Юлиус Эвола: Арийское учение о борьбе и победе (1940)

Юлиус Эвола: Арийское учение о борьбе и победе (1940)

Издание и послесловие Зиглинга

 

Этот доклад был сделан в отделе культуроведческих наук Института Императора Вильгельма в Палаццо Цуккари в Риме 7 декабря 1940 года на немецком языке (опубликован в 1941 году, издательство Антон Шролль и Ко., Вена).

Титульная страница

Упадок современного Запада с точки зрения одного известного культурного критика отчетливо заметен по двум главным признакам: во-первых, в патологическом развитии всего того, что является активным действием; во-вторых, в пренебрежении ценностями познания и созерцания.

Этот критик под познанием понимает не рационализм, интеллектуализм или тщеславную литературную игру – а под созерцанием он не подразумевает отчужденность от мира, покорность судьбе или неправильно понятую монашескую уединенность. Познание и созерцание скорее означают для него нормальные и подходящие формы участия человека в сверхъестественной, сверхчеловеческой и сверхрациональной действительности. Вопреки этому пояснению в основе уже кратко очерченного понимания лежит неприемлемая для нас предпосылка. А именно, здесь по умолчанию подразумевается, что каждое активное действие ограничивается материальной сферой, а более высокая сфера духовного доступна только другими путями, нежели через активное действие.

Умирающий воин

Умирающий воин (около 480 г. до н.э.): На лицевом фасаде храма Афины на острове Айгина, название которого происходит от нимфы Айгины, в Саронском заливе, представлены эпические битвы. Строгость эллинского стиля придает агонии воина героическое достоинство.

В этой предпосылке отчетливо узнаваемо влияние того взгляда на жизнь, который чужд духу арийской расы, но который так глубоко коренится в образе мыслей христианизированного Запада, что мы находим его даже в имперских идеях Данте. [Поэт и переводчик Данте Алигьери, (1265-1321), поэт, создатель итальянского языка как национального. Он всю жизнь был приверженцем императорской партии, которая признавала Италию как «Имперскую Италию» и немецкую правящую династию Гогенштауфенов как законных и предназначенным Богом к правлению властителей, в противоположность стремящимся к автономии итальянским городам-государствам.] Но древнему арийству, напротив, было неведомо противоречие между активным действием и спокойным созерцанием. Активное действие и созерцание не понимались как термины противоположности. Они обозначали только два разных пути к одному в равной степени духовному воплощению. Другими словами: они думали, что человек не только в созерцании, но и в действии может превзойти индивидуальные ограничения и участвовать в сверхъестественной действительности.

Если мы исходим из этой точки зрения, то характер упадка западноевропейской культуры должен расцениваться по-другому. Арийско-западноевропейским расам традиция действия свойственна по самой их природе. Эта традиция постепенно уклонилась с правильного пути. Таким образом современный западный мир пришел к тому, что он знает и прославляет только секуляризированное, лишенное какой-либо трансцендентной опоры и материализованное действие – лишенное святости активное действие, которое обязательно должно было выродиться в горячку, в манию, и стать действием ради действия, или действием, зависящим только от обусловленного временем осуществления. Такому выродившемуся активному действию в современном мире также не противостоят никакие аскетические и действительно созерцательные ценности, а только расплывчатая культура и бледная, формальная вера. Так, на наш взгляд, нужно понимать нынешнее положение.

Если возвращение к истокам – это лозунг каждого современного движения обновления, то непременной задачей для нас должно стать повторное осознание древнеарийского понимания активного действия. Это понимание должно воздействовать преобразовательно и вызвать живые силы в новом, расово-сознательном человеке. Сегодня мы хотим решиться совершить короткую прогулку как раз в мир идей древнего арийства, чтобы снова вынести на свет несколько основных понятий нашей общей традиции, особо обратив внимание на значение борьбы, войны и победы.

В общем, война для древнего ария была подобием вечно продолжающейся борьбы между метафизическими силами. [Ср. традиционный взгляд Корнелиу Кодряну на войну, записанный в книге «Моим легионерам»: «Войны выигрываются теми, кто умели из дуновений, из неба, заклинать таинственные силы невидимого мира и обеспечивать себе их помощь. (…) В конце концов, победы зависят не от материальной подготовки и материальных сил воюющих сторон, а от их способности обеспечить для себя помощь духовных сил». ] На одной стороне стоял олимпийский светлый принцип, ураническая и солнечная действительность; на другой грубое насилие, титаническо-теллурическое, варварское в классическом смысле, женственно-демоническое. В тысячах мифических форм проявления мотив этой метафизической борьбы снова и снова появляется во всех преданиях арийского происхождения.

Всякая материальная борьба переживалась более или менее с сознанием того, что она означила один из эпизодов этого противостояния. Так как, однако, арийство рассматривало себя как воинство олимпийского принципа, то также и узаконивание или высшее освящение претензий на господство и имперской идеи даже у древних ариев тоже следует объяснять этим пониманием, причем антисекулярный характер его отчетливо выходит на передний план.

В основанной на традиции системе мира всякая действительность становилась символом. Это относится также и к войне с субъективной и с внутренней точки зрения. Так война и путь Бога могли сливаться в одно. Всем знакомы характерные свидетельства, которые предлагают нам в этом смысле северогерманские саги. При этом нужно подчеркнуть, что эти традиции, в том виде, в каком они дошли до нас, фрагментарны и смешаны, или образуют материализацию более высоких, часто опустившихся к народному суеверию праарийских преданий. Несмотря на это, мы можем констатировать несколько ключевых мотивов.

Прежде всего, – как вообще известно – Валгалла [Зал германского Бога битв и смерти Вотана/Одина] – это местонахождение небесного бессмертия, которое предназначено преимущественно погибшим на поле сражения героям. Хозяин этого места, Один-Вотан, представлен в Инглингасаге [Ynglingasaga, Сага об Инглингах – сага северного правящего рода, который выводил свое происхождение от Одина как родоначальника. Происхождение от какого-либо божества и сопровождаемое им оправдание прав на господство божественным происхождением были широко распространены в германском мире, так франкские меровинги раннего средневековья приписывали себя божественному предку Меровеху. Английский перевод саги находится в Интернете http://omacl.org/Heimskringla/ynglinga.html] как тот, кто своей символической жертвой на Мировом дереве Игдрасиль указал воинам путь, которая ведет наверх к местожительству богов, где расцветает бессмертная жизнь. В действительности, согласно этой саге ни одна жертва или культ не приятны наивысшему Богу так, никакая жертва не приносит более богатые потусторонние плоды, чем та жертва, которую приносят собой те, кто погибает, сражаясь на бранном поле.

Но больше того: за неясным народным представлением о «диком войске», «дикой охоте» кроется следующая мысль: воины, которые, погибая, приносят тем самым жертву Одину, увеличивает войско тех, кто нужен этому богу для последней битвы против Рагнарека [Ragnarökkr, сумерки богов, мировой пожар, конец света и в то же время последняя битва германского мифа. Древневерхненемецкое слово Муспилли, обозначающее этот последний срок, напоминает о «Муспильхейме», стране огня германского мифа] т.е. против рока «сумерек богов», которые с давних времен угрожают миру.

Кришна и Арджуна

Кришна и Арджуна (шестой век до н.э.): Этот фрагмент рельефа представляет сцену из Бхагавад-гиты (диалог между богом Кришной и воином Арджуной). Увенчанный и украшенный цепью, серьгами и браслетом Кришна представлен сидящим, его четыре руки символизируют божественное всевластие. Рядом с ним или за ним стоит воин Арджуна, который держит в руках лук и стрелу. Открытые рты обоих поясняют ситуацию беседы, поднятый указательный палец Кришны демонстрирует его положение божественного учителя.

Тем не менее, в рамках героической традиции малая священная война – т.е. война как внешняя борьба – служит только как путь, с помощью которого нужно осуществлять как раз эту большую священную войну. По этой причине в текстах «Священная война» [1939; 3] и «путь Бога» часто встречаются как синонимы. Так, в Коране мы читаем: «На пути Бога – т.е. в священной войне – сражаются те, кто жертвуют земной жизнью ради будущей: так как те, кто сражается на пути Бога и будет убит, или, кто побеждает, получат высокую награду». И дальше: «И те, кто будут убиты на пути Бога – никогда он не поведет их дела по ложному пути. Он будет вести их и подарит мир их сердцам. И введет он их в рай, что он и дал им знать». Здесь намекается на физическую смерть на войне, на так называемую mors triumphalis – «победоносную смерть», что полностью соответствует классическим древнеримским преданиям. Однако то же самое учение можно понимать также и в символическом смысле. Тот, кто сумел испытать «большую священную войну» на «малой» войне, породил в себе силу, которая делает его способным победить кризис смерти. Однако и не будучи убитым физически, посредством аскетизма активного действия и борьбы можно испытать на себе смерть, можно победить внутри и воплотить «выживание». При эзотерическом объяснении, «рай», «царство небесное» и похожие наименования на самом деле являются ничем иным, как образно оформленные для народа символизации трансцендентных состояний сознания на более высоком уровне, чем жизнь и смерть.

Эти рассмотрения могут считаться также предпосылкой для того, чтобы найти то же содержание этого понятия под внешней христианской оболочкой, которую героическое нордически-западноевропейское предание было вынуждено накинуть на себя в крестовых походах, чтобы получить возможность выйти наружу. Гораздо больше, чем склонны считать подавляющее большинство людей, в идеологии крестовых походов освобождение храма, захват «святой земли» были точками соприкосновения с северной арийской традицией, которая ссылается на таинственный Асгард [Asgard, жилище германских богов], на далекую страну асов и героя, где нет смерти, и где жители радуются бессмертной жизни и сверхъестественному миру. Священная война проявлялась как полностью духовная война, так что проповедники могли буквально сравнивать ее с «очищением, подобному огню чистилища еще перед смертью». – «Какая слава для вас возвращаться из борьбы иначе, чем увенчанным лаврами. Но насколько же больше слава добиться себе бессмертной короны на поле сражения» – так говорил рыцарям-храмовникам Бернар Клервосский. [Основанный в 1118 году Орден рыцарей Храма (тамплиеров) был тесно связан с аббатом монастыря Клерво Бернаром. В 1115 году Бернар в возрасте 25 лет стал аббатом в монастыре Клерво и как защитник идеи крестового похода оказал решающее влияние на правила рыцарского ордена. В своей «Книге рыцарям храма и похвале новому рыцарству» Бернар указывал новый идеал рыцарскому сословию: посвятить героическую волю к борьбе и соблюдение рыцарского идеала более высокому смыслу, борьбе для Бога. Этот призыв был сконцентрирован в лозунге Бернара, согласно которому новые рыцари должны были бы как мужчины быть «более дикими, чем львы и более благочестивыми, чем ягнята». Этот призыв еще в 1200-1210 годах был подхвачен в «Парцифале» Вольфрама фон Эшенбаха, произведению, в котором рыцари, а не священники играют центральную роль как жречество Грааля. Нет сомнений, что оказавшееся в культурном тупике рыцарство благодаря представленной Бернаром переориентации получило новые, прежде всего, духовные импульсы. В 1146 Бернар, обладавший огромной харизмой, снова обратил на себя внимание во французском Верзеле как проповедник, призывавший к крестовому походу. Из всей Франции сходились люди, чтобы послушать его проповедь на поле вне города. Слова Бернара не дошли до наших дней, но их огромное воздействие вызвало волну воодушевления, что побудило бесчисленных мужчин тут же дать обет для крестового похода.]

«Абсолютная слава» – та самая, которую теология приписывает Господу на небесных высотах, в excelsis Deo, – предвещалась также крестоносцу. На этой основе Иерусалим, вожделенная цель «малой священной войны», представлялся в двойном аспекте, как земной город и как небесный город, и крестовый поход как задача поистине ведущего к бессмертию достижения. Переменчивые военные успехи и неудачи крестовых походов. [Закончившийся захватом Иерусалима в 1099 году Первый крестовый поход следует пониматься как одно из самых больших военных достижений мировой истории. В действительности, преодоление всех кризисов и всех жертв крестоносного войска, «пилигримов в оружии», в бесчисленных битвах против турок и арабов могут быть объяснены, прежде всего, духовной ориентацией военной цели и обещанием наивысшей особенно божественной милости при ее достижении.] вызвали сначала удивление, замешательство и даже колебание веры. Все же, потом их воздействием стало то, что они заставили очистить идею священной борьбы от всех остатков материального. Неудачный результат крестового похода сравнивался с преследуемой бедой добродетелью, ценность которой можно оценивать и вознаграждать только в связи с не земной жизнью. Тем самым – по ту сторону победы или поражения – оценка сконцентрировалась на духовной стороне действия [1939; 4]. Таким образом, священная война сама по себе, независимо от ее видимых результатов считалась средством, чтобы с активной жертвой человеческого элемента достичь надличностного совершенства.

То же учение в метафизически увеличенной степени выражается в известном индоарийском тексте – Бхагавад-гите. Сочувствие и гуманитарные чувства, которые удерживают воина Арджуну от того, чтобы выйти против врага на поле битвы, богом Кришной называются «трусостью, недостойной благородного человека и удаляющей от неба». Предсказание звучит так: «Если будешь убит – у тебя будет рай; если победишь, то будешь господствовать над землей. Поэтому решительно вставай на бой!» Внутренняя позиция, которая могла бы превратить малую войну в уже рассмотренную большую священную войну, ясно описывается следующими словами: «Когда ты посвящаешь каждое свое действие мне – говорит бог – и твой дух пребывает в наивысшем состоянии твоего «Я», далеко от всякой мысли о владении, освобожденный от жара духа, борись!» Именно в этих ясных выражениях рассказывается о чистоте этого действия: его должно хотеть ради него самого, по ту сторону каждой материальной цели, по ту сторону каждой страсти и каждой человеческой движущей силы. «Когда ты приравнял в ценности желание и горе, преимущество и потерю, победу и поражение, вооружайся для битвы: так на тебе не будет позора». Как следующее метафизическое обоснование бог объясняет различие между тем, что является абсолютной духовностью и как таковое бессмертно и неразрушимо – и тем, у чего есть только иллюзорное существование как физического и человеческого элемента. С одной стороны, нужно осознать метафизическую нереальность того, что как преходящую жизнь и смертное тело можно потерять или потерю чего можно добиться у других. С другой стороны, Арджуну приводят к переживанию такой формы проявления божественного, как сила, которая уносит с собой в непреодолимой абсолютности. В сравнении с величием этой силы любая обусловленная форма существования проявляется как отрицание. Где бы это отрицание активно ни отрицалось, т.е. где всякое ограниченное существование вырывается или уничтожается в натиске, там поэтому этой силе удается достичь ужасного проявления. На этой основе можно точно описать энергию, которая пригодна для того, чтобы вызвать героическое превращение одиночки. Если воин в состоянии действовать в уже очерченных выше чистоте и безусловности, то он разрывает оковы человеческого, он вызывает божественное как метафизическую силу разрушения конечного, он активно тянет эту силу на себя, в ней он находит свое озарение и освобождение. [1939; 5] [ключевое слово «эпифания» (на греческом «явление»): Литература греческой античности знала как мотив появление божества или героя на поле сражения и его интеграцию в боевые действия. Историк Виктор Дэвис Хэнсон видит происхождение этого мотива в дезориентации воина или в преодолении им физических и психических стрессовых ситуаций на поле боя: «Всюду в сражениях греков большое число мужчин не только становились сбитыми с толку и дезориентированным из-за напряжения убийства, но также и теряли их чувства до такой степени, что они больше не знали, что продолжалось, страдая от того, что мы могли бы назвать «военным неврозом», или «боевым шоком». В почти каждом греческом сражении мы слышим об эпифаниях, историях богов и героев, которые в определенный момент спускаются, чтобы бороться рядом с определенным контингентом. Большинство описано как происходящие или прежде или после сражения, и таким образом может быть объяснено как фальшивые хитрости перед сражением, чтобы поощрить мораль, или посмертное создание мифов для объяснения некоторых сверхчеловеческих или невероятных боевых достижений. Все же некоторые кажутся почти точно галлюцинациями или могут быть более поздними, преднамеренными созданиями фантазии. Скорее, в условиях стресса битвы воины утверждали, что видели перед глазами эти образы во время фактической борьбы». Ср. Виктор Дэвиса Хэнсон: Западный путь войны. Пехотные сражения в классической Греции. Оксфорд 1989, стр. 192. Если следовать Эволе, который рассматривает фактическую манифестацию божественного через воина в битве больше, чем литературное прибавление или последствие физического стресса, мысли Хэнсона имеют особое значение.]

Гигантомахия

Боги борются против гигантов (около 525 года до н.э.): На скульптурном фризе мраморного здания сокровищницы в Дельфах представлены борющиеся боги и гиганты. Обе стороны носят типичное для греческих гоплитов оружие и доспехи. Эта гигантомахия стоит у истоков греческой мифологии и подобна описанной в северогерманских сагах борьбе асов против великанов и других мифических существ, которые символизируют хаос и беспорядок.

Убеждающий соответствующий лозунг другого, но принадлежащего к той же традиции текста звучит: «Жизнь как лук; душа как стрела; абсолютный дух как мишень, которую надо пробить. Связаться с этим духом, это как попасть запущенной стрелой в цель».

Если в этом можно заметить наивысшую форму метафизического оправдания борьбы и героизма, то очень характерно, что такое учение представлено в Бхагавад-гите в качестве части праарийского солнечного наследия. Именно оно было передано «солнцем» древнейшему законодателю ариев, Ману, и сохранялось позже династией сакральных королей. За многие века это учение было утрачено, а затем оно снова было открыто божеством не жрецу, а представителю воинской аристократии, Арджуне.

То, что мы представили до сих пор, позволяет нам также продвинуться к пониманию самого глубочайшего значения, которое лежит в основе дальнейшей группы классических и нордических преданий. При этом исходным пунктом нам может послужить наблюдение, что в таких преданиях определенные символические представления встречаются в своеобразном смешивании: это представление души как демона, двойника, гения-покровителя и родственное; представление о вакхических сущностях и богине смерти, наконец, представление о богине победы [античные богини Виктория и Ника], которая часто появляется также в образе богини битв.

Для понимания этих отношений мы хотим, прежде всего, выяснить, что должна была означать душа, понимаемая как демон, гений или двойник. Античный человек символизировал в демоне или двойнике глубинную силу, которая является, так сказать, жизнью жизни, так как она тайком руководит всеми физическими и психическими процессами, к которым не может пробиться обычное сознание, которые в значительной степени обуславливают, однако, существование и судьбу отдельного человека. Между этой сутью и таинственными силами расы и крови представляли тесную связь. Так, например, демон во многих отношениях представляется нам равным ларам [римские боги домашнего очага, которые почитались в маленьких домашних храмах], таинственным сущностям племени или рода, о которых Макробий говорит [римский автор Амвросий Феодосий Макробий, который жил во время правления императора Гонория (395-423), известен, прежде всего, произведением «Сатурналии» (названным по имени римских языческих праздников), которое распространялось и перенималось во всей поздней античности и в средневековье. В «Сатурналиях» обсуждаются основные мифологические и философские вопросы. Интересно, что Макробий подхватывает высказывания решительных представителей римского язычества, которое противостояло христианству (с 391 года римской государственной религии). Макробий в «Сатурналиях» приходит к выводу, что каждый божественный культ коренится в почитании Солнца.]: «Они боги, которые сохраняют нам жизнь – они кормят наше тело и руководят нашей душой».

Можно сказать, что между демоном и обычным сознанием существует связь как между индивидуирующим и индивидуированным принципами. Первый, по учению древних, это сверхиндивидуальная сила, поэтому стоящая выше рождения и смерти. Последний т.е. индивидуированное, обусловленное телом и внешним миром сознание, предопределено на нормальном пути смерти или неясному существованию. В древней нордической традиции представление о валькирии [валькирия германских мифов выбирает погибших в битве воинов и провожает их к местонахождению Вотана. Сравните средневерхненемецкий глагол «kiesen» (выбирать) и его субстантивацию «kür(e)» или «kure» (выбор). Следовательно, валькирия – одна из выбирающих в месте выбора («Wallstatt»), на поле сражения. Всемирно известная художественная адаптация удалась Рихарду Вагнеру (1813-1883) в его опере «Валькирия», впервые показанной в Мюнхене в 1870 году.] приблизительно имеет то же значение, как значение демона. Представление валькирии во многих текстах сливается с представлением о фильгии (fylgya) т.е. действующей в человеке духовной сутью, власти которой предоставлена его судьба. И та кинфильгия (kynfylgya) – валькирия – как древнеримские лары – это таинственная сила крови. То же самое справедливо для фраваши иранского арийского предания. Фраваши – как считает один известный востоковед – это «самая внутренняя власть каждого человеческого существа, то, что поддерживает его и воздействует на него, что родится и существует».

Одновременно фраваши, как и римские лары, поддерживают связь со стихийными силами племени и – как валькирии – возбуждающие ужас богини войны, которые передают счастье и победу. Это первое составление, которое мы должны исследовать. Что общего может быть у этой загадочной силы, которая является глубинной душой расы и трансцендентальным в отдельном человеке, с богиней войны? Чтобы уяснить себе этот момент, нужно вспомнить, что у индогерманской древности было, так сказать, аристократическое и исключительное понимание бессмертия. Не все избегнут самораспада, того призрачного существования, древними символическими образами которого были Аид и Нифльхейм [ад греческого мифа, страна ледовых и морозных великанов германского мифа]. Бессмертие – это привилегия немногих и согласно арийскому мировоззрению преимущественно привилегия героев. Выживание – а именно не как тени, а как полубоги – предоставлено только тем, особенное духовное деяние которых подняло их от одной к другой природе. Здесь мы не можем привести, к сожалению, все доказательства, которые подтверждают следующее утверждение: в техническом понимании такое духовное действие состояло в том, чтобы преобразовать самоощущение обычного человеческого сознания, которое ограниченно и индвидуированно, в глубокую, сверхиндивидуальную, индивидуирующую силу, которая стоит по ту сторону рождения и смерти, и о которой мы говорили, что ей соответствует представление «демона».*

 

---------

* Для лучшего понимания общего представленного тут учения мы рекомендуем читателю нашу книгу «Восстание против современного мира», Deutsche Verlags-Anstalt, Штутгарт-Берлин, 1935

Однако демон стоит по ту сторону всех конечных форм, в которых он обнаруживается, и это не только потому, что он стихийная сила всего племени, но и с точки зрения интенсивности. Поэтому резкий переход обычного сознания к этой, символизируемой демоном силе повлек бы за собой разрушительный кризис; как удар молнии вследствие его слишком сильного своим напряжением для человеческого круговорота потенциала. Если мы теперь предположим, что при очень исключительных обстоятельствах демон, так сказать, все же проламывается в отдельном человеке и таким образом его разрушительная трансцендентность может давать себя почувствовать: тогда было бы что-то вроде активного переживания смерти, и вместе с тем тут прояснится второе составление, или почему вид двойника или демона мог в древних мифических представлениях сливаться с божеством смерти. В северном предании воин видит свою валькирию как раз в момент смерти или смертельной опасности.

Продолжим. В определяемом религией аскетизме умерщвление, отказ от собственного «Я», вдохновение преданности Богу являются предпочтительными средствами, с помощью которых берутся вызывать именно очерченный выше кризис и успешно его преодолевать.

Такие выражения как «мистическая смерть» или «темная ночь души» и т.д., которые указывают на эти состояния, известны всем. В сравнении с этим в рамках героической традиции путь к той же цели – это активный порыв, вакхическое освобождение от оков [греческий бог Вакх или Дионис означает тут восторженное и опьяняющее проявление человеческих инстинктов] элемента действия. На низкой ступени соответствующей феноменологии мы видим, например, танец, применяемый как священный прием, чтобы через душевный восторг вызвать и применить скрытые в глубинах силы. В освобожденную к вакхическому ритму жизнь отдельного человека погружается другая жизнь, подобно появлению на свет ее самых глубоких корней: «дикая охота», фурии, эринии и другие аналогичные им, духовные образы – это символические наглядные представления этой силы. Поэтому они соответствуют форме проявления демона в его вызывающей ужас и активной трансцендентности. На более высокой ступени стоят сакральные турниры [Римские бои гладиаторов это выродившаяся форма культовых боев в честь богов, которые происходили в республиканском Риме по поводу дней памяти мертвых.]. Еще выше стоит война. Итак, мы снова вернулись к древнеарийскому взгляду на борьбу и воинский аскетизм.

В апогее опасности и героической борьбы возможность таких сверхнормальных переживаний признавалась. Уже латинское выражение «ludere» – «играть, бороться» – кажется, содержит идею решения (Брукманн). [Карл Брукман (1849-1919), немецкий индогерманист и лингвист, преподававший индогерманское языкознание в Лейпциге и издавший фундаментальный труд «Основы сравнительного индогерманского языкознания» (5 томов).]. Это один из многих намеков на присущую борьбе способность освобождать более глубокие скрытые силы от индивидуального ограничения и позволять им свободно выходить наружу. Отсюда можно вывести основание для третьего отождествления: демон, лары, индивидуирующее «Я» и т.д. идентичны не только с фуриями, эриниями и другими проявлениями освобожденной вакхической природы, у которых со своей стороны есть много общих черт с богиней смерти; они тождественны также девам бурь битв, валькириям и фраваши. Фраваши называются, например, в текстах «ужасными, всемогущими», «теми, кто атакует в буре и дают победу тому, который их зовет» – лучше сказать: тем, кто вызывает их в себя самом.

Отсюда остается только небольшой шаг до последнего отождествления. Наконец, те же самые воинственные сущности в арийских преданиях принимают вид богинь победы, превращение, которое означает ничто иное как счастливое завершение рассматриваемых тут внутренних переживаний. Так же, как и демон или двойник означают глубинную, сверхиндивидуальную силу в ее латентном состоянии по сравнению с обычным сознанием; как фурии и эринии [богини мести греческих мифов] отражают особенную форму проявления демонического, освобождений и внезапно вырывающихся наружу прорывов – и богини смерти, валькирии, фраваши и т.д. относятся к тем же состояниям, насколько они делаются возможными посредством борьбы и героизма – так же богиня победы – это выражение триумфа «Я» над этой силой. Она характеризует победоносный взлет к состоянию по ту сторону опасности экстазов и подличностных форм разложения, опасности, которая всегда подстерегает за неистовым мгновением вакхического, а также героического действия. Взлет к духовному, действительно надличностному состоянию, которое делает свободным, бессмертным, внутренне прочным, так называемый объединение в одно обоих (обоих элементов человеческой сущности), выражается в этом образе мифического сознания.

Теперь мы переходим к основной мысли этих древних героических традиций или к мистическому пониманию победы. Основной предпосылкой является то, что настоящее соответствие между физическим и метафизическим, между видимым и невидимым мыслится там, где действия духа обнаруживают сверхиндивидуальные черты и выражаются через активные деяния и реальные факты. Духовное воплощение предчувствовалось на этой основе как тайная душа определенных воинственных предприятий, увенчание которых – это настоящая победа. Тогда материальная военная победа станет соответствием духовного факта, который вызвал победу там, где внешнее и внутреннее связаны между собой. Победа проявляется как ощутимый знак посвящения и таинственного возрождения, которые совершались в одной и той же точке. Фурии и смерть, которые воин выдержал в материальном понимании на поле сражения, встречают его также внутри, в духовном, в форме угрожающего прорыва наружу стихийных сил его сущности. И когда он восторжествует над ними, победа будет за ним.

В этой связи объясняется, почему в традиционном мире каждая победа получала сакральное значение. Так встречаемый с ликованием победивший на полях сражения полководец обнаруживал переживание присутствия мистической, преображающей его силы. Так нужно понимать глубокий смысл прорывающегося в славе и в «божественности» победителей сверхъестественного характера, как и то обстоятельство, что древнеримская церемония триумфа обладала в большей степени сакральными, чем чисто военными чертами.

Триумф императора Тиберия

Триумф императора Тиберия (правил с 14 по 37 годы н.э.) как божественного победителя: На серебряном кубке (из сокровищницы Boscoreale) император изображен на боевой колеснице. На колеснице можно видеть фигуры богов. Над головой императора держат лавровый венец. Легионеры, также увенчанные лаврами, следуют в триумфальном шествии.

Так часто повторяющаяся в древнеарийских традициях символика Викторий, валькирий и подобных сущностей, которые ведут души воинов в «небеса», также как миф победоносного героя, как дорический Геракл, который получает от Ники – «богини победы» – венок, который позволяет ему получить часть олимпийского бессмертия – эта символика представляется нам в совсем другом свете. И теперь становится также очевидным, каким парализующим и фривольным является способ рассмотрения, который хотел бы видеть во всем этом только «поэзию», риторику и сказку.

Таинственная теология учит, что спасающая духовная демонстрация совершается в славе, и христианская иконография окружает головы святых и мучеников ореолом славы. Все это означает хоть и искаженное, но наследие нашей более высокой героической традиции. Иранская арийская традиция уже знала понятую именно как небесный огонь славу – хварено (hvareno) – которая спускается на королей и вождей, делает их бессмертными и свидетельствует об их победах [1939; 6]. И античная королевская лучистая корона символизировала именно славу как солнечный и небесный огонь.

Свет, солнечное сияние, слава, победа, божественная королевская власть – это представления, которые появляются в арийском мире в самой тесной связи, причем не в смысле абстракций и человеческих литературных выдумок, а в смысле полностью реальных сил и властей. В этой связи мистическое учение о борьбе и победе – это для нас светящаяся высшая точка нашей общей традиции активного действия.

Эта традиция еще сегодня внятно обращается к нам – разумеется, если мы не принимаем во внимание ее внешние и обусловленные временем формы проявления. Если кто-то сегодня хочет преодолеть усталую, бескровную, сформированную из абстрактных спекуляций или лицемерно-набожных чувств духовность и одновременно также материалистическую дегенерацию активного действия, можно ли найти для этой задачи лучшие точки опоры, чем как раз показанные выше идеалы древнеарийского человека?

Но более того. Материальные и духовные напряжения в течение последних лет настолько накопились на Западе, что они могут высвободиться только посредством борьбы. Эпоха с нынешней войной идет навстречу своему концу, и теперь к прорыву готовятся силы, которыми больше нельзя владеть и управлять с помощью абстрактных идей, универсальных принципов или только нерационально осознанных мифов и превращать их в динамику новой культуры. Необходимо нечто гораздо более глубокое и более существенное, чтобы по ту сторону руин запутанного и осужденного мира для Европы началась новая эпоха.

Теперь многое будет в этом отношении зависеть от того, как отдельный человек может сегодня оформить переживание борьбы: способен ли он принять героизм и жертву именно как катарсис, как средство для освобождения и внутреннего пробуждения. Не только для окончательного победоносного завершения развития событий этого бурного времени, но и для придания формы и содержания возникающему из победы порядку это внутреннее, невидимое, далекое от всякого жеста и громкого слова действие наших борцов будет иметь решающее значение. В самой борьбе нужно обнаружить и закалить силу, которая по ту сторону шторма, крови и нужды в новой ясности в мощном спокойствии должна помочь новому творению.

Для этого сегодня на поле боя снова нужно научиться чистому активному действию, действию не только как мужскому аскетизму, но и как очищению и пути к более высоким, действующим для самих себя образам жизни – что значит, однако, в какой-то мере как раз возвращение к древней арийской западноевропейской традиции. Из дальних времен еще доносится к нам убедительный призыв: «Жизнь, как лук; душа, как стрела; цель, в которую надо попасть – наивысший дух». Кто еще сегодня переживает борьбу согласно этому учению, тот выстоит там, где сломаются другие – и станет непобедимой силой. Этот новый человек победит всякую трагичность, всякую темноту, любой хаос в себе и на сломе времен создаст начало для нового развития. Согласно древнеарийским преданиям такой героизм на самом деле может воздействовать, вызывая лучших т.<