Приказ о проведении геноцида

Я настигну моих врагов, не вернусь, пока не истреблю их.

Разобью их – им больше не встать, у меня под ногами будут.

Псалом 17:38–39

Я сомневаюсь в том, что испанцы смогли бы убить столько миллионов индейцев, если бы не думали, что могут обращаться с ними как с ханаанеями.

Мэтью Тиндаль, скептик от Просвещения

Рассказы о массовых убийствах многие века оказывали влияние на политику, что касается как иудейской, так и христианской традиций. В обеих этих религиях важную роль играли славные образы избранного Богом народа, который стремится выполнить божественный замысел о мире, пока весь этот процесс не завершится в мессианскую эпоху. При этом в обеих религиях существовали и образы врагов, которых надо победить, и иногда это означало, что следует уничтожить реальных противников, живых людей. Позднее верующие научились думать о врагах как о космическом зле, о злых силах, которые в итоге не смогут сопротивляться Божьей воле и противостоять народу Бога. Это учение помогало верным чувствовать свою правоту, и потому оно придавало им смелости на поле битвы. Из Библии естественным образом вытекает доктрина священной войны.

Специфически христианское понимание Библии и политические уроки, которые люди из этого извлекали на протяжении многих веков, имели огромное значение, поскольку на протяжении пятнадцати столетий именно христианские, а не иудейские царства сражались за господство в Европе и именно христианские империи распространялись по всему земному шару. Вера в свою избранность способствовала тому, что завоеватели подчиняли себе или переселяли народы, живущие на покоренных землях. Народы, укорененные в протестантизме, – англичане, американцы, голландцы и немцы – смотрели на враждебные расы как на крайнее воплощение зла, которое в некоторых особых случаях нужно было полностью уничтожить. Так Библия дала Западу язык для размышлений о геноциде.

Войны Завета

Хотя евангелические авторы оправдывают акты религиозного насилия, совершавшиеся в прошлом, все они единодушно настаивают на том, что геноцид в Ханаане был уникальным событием, которое никогда не может повториться в современном мире. Об этом совершенно однозначно говорил Юджин Мэррилл: «Геноцид, одобренный Писанием, был неповторимым по времени, месту и обстоятельствам событием. Не стоит думать, что нечто подобное может произойти в эпоху церкви»[194]. Однако в истории христианства не все проводили столь четкое разграничение. По меньшей мере некоторые христиане считали себя наследниками обетования, данного первому избранному народу, евреям, и во многих из них мысль об этом наследии формировала их отношение к врагам и гонителям.

Христианские концепции священной войны складывались постепенно. В первые века христианства верующие с великим подозрением относились к римскому государству и светским законам – а особенно к тому, что касалось армии. По меньшей мере до IV века христиане ставили под вопрос саму возможность для верных служить в вооруженных силах. Ситуация, разумеется, изменилась в тот момент, когда Римская империя приняла христианство и вожди церкви стали вести войны во имя Бога. И в эту эпоху князья церкви обратились к тем текстам, которые могли бы оправдать такие действия, и часто при этом они размышляли о ветхозаветных повествованиях, где речь шла о ханаанеях и амалекитянах.

История амалекитян приобрела особое значение потому, что отцы церкви сопоставляли Моисея с Христом. Моисей воздел руки и не опускал их во время битвы с Амалеком, чтобы на израильских воинах пребывало Божье благословение; Иисус распростер руки на кресте, чтобы победить силы греха. Когда христианство стало религией царей и государств, на этой аналогии были выстроены богословские идеи священной войны, которые продолжали влиять на умы до недавних времен. Духовенство, подобно Моисею, воздевает руки в молитве, а полководцы играют роль Иисуса Навина, сражающегося с Амалеком. Клирикам нравилась эта аналогия, потому что она показывала, что они играют вполне определенную и крайне важную роль в военных делах.

Уже во времена Карла Великого, около 800 года н. э., короли и прелаты призывали друг друга исполнять свои роли в битве с Амалеком – идентичность врага менялась в зависимости от ситуации. Идеальными врагами с этой точки зрения были язычники, однако и религиозный статус противников мог меняться. Когда в 1095 году папа Урбан II начал первый крестовый поход, он сказал, обращаясь к христианским воинам: «Наш долг молиться, а ваш – сражаться против амалекитян», – в данном случае против мусульман. Другие рассказы о завоеваниях также влияли на милитаристские идеалы церкви. Сетуя на то, что крестоносцев сопровождает толпа женщин легкого поведения, они вспоминали о Книге Чисел. Нельзя ли избавиться от этих блудниц тем же действенным способом, которым воспользовался Финеес, поразив мидьянитянку – она была искушением для еврейских воинов?[195]