соколовым. Это ее муж.

Красивая женщина в изящном шелковом платье кокетливо и мило улыбалась. Из‑под густых ресниц как‑то очень лучисто и тепло смеялись ее глаза. Они мне особенно понравились и запомнились. Заговорить с нею не удалось, ее отвлекли. Когда она твердой, почти мужской походкой немного вразвалку направилась в зал, я подумала: «Да, это, конечно, летчица».

Потом я часто встречала Валентину в Петровском парке, по дороге на аэродром. Она, повидимому, меня тоже заметила. Каждый раз при встрече чуть‑чуть смеялись ее глаза и на губах играла приветливая улыбка, какая бывает при встрече знакомых.

Девятого марта 1936 года в Колонном зале Дома союзов собрались стахановки, ударницы, орденоносцы, знатные женщины нашей столицы. Нарядный зал и фойе были наполнены веселым смехом, музыкой, шутками. Красиво одетые девушки кружились в веселой пляске или гуляли подруку. В одном из коридоров я лицом к лицу столкнулась с Валентиной Гризодубовой. И на этот раз она также была в очень нарядном платье.

Я остановила ее.

– Ты Валя Гризодубова?

– А ты Марина Раскова?

– Ну здравствуй!

– Здравствуй!

Оказалось, слушатели Академии много рассказывали обо мне ее мужу, и она знала, что я летаю и что я инструктор слепых полетов. Мы не расставались уже весь вечер. Болтали о чем угодно. Валя мне рассказала, что она играет на рояле… Она готовилась стать матерью, но это обстоятельство не помешало нам покружиться в вальсе по прекрасному паркету Колонного зала.

С бала мы ушли довольно рано. Валя торопилась домой, и я с удовольствием пошла с нею вместе.

Как приятно шагать ночью по затихшим улицам Москвы. Мы весело беседовали, рассказывали какие‑то истории, смеялись, шутили. Я не заметила, как прошла свой дом. Нам обеим было легко и радостно, жаль стало расставаться. На прощанье Валя сказала просто:

– Заходи, Марина, ко мне.

Однако притти к ней удалось только осенью, когда у Вали уже родился сын. Вернувшись из лагерей, в один из первых осенних дней я встретила Валю в аллее Петровского парка. Мы обрадовались. Долго ходили по парку, оживленно болтая. Говорили о полетах, о том, как хорошо было бы вместе слетать куда‑нибудь.

– Только подальше, – говорила Валя.

Она затащила меня к себе.

Валя жила в одной комнате с матерью, мужем и маленьким сынишкой, которого со дня рождения начали называть Соколиком, хотя имя его Валерий. Я увидела, что моя подруга не только летчик, но и замечательная мать. Ребенок шумел, это нисколько ее не обременяло. Она с таким восторгом следила за каждым его движением, что я даже ей позавидовала.

Мы поочередно играли на рояле. Играли любительски, как умели, но с большим задором. Весело перемигивались, когда кто‑нибудь из нас сфальшивил, как бы говоря: «Ну, ты понимаешь?» – «Понимаю, понимаю!» – «Ну, ты представляешь себе?» – «Конечно, представляю!» Мы великодушно прощали друг другу музыкальные ошибки.

В этот вечер я узнала, что Валя родилась в авиационной семье, что ее отец еще в старое время, до революции, на свои средства строил самолеты, сам их конструировал и сам же летал на них; что мать Вали – Надежда Андреевна – помогала отцу строить самолеты. Когда семья нуждалась и нехватало денег на материалы для самолетов, мать подрабатывала шитьем на дому у богатых людей.

Сели за стол. Меня окружали милые, гостеприимные люди: Валя, ее муж, мать Вали. Она угощала нас вкусными вещами. Мы непринужденно и тихо беседовали, не повышая голоса, чтобы не разбудить Соколика. Малыш спал безмятежно, он дышал спокойно и ровно. Время от времени Валя неслышно подходила к кроватке и заботливо поправляла одеяльце. Она была в очень легком домашнем платье, делавшем ее еще более женственной и привлекательной.

Разговаривали об авиации. Мать Вали рассказала о первом полете дочери. Когда Вале было два года, она уже летала с отцом. Однажды мать ушла из дому на работу. Ребенка не на кого было оставить. Отец, собиравшийся проверить свой новый самолет, не долго думая, привязал девочку себе на спину и полетел.

– Вот и вышла она у нас летчицей, – говорила Надежда Андреевна, и в ее словах звучала гордость.

Прекрасная эта семья! Дружная, спокойная. Впоследствии, когда мы стали встречаться чаще, бывая у Вали, я никогда не видела, чтобы здесь кто‑нибудь раздражался или повышал голос. Здесь всегда царило ровное, веселое настроение. Беседы велись тихие, задушевные. Часто заходила к Вале ее борттехник Катя Слобоженко. Нашим разговорам и мечтам о будущих полетах не было конца.

Однажды, по своему обыкновению, Валя вышла меня провожать, накинув на плечи пальто. Мы медленно шли с ней по длинным коридорам общежития Академии и вели самый сокровенный разговор, какой только может быть между двумя летчицами. Мы мечтали летать как можно больше, как можно дальше. Поздней ночью в коридоре общежития у нас начала созревать идея далекого беспосадочного женского перелета.

После этого мы стали встречаться чаще. Каждая продолжала делать свое дело. Со своего аэродрома в Академии я часто следила за полетами Вали. Иногда мы вместе ездили за покупками. Ходили по магазинам, покупали игрушки. Она – для своего Соколика, я – для Танюши. Как веселилась и торжествовала моя Валя, если ей удавалось выбрать какую‑нибудь оригинальную игрушку, красивые ботиночки или костюм для ребенка!

Каждый раз мы разговаривали о полетах. Все чаще и чаще возвращались к нашей общей мечте – полететь вместе. Но все это еще было довольно туманно.

Неожиданно, как‑то осенью 1937 года, Валя позвонила мне по телефону.

– Марина, хочешь слетать со мной на маленький рекордик?

– На какой?

– На спортивный рекорд, на дальность. Полетишь?

– Конечно, полечу. Когда?

– Да вот в выходной день. Зайди – поговорим.

Я зашла. Валентина рассказала мне, что есть небольшая машина конструкции Яковлева, № 12, которая позволяет установить рекорд дальности полета по прямой для легкомоторного самолета.

– Хочешь лететь вместе? – спросила Валя.

– Что за вопрос? Конечно, хочу.

Мы начали обсуждать маршрут. Валентина предложила:

– Полетим на Казалинск. Я эту трассу знаю, летала здесь не раз.

Так и порешили. Я отправилась домой и, не откладывая, стала обдумывать наш маршрут со штурманской точки зрения. Если мы хотим побить рекорд дальности полета по прямой, то нужно лететь не по обычной трассе гражданской авиации, а по кратчайшему пути между двумя точками. Я решила, что наиболее удобным для нас будет лететь из Москвы по прямой на Оренбург, а оттуда – вдоль линии железной дороги до тех пор, пока хватит горючего.

Валя попросила:

– Освободись на несколько дней от работы, полетаем на яковлевской машине над Москвой.

Меня отпустили с работы, и я пришла на Тушинский аэродром.

Валя уже поджидала меня. На ней было изящное пальто, легонькие туфли на высоком каблуке, красивая, модная шляпка. Как бы в оправдание своего костюма Валя сказала:

– Я ведь случайно пришла на аэродром. И не думала летать сегодня…

Но она полетела. Надела сверх пальто парашют, на голову – шлем, скинула с ног нарядные туфельки и в одних чулках полезла в самолет. Впервые в жизни она летела на этой машине. Но как красиво оторвался самолет от земли. Находившиеся на аэродроме летчики шумно хвалили Гризодубову. Я стояла и слушала их оживленные разговоры.

– Вот такому взлету можно позавидовать!

Меня охватила такая гордость, будто говорили обо мне самой. Было приятно слышать, что опытные летчики так отзываются о работе женщины‑пилота, и особенно приятно, что так говорят о моей подруге Вале.

Она села так же великолепно, как и оторвалась от земли. Надела туфли, сняла с себя парашют и вступила с летчиками в разговор. Речь зашла о том, убирать ли в полете шасси. Валя считала, что шасси нужно обязательно убирать. Летчики отговаривали:

– Вот посмотрите на нашего старшего летчика Пионтковского. Мужчина хоть куда, самый сильный в отряде. Но даже ему приходится «подвешивать» машину на минимальные скорости, чтобы убрать шасси. Где же вам справиться? Здесь нужна большая физическая сила.

На самом деле, при уборке шасси, в углублениях, куда оно убирается, образуется воздушная подушка, и нужно довольно большое усилие, чтобы преодолеть сопротивление воздуха.

– Вам его ни за что не убрать. И не пробуйте, – говорили летчики.

– Попробую обязательно, – отвечала Валя.

Она была права. Убранное шасси – это лишняя скорость, это лишние километры пути. Выпущенное шасси, наоборот, увеличивает площадь сопротивления самолета и уменьшает его скорость.

На следующий день мы снова приехали на аэродром и летали вместе. Я – в передней кабине, Валя – сзади меня. Летали по кругу. Машина маленькая, легкая. Кабина довольно тесная, приборов мало. Только карты, часы, компас и указатель скорости. Даже какого‑нибудь прибора для измерения ветра установить невозможно. Значит, соображаю, придется определять ветер на этапах, не меньше, чем по 50 километров, с грубо рассчитанным курсом, и только потом по карте отмечать, куда ветер будет сносить самолет с маршрута. Это, конечно, удлинит полет, помешает лететь по прямой, но ничего не поделаешь. Полетный вес не позволял конструктору увеличить габариты кабины, вот и нет места для приборов…

Полетали мы немного по кругу, снизились. Валя говорит мне:

– Вылезай!

– Зачем вылезать?

– Затем, что я одна пойду. Шасси буду убирать.

Подошли другие летчики. Спрашивают:

– Что вы собираетесь делать?

– Хочу попробовать убрать шасси.

– Так вы же не уберете!

– Попробую, может быть, выйдет!..

Меня Валя не хотела подвергать риску. Мало ли что может случиться, когда она будет убирать шасси?

Самолет оторвался от земли, набрал высоту, и с аэродрома стало видно, что он летит без шасси. Потом Валя снизилась и, пролетая чуть не над головами летчиков, несколько раз продемонстрировала уборку шасси. Уберет и выпустит, уберет и выпустит. Один раз даже прошла почти над самой головой летчика Пионтковского, того самого, о котором рассказывали, что ему никак не удается убрать шасси в воздухе. Валя преспокойно проделывала свой трюк, как будто всю жизнь она только в этом и упражнялась. Летчики, стоявшие в квадрате на аэродроме, бурно ликовали:

– Ого, Пионтковский, теперь Валька может тебя и на бокс вызвать…

Валя села, вылезла из самолета, подошла к летчикам. Глаза ее лукаво смеялись. Она ничего не сказала. Но то, что она сейчас проделала в воздухе, говорило само за себя. Больше самой Вали торжествовала я – ведь я уже была членом экипажа Гризодубовой!..

Наутро назначили старт. Машину поставили на заправку, а мы с Валей отправились домой. Вечер и ночь я провела у Гризодубовых. Склеивали на полу карты. Здесь же на полу ползал маленький Соколик. Он живо интересовался тем, что мы делали, и тоже хотел клеить. Пришлось дать ему клей и кисточку. Он моментально приспособил обрезки карт и ловко забавлялся, нисколько нам не мешая.

Долетим или не долетим? Хватит ли горючего? Какая будет погода? Мы снова и снова возвращались к этим вопросам. Соколик внимательно прислушивался. Муж Вали говорит:

– Кажется, маловато у вас горючего. Смотрите, не долетите…

Внезапно Соколик закричал:

– Долетите! Долетите!..

Все расхохотались.

Валя схватила малыша на руки, крепко прижала его к груди, расцеловала и уложила спать. Вскоре улеглась и она сама – ей надо было отдохнуть. Ее муж остался со мною помогать клеить карты. Но вот карты приготовлены, и я тоже отправляюсь на боковую. Засыпая, слышу, как Валя говорит своему мужу:

– Вот молодец, что помог клеить карты! Хороший ты у меня товарищ!

Тихо. Только Надежда Андреевна не ложится. Она готовит нам на утро завтрак и курицу – в полет.

Поднялись мы часа за два до рассвета и начали быстро и хлопотливо собираться. Как всегда бывает перед отъездом, по нескольку раз проверяли одни и те же вещи, боясь что‑нибудь забыть. Линейку положили? Конечно, положили! Линейка на месте, но мы проверяем еще и еще раз, А карту – намотали? Да ведь только что смотрели планшет! Смотрим еще раз. Надежда Андреевна накладывает нам в мешок бутерброды, курицу и много яблок. Заботливо, как умеет только мать, она следит за нами, когда мы одеваемся в свое полетное обмундирование. На мне кожаный реглан на меху. Валя надевает теплый комбинезон. Надежда Андреевна целует нас, желает счастливого пути, и мы выходим. Соколик тихо спит в своей кроватке.

Ярко освещенная прожекторами, наша машина стояла наготове на бетонной дорожке аэродрома. Кончились последние приготовления. Люди облепили самолет и хлопотали, как пчелы вокруг улья. Спортивные комиссары укрепляли в кабине запломбированные барографы. Больше всех волновался конструктор Яковлев. Он все еще беспокоился, как оторвется от земли тяжело нагруженная машина. Валя сказала Яковлеву:

– Поезжайте на машине вперед, по направлению взлета, и остановитесь там, где, по вашему мнению, нужно прекращать взлет, если самолет не оторвется. Тогда я уберу газ.

Яковлев поехал. Мы сели в самолет, закрылись колпаками. Валя очень легко оторвала машину от земли. Над тем местом, где остановил свой автомобиль Яковлев, самолет уже был на порядочной высоте.

Валя засмеялась: «разыграли» конструктора!..

В воздухе было свежо. Солнце еще не всходило. Мы набираем высоту, – на горизонте показалась узкая розовая полоса рассвета. Земля провалилась ку да‑то далеко. Нам видны только городские огни, много огней. Проходит еще несколько минут, огни на земле гаснут, очертания становятся более рельефными, и вот уже встает солнце и ярко освещает все вокруг. На душе веселее. Очень ровно работает мотор. Устраиваюсь поудобнее в своей кабине, привожу в порядок штурманское хозяйство. Вдруг – голос Вали в переговорном аппарате:

– Не работает гиромагнитный компас![1]

Я пробую посоветовать ей, что нужно делать в таких случаях. Но оказывается, ничего не помогает. Компас выведен из строя. Его можно исправить только на земле. Удружили спортивные комиссары! Когда они укрепляли в кабине барографы, оторвалась трубка, питающая компас воздухом. Ничего сделать нельзя. Гироскоп[2] не крутится, компас не действует.

Как быть? Не садиться же? Баки самолета доотказа наполнены горючим. С такой нагрузкой садиться нельзя – сломаешь шасси. Для слива горючего в воздухе машина не приспособлена. Что же? Летать по кругу и «вылетывать» горючее?

– Что будем делать? – спрашивает Валя.

– Полетим по моему компасу, – предложила я.

У меня в кабине тесно, повернуться некуда. Компас находится где‑то глубоко в ногах. И вот я кланяюсь себе в ноги и командую: «правее», «левее», «так держать», и так – на протяжении всего перелета. Замечу облачко, говорю ей: «Так держать, на облачко». Если от меня долго нет сигналов, Валя напоминает:

– Курс!

Быстро наладились лететь этим несколько необычным способом и начинаем переговариваться. Заметишь что‑нибудь интересное внизу, очень хочется, чтобы Валя это тоже увидала.

– Посмотри, как красиво.

– Да, красиво, Маринка.

Пролетаем над Жигулями. Вспомнили жигулевское пиво и запели: «Ах, Жигули, вы мои Жигули». Река блеснула. Валя кричит мне:

– Смотри, какая чудесная речка. Вот, где хорошо бы искупаться!

Через некоторое время снова в аппарате ее звонкий голос:

– Маринка, хочешь поесть? Я уже жую курицу.

Я ей отвечаю:

– У меня курица вся пропахла бензином. И получилась курятина под бензиновым соусом!

– Выкинь ее за борт!

Но я не выкидываю. Едим шоколад. Смеемся и шутим. Шоколад нам торжественно преподнес на старте конструктор Яковлев. Если бы экипаж был мужской, он, наверное, подарил бы летчикам пару бутылок хорошего коньяку…

Время проходило незаметно. Пересекли Волгу южнее Куйбышева. Под нами расстилался скучный пейзаж заволжских степей. За Волгой погода начала портиться, облака становились все ниже и ниже. Попробовали было лететь в облаках, из этого ничего не вышло Самолет не был оборудован для слепых полетов. Вышли из облаков и летели низко, в 100–200 метрах над землей. Видимость плохая, стекла колпака кабины непрозрачны. Мы шутим все реже и реже, все чаще Валя настойчиво спрашивает:

– Курс? Курс?

По расчетам через пять минут должен быть Оренбург. Отсюда, как мы условились, пойдем вдоль железной дороги. Но через пять минут Оренбурга не оказалось. Меня поразило спокойствие командира самолета. Валя не высказала никакого нетерпения и только спросила:

– Что будем делать дальше?

– Полетим еще пять минут.

Через пять минут она спрашивает:

– Где же твой Оренбург?

– Где‑то очень близко. Нам его не видно из‑за малой высоты.

– Что же дальше?

– Полетим три минуты на север и шесть – на юг. Наверняка найдем либо железную дорогу, либо Оренбург.

Полетели на север. Города не было. Тогда мы взяли курс на юг и через четыре минуты вылетели на железную дорогу. Но что это за дорога: на Оренбург или за Оренбургом? Всмотрелись и увидали, что она идет у подножья начинающихся гор Уральского хребта. Стало быть, дорога на Курган. А вторая – нужная нам – с Оренбурга на Казалинск – осталась правее, нам ее не видно. Та дорога должна итти по низкой песчаной степи. Стало ясно, что мы прошли Оренбург еще минут десять назад, но прошли его севернее нашего маршрута километров на двадцать. Низкая облачность скрыла от нас город.

Возвращаться на Оренбург не стали: жаль было горючего. Полетели прямо на Актюбинск, через пустую, ровную степь. Кругом унылые пески. Лишь временами песчаная равнина перемежается такими же песчаными сопками. Сверху кажется, что пустыня вся в складках. Пески словно движутся под нами.

Внезапно я чувствую, как с колен у меня начинают подниматься карты. Потом вместе с картами поднимаюсь и я из кабины. Схватилась за ремни. Слышу, Валя смеется:

– Перебой в моторе. Кончилось горючее во всех баках, кроме аварийного. Мотор хотел остановиться, я бросила ручку и нагнулась, чтобы переключить баки. В это время машина «клюнула», и ты чуть не вывалилась из кабины…

Я ворчу:

– Смешно тебе…

Валя смеется еще больше.

– А у тебя в кармане деньги есть?

– Посмотри вниз, Валечка, – отвечаю ей, – там деньги все равно не пригодятся.

Действительно, мы летели над глухой, ненаселенной степью. Ничего, кроме песков. Ни домика, ни железной дороги.

– Вот там ты, наверное, съела бы свою курицу с бензиновой подливкой!

– Да, место гробовое…

За шутками и смехом не заметили, как прошло еще минут десять‑пятнадцать, и среди песчаных дюн показались строения вдоль линии железной дороги. Это был Актюбинск.

Мы без труда разыскали аэродром. Сели. Здесь нас никто не ждал. Нашли спортивных комиссаров, и только после того, как они сняли барографы, составили акт о посадке и проверили пломбы на бензиновых и масляных баках, мы обратились к начальнику аэропорта и попросили у него машину – съездить в город поужинать. Нас доставили в автобусе вместе с сотрудниками аэропорта, которые коллективно отправлялись в кино.

В ресторане нас накормили вкусной бараниной по‑казахски. Поев, мы вышли на воздух. Валя была в комбинезоне, ходить в таком виде по городу неудобно, я ей дала меховую подкладку от своего реглана. Она ее надела мехом наверх, получилось нечто вроде меховой шубы. Мы расселись на ступеньках дома и стали вслух мечтать о наших будущих полетах на дальность.

– Хорошо бы полететь тысяч на пять километров. Но куда лететь? Вот Амелия Эрхарт, та по всем странам летает…

– Нам это ни к чему. У нашей родины такие просторы, что нам любые иностранные летчики позавидовать могут. Полетим на Дальний Восток.

Слово было сказано. Найден маршрут, заманчивый, интересный, сложный. Стали обсуждать, на какой машине лучше лететь, что брать с собой. Говорили об этом так, как будто завтра же собирались полететь по новому маршруту.

– Только обязательно запасный компас бери, Валя, а то мне надоело кланяться и орать «правее», «левее». Радио возьмем…

Автобус доставил нас обратно на аэродром. Здесь переночевали, а на утро, позавтракав хлебом с виноградом, взлетели с пыльного актюбинского аэродрома на Москву. Нас предупреждали, что с такой нагрузкой с этого аэродрома не взлететь. Взлетели. Можно, было бы, конечно, вернуться в Москву и поездом. Но мы обе торопились домой. Мне предстояло ехать в отпуск в Сухуми, где меня ожидали мать и дочка. Валя спешила к своему Соколику.

Километрах в семидесяти за Оренбургом мы попали в дымку, видимость ухудшилась. Вдруг Валя говорит:

– Что‑то попахивает бензином. Понюхай‑ка у себя в кабине.

Я наклонилась и услыхала резкий запах бензина.

– Посмотри, нет ли течи в баке?

Бак – за приборной доской, над моими ногами. Провела рукой по швам бака, и вдруг сильная струя бензина потекла по руке. Моментально намокли карты, сапоги и все, что было в кабине. Левый борт кабины, обтянутый перкалью, стал прозрачным, материя намокла.

По инструкции в таких случаях полагается садиться. Каждый выхлоп слишком богатой смеси из мотора угрожает пожаром. Но садиться там, где мы сейчас летели, скучновато. Вокруг на много километров не видно ни единого населенного места. Валя решила возвращаться в Оренбург.

Теперь нам было уже не так весело. Каждую минуту нужно быть на‑чеку, чтобы не вспыхнул пожар. Разговор был короткий:

В а л я: По инструкции надо садиться. Хочешь?

Я: Погляди вниз, какая там гадость…

В а л я: Ну что ж, значит, ты думаешь так же, как и я. Полетим на Оренбург.

Я: Согласна. Оренбург недалеко.

Мы благополучно сели на оренбургском аэродроме. Когда мы вошли в кабинет начальника гарнизона, здесь шло какое‑то совещание. От нас так разило бензином, что начальник гарнизона скомандовал:

– Прекратить курить!

Уже по исходившему от нас аромату начальник гарнизона понял, почему мы очутились у него в гостях.

– Ничего не поделаешь, – утешали мы самих себя, – придется ехать поездом. Обидно.

Правда, международный женский рекорд полета по прямой был перекрыт. До этого рекорд держали американские летчицы. Они пролетели по прямой расстояние около 800 километров. Мы же пролетели 1 443 километра. Все же мы были недовольны собой.

…В поезде, в вагон‑ресторане, два пассажира рядом с нами ели дыню и шутили:

– Вот дыня. Она едет из Алма‑Ата, и никто о ней в газете не пишет. А некоторые едут из Оренбурга или из Актюбинска, а про них уже и в газете написали!..

Мы взяли газету. В ней подробно описывался наш перелет. Сообщалось, со слов спортивных комиссаров, что мы покрыли международный рекорд дальности полета по прямой для самолетов.

Опечатанные барографы ехали с нами в вагоне…

В Москве на вокзале нас встретил муж Вали. В руках у него была Валина кожанка – он знал, что она вылетела в комбинезоне. А Валя уже нарядилась в вывернутый наизнанку мех от моего реглана:

– Ничего, мне и так хорошо!

Мы сошли на перрон и увидели впереди много цветов. Валя, еще ничего не подозревая, говорит:

– Смотри, с цветами кого‑то встречают…

Но за цветами показались в большом количестве авиационные фуражки и пилотки. Оказывается, это летчики вышли нас встречать. Валя немедленно скинула уродовавший ее мех и переоделась в кожанку. Она сделала это во‑время. К нам приближался Герой Советского Союза Слепнев с огромным букетом цветов.

 

ПОЛИНА УЧИТСЯ ПЛАВАТЬ

 

Я знала Полину только понаслышке. В газетах печатались ее портреты. Летчики часто и с удовольствием рассказывали о ее высотных полетах. Однажды вечером, вернувшись с работы, я застаю у себя дома инженера из Научно‑исследовательского института военно‑воздушных сил. Он заводит со мной примерно такой разговор:

– Как бы вы отнеслись к тому, чтобы совершить дальний полет в экипаже с летчиком‑девушкой?

– С кем? – спрашиваю!

– Не все ли вам равно, с кем? Вы скажите: согласны или нет?

– Согласна, – отвечаю, – но смотря с какой девушкой. Ведь я ей должна доверить свою жизнь, а жизнь мне дорога, как память.

Посмеялись. Через минуту инженер сказал:

– Ну, если для вас не безразлично, то извольте: Полина Осипенко предлагает вам лететь с ней. Она ищет девушку‑штурмана, и Управление военно‑воздушных сил посоветовало обратиться к вам.

– С Полиной Осипенко согласна.

– А что же вы не спрашиваете, куда лететь? – засмеялся инженер.

– Не все ли мне равно? Летчик она хороший. Раз я ей доверяю, так уж безразлично, куда лететь. Но если знаете, – скажите.

– Полина собирается лететь на морском гидросамолете над сушей – из Черного моря в Белое. Нравится?

– Очень!

Идея, в самом деле, была замечательная. Я еще не слышала, чтобы кто‑нибудь покрывал такие расстояния на гидросамолете над сушей.

– Завтра утром, – сказал мне на прощанье инженер, – приходите в Управление, там в вестибюле встретитесь с Полиной Осипенко.

– А как я ее узнаю?

– Думаю, что девушек‑летчиц там будет не так уж много.

На следующее утро я отправилась в Управление военно‑воздушных сил. В вестибюле увидала довольно много летчиков, но девушки‑летчицы не было видно. Я уже собиралась уходить, как вдруг ко мне подходит летчик и женским голосом говорит:

– Вы Марина Раскова?

– Полина, а я вас не отличила от мужчин!

Действительно, отличить ее было трудно: коротко подстриженная, в брюках, в пилотке, она ничем не выделялась среди летчиков.

Мы вышли, уселись на скамейке на Гоголевском бульваре и долго обсуждали наш будущий перелет. Полина интересовалась, удастся ли такой перелет со штурманской точки зрения. Я, в свою очередь, хотела узнать, на какой машине полетим. Расстались, вполне удовлетворенные предварительным разговором. Лететь в этом году было уже поздно, стоял август. Условились лететь весной.

Полина в этот же день уехала в свою часть. Я принялась за подготовку. Обзавелась картами европейской части Союза, от самых южных границ до Белого моря, стала составлять различные варианты. Что важнее всего в таком перелете? Как можно меньше терять расстояние, которое нам зачтется по прямой, и, вместе с тем, выбрать такой маршрут, при котором удалось бы использовать попутные реки в случае вынужденной посадки. Ведь мы на лодке будем лететь через сушу.

Все получалось хорошо. Только большой кусок пути от Николаева до Киева проходил над голой сушей. Это значило, что свыше двух часов мы не встретим никакой воды. Как решит Полина? Огибать ли эту степную полосу по Днепру или пересекать ее напрямик? Правда, Полина – высотница. Она может летать на больших высотах. А чем больше высота, – тем дальше, в случае надобности, самолет сможет спланировать к реке. Но, при всем том, на маршруте еще оставалось около трехсот километров сплошной суши. Здесь спланировать будет некуда. Подготовив все расчеты и обдумав несколько вариантов маршрута, я стала поджидать приезда Полины.

Она вернулась в Москву только в марте 1938 года. Оказывается, и она, в свою очередь, основательно готовилась к нашему перелету. Полина представила мне третьего члена нашего экипажа – Веру Ломако. Мы единодушно согласились, что лететь будем на Киев, напрямик, через сушу. Особенно на этом настаивала Полина. Остальные отрезки пути не вызывали сомнений. Оставалось только установить, сколько и каких продуктов мы возьмем с собой, сколько горючего, во что оденемся. С подробным планом перелета мы отправились на доклад к начальнику военно‑воздушных сил.

Выслушав нас, начальник ВВС дал точные указания начальнику штаба, как обеспечить перелет: какими снабдить приборами, радиостанцией, полетным обмундированием. Он предложил нам взять с собой в Севастополь полное снаряжение, чтобы все было заранее приготовлено.

Полина первая отправилась в Севастополь, чтобы перегнать нашу лодку на завод. Требовались кое‑какие доделки в машине. Полина хотела добиться, чтобы завод уменьшил полетный вес самолета. Я провожала Полину на вокзал. Рядом с ее чемоданом в купе вагона разместились ящики с приборами. Полина слегка ворчала, что ей приходится везти с собой так много груза, но ничего поделать не могла. Она знала, что свои приборы я никому не доверю везти, кроме членов экипажа.

Вера Ломако поехала в Архангельск. Здесь нужно было осмотреть озеро, на которое мы будем садиться, запастись картами более крупного масштаба, ознакомиться на месте с последними отрезками нашего маршрута.

Я осталась в Москве. Срочно принялась заполнять пробелы в моем штурманском образовании – стала овладевать искусством радиста. Я знала радиоориентировку в воздухе, но из этого еще не следовало, что сумею принимать и передавать радиограммы. А в таком перелете связь с землей играла решающую роль. Наш маршрут лежал через большие ненаселенные пространства, через лес, болота, озера. Что, если придется сесть в глухом месте, далеко от жилья? Как мы дадим о себе знать, если на борту самолета не будет радиста? Брать четвертого человека в перелет – <