Я захохотал так, что в груди у меня захрипело. От сильного смеха мне иногда сжимало легкие, как во время болезни, только не так сильно, и проходило это само, без порошков Звягинцевой.

– А еще какие? – нетерпеливо спросил я.

– Про петушка есть еще смешнее. Был петушок один, отправился путешествовать. Вот идет он по лесу, встречается ему лиса…

– Оля, иди есть! – крикнула из кухни бабушка.

– Я поем, дорасскажу тебе.

– Расскажи сейчас! – испуганно уцепился я за ослабевшие объятия.– Потом вы опять с бабушкой будете, а мы так и не поговорим.

– Поговорим обязательно, я же еще не ухожу.

– Ну я же знаю, как будет! Не уходи, подожди!

– Ты же не хочешь, чтоб я с голоду умерла?

– Ты поешь, только про петушка расскажи. Коротко хотя бы…

– Ну он встречает лису, волка, медведя, все у него спрашивают: «Куда ты, петушок, идешь?» «Путешествовать…»

– Ты есть идешь или нет? Что, я тебе еще и набиваться должна?

– Я пойду, а то она ругаться начнет.

– Мама…

– Сейчас я вернусь.

Объятия разорвались. Чумочка встала и пошла к двери. Тысячи невидимых рук бросились за ней, но понуро вернулись к груди, бессильные заменить две настоящих. Я знал, что мама скоро уйдет и обнять ее я уже не смогу. Но мама выглянула в коридор, быстро вернулась ко мне, прижала и зашептала в ухо:

– Не грусти, сыночка. Скоро дядя Толя получит хорошую работу, у нас будут деньги, и я смогу тебя забрать. Мы давно хотим, но нам вдвоем сейчас совсем жить не на что, как мы втроем будем? Обязательно заберу тебя! И поговорим тогда, и поиграем, и все, что захочешь. Все время вместе будем, обещаю тебе. Ну, не куксись, кисеныш. Что ты, как маленький совсем? Я же здесь еще. Сейчас приду к тебе опять.

– Ты идешь или нет? – снова крикнула бабушка.

– Сейчас вернусь, здесь с тобой рядом поем,– пообещала Чумочка и вышла из комнаты.

Я остался один на диване. Во всем, что прошептала мне мама, важны были только слова «я приду к тебе, кисеныш», остальное было продолжением сказки. Этого не могло быть на самом деле. Мама не могла меня забрать, счастье не могло стать жизнью, и жизнь никогда не позволила бы счастью заводить свои правила. Она устанавливала свои, и только им я мог подчиняться, подстраиваясь, чтобы любить маму, ничего не нарушая.

– Сейчас она вернется, скажи, что тебе неинтересно сказки какие.то слушать про петушка…– зашептала бабушка, появившись в комнате вскоре после того, как из нее вышла мама.– Пусть она сама в говнах ходит, что она за дурачка тебя держит. Скажи, что тебя техника интересует, наука. Имей достоинство, не опускайся до кретинизма. Будешь достойным человеком, все тебе будет – и магнитофон, и все что захочешь. А будешь, как недоросль, байки дешевые слушать, будет к тебе и отношение такое…

– Что ж ты ребенка против меня настраиваешь? – осуждающе сказала мама, войдя в комнату с тарелкой творога.– Что ж ты покупаешь его? Он слушал, у него глаза загорелись. Как он может сказать, что ему неинтересно было? Зачем ты так? Иезуитка ты!

– Никто его не покупает! Зачем ему мать, которая припрется раз в месяц да еще сожрет то, что ему куплено? Чтоб тебе этот творог комом в горле встал! Даже волчица у сына своего куска не отнимет!

– Спасибо, мам, я наелась…– сказала мама, поставив тарелку с творогом на стол.

– Ох, какие мы гордые! Жанна Д'Арк пятнистая, держите меня! Что ж ты, такая гордая, прислугой нерасписанной в своей квартире ходишь? Знаю почему, боишься, что распишешься, а он тебя коленом под зад да в разменянную квартиру помоложе приведет, не такую высохшую. А он так и сделает! У него уж и на примете есть одна. Я видела!

– Кого ты видела?

– Увидишь, когда приведет.

– Баба, нос заложило,– сказал я, дергая бабушку за руку.– Закапай что.нибудь.

– Будешь одна, никому не нужная, без мужа, без детей – поймешь, каково мне пришлось всю жизнь в одиночестве задыхаться,– продолжала бабушка, не обращая на меня внимания.– Все отдавала! Внутренности вынимала – нате, ешьте! Хоть бы капля сочувствия мелькнула! Как должное хапали!

– Про мужа не знаю, а в ребенке ты мне не отказывай! Хоть он и с тобой живет, хоть ты его и настраиваешь, а он все равно мой!

– Нет у тебя ребенка! Променяла! У тебя карлик есть, его бди! Это мой ребенок, я его муками выстрадала!

– Что ж ты муками своими руки себе так развязываешь?

– Что, сволочь?! Что я муками своими делаю?! – крикнула бабушка и схватила с буфета деревянного фокстерьера.

Я бросился к ней и, плача от ужаса, стал загораживать маму. Один раз подобное уже было, и я не помнил чего.либо страшнее. Страх застилал мне глаза. Я видел только острый угол подставки и хотел одного – чтобы тяжелая деревянная собака осталась на месте.

– Баба, не надо! Не надо!

– Уйди, гнида, не путайся под ногами!

– Ненормальная, что ты делаешь?! – крикнула мама, убегая от бабушки за стол.– Поставь собаку!

– Не бойся, поставлю,– презрительно сказала бабушка, устанавливая фокстерьера на прежнее место и смахивая с него рукавом пыль.– Отцу подарили, я о такую курву марать не стану. Да ты и не курва даже, ты вообще не женщина. Чтоб твои органы собакам выбросили за то, что ты ребенка родить посмела.

– За что ж ты ненавидишь меня так? – спросила мама, и по щекам ее потекли слезы.– За что ж при сыне меня так топчешь? Все забрала! Вещи забрала, сына забрала, так ты и любовь его забрать хочешь? Сашенька! – схватила вдруг мама с вешалки мое пальто.– Пойдем со мной! Пойдем, я тебя забираю…

– Оставь пальто, сука, не тобой куплено! –крикнула бабушка и снова взяла фокстерьера.– Только подойди к нему! Мама отшатнулась.

– Ха,– сказал я и посмотрел на бабушку.– Да я бы и не пошел с ней. Я сам хочу с тобой жить. Мне тут лучше.

– Все отняла! Все отняла! – в голос зарыдала мама и, отбросив мое пальто, кинулась к своей куртке.

– Давай, давай, катись отсюда! –.говорила бабушка, пока она одевалась.– И приходить больше не смей. Иди карлику яйца потные вылизывать, пока он тебя терпит! Недолго уже!

Мама открыла дверь и с громким плачем бросилась вниз по лестнице. Бабушка распахнула балкон, схватила стоявшую под столом кастрюлю и с криком: «На, Оленька, ты есть просила!» вылила ее содержимое вниз.

– Хорошо я ее приделала! – сообщила она, закрывая балконную дверь.

– Попала?

– Стоит, вермишель с плеча стряхивает.